Генерал-лейтенант В. К. Мордвинов вспоминает: «…во время советско-финляндского конфликта Дмитрий Михайлович настойчиво добивался, чтобы его послали в действующую армию. Я интересовался, зачем он хочет туда ехать. Карбышев ответил, что эта поездка нужна ему по трем причинам; во-первых, он должен пополнить свой опыт и присмотреться, как выглядит в современных условиях долговременная фортификация; во-вторых, вместе с инженерами разобраться в тех вопросах, в которых обнаружатся трудности и неясности; в-третьих, поучить тех, кто будет в этом нуждаться. Он блестяще выполнил эти задачи, но его желание все узнать и увидеть собственными глазами едва не стоило ему жизни от пули снайпера».
«Особенно близко мне довелось узнать Д. М. Карбышева в январе 1940 года, когда он пребывал в группе, разрабатывавшей рекомендации по преодолению линии Маннергейма, — вспоминает генерал-полковник инженерных войск в отставке профессор Александр Данилович Цирлин. — В основном Д. М. Карбышев проводил работу в 7-й армии, но систематически наезжал в Ленинградское военно-инженерное училище.
Узнав о том, что я занимался в полосе 7-й армии разминированием, руководил подразделениями училища, выполнявшими эту задачу, и участвовал в обучении штурмовых групп под руководством комдива Пядышева, Дмитрий Михайлович стал расспрашивать меня о моем опыте. Его интересовало все: как велась разведка минных заграждений, каким способом лучше разминировать завалы и уничтожить обнаруженные взрывные „сюрпризы“. Особенно привлекало его внимание совместное обучение пехотинцев, артиллеристов, танкистов и саперов в штурмовых группах, блокирующих и атакующих долговременные железобетонные огневые сооружения.
— Вы понимаете, — горячо говорил Дмитрий Михайлович, — насколько нам необходимы все эти крупицы боевого опыта. Ведь на войне все выглядит сплошь и рядом не так, как на учениях и маневрах.
Он настоятельно рекомендовал внедрять опыт действий инженерных войск на Карельском перешейке в учебный процесс военно-инженерного училища. Хорошо зная опыт применения заграждений в первой мировой войне, Дмитрий Михайлович напомнил о сражении на Марне в сентябре 1914 года. Недооценка заграждений во 2-й немецкой армии дорого обошлась тогда немцам. Карбышев подчеркивал, что в первой мировой войне применялись пассивные заграждения, создаваемые главным образом из колючей проволоки, а в боевых действиях на Карельском перешейке нашли широкое применение минно-взрывные заграждения, способные активно воздействовать на противника, даже если они не прикрыты огнем…»
Герой Советского Союза генерал-полковник инженерных войск Аркадий Федорович Хренов был начальником инженерного отдела 7-й армии во время советско-финляндской войны.
Вот его дневниковые записи:
«Во второй половине декабря 1939 года, под руководством командующего 7-й армией К. А. Мерецкова, мы трудились на Карельском перешейке над составлением инструкций по прорыву линии Маннергейма, готовили части и соединения различных родов войск к действиям по прорыву. И вот однажды, когда я находился в полках 100-й стрелковой дивизии, мне сообщили, что к исходу дня на командном пункте армии будет Д. М. Карбышев. Получив разрешение командующего, я ночью вернулся к себе, в инженерный отдел, который размещался на окраине местечка Райвола в маленькой финской бане. В предбаннике, около печи, примостившись на ящиках, прикрытый полушубком, лежал комдив Карбышев.
Я недоуменно спросил своих помощников, почему не позаботились о комдиве. Мне доложили, что Дмитрий Михайлович категорически отказался занять место в моем отделении, за перегородкой.
По-видимому, наш разговор разбудил Дмитрия Михайловича. Извинившись, я начал обсуждать с ним назревшие вопросы. Просидели весь остаток ночи и утро. Беседовали об инструкции по прорыву линии Маннергейма, инженерному обеспечению прорыва и о дальнейшем развитии наступления. Он высказал ценные соображения о практическом обучении войск действиям в штурмовых группах и отрядах, о разведке, разминировании и о многом другом.
