М. Таргис
Золотая пчела. Мистраль
Издательский текст https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3917265
«Золотая пчела. Мистраль»: Геликон Плюс; СПб.; 2012
ISBN 978‑5‑93682‑791‑4
Аннотация
Знаменитый в прошлом артист мюзикла, вынужденный оставить сцену из‑за психологической травмы, отправляется в небольшой город, чтобы сыграть в спектакле, успех которого дал бы ему шанс вернуться в театр. Можно ли ожидать, что старинная книга сказок столкнет артиста с его собственным прошлым, готовым поставить под вопрос не только судьбу грядущей премьеры, но и человеческую жизнь?
Любопытная студентка случайно попадает на частный остров и знакомится с его владельцем – гениальным художником, способным передавать в своих полотнах реальность настолько ярко и точно, что написанные им картины оживают. Удастся ли девушке избежать участи других моделей художника, или она окажется пленницей картины, на столетья привязанной к собственному портрету?
В этой книге читатель найдет две фантазии, где мистика осторожно и мягко вплетается в реальность, не разрушая и не преобразуя повседневную жизнь героев, но одаряя ее легким привкусом нездешнего, оставляя на первом плане деликатно выписанные взаимоотношения между персонажами.
Издание иллюстрировано.
М. Таргис
Золотая пчела. Мистраль
От автора
Вы сидите в кресле театра, наблюдая удивительное действо, что создается у вас на глазах талантом постановщиков и актеров. Вы любуетесь образами прошлых лет, переданными особым мастерством художника на прямоугольнике полотна в картинной раме. Вы с трепетом касаетесь страниц старинной книги и разбираете сделанную кем‑то от руки выцветшую надпись на полях. Что вы ощущаете при этом – может быть, что на мгновенье соприкоснулись с иной реальностью? Иным миром, иными условиями существования, иными чувствами. Но миг откровения проходит, и вы вскоре забываете о том, что испытали. Герои этих двух повестей заглянули за грань чуть‑чуть дальше, не зная, что принесет им это открытие – радость, умиротворение, сознание выполненного долга, разочарование, боль?
Знаменитый в прошлом артист мюзикла, вынужденный оставить сцену из‑за психологической травмы, отправляется в небольшой город, чтобы сыграть в спектакле, успех которого дал бы ему шанс вернуться в театр и снова начать жить в полной мере. Можно ли ожидать, что написанная в XIX веке книга сказок столкнет артиста с его собственным прошлым, готовым поставить под вопрос не только судьбу грядущей премьеры, но и человеческую жизнь?
Любопытная студентка случайно попадает на частный островок у побережья Средиземного моря. На старинной вилле она знакомится с владельцем острова – гениальным художником, способным передавать в своих полотнах реальность настолько ярко и точно, что написанные им картины оживают. Удастся ли девушке избежать участи других моделей художника, или она окажется пленницей картины, на столетья привязанной к собственному портрету?
В этой книге читатель найдет две фантазии, где мистика осторожно и мягко вплетается в реальность, не разрушая и не преобразуя повседневную жизнь героев, но одаряя ее легким привкусом нездешнего, оставляя на первом плане деликатно выписанные взаимоотношения между персонажами.
Золотая пчела
– Мне сегодня приснился твой сон! – торжественно объявила Вероника, с явным удовлетворением разглядывая себя в мутное старинное зеркало над камином.
Хайди, сидевшая за антикварным бюро, оторвалась от своих записей и с усмешкой посмотрела на подругу.
– Как тебе мог присниться мой сон?
– Ну вот так, – Вероника повернулась к зеркалу спиной и привстала на цыпочки в тщетной попытке рассмотреть, как сидят на ней брюки: каминная полка была расположена выше ее талии. – Вот тебе самой что снилось?
– Ничего мне не снилось, – Хайди принялась методично складывать в папку разложенные на бюро документы, старательно проверяя, правилен ли порядок.
– Ну когда мы наконец пойдем на парти?! – простонала Вероника. – Оторвись ты от этих старых бумажек!
– Я почти закончила.
– Так вот, – Вероника подошла к бюро, бесцеремонно сдвинула пачку пожелтевших от времени писем и присела на край столешницы. – В моем сне я была ты.
– Как это? Ты видела себя или меня со стороны?
– Нет, я просто знала, что я – это ты. Ну, как это бывает во сне. И я – в смысле, ты – бежала через горы… Было пасмурно и сумрачно, и совершенно тихо, а я неслась так легко, почти летя над землей, и одета я была только в… наш медальон! – с игривой улыбочкой Вероника вытянула из выреза блузки тяжелый шар на массивной цепочке из непонятно какого тяжелого металла. – В пчелу!
– Вот уж уволь меня от участия в твоих эротических грезах! – Хайди рассерженно захлопнула папку с документами, но тут же замерла, завороженно глядя на медальон, качавшийся в смуглых пальцах Вероники.
– Это же был мой сон! – усмехнулась Вероника, играя с тяжелой подвеской. – Ну ладно на самом деле эту деталь я придумала. Я не помню что на мне – вернее, на тебе – было надето. Но пчела точно была. Я чувствовала, как она качается у меня на груди, такая тяжелая…
Хайди продолжала задумчиво смотреть на металлический шарик: в свете настольной лампы изнутри его высверкивали сквозь вставку тонкого стекла золотые искры.
– On! – Вероника отпустила медальон, и шарик из металла и стекла скользнул по ее груди в вырез блузки, натянув цепочку. – Расстегнуть еще одну пуговицу или это будет уже слишком?.. Так вот. И там, в лесу, меня ждал он – мужчина твоей мечты!
Хайди улыбнулась.
– Мужчина моей мечты?
– Ну да. Я его сразу узнала. И тогда, собственно, я окончательно поняла, что я – это ты. И бежала я именно к нему. А что было дальше, не знаю – проснулась. Какой идиот всегда выключает сны на самом интересном месте?
– И кто же это был?
– Ну кто‑кто… – Вероника щелкнула ногтем по лежавшей на столе книге, переплетенной в темную кожу с тисненым золотым орнаментом. Затейливо‑кружевные готические буквы гласили: «Die Rabenschlacht»[1]. – Дитрих твой!
Хайди удивленно приподняла бровь.
– Дитрих Бернский?[2]
– Нет, не этот, а тот твой никогда не существовавший безымянный рыцарь из недописанной истории, – фыркнула Вероника. – Неведомый рыцарь, в поисках которого интеллигентная тридцатилетняя женщина могла оставить свой университет и потащиться в такое Богом забытое место, как Янсталь. То есть, я надеюсь, что дело все‑таки в придуманном рыцаре, а не в том, что ты тащишься от полоумной бабульки, которая писала детские сказки…
– Это вовсе не детские сказки, а Лаура Таннен была очень интересной личностью, – отрезала Хайди, поднимаясь из‑за бюро.
Она подошла к тому же каминному зеркалу, сдернула резинку, удерживавшую ее волнистую каштановую гриву, тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам.
– Как он выглядел‑то, мой герой? Он хоть был во что‑нибудь одет?
– Все, как положено: меч, железо какое‑то, тебе виднее, как оно называется.
– А сюрко[3]какого цвета?
– Я таких слов не знаю! Собственно… – Вероника нахмурилась, прикусив алую губу. – Я не уверена, что на нем было какое‑то железо. И что вообще что‑то было, если ты сама говоришь… – Хайди окинула ее холодным взглядом, и Вероника зачастила: – Просто должна же я была как‑то понять, что это рыцарь? Или это само собой разумелось? Ну, это ж был сон! – Она обезоруживающе улыбнулась.
– Ну? – поторопила Хайди. – Говори уже, лицом‑то он каков?
Вероника озорно рассмеялась.
– Ага, тебе интересно? Или это важное научное открытие?
Хайди осмотрела кабинет, явно отыскивая предмет потяжелее, потянулась к ближайшему цветочному горшку, из которого свешивались ярко полосатые листья маранты. Вероника поняла, что держать паузу дольше может быть опасно.
– Вылитый Акс Эдлигер! – с придыханием сообщила она.
– Эм… – Хайди снова села за бюро. – Мне это должно что‑то говорить?
– Ну мюзикловый артииииист! – расстроилась Вероника. – Аксель Эдлигер – не помнишь? Он же тебе понравился! Я же тебе показывала пиратское видео…
– Ты мне все время что‑то показываешь, – отрезала Хайди. – Не могу же я их всех помнить…
– Но он же тебе понравился! Я не понимаю, почему ты не можешь запомнить пару‑тройку имен, которые я тебе называю, и удерживаешь в памяти столько пыльных дат и дурацких фактов?! – Она с отвращением осмотрела бюро и с выражением брезгливости отодвинула стопку писем от себя подальше. – Ладно, скажу на понятном тебе языке: Байрон!
– А! – вспомнила Хайди. – Такой красавец с сильным голосом, и на Байрона совсем не похож…
– Да кто нынче знает, как выглядел этот твой Байрон?! – пожала плечами Вероника. – Но Эдлигер красавец – это ты сама признала!
– Интересное лицо, – кивнула Хайди. – Но постой, разве ты мне не говорила, что он гей? Ничего себе, нашла мне мужчину мечты!
– Да я не знаю, кто‑то так говорил, а может, и не совсем… Да какая разница?! Речь‑то идет о твоем любимом рыцаре! Ну согласись, ты не возражала бы, если бы у твоего Дитриха было лицо Эдлигера?
– Не возражала бы, – усмехнулась Хайди. – Можно даже не только лицо. Плечи у него тоже… внушительные…
– Не говоря уже про вид сзади… – мечтательным тоном добавила Вероника и тут же пояснила: – Я хочу сказать, роскошная осанка!
– Жаль, что мы не узнаем, что там между вами – то есть между нами – было, – Хайди захлопнула стоявший на столе нетбук. – Ну что, идем? Кстати, ты мне напомнила, я все забывала тебе сказать: с неделю назад я наткнулась на твоего Байрона на улице. Вот просто так, иду по тротуару… а навстречу – он.
– И ты не взяла для меня автограф?!
– Я не знала, что ты такая уж его поклонница…
– Для коллекции все сгодится! Я могла бы его обменять!
– Не в моих привычках приставать к людям на улице с такой ерундой. Кроме того, я вообще не была уверена, что это он. Вернее… – Хайди задумалась, – потом‑то я поняла, что ошибки быть не могло: такое лицо всегда узнаешь. Но это было так странно: что крупная звезда музыкального театра делает в Янстале?
– Позор! Мне стыдно за тебя! – простонала Вероника. – Со своими трухлявыми древностями ты даже не знаешь, что в театре Яновки будет супер‑мега‑грандиозное шоу, режиссер из Англии приглашен, куча всяких звезд со всей страны, и Акс Эдлигер играет главную роль!
– Ты же говорила, что он больше не играет.
– Значит, теперь играет снова.
– Здесь? Ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться?
– Откуда я знаю? Может быть, он всю жизнь мечтал выступать в Янстале. Может быть, он тоже любит бабушкины сказки. Или золотых пчел! – Вероника ухмыльнулась, словно озорной чертенок, и задумчиво добавила: – Что‑то все такие интересные люди к нам едут, артисты, ученые, культурный уровень города растет на глазах…
Хайди схватила папку с документами и шлепнула Веронику по спине; та с визгом спрыгнула со стола и бросилась к двери.
В небе разливался тревожный багрянец заката, придавая неповторимый кровавый оттенок черепичным крышам Йоханнесталя, а на востоке, где возвышались поросшие хвойным лесом горы Свати, уже подступала ночная синь.
Дом покойной писательницы Лауры Таннен стоял на узкой, извилистой улочке на окраине города. Сейчас, когда в надвигающемся сумраке не видна была облупившаяся штукатурка и треснутое стекло в окне второго этажа, укрывшийся за буйно разросшимися зелеными драпировками хмеля и запущенным садом дом, казалось, существовал в далеком прошлом, вдали от музыки техно, интернета и сообщений о терроризме в новостях. И от этого было как‑то уютно и спокойно.
Вероника ловкой белочкой взнеслась по чугунной решетке ворот на столб при входе и встала на нем в полный рост, как раз над латунной памятной табличкой.
– Куда ты? – Хайди смотрела на подругу снизу.
Вероника стояла наверху меж багрецом заката и синевой ночи, стройная в своих брюках в обтяжку и короткой курточке, с буйной гривой черных завитков – двадцатидвухлетний экзотический цветок с неожиданным для коренной жительницы Йоханнесталя немецко‑славянских кровей южным обликом.
– Я люблю этот город! – закричала она. – Это мой город, и я его люблю! – Вероника раскинула руки, словно стремясь обнять и вершины Свати‑Гебирге[4], и купол собора из позеленевшей меди, и завешенные сеткой строительных лесов башни замка Шлосс‑Йоханнес на холме над горбами красных крыш. – И даже Лауру твою люблю! Потому что эти ее сказки нашептывали ей Свати и улицы Янсталя.
Хайди внизу зааплодировала. Вероника села на край столба, свесив ноги, и, соскользнув с него, с грохотом приземлилась на выщербленную мостовую.
– Я тоже люблю Янсталь, – сказала Хайди. – Чем больше я узнаю его, тем больше люблю. И здесь я нашла очень хорошего друга, который даже видит за меня мои сны!
Молодые женщины рассмеялись.
– Знаешь… – Вероника снова вытянула из выреза блузки шарик медальона и сняла цепочку через голову. – Бери. Это тебе.
– Ты с ума сошла? Я не могу. Это же… реликвия!
– Это для тебя реликвия, а для меня – старая дурацкая игрушка, купленная предками на аукционе, где распродавали имущество твоей любимой бабульки. Видишь, даже ее вещи оказались никому не нужны, – она решительно вложила медальон в руку Хайди.
Хайди поднесла шарик из металла и стекла к глазам, заглядывая внутрь. Шарик покачивался, крылья помещенной в его центр золотой пчелы посверкивали мелкими искрами в кровавых отсветах заката, она казалась живой.
– Даже рисунок крыльев… Даже пушок на тельце… – прошептала Хайди. – Такая тонкая работа! Это же дорого!
– Ни исторической, ни художественной ценности не представляет, – пожала плечами Вероника. – Я ее сегодня нацепила только ради того сна. Но это же все‑таки твой сон. А раз уж и рыцарь наш поблизости шатается…
– Спасибо, дорогая моя, – улыбнулась Хайди, надевая цепочку через голову.
– Да не за что. И вообще, насколько я помню ту сказку, золотая пчела приносила несчастья.
– Наверно, поэтому фрау Таннен и заключила ее в медальон, – предположила Хайди.
Вероника, прищурившись, посмотрела на нее.
– Слушай, у меня иногда возникает такое чувство, будто ты веришь, что все ее истории произошли на самом деле!
– Она так живо все это описала. Мы еще не опаздываем на твою «парти»?
Хайди застегнула молнию куртки, и, в последний раз сверкнув искрой красного золота, пчела на ее груди исчезла из глаз.
Барон Лауда фон Лаудаберг оторвался от шахматной партии, которую разыгрывал сам с собой, и обратил удивленный взгляд на своего случайного гостя, вошедшего в залу.
– Ты уже встал? Напрасно…
– Я совершенно здоров, благодарю тебя.
Гость как‑то странно подался вперед, словно хотел поклониться, но, не довершив движения, снова выпрямился. Он был бледен, на распухшей щеке его темнела глубокая ссадина, но в целом по его облику трудно было догадаться, что вчера ночью его принесли в замок почти бездыханным. Держался он необычайно, почти неестественно прямо, идеальная осанка подчеркивала мощную грудь и плечи; черты мужественного широкоскулого лица с тяжелым подбородком и узкими, плотно сомкнутыми в тонкую линию губами были не слишком правильны, но производили приятное впечатление. По лицу этому, сильно обветренному и обожженному солнцем, невозможно было угадать возраст мужчины, и в светлых, платинового оттенка волосах и короткой бороде не видно было седины. Брови и ресницы его были темны, как и большие серые глаза, подернутые неведомой печалью, словно пасмурное осеннее небо.
Хозяин замка указал на кресло у камина, и рыцарь кивнул с благодарностью, глубоко вздохнул – последствия вчерашнего удара грудью о сук дерева, торчащий над дорогой, не должны были полностью пройти за одну ночь – и опустился в кресло, по‑прежнему держа спину прямо, словно в любой момент готов был вскочить.
– Как твое имя? – спросил хозяин.
– Дитрих… – рыцарь запнулся. – Я бы предпочел…
– Я понимаю, – барон Лауда кивнул и лукаво улыбнулся. – Скажем, Дитрих фон Берн?
– Возможно, – улыбнулся в ответ рыцарь, но улыбка его была отнюдь не веселой, сквозила в ней горькая ирония. – Скажи мне… – рыцарь снова глубоко вздохнул, – со мной был ларец…
– Он здесь, – барон Лауда показал на сундук в углу, на котором действительно стоял деревянный, отделанный металлом и пестрой яшмой ларец, надежно запертый на маленький замок. – Не волнуйся, цел и невредим, никто его не открывал.
Только теперь рыцарь позволил себе опереться спиной о спинку кресла.
– Я бесконечно благодарен тебе. Но обстоятельства вынуждают меня спешить…
– Об этом не может быть и речи: тебе необходимо отдохнуть хотя бы несколько дней. Я не совсем понял, что вчера произошло. Кто‑то пытался тебя убить?
– Очевидно, да, – мрачно кивнул рыцарь. – Не знаю, кто это, могу только предполагать.
– Этот арбалетный болт…
– Да, удивительная удача, – теперь рыцарь улыбнулся без всякой иронии, улыбкой необычайно светлой и располагающей, она придавала тепло и мягкость сумрачным глазам. – Что может быть глупее, чем налететь на торчащий над дорогой сук? А ведь именно он спас мне жизнь. Меня вышибло из седла, и болт, нацеленный мне в спину, пролетел мимо… – Он прикоснулся к щеке. – Да и тут Божьей милостью удивительно легко отделался.
– Легко отделался, потому что ехал не слишком быстро, – заметил Лауда. – Меня удивило, что ты не успел заметить этот сук… Бывает, людей выбивает из седла на полном скаку, но ты…
– Я заметил его слишком поздно, чтобы отвернуть в сторону, а наклониться не сумел бы, – покачал головой рыцарь. – Сарацинское копье постаралось, чтобы я более не кланялся… ни деревьям, ни болтам. Божьей милостью я остался жив и в силах продолжать свое служенье. Божьей милостью и… – Он на мгновенье прикрыл глаза. – И потому что был не один.
– Тебя преследуют из‑за этого? – Лауда кивнул на ларец.
– Возможно.
– Сокровища из Палестины? Ценный трофей?
Рыцарь печально улыбнулся.
– Величайшее сокровище. Я должен доставить это в… одну церковь.
– Ты исполняешь обет? – понимающе кивнул Лауда.
– Обет… наверно, просто обещание.
– Но ты, должно быть, голоден, – спохватился Лауда, встал из‑за столика, подошел вплотную к креслу, внимательно глядя на своего гостя. – Еще мои предки принесли обет помогать всем, кто следует в Святую землю и возвращается оттуда, если помыслы их чисты, – произнес он. – И я продолжаю соблюдать его. Поэтому ты можешь оставаться здесь, сколько будет необходимо для твоего исцеления и безопасного продолжения пути. Здесь тебе ничто не угрожает, ни тебе, ни твоему золоту для церкви, или что там у тебя?
– Благодарю тебя, и да вознаградит Господь твою доброту, – тихо ответил Дитрих и посмотрел в сторону ларца. – Это не золото… это символ любви.
– Я опоздала? – Вероника клюнула в щеку молодого парня – техника, с которым она ухитрилась познакомиться пару дней назад, рыская вокруг театра Яновки и стремясь всеми правдами и неправдами проникнуть внутрь.
– В самый раз, – авторитетно заверил ее Питер. – Примадонна наша еще не изволила явиться, если это он тебя больше всего интересует. Он всегда опаздывает.
Молодой человек проводил девушку по длинным, запутанным коридорам с голыми стенами на самый удобный наблюдательный пункт и даже галантно пододвинул облезлый стул, а потом сделал вид, что ничего не заметил, когда Вероника достала из сумочки свою миниатюрную «шпионскую» камеру. Один из осветителей критически осмотрел Веронику с верхней площадки, показал Питеру большой палец в знак одобрения, и тот теперь на многое готов был ради новой знакомой.
– О! Вот и Эдлигер, – Вероника настроила камеру, стараясь действовать так, чтобы никто кроме Питера ее не видел, и приблизила изображение. – Хорош, что да, то да! Осанка… именно, как в моем с…
– Что? – Питер наклонился ниже.
– Неважно. А плащ поверх футболки прикольно смотрится!
– Это же репетиция. Так, прогон реплик на сцене, пение – пока под фортепиано, без оркестра, немного хореографии. За самое интересное еще даже не брались – техника не готова. Будь театр побольше, и будь в нем больше места для репетиций, до основной сцены дело бы еще не дошло. Вот начнутся полноценные репетиции, там будет тебе и грим, и костюмы. Поверь, тогда наш герр Шаттенгланц[5]будет выглядеть более чем внушительно.
– Он и сейчас ничего себе смотрится, – признала Вероника, отрываясь от камеры.
– Не шурши, сейчас запоет, – наклонившись над Вероникиным стулом, Питер приобнял ее на мгновенье.
Плотно сбитый мужчина среднего роста медленной, уверенной походкой обошел стоявших на сцене актеров, лениво поигрывая полой плаща, остановился в центре сцены, откинул со лба светлую с платиновым отливом прядь. Тяжелый черный плащ, послушный уверенной руке, взметнулся, открывая блестевшую серебром подкладку. Артист произносил резкие, отрывистые фразы, тяжело и авторитетно, словно роняя их в бездонную пропасть, а в гигантском пустом пространстве зала нарастала, усиливалась, оживала музыка – неостановимым тревожным крещендо. Потом зазвучал сильный голос, взвиваясь от высокого баритона до резковатого тенора, и Вероника обернулась к Питеру, широко раскрыв глаза и беззвучно артикулируя: «Wow!» – у нее заложило уши.
В полный голос она сказала «Wow!», когда певец резко замолчал после нескончаемо долгой завершающей ноты, а потом обернулся к режиссеру с неожиданно застенчивой улыбкой и совершенно будничным тоном спросил:
– Пожалуй, сойдет?
Остальные актеры от души зааплодировали, и Вероника могла не беспокоиться, что ее услышат.
– Шикарный голос. Не скажу, что очень уж красивый, на любителя… но парень делает с ним что хочет! Кто‑нибудь засекал время, сколько он тянет этот шлюсстон?[6]
– Двадцать пять – тридцать секунд, как нечего делать! – ответил Питер с такой гордостью, будто это было его личное достижение.
– Слушай, а Эдлигер никогда не играл в «Камелоте» или чем‑нибудь подобном, с рыцарями?
– Вроде нет. Не припомню. Он играл Вальжана, Призрака Оперы, Байрона, разумеется… Никаких рыцарей. Разве что любит исполнять на концертах «Квест»[7]– арию дон Кихота.
– Байрона знаю, – блеснула эрудицией Вероника. – Только он там явно не блондин.
– Да и без трехдневной щетины, – усмехнулся Питер.
– Но так ему больше идет, – решила Вероника. – Я это просто к тому… Я б посмотрела на него во всем этом рыцарском железе… С его узким ртом и…
– Смотри, что сейчас будет! – подтолкнул ее Питер.
– Еще и танцует! – мечтательно вздохнула Вероника.
– Не всякий ведущий актер справляется и с танцем, – пояснил Питер. – Обычно, когда танец сложный, это делают дублеры…
– А то я не знаю! Черт возьми! – в восторге взвизгнула Вероника, испуганно прикрыла рот ладошкой и виновато оглянулась на смеющегося Питера. – Вот это силища!
Эдлигер на сцене легко поднял над головой героиню, плащ соскользнул с плеч ему за спину, бугры мышц перекатывались на обнаженных руках. Оба громко смеялись. Девушка так же легко спорхнула на пол, и Эдлигер весело осмотрелся.
– Так и не вставили в текст?
Над сценой грянул хохот.
Вероника вопросительно посмотрела на Питера.
– «Семейная» шутка. Она каждый раз взвизгивает, никак не может удержаться, а он каждый раз успокаивает ее, мол, не бойся, не уроню. Ну и после восьмого раза он стал предлагать включить и визг, и слова в либретто.
– Но героиня‑то у вас не худышка!
– Да уж, тебя бы и я вот так подбросил! – Питер с удовольствием осмотрел тонкую фигурку Вероники.
– Ну нет, это я доверю только вашему Шаттенгланцу, – возразила девушка.
– Больше я тебя сюда не приведу, – пригрозил Питер.
– Приведешь‑приведешь, – Вероника снова приблизила лицо Эдлигера в камере. – Нравится мне этот парень! Ему ведь должно быть уже за сорок?
– Бери выше! – мстительно ухмыльнулся Питер. – Лет сорок шесть – сорок восемь. Он же лет десять вообще не играл.
– Пустишь меня еще раз на репетицию – я подругу приведу? – спросила Вероника.
– Я тебе еще экскурсии должен водить? Меня уволят!
– Да ладно тебе ревновать! – хихикнула Вероника. – Сорок восемь для меня – ужас! Да и с ориентацией неясно.
– Почему же неясно? – фыркнул Питер. – Как раз все ясно.
– Тем более. Я его подруге показать должна. Он… ну, как бы ее рыцарь.
– Не знаю, – Питер выпрямился, придерживаясь за спинку стула Вероники.
– Да не жмись ты, сядь рядом, – разрешила девушка и подвинулась.
Питер с готовностью обхватил ее руками – иначе вдвоем на одном стуле было никак не поместиться.
– А почему он не играл‑то до сих пор?
– А черт его знает. Вроде была какая‑то травма на сцене…
– По всему судя, он в отличной форме!
– Что‑то с ним не то, – серьезно сказал Питер. – Или именно это шоу у него не ладится. Или он как‑то слишком легко к делу относится. Хотя, казалось бы…
– Погоди, – Вероника вытянулась вперед, снова делая в окошке камеры крупный план. – С ним точно что‑то не так. Лицо совершенно белое. И так резко…
Она мягко высвободилась из объятий Питера, сдвинулась на самый краешек стула, словно готова была в любой момент вскочить и куда‑то бежать – на помощь?
Светловолосый мужчина вышел на авансцену, опустив глаза и сжимая пальцами переносицу, потом глубоко вздохнул и, оглядевшись, объявил:
– Это мы сегодня пропустим.
И, на ходу снимая и аккуратно складывая плащ, он ушел со сцены.
Вероника и Питер недоуменно переглянулись.
Тонда Яновка, директор Йоханнесталь‑театра, поднял глаза от документов, которые просматривал, когда дверь распахнулась без всякого предупреждения или стука, и в кабинет вошел, широко шагая, Аксель Эдлигер.
– Ты хотел со мной поговорить.
Актер решительно придвинул к столу стоявшее в углу кабинета кожаное кресло и сел в него. Теперь на нем была расстегнутая на широкой груди клетчатая рубашка с коротким рукавом; светлые пряди, еще влажные после душа, липли к высокому лбу. Тонда, тонкий, сухой, с седеющими усами на узком лице, уставился на Акселя без особого энтузиазма.
Артист потер лоб кончиками пальцев и посмотрел на директора театра.
– Тонда, у тебя выпить не найдется?
– Не найдется, – холодно ответил Яновка.
– Не верю. Ты же должен угощать каких‑нибудь важных персон, уговаривая их подписать какие‑нибудь важные контракты…
– Я на работе! – рыкнул Яновка. – Ты, между прочим, – тоже. И ты еще смеешь задавать такой вопрос после того, что устроил на репетиции?
– Я устроил?
– Я уже начинаю жалеть, что обратился к тебе, – Яновка поправил косо лежавший на столе карандаш. – Мне сказали, сегодня на репетиции тебе стало плохо?
– Это сильно сказано…
– Или что? Ты внезапно забыл весь текст?
– Музыку! – усмехнулся Аксель, вспомнив старый театральный анекдот. – Нет, я просто как‑то ненадолго выпал из реальности…
– Ты постоянно опаздываешь. И ты уже который раз срываешь репетицию.
– Было бы что репетировать! – огрызнулся Аксель. – Возимся с какими‑то разрозненными кусками в ожидании твоей техники, которая упорно остается понятием чисто виртуальным. Я не привык так работать!
– Страшно подумать, что будет, когда начнутся полноценные репетиции! – вздохнул Яновка и скорбно сдвинул брови. – Аксо, ну почему ты так меня подводишь?
– Я не знаю, что это, – признался Аксель. – Этот город действует на меня как‑то странно…
– Я скажу тебе, что на тебя странно действует! – снова вскипел Яновка. – На тебя странно действуют твои ночные эскапады, вечеринки до утра, шатания по барам с кем попало!
– Ты прекрасно знаешь, почему… – начал Аксель.
– Так обратись к врачу!
– Да иди ты…
– А ты вообще‑то уверен, что это возвращение на сцену тебе так уж необходимо? – снова успокоившись, спросил Яновка. – Может быть, вовсе не стоило–
– Перестань, – устало отмахнулся Аксель. – И не переживай, все будет в норме. Уж ты‑то, в конце концов, должен меня знать. Мы же вместе учились…
– Да, мы вместе учились в школе и вместе играли в мушкетеров, и что? Это все в далеком прошлом. Портоса больше нет, а у Арамиса другая жизнь, мы разве что здороваемся, встретившись где‑то по долгу службы. А ты, между прочим, был первым, кто ушел. Сбежал на Запад, исчез, не сказав никому ни слова, даже не попрощавшись…
– Даже не попрощавшись, – медленно повторил Аксель, задумчиво глядя большими темно‑серыми глазами на стол Яновки. – А вы так и не простили мне это? Или то, что, уехав из ГДР, я добился большего успеха, чем вы все вместе взятые?
Яновка поморщился и слегка повел рукой в сторону, словно отметая вопрос Акселя.
– Это дело прошлое…
– Дело прошлое… Да, – тихо произнес актер. – Это уже в прошлом.
– Ты был роскошным Вальжаном, – вздохнул Яновка. – Просто роскошным.
– Я мог запросто поднять ту телегу, будь она даже настоящей, – ухмыльнулся Аксель.
– Не сомневаюсь, – повеселел Яновка. – И Байрон твой был хорош, еще как хорош… Я видел. Ну да. Но есть много хороших ролей и для нашего возраста.
– Вот именно, – Аксель взял со стола тяжелую мраморную пепельницу, повертел в руках. – Значит, с нашим Арамисом ты не общаешься?
– Карл теперь в городской администрации, – ответил Яновка. – Может быть, кстати, тебе бы стоило восстановить с ним контакт. Если уж ты приехал работать сюда, связи…
– У него хорошие связи?
– Как и у всей нашей администрации! – фыркнул Яновка. – Они все хором радостно лижут задницу герру Леграну.
– Легран… Постой. Эмерих Легран? – вздернул бровь Аксель.
– Ты его знаешь?
– Нет, лично не знаком, – скривился Аксель, перекинул пепельницу из руки в руку и вернул на стол.
– А стоило бы. Это и театру не помешало бы. Он самый богатый человек здесь и активно вкладывает средства в Янсталь. А ты… именно ты, вероятно, мог бы найти к нему подход… – Тон да замялся, бросил быстрый взгляд на Акселя и уставился на пепельницу.
– Почему именно я? – широко раскрыл глаза Аксель.
– Ну… – Яновка поправил криво стоявшую пепельницу. – Он, как я слышал, тоже…
– Что – тоже?
– Если этот человек тебе неприятен, то и говорить не о чем, – сказал Яновка, снова раздражаясь. – Просто мне не помешала бы сейчас любая помощь и протекция. Я хожу, как по лезвию бритвы, а ты, Аксо, знаешь ли, мое положение не укрепляешь!
Аксель пожал плечами.
– Я не знаю, – Яновка покачал головой, осмотрел стены собственного кабинета, задержав взгляд на картине Хайнделя[8]на стене напротив, словно она могла подсказать ему правильное решение. – Мы же еще даже не начали ставить трюки. Это уже может быть просто опасно!
Аксель снова пожал плечами.
– Я думаю… – Яновка протянул руку через стол, поднес к пепельнице, стал переставлять ее, ища идеальное положение. – У нас заключен договор, но…
– У нас заключен договор, – повторил Аксель, резко выпрямляясь в кресле. – К черту договор, тебе достаточно было бы сказать слово, но… Тонда, ты этого не сделаешь. Мне нужен этот шанс. В конце концов, мы…
– …играли в мушкетеров, – тяжело вздохнул директор театра и, оторвав взгляд от пепельницы, посмотрел на Акселя. – И можешь не напоминать мне о том долге, я его отдал полностью.
– Я и не собирался, – тихо сказал Аксель. – И это тут совершенно ни при чем. Это другая история.
– Да, это другая история, – кивнул Яновка. – Да, ты помог мне поднять этот театр, но у тебя были деньги, ты мог легко себе это позволить, ты рисковал только ими. У меня же поставлена на карту вся моя жизнь, все будущее. Будущее моего театра. Здесь ведь никогда не делали ничего подобного. Я слишком многое поставил на это шоу. И на твое имя. Аксо, не подводи меня!
– Не забывай, что я заинтересован в успехе ничуть не меньше тебя, – заметил Аксель. – И у меня на карту поставлено не меньше, а может быть, даже больше. Если я не добьюсь успеха здесь, кто даст мне ангажемент в большом театре? Тонда, клянусь тебе, я делаю и сделаю все, что в моих силах… – Он протянул руку и на мгновенье накрыл ею руку Яновки, так и лежавшую у пепельницы. – Может быть, мне нужно еще немного времени?
Яновка кивнул.
– Черт с тобой. Но смотри, чтобы я не раскаялся в этом. И если уж никак не можешь оставаться один, в самом деле, реши это как‑нибудь… Собаку заведи… Любовницу постоянную, в смысле, парня себе найди, ну… А то поживи у меня пока.
Аксель приподнял брови.
– Магда и дети будут только рады. И для пользы дела…
– Нет уж, благодарю, – рассмеялся Аксель, снова откидываясь в кресле. – Правда, очень ценю твое приглашение, но не стоит. Семейная жизнь – это не то, к тому же… – Он прокашлялся. – Насколько я понимаю, к премьере приедет Карина с детьми… Только я не думаю, что это выход, скорее, наоборот. Я еще могу убедить ее не селиться со мной в одном номере – я же пою в любое время суток… Но вот как бы отселить ее вообще в другую гостиницу? В Янстале есть еще одна приличная гостиница, желательно, на другом конце города?
– Что еще за Карина?
– Все та же.
– Она же ушла от тебя.
– Она уже два раза уходила от меня, – вздохнул Аксель. – Плохо то, что она возвращается. Видимо, снова решила, что меня надо спасать. А ее присутствие мое положение ничуть не облегчает.
– Почему ты с ней не разведешься? Уж, казалось бы, у тебя есть все основания…
– Казалось бы, есть все основания, – согласился Аксель. – Но тогда она будет мне обходиться еще дороже, чем сейчас. К тому же… Вначале это было хорошо, и я был ее первым мужчиной, в конце концов. И она действительно любит меня, просто это принимает у нее какие‑то устрашающие формы.
– Я вообще не понимаю, как ты ухитрился жениться.
– По молодости, по глупости. И только потом понял, что это не для меня.
– А дети?
– Это ее дети. Завела их себе где‑то между… мной и мной. Симпатичные дети. Но их она тоже… любит. – Аксель поморщился и встал. – Думаю, мне пора, – Он обошел стол, встал у кресла директора и сжал его худое, острое плечо. – Это будет не успех, Тонда. Это будет триумф. Обещаю.
Яновка молча кивнул. Аксель отпустил его плечо, выпрямился и, расправив плечи – стать у него была королевская, – вышел из кабинета.
Яновка некоторое время смотрел ему вслед – вернее, на закрытую дверь – а потом внезапно от души выругался, ударив ладонью по столешнице.
– Вот сейчас это будет! