Рыбы
Автор: Sasha_Ino (https://vk.com/sashaino)
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: Рыбы не иначе как
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Джен, Ангст, Драма, Психология, Философия, Повседневность, Даркфик, Злобный автор
Предупреждения: Смерть персонажа, Насилие, Нецензурная лексика
Размер: Миди, 25 страниц
Кол-во частей: 5
Статус: закончен
Описание:
Манишь меня к себе, а я просто вытягиваю руку вперед и сжимаю кулак. Теперь ты иллюзорно зажата в нем, как возлюбленная Кинг-Конга в допотопном американском фильме.
Посвящение:
日本の芸者
Публикация на других ресурсах:
Только с разрешения автора
Примечания автора:
Не признаю постарт-хаус или неопсиходел. Не вкуриваю, что это.
Все равно, термины я только что придумал сам.
Warning:
1. Не поднимаю проблему наркомании или игромании.
2. Не стремлюсь открыть глаза или заставить думать.
3. Если вам нужны высокие секс-рейтинги или эро-предупреждения - не читайте. Мимо.
4. Три финала - уже сведут вас с ума.
5. Саунд не проливает свет:
Deform – Зарази Меня Жизнью
Sad al Kamio – Жалость.
6. Пикча в тему:
https://vk.com/sashaino?z=photo-24962984_308530522%2Fwall-24962984_4784
Рыбы, как они есть
Lasciate ogni speranza voi ch'entrate.
Оставь надежду, всяк сюда входящий.
***
Рыбы не знают правил. Рыбы не ставят условий. Если разобраться, то рыбы вообще ничего не представляют и не просят. Это главное. Они носятся по подводным коридорам, ловя плавниками теплые или холодные течения, отражают чешуей лучи солнца, иногда проникающие в толщу воды, они шепчут бесцветными губами им одним известные секреты. Рыбы смотрят на наш мир пустыми блеклыми глазами из-за давящей линзы их естественного аквариума. Они остаются бесстрастными и молчаливыми, словно им нет дела до того, что удалось подсмотреть. Быть может, так оно и есть.
|
|
Если представить соленое море в виде аквариума или бокала для шампанского, из которого ты сейчас пьешь, оставляя на краю красный след от помады, то рыбы в действительности совершают абсолютно бессмысленные и многочисленные движения. Плавно скользят по спирали от верха – водной глади, рождая хвостами всплески, до низа – холодного дна, которое они тормошат ртами в поисках истин или пищи. Рыбы стукаются головами о стекла, трутся вскользь боками, но не понимают этого, будто прозрачной преграды и вовсе не существует.
Если сидеть на берегу с бутылкой уже успевшего стать теплым шампанского, которое не обязательно пить, а достаточно украсть с целью слежки за золотистыми пузырьками, слушать прибой и ловить лицом солоноватый морской воздух, оставляющий на коже мельчайшие крупицы песка, то можно увидеть рыб. Ты тоже их обязательно заметишь. Смотри. Их выносит волнами на берег из теплого домашнего лона моря. Тина и водоросли прилипают на блестящие под жарящим солнцем тела. Но рыбы молчат. Они ловят ртом раскаленный, рвущий жабры воздух, безумными глазами встречают неискаженный линзами аквариума неожиданно яркий до рези мир. Рыбы вздрагивают, пытаются пошевелиться, вернуться в ласкающий чешую водный поток, но все бесполезно – они сходят с ума еще до того, как пекло их прикончит. Медленно и мучительно.
Кому-то может показаться, что рыбы не умеют говорить. Но это не так. Рыбам просто нечего сказать или они молчат о главном. Они лежат на песке, бормочут себе под нос незримые мыслеформы, а потом блекнут, задохнувшись песком и собственной правдой. Если облить их тела золотым пенящимся шампанским, ничего не изменится. Выбросившиеся на берег рыбы не заговорят. Никогда. Даже под шампанским.
|
|
Золотистый морской окунь
***
Кирилл Алексеевич Вознов – 27 лет, родился в мае, живет в двухкомнатной хрущевке с матерью и сестрой. Мать – медсестра в роддоме, сестра – шалава, Кирилл – наркоман. Когда ему было пятнадцать, отец покончил жизнь самоубийством у него на глазах. Выстрелил из пневмомолотка себе в голову и умер. Так тоже бывает – неудачники существуют. Но Кирилл – наркоман, и данного штампа достаточно для определения его положения в обществе. Остальное неважно или малозначимо. Семья ждет, когда он скопытится и перестанет таскать вещи из дома. Иногда мать бьет Кирилла утюгом по голове, холодным – в тюрьму ей не хочется. Утюг из дешевых, ручка пластмассовая и часто ломается от ударов в лобную кость. Потом мать плачет над испорченной вещью, которую надо либо чинить, либо заменять новой. Денег нет. Ни на что. Изолента спасает семейный бюджет. А деньги находятся у Кирилла на наркотики. Женщина прижимает утюг к груди и зовет Богородицу. Как обычно, никто не приходит.
Кирилл снова идет покупать дозу. Пять лет на «хмуром» превратили его в нервный, дерганный и беспокойный скелет, обтянутый кожей. Кажется, он всегда танцует джигу. Только кажется – это походка. Мумии египетских фараонов и то выглядят лучше, чем Кирилл даже в мешковатой «рэйверской» одежде, которую он практически никогда не меняет. Запавшие серые глаза излучают равнодушие и жажду. Он нетерпеливо грызет ногти или ерошит поредевший ежик светлых волос, дожидаясь Алика около соседнего подъезда. Горец кивает Кириллу при встрече, мгновенно опознавая в нем постоянного клиента. Мозг Алика похож на механизм, в нем что-то щелкает, бегающие черные глаза с желтыми белками успокаиваются и затем расфокусированно устремляются на визитера. Алик улыбается коричнево-золотыми зубами. Он уже семь лет в Москве, приехал за старшим братом из родного Дагестана. Алик сделал карьеру дилера, у него все хорошо.
|
|
Спокойно взяв плату, он захлопывает за собой дверь, возвращается в тесную однушку, где живет с целым кагалом «черножопых»: братом, его женой, ее родителями и сестрой. Алик догоняется метадоном, а завтра купит себе подержанную «бэху». Семейный бизнес перейдет на новый уровень.
Кирилл проклинает про себя всех, кто не знает русский язык. Он спокойно расстается с деньгами, отголосками сознания понимая, что едва ли выкупит из ломбарда золотую цепочку матери и любимый поцарапанный «playstation». Но надо попытать счастье и сыграть в подпольных автоматах. Если повезет, хватит и на новую дозу, и на залог. Везет нечасто. Ценных вещей дома изо дня в день все меньше. Но Кириллу плевать.
Сейчас главное – унять жажду, она уже сводит мышцы поторапливающей болью. Становится трудно дышать, будто легкие сжимаются до размеров черного полиэтиленового пакета в правом кармане. А он мал и его легко потерять. От этой мысли становится панически страшно. Кирилл судорожно проверяет наличие «покупки» на прежнем месте, колкий ужас пронзает грудную клетку раскаленной иглой. Парень жмурится и прерывисто выдыхает, ощутив под пальцами привычную гладкость свертка. Сейчас он переведет дыхание и уймет внутренний ад. Кирилл опускается на дворовую лавку с облупившейся зеленой краской, откидывается на спинку, упирающуюся в позвоночник ребристыми досками, стирает со лба выступающие крупицы испарины.
На поверхности становится невыносимо – золотой морской окунь очумело мечется по аквариуму, спасаясь погружением.
Небо давит. Хмурый серый свод грозится сжать мозг в тиски, смять и разломить, как яйцо. Кирилл болезненно искривляет рот. Он скользит взглядом по крышам близлежащих построек – ищет спасительный выход. Его нос улавливает запах собственного страха, эпицентром которого являются подмышки. Серо-синяя майка пропитана влагой болезненно возбужденного тела. Кирилла начинает тошнить от себя, а может, от голода. Накатывают воспоминания, их стоит как можно скорее забыть. Кирилл вскакивает и нетерпеливой походкой устремляется по давно проторенной дороге между захудалым магазином с перегоревшей вывеской «Товары: мясо, вино, хлеб» и зассаными местными алкашами деревьями.
Короткие и гулкие сигналы машин поднимаются из глубины улицы и раздражают слух. Кирилл нетерпеливо подрагивающими руками проверяет работоспособность синего «крикета». Потом так же нетерпеливо распаковывает дозу «безмятежности» и поджигает на ложке, стараясь как можно быстрее прогнать по венам импульсы нового мира. Своего собственного, в котором нет ни боли, ни страха, ни забот. В нем нет ничего – только абсолютная невесомость, медленно растекающаяся по сознанию горько-сладким послевкусием окружающей действительности. Она отступает. «Горько-сладкий» – вкус «хмурого», который Кирилл обожает, точнее, без которого он уже не может существовать. «Горько-сладкий» стал его вселенной и заменил то, что Кирилл больше не считал важным. Парень не знает, в действительности ли существует такой вкус, есть ли у героина вообще какой-либо ароматный осадок, но ему все равно. Кириллу есть где теперь прятаться. Он спокоен.
Золотистый морской окунь ложится на дно.
Кирилл ширяется на последнем этаже старой пятиэтажки, готовящейся под снос. Уже года два как, но муниципалитет все не соберется с силами или отмытыми деньгами. Поэтому Кирилл дарит дому новую жизнь. Да и не только он один. В некогда трехкомнатной квартире пол усеян кусками паркета, обоев и прочего строительного мусора вперемешку со шприцами и бомжацкими валиками – разодранным и кишащим опарышами подобием матрасов. Новые обитатели наводняют дом следами собственного существования, как сухой констатацией пребывания в этом мире.
Впрочем, пытливый глаз может отыскать в груде ненужного барахла и занимательные вещи. Например, фарфоровую кошку-перечницу с румяными в оранжевый цвет щеками, которая почти не пострадала, ну разве что – ухо откололось. Она притаилась под куском газеты за январь 2010 года, сама же газета придавлена ножкой обшарпанного, еще явно советского, кухонного стола с белой фанерной крышкой. От него осталась всего часть, которая, видимо, для собственной устойчивости подпирает стену. Из оконного проема, откуда с корнем вырвана рама, дует холодный ветер летнего, но дождливого московского утра. Газета трепещет при каждом дуновении, шурша буквами статьи о благотворительном визите президента в очередной дом инвалидов. На выцветшем фото лица людей выражают выцветшее фото. Ничего более.
Еще можно найти старые настенные часы, призванные стать шедевром советского дизайна, так как выполнены в виде наручных часов с железным браслетом. Часы в виде часов – неизменно сильное решение в гротескном мире красных галстуков. В недалеком будущем они оказались неуместными, как и сами «красные». Часы упали за растрепанный и ощетинившийся пружинами некогда бордовый диван. Там и нашли свое пристанище вдали от глаз бомжей и прочей шпаны, которые, разумеется, ничего не выручат за столь бестолковый раритет, а раздолбать способны.
Но Кириллу нет никакого дела до окружающей его ветхой старости. Он сидит на полу, прислонившись к ободранной стене с выдолбленными кусками бетона. Пустые глаза устремлены в потолок – грязно-серый океан над головой с богатыми и извилистыми руслами трещин напоминает полнокровные ветви его, Кирилла, вен. Кажется, в руслах на потолке плещется рыба. И Кирилл постепенно погружается в подводный мир, медленно спускаясь и оседая на дно. Исчезает все: и кошка-перечница, и газета с равнодушными до президента инвалидами, и фанерный стол, и часы за диваном. Грани стираются. Теперь Кирилл мчится в свободном потоке.
Медленно. Кирилл теряет очертания – «горько-сладкий» наполняет его без остатка, лишая отголосков сознания. Больше ничего не существует из того, что наполняло его легкие воздухом. Картины прошлого сменяют одна другую, но не вызывают ничего. Даже привычной гнетущей тоски. Липкий и жаркий кайф заполняет каждый уголок его существа. Медленно.
Золотистый морской окунь зарывается в песок – километры воды на его плавниковых «плечах» давят, хочется сбежать или уснуть. Мучительно душно. Он засыпает и видит далекие течения чистейших и полноводных рек. Возможно, окуню снится рыбий рай. Жаль только «пресный».
Когда Кирилл сел плотно на «спиды», все оказалось слишком быстрым. Жизнь кипела. Он работал, как и полагается всем и каждому в нашем мире. Но зато, впахивая по нескольку суток в автослесарской, не уставал. Смена за сменой подряд, не отключая сознания. Кирилл мог не спать, не есть, не испытывать жажды, не ощущать смены температур, не хотеть женщин, а самое главное – он не чувствовал боли. «Спиды» сжигали его, высасывали силы, пожирали деньги. Парень не замечал, как клацает зубами на клиентов, как выпучивает безумно глаза, как обливается потом и неистовым танцем рук жестикулирует в обычном, ординарном разговоре, выдавая собеседнику весь адреналиновый веер внутренней экспрессии. Начальник заглядывал в глаза Кирилла, стремясь обнаружить морское дно расширенных зрачков. Тщетно. Кирилл плыл по течению вместе с развитием технологий и каплями для глаз. Любой «мусор» знает – с нынешним уровнем фармакологии наркоманов вычислить гораздо сложнее.
Кирилл мог платить за «спиды». Работа дает мужчине право называться мужчиной по факту наличия первичных половых признаков. А хорошая работа – быть лидером. Он наслаждался этим, а еще возможностью игнорировать ор матери, всесилием и отсутствием изматывающих мыслей. Под «спидами» Кирилл становился сверхчеловеком. Он мог бить морды ублюдкам с района, которые в лицо его сестре плевали слюнявое и хлесткое: «блядь». И пускай это была правда, но Кирилл заставлял их жалеть, даже тех, кто превосходил его по силе. Любого. Боли не было. Она приходила потом, в отходняки – потные и смрадные, когда прояснялось сознание. Но Кирилл не любил выныривать, он бежал от этого и гасил ясность разума новой порцией «быстряка». Он работал, бил морду, покупал «спиды», потом снова работал, бил морду и опять покупал колеса. А потом Кирилл устал. Выдохся. Внутренний механизм пришел в негодность и оборвался, разлетаясь на сотни ненужных деталей.
Роль заведенной шестеренки в диком механическом муравейнике, существующем на диких скоростях, потеряла смысл. Его никогда и не было. С немым вопросом «Зачем все это?» на приоткрытых, капризно изогнутых губах Кирилл впервые пустил в свои вены «хмурого». И получил тишину. Горько-сладкую.
Черной дымкой в глазах проступает вечер. Кирилл не знает, сколько сейчас времени. Ему просто хорошо. Даже слишком, чтобы холодная дрожь не прошла по спине. Он вспоминает тряпичного арлекина, который стоял у них дома на серванте. Бесстрастное белое лицо взирало равнодушно на все, что происходило в маленьком мирке обычной квартиры. Цветастое одеяние и колпак в разноцветные ромбы не скрашивали полной отрешенности куклы. Кирилл ненавидел арлекина с детства, чувствуя в нем скрытую угрозу. Когда отец приставил под подбородок пневмомолоток и, выплевывая едкое и такое презрительное «Это вы все виноваты!», нажал на спуск, на секунду показалось, что арлекин улыбнулся. Кирилл заметил и поймал с поличным. Гвоздь прошел сквозь внутренние ткани отцовского лица и пробился в мозги. Пока предсмертные конвульсии сводили тело мужчины, его сын-подросток смотрел на куклу, как на зловещего виновника происходящих событий. Кирилл арлекина не простил, вынес на помойку – траура ради.
Парню казалось, что если исчезнет арлекин, то пропадут и вопросы. Напрасно. С каждым днем их становилось все больше. Они копились и копились, как ошметки еды в кухонном водостоке. Однажды труба не выдержала и лопнула, ошпарив старую кошку, копошащуюся носом в миске с едой, и залив клеенчатый кухонный пол. Кошку усыпили – лечение выходило дороже, а пол пошел пузырями. Мать ругалась и вновь звала Богородицу, но на ремонт тогда все равно не хватило. Женщина еще не знала, что вздувшийся линолеум – не самая большая проблема в ее жизни. Вместе со злополучной трубой лопнуло и сознание Кирилла. Оно растеклось по дому, провисая по стенам с обоями в аляповатый пионный орнамент, и потерялось во времени. Парень утратил ориентиры – все происходящее и происходившее в его жизни перемешалось.
Кирилл больше не просыпался по ночам в холодном поту, не хватался за голову и не бил кулаком жесткий матрас койки – вопрос «В чем моя вина?» перестал его беспокоить. Почему отец – человек, на которого он равнялся и жил ради того, чтобы тот им гордился, – обвинил семью, и Кирилла в частности, в смертном приговоре своей человеческой сущности – остался открытым. Парню стало наплевать, он нашел выход. Спасение от ночных кошмаров, от гнетущего чувства вины и от отвращения, смешанного со стыдом за свою продолжающуюся жизнь, когда самый близкий и родной человек разлагается в могиле, пришло неожиданной роскошью. Оно вырвало Кирилла из замкнутого круга его персонального чистилища. Он смог дышать, видеть цель, полагать смысл. Глаза залили яркие краски, словно отражения красочных витрин эры потребления.
«Спиды» подарили свободу от измучившего вопроса. Зависимость породила новую зависимость. Наркотики стали разноцветными кирпичами, из которых Кирилл, подобно демиургу, строил собственный мир. Без боли, без сожалений, без чувства вины, без камня на шее. Парень обретал ревущие силой моторы. Побег в иллюзию обернулся откровением и в то же время падением вниз. Снося социальные барьеры, Кирилл стремительно несся в самую грязь, во мрак и забытье. На дно.
Но парень не видел в этом зла. «Горько-сладкий» легкой поступью пришел в его жизнь, незаметно, как мудрая любовница, заменил «спиды», продавая себя под маркой временного и оставаясь навсегда. Умелым и величественным хозяином «горько-сладкий» взял Кирилла в душные объятия, увековечивая его мир черной мантией покоя и тишины. Краски поблекли и откололись бетоном от стен пятиэтажки, как откалывалось сознание от стремительного ритма шумного города.
Золотистый морской окунь дергает хвостом. До него доносятся отдаленные нервные звуки автомобильных клаксонов.
Кирилл приходит в себя, окунаясь и выныривая из гулкого и размытого океана грез. Из-под стола на парня смотрит кошка-перечница. По спине разливается пробирающая насквозь лихорадочная дрожь. Он сглатывает и пробует пошевелиться. Сухой как наждак язык с трудом отлипает от неба, требуется какое-то время на адаптацию к реальности. Почему-то именно сейчас Кирилл вспоминает Ирку. Его последнюю девушку. Может, потому что она живет рядом с подпольными игровыми автоматами, а может, потому что Ирка запомнилась нелепым синонимом «подъездной романтики». У нее Иркина внешность: белые скудные волосы с вечно черными корнями, серые глаза навыкат, всегда оттопыренная в немом вопросе нижняя губа, что делает лицо не лишенным легкого дебилизма. А еще голубой свитер, который мал. Он обтягивает телеса девушки, задираясь на круглом дряблом животе с глубоким пупком, который кажется змеиной норой, когда его снизу подпирают неизменно узкие джинсы.
Кирилл морщится. Ирка – последнее, о чем стоило бы помнить. Когда-то они начинали вместе – ныкались по подъездам и долбались «спидами». Превышая общую человеческую скорость, Кирилл мог часами трахать Ирку на грязных ступеньках или у подоконника, а она отдавалась по полной, веря, что колеса помогут ей похудеть. Помогали. Только Кирилл пошел дальше, а Ирка неожиданно соскочила. Во время обычной ночной гулянки по району подружилась организмами с каким-то хачиком, державшим цветочный ларек рядом с ее домом, и залетела. Кавказский гастролер быстро почувствовал хитрым седалищным нервом перспективу обзавестись двухкомнатной квартирой в Москве, в которой как раз и проживала Ирка с матерью и полоумной бабкой. Свадьбу сыграли скромную и по русским обычаям. Новоиспеченный муж получил прописку, Ирка ребенка, а бабка – койку в районном доме престарелых. Жизнь пошла своим чередом. Теперь бывшая девушка раздалась вширь, была снова беременна и не здоровалась с Кириллом при случайных встречах на улице или магазинах, часто отворачиваясь и пряча разрисованную синяками морду. Но ему было наплевать.
Кирилл вообще не понимает, зачем вспомнил бывшую. В мозгу рождается навязчивый образ игрового автомата. Откинув шприц, о котором, быть может, потом Кирилл пожалеет, он медленно поднимается, упираясь ладонью в стену. Слабость постепенно растворяется в теле. Все еще ноет паховая зона уколов. Кирилл мотает головой, бормочет пароль вместе с матерными ругательствами и делает первый шаг. На мгновение все замирает, кажется, реальность обрушится на голову и вывернет восприятие наизнанку. Под лопаткой стремительно холодеет. Но Кирилл делает второй шаг, и наваждение рассеивается. На дрожащих, едва послушных ногах парень покидает столь гостеприимное логово, чтобы раствориться в уличной толпе на пути к новому не менее радушному логову, кое скрыто в квартире обычной многоэтажки.
Золотистый морской окунь отрывается от дна, поднимая плавниками илистый след.