Дмитрий Михайлович расспрашивал меня о тактике действий войск противника, о трудностях инженерного обеспечения боевых действий, об организации дорожной службы. А в заключение сказал:
— Обстановку на фронте вы знаете во всех подробностях, а я только понаслышке, поэтому давать какие-либо советы мне трудно. Вот побываю в войсках, тогда, может быть, у меня появятся какие-либо предложения и рекомендации.
Утром мы с Дмитрием Михайловичем зашли к командующему и члену Военного совета армии. Беседа с ними затянулась, и только после обеда Д. М. Карбышев смог выехать в корпус к тов. Гориленко. А на другой день стало известно, что ночью он вместе с корпусным инженером майором Ляшенко и группой саперов-разведчиков ходил в разведку для ознакомления с передним краем линии Маннергейма.
К. А. Мерецков, вызвав меня к себе, потребовал, чтобы подобное больше не повторилось, и предупредил, что за жизнь Дмитрия Михайловича я отвечаю головой. После такого внушения пришлось дать соответствующие указания и принять надлежащие меры по охране Карбышева.
Дней через семь или десять после того, как Дмитрий Михайлович побывал в корпусах и дивизиях нашей армии, он вернулся на командный пункт в Бабошино и поделился впечатлениями. По его мнению, эта система укреплений и заграждений противника не уступала ни линии Мажино, ни позиции Зигфрида. Много приятного он сказал о действиях наших войск, о методах их обучения прорыву укрепленных районов, а также о действиях саперов, понтонеров и электриков, о четком порядке на дорогах. Хорошо отзывался он и о войсковых инженерах. Прощаясь, Карбышев пожелал нам проявлять больше активности, решительности».
К этому времени относятся и воспоминания Елены Дмитриевны, дочери Карбышева:
«Готовился прорыв линии Маннергейма. Больше месяца мы не получали от папы вестей. Мама сильно тревожилась, я ее успокаивала:
— Пойми, ведь он инженер, комдив, преподаватель. Не будет же он находиться на передовой линии.
— Значит, ты еще плохо знаешь своего отца, Елена. Он всегда все должен своими глазами посмотреть и руками потрогать. Во время мировой войны он тоже был инженером, однако земля еще не успела остыть от взрыва снарядов, а он уже в воронке: что-то измеряет, что-то записывает.
Как потом выяснилось, мама была права. Он действительно старался все увидеть своими глазами. Папа вернулся усталым, но полным впечатлений и новых мыслей. С восхищением отзывался о мужестве и выносливости наших бойцов.
В подвиге воинов сороковых годов он видел продолжение боевых традиций красных бойцов гражданской войны, защитников молодой Советской Республики».
Продолжим, однако, дневниковые записи А. Ф. Хренова.
«В июне 1940 года Дмитрий Михайлович заехал ко мне в управление.
— Аркадий Федорович, мне предложили сделать в Генеральном штабе доклад об опыте боевых действий на Карельском перешейке. Я же полагаю, что такой доклад нужно сделать вам, а не мне. Да мне и неловко читать такой доклад: я же не участвовал в боевых действиях. А в Генеральном штабе настаивают.
— Вот и хорошо, Дмитрий Михайлович, — ответил я ему, — вы можете лучше сделать доклад, так как не будете ничем связаны в критическом разборе наших действий, а мне, сами понимаете, сделать это трудно.
Начальник Генерального штаба К. А. Мерецков просил меня предоставить Д. М. Карбышеву для доклада отчетные материалы. Нагруженный ими, Карбышев поблагодарил меня за помощь и уехал к себе».
И все это он, обремененный годами, научной работой, делал для того, чтобы добыть и вписать в отечественную науку новую страницу. Отсюда и особая ценность его исследований по вопросам атаки и обороны укрепленных районов, а также по созданию и преодолению полос заграждений.
«Опыт советско-финляндской войны еще больше укрепил мнение Карбышева о необходимости заблаговременно готовить прорыв укрепленных районов и полос усиленными войсковыми соединениями, — вспоминает генерал-лейтенант И. Т. Шлемин, ученик Дмитрия Михайловича. — Инженерные войска должны были заблаговременно подготовиться к действиям против конкретного противника в условиях зимы, к ведению разведки, к разграждению местности от минных полей и минированных завалов, к штурму долговременных огневых сооружений.
К сожалению, все это нашим инженерным войскам приходилось вести в ходе войны. Не легко далась разведка долговременных огневых сооружений. Потребовалось срочно изобретать и создавать специальные приспособления, которые могли бы прикрыть людей при их приближении к дотам».
Западная граница
Гитлеровский вермахт между тем вершил в Европе «новый порядок».
Настороженно, с тревогой следил Дмитрий Михайлович за развивавшимися событиями. Пламя войны все ближе и ближе подкатывалось к нашим границам.
На карте, висевшей в кабинете, Карбышев отмечал флажками движение фронта.
— Зарвался Гитлер, зарвался… — как-то вырвалось у Дмитрия Михайловича, когда Лидия Васильевна, неожиданно войдя в кабинет, застала мужа у карты.
Тревожно было и в Москве, хотя город продолжал свою размеренную трудовую жизнь.
В 1940 году выпускной курс слушателей Академии Генерального штаба и преподавательский состав участвовали в больших полевых учениях в Западном особом военном округе. Был там и профессор Карбышев.
Как и в каждую полевую свою поездку, Дмитрий Михайлович работал здесь с большим энтузиазмом и увлечением. Полевые учения в условиях, близких к боевой обстановке, во всей полноте раскрывали огромный организаторский, творческий и военный талант Карбышева.
«…В процессе учения Дмитрий Михайлович, получил много ярких впечатлений, — сообщает бывший начальник Академии Генерального штаба генерал-лейтенант В. К. Мордвинов, — и при подготовке командующего войсками округа к разбору нарисовал блестящую картину состояния военно-инженерного дела в войсках и военно инженерных знаний командного состава и штабов. Командующий округом горячо благодарил его за эти данные и просил меня прислать Карбышева в Западный особый военный округ для помощи в создании укрепленных районов на новой государственной границе».
Сохранилось короткое письмо Дмитрия Михайловича домой, жене и детям, датированное 16 октября 1940 года:
«…Сижу в глухом лесу, в палатке, как „папанинец“. Со мной Мордвинов и все наши преподаватели. Палатка утепленная. Я, вернее саперы, построили кирпичную печку, день и ночь она топится, так что жить можно. В общем, все заняты. Никто писем не пишет и не получает. Не до того. Я случайно вырвал минутку, сейчас 12 часов, я позавтракал, побрился, все в порядке.
Так как у меня „своя“ машина, я сейчас поеду в местечко Ружаны (недалеко, мама, от твоего знаменитого Доманово). Попытаюсь послать вам телеграмму и письмо. Думаю, что все это удастся. 22 октября я свою работу закончу и, по-видимому, числа 25–26 (октября) буду в Москве.
Ехали сюда в международном спальном вагоне. На свежем воздухе чувствую себя хорошо.
Как мама доехала? И вообще приехала ли? Ко мне писать нельзя, так как каждую минуту могу переехать на новое место.
Тане и Алеше купил я в Барановичах по выдвижному карандашу и здесь в военторге — карманный электрический фонарь. Если попаду в населенный пункт, куплю еще что-нибудь.
Ну крепко всех целую, передавайте привет Ляле. Ваш папа».
Полевые учения в Западном особом военном округе произвели на Д. М. Карбышева отрадное впечатление. В то же время он был сильно обеспокоен состоянием инженерной обороны на новой государственной границе.
Из истории минувших войн Карбышев знал, что почти все иноземные завоеватели, которые вторгались на территорию нашей страны с запада, проходили через Белоруссию, и всегда она становилась ареной крупных боев, на которой особенно проявлялась жестокость врага. Ее села и города враг превращал в руины и пепел, уничтожал и разорял мирное население.
Не удивительно, что его тянуло туда, к границе, где возводились укрепления… Но командировку в Белоруссию все не оформляли, мешали другие неотложные дела.
Так незаметно прошел почти год.
Весной 1941 года на одном из испытаний новой техники полковнику И. Г. Старинову довелось вновь встретиться с Д. М. Карбышевым. Вот что он пишет об этой встрече:
«Генерал был одним из тех, кто всецело разделял наши тревоги и заботы об обеспечении войск инженерной техникой. Он не раз говорил, что инженерные мины являются сильнейшим оружием в борьбе с врагом, что это особенно убедительно доказано в боях на Карельском перешейке и что, занимаясь вооружением наших войск, надо помнить указания В. И. Ленина: „Самая лучшая армия, самые преданные делу революции люди будут немедленно истреблены противником, если они не будут в достаточной степени вооружены…“
— Вооружение же современной армии отнюдь не ограничивается только огнестрельным оружием, — напоминал генерал-лейтенант. — Хорошие инженерные мины во многих случаях можно использовать с большим эффектом и по наступающему противнику…»
Той же весной полковник Старинов встретил Карбышева в одном из отделов Генерального штаба. «Зашел разговор о пленных, — пишет полковник. — Возник он не случайно: газеты сообщили о захвате англичанами в Африке большой группы военнопленных итальянцев.
Дмитрий Михайлович тут же припомнил случай, когда несколько русских солдат бежали из плена и с невероятными трудностями добрались до своих. Офицер, спрашивавший вернувшихся, попытался выяснить у солдата-сибиряка, что заставило его бежать из плена.
— В плену надо или умереть, или работать на врага, — резонно ответил солдат. — А я, ваше благородие, хочу жить, да так, чтобы от меня не польза была врагу, а вред!
Сколько раз впоследствии, вспоминая Д. М. Карбышева, я невольно задумывался над этими исполненными глубокой мудрости словами!»
«Первая половина 1941 года была у отца, как всегда, до предела заполнена работой, — вспоминает дочь Карбышева Елена Дмитриевна. — 26 февраля он писал мне: „Вчера делал доклад о 23-й годовщине Красной Армии в ЦДКА оборонному активу Дзержинского района. Было достаточно торжественно, присутствовал секретарь райкома и человек 600 актива. Доклад прошел хорошо. Завтра опять доклад на ту же тему в какой-то гидротехнической организации. Вчера весь день сидел в комиссии Буденного, сейчас опять иду к нему. 75 % времени расходую вне академии…“
Последняя наша встреча с папой состоялась в начале мая. Я получила кратковременный отпуск и приехала на первомайские праздники в Москву.
Вечером, после демонстрации и прогулки по Иллюминированным улицам, у нас собралась молодежь. Были здесь и курсанты нашего ленинградского Высшего военно-инженерного училища… Папа все время находился с нами, много шутил, весело подтрунивал над курсантами, с большим трудом привыкавшими к условиям жизни в училище.
Прошло три радостных дня. Вечером 4 мая наш поезд отходил с перрона Ленинградского вокзала. Рядом с вагоном шел папа и махал мне рукой. Могла ли я думать, что вижу его в последний раз?..
…8 мая он мне писал: „Я понемногу начинаю собираться в дорогу“.
10 мая: „Мне, по-видимому, придется задержаться до 20 мая, так как работа лезет из всех щелей, и я едва успеваю с ней справиться… У меня во вторник большое занятие, в среду лекция…“
15 мая: „Вот и еще день прошел… Дни мелькают. Сегодня отчитал последнюю лекцию, читал с подъемом, весело и хорошо. Теперь надо заканчивать разную писанину, а ее очень много“.
6 июня папа провожал маму ко мне в Ленинград. В тот вечер он был как-то необычно грустен, почти все время молчал. Маму очень тревожило такое его состояние. Расспрашивать о причине она не стала, но ей было тяжело расставаться с ним. Сквозь слезы мама видела, что папа не уходит, а продолжает стоять на перроне, глядя вслед удалявшемуся поезду. А 7 июня тронулся в путь и он сам…»
После неоднократных представлений Академия Генерального штаба получила в июне 1941 года разрешение командировать Д. М. Карбышева в Западный особый военный округ.
Профессора и преподаватели академии, провожая его в командировку на западную границу, просили:
— Дмитрий Михайлович, мы будем ждать вашего сообщения о состоянии инженерной обороны наших западных границ. Учтите запросы войск, потому что для нас и это очень важно.
— Я еду охотно, ждал этого с нетерпением, — сознался Карбышев. — Намерен разработать проект нового типа укрепленного района, в основу которого положу современные новейшие достижения военной науки и собранные в этой командировке материалы.
Все знали: генерал выполнит свои намерения.
Перед отъездом в Белоруссию Карбышев участвовал в научно-технической конференции Военно-инженерной академии имени В. В. Куйбышева. В лекции инженерного обеспечения боя он подробно, разобрал боевые действия на Карельском перешейке при прорыве линии Маннергейма. Дмитрий Михайлович настойчиво призывал готовиться к войне, считая фашистскую Германию вероятным противником СССР.
Большое внимание Карбышев уделил положению об «осаперивании» пехоты, т. е. о ее инженерной подготовке, утверждая, что ни в одной войне саперов не хватало, не хватит и не будет хватать и в дальнейшем.
Попутно Дмитрий Михайлович разобрал недостатки существовавших тогда военно-инженерных средств, говорил о необходимости образования самостоятельной системы инженерного снабжения, упраздненной в сороковом году. Он считал ошибкой ликвидацию должности начальника инженерного управления в тыловых округах.
Карбышев обратил внимание на необходимость своевременного строительства оборонительных рубежей в глубине пограничных зон. Они должны быть, по его мнению, связанными между собой и с укрепленными районами. В их систему надо включать и фортификационные сооружения старых русских крепостей, уцелевших после первой мировой войны. Забыть об этих крепостях было бы непростительной оплошностью.
Новая техника, высокопроизводительные механизмы еще не проникли в строительство фортификационных сооружений. Карбышев считал очень важной широкую механизацию трудоемких оборонительных работ, призывал создавать более совершенную инженерную технику, в первую очередь землеройные машины и заградительные средства. Все это тогда имело весьма актуальное значение.
О том как проходила последняя лекция Дмитрия Михайловича в Академии Генерального штаба перед его отъездом в июле 1941 года на западную границу, рассказывает присутствовавший на ней генерал-лейтенант М. Т. Каракоз:
«В лекционный зал он, как всегда, вошел стремительно. В проходе между двумя длинными рядами молчаливо застывших слушателей принял короткий доклад дежурного по курсу, поздоровался с ним за руку, прошел к кафедре и, быстро повернувшись, обвел обращенные к нему лица внимательным взглядом умных глаз. С приятной улыбкой сказал: „Здравствуйте, товарищи! Садитесь!“.
Лекция началась в приподнятом настроении как лектора, так и слушателей. Обычно при чтении лекции генерал Карбышев почти не обращался к конспекту, но очень охотно пользовался схемами, доской и мелом. На этот раз он медленно ходил через весь зал от кафедры до входной двери, время от времени останавливался и, не прерывая лекции, внимательно вглядывался в слушателей, как бы проверяя, насколько доходчиво и убедительно он говорит.
А говорил он о том, что на войне можно достичь победы не только силой, но и искусством, и в подтверждение сказанного приводил примеры из своего личного опыта, полученного в русско-японской войне под Порт-Артуром и в первую мировую войну при взятии Перемышля. На ярких примерах прошлых войн показывал как сохраняются и обеспечиваются войска в полевых условиях, какой урон могут понести войска, если полевые укрепления создаются по шаблону, известному противнику».
Уходил с этой последней карбышевской лекции М. Т. Каракоз с сознанием насущной необходимости творческого труда. «У каждого слушателя после общения, пусть даже очень короткого, с таким педагогом, как Д. М. Карбышев, появлялось чувство, будто он стал богаче, приобрел что-то ценное и нужное ему в жизни и будущей военной деятельности.
У меня, как и подавляющего большинства моих „однокашников“, с которыми приходилось встречаться на фронте и в мирной обстановке и обмениваться впечатлениями о генерале Д. М. Карбышеве, сохранилось незабываемое воспоминание о нем как о гуманном человеке высокой культуры и высокообразованном специалисте, ученом…»
Евгений Варфоломеевич Леошеня виделся в последний раз с Д. М. Карбышевым 6 июня 1941 года.
«Это было как раз накануне отъезда Дмитрия Михайловича в Белоруссию в командировку. Он принес мне на квартиру отредактированный проект „Наставления по форсированию рек“, который мы писали вместе с генералами Галицким и Стельмахом. Посоветовал исправить написанные мною приложения к „Наставлению“, а рукопись срочно передать в издательство — такой важный документ нельзя задерживать, он очень нужен войскам.
Разговор незаметно перешел к обстановке на западе и состоянию Красной Армии.
— Гражданская война в Испании, прорыв линии Маннергейма, обход линии Мажино, „странная война“ на Западном фронте, падение Чехословакии и Австрии, разгром Польши, Франции, Норвегии, Дании, Голландии, Югославии, Греции, неудержимое шествие немецко-фашистской армии по Европе… — говорил Дмитрий Михайлович. — Все это заставляет о многом размышлять, по-иному смотреть на формы инженерной подготовки государственных границ.
Мы посвятили вечер обсуждению характера и форм инженерного обеспечения боя и операции и особенно роли заграждений. Меня не переставали поражать смелость суждений Дмитрия Михайловича, убедительные доказательства ошибочности иных моих взглядов — недооценки, переоценки некоторых вопросов. И я радовался, когда он соглашался со мной.
Поздно вечером мы вышли из дома. Был теплый летний вечер. Мы пошли по Смоленскому бульвару, по Пироговской улице, дошли до Новодевичьего монастыря. Проходя мимо здания Военной академии имени М. В. Фрунзе, Карбышев сказал:
— Ваша „alma mater“ и мое любимое детище!
Дмитрий Михайлович снова начал говорить о бушующей войне, о возникновении новых взглядов и положений в тактике инженерных войск.
— Едва ли, — произнес он, — кто-либо из здравомыслящих советских людей думает, будто война на западе нас не касается, что у нас могут процветать мир, тишь, благодать. Нет, мы понимаем, что на самом деле война уже началась и для нас — настоящая, ужасная война. Ведь фашисты войну не объявляют.
Подойдя ближе к дому, Карбышев неожиданно и весьма странно спросил:
— Хотите — условимся?
— О чем?
— Встретиться после войны, если будем вместе в начале ее.
— Где, здесь?
— Нет, на месте победы!
— Договорились!
И мы распрощались, пожелав друг другу успехов. А назавтра поздно вечером поезд с Белорусского вокзала увозил Карбышева в Минск. Его провожали подполковник (ныне генерал-майор инженерных войск в отставке) М. Ф. Сочилов с супругой, так как жена Дмитрия Михайловича Лидия Васильевна в это время гостила у дочери Елены в Ленинграде».
В день приезда в Минск Дмитрий Михайлович пишет своей дочери Елене и жене Лидии Васильевне в Ленинград письмо:
«Ну вот я и в Минске. Ехал сюда в международном вагоне со всеми удобствами, с помощником командующего войсками генералом Михайлиным.
На вокзале меня встретил с рапортом специально высланный адъютант. Я вначале не понял, к кому он обращается, и показываю на Михайлина. Михайлин говорит, что он рапортует мне.
Поместили меня в лучшей гостинице, в лучшем номере: две огромные комнаты (спальня и кабинет), ванна и прочее… Прямо повезло. Сейчас сижу в кабинете и пишу вам письмо. Вид у меня, как у Льва Толстого, когда он писал Анну Каренину, очень серьезный.
Утром в вагоне-ресторане выпил кофе, скоро надо обедать. Жду вызова от командующего войсками. Хочу вам сейчас послать телеграмму и написать детям.
Ну, Лялюшка, сейчас 14 часов 9 июня. Ты, вероятно, страдаешь на экзамене. Я усердно о тебе думаю, притом так настойчиво, что пятерка обеспечена. Адрес свой я вам сообщу телеграммой, как только узнаю о своей дальнейшей судьбе. Вероятно, из Минска я скоро уеду, но куда, пока еще написать не могу. Одним словом, связь не потеряю и по возможности буду писать ежедневно, хотя твердо не обещаю. Не знаю, как позволит время и место.
Мать, я забыл капюшон от накидки. Если будет оказия, я тебе напишу и ты мне его пришли. Здесь немного теплее, чем в Москве: солнышко и погода походит на летнюю.
Я постригся, помылся, подшил чистый воротничок, начистил сапоги — одним словом, все в порядке. Кругом зеркала, а там ходит какой-то молодой симпатичный генерал. Как бы я хотел быть на его месте!
Лялюшка, похвали меня: я взял с собой Краткий курс истории ВКП(б) и сейчас буду продолжать конспектировать.
Как мне хочется поскорее поехать в поле, на ветерок, на солнышко, на свежий воздух! Надоело сидеть в кабинете. Пишите, мои детки, адрес я вам телеграфирую дополнительно.
Крепко всех целую, ваш папа».
Карбышев приехал в Минск 9 июня 1941 года и, устроившись в гостинице, отправился в штаб Белорусского особого военного округа к командующему войсками генералу армии Д. Г. Павлову.
Павлов вызвал в кабинет начальника инженерного управления округа генерал-майора инженерных войск Петра Михайловича Васильева и предложил подробно ознакомить Карбышева с состоянием укрепленных районов и других оборонительных сооружений округа.
В беседе выяснилось, что, несмотря на большой размах работ, состояние инженерной обороны в пограничной полосе округа значительно отстает от намеченного в плане. Особенно отставало строительство укрепленных районов и долговременных железобетонных сооружений на новой государственной границе.
Как известно, укрепрайоны начали у нас создаваться с 1929 года. По проекту они должны были иметь протяжение 80–120 километров и состоять из предполья глубиной 10–12 километров (полоса прикрытия с полевыми укреплениями и заграждениями), главной полосы обороны глубиной 2–4 километра и тыловой оборонительной полосы в 15–20 километрах от переднего края главной полосы обороны. Главная полоса обороны оборудовалась долговременными батальонными районами обороны, а с 1939 года — долговременными узлами обороны шириной по фронту 6–10 километров и глубиной 5–10 километров, расположенными с промежутками в 5–8 километров. Тыловую оборонительную полосу намечалось оборудовать сооружениями полевой фортификации.
На западных границах страны укрепрайоны были сооружены на важнейших, наиболее опасных направлениях вероятного вторжения противника.
Костяк инженерного оборудования главной полосы обороны составляли железобетонные фортификационные огневые сооружения, которые занимал специально обученный гарнизон.
Предполагалось, что в угрожаемый период на линии приграничных укрепленных районов развернутся полевые войска, образуя совместно с гарнизоном укрепрайона первый эшелон, прикрывающий развертывание основных вооруженных сил.
Со вступлением полевых войск в укрепрайон его долговременные фортификационные сооружения должны быть дополнены полевыми укреплениями и заграждениями.
После освобождения Западной Белоруссии и Западной Украины советскими войсками в 1939 году Государственная граница СССР передвинулась на запад. Нарастающая угроза войны с германским фашизмом вызвала необходимость укрепления новых границ в крайне жесткие сроки.
Капитальное строительство укрепленных районов началось с применения новейших долговременных фортификационных сооружений с модернизированным вооружением и оборудованием. Проектирование, строительство, изготовление и монтаж оборудования потребовали определенного времени. Запаздывала техническая документация, не поступали в срок строительные материалы, в особенности цемент и металл, а также средства внутреннего оборудования и вооружения. Несмотря на это, работы шли довольно интенсивно и планомерно. В них было занято ежедневно почти 140 тысяч человек.
Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» уделил немало строк подготовке к обороне нашей западной границы перед началом Великой Отечественной войны.
«В 1940 году было принято решение о немедленной передислокации части войск западных округов в новые районы западной территории, воссоединенной с Советским Союзом. Несмотря на то что эти районы не были еще должным образом подготовлены для обороны, в них были дислоцированы первые эшелоны войск западных округов.
Здесь я хотел бы остановиться на судьбе новых и старых укрепленных районов (УРов). К строительству новых укрепленных районов на западной границе приступили в начале 1940 года. Проект строительства УРов был утвержден И. В. Сталиным по докладу К. Е. Ворошилова.
К началу войны удалось построить около 2500 железобетонных сооружений, из коих 1000 была вооружена УРовской артиллерией, а остальные 1500 — пулеметами. Однако строительство укрепленных районов завершено не было.
Если говорить об Украине, то в наибольшей боевой готовности в июне 1941 года находились Рава-Русский и Перемышльский районы, которые в первые дни войны сыграли весьма положительную роль…»[6].
Из истории Великой Отечественной войны теперь известно, какое значение в операциях первого периода военных действий имели наши укрепленные районы. Несмотря на их незаконченность и наличие ряда оперативно-тактических и технических недостатков, они помогли полевым войскам повысить упорство и стойкость в обороне. Так было в Карельском, Полоцком, Киевском, Коростеньском и других укрепленных районах.
Немало примеров героической обороны показали советские войска и в старых крепостях. Достаточно здесь упомянуть Брест и Севастополь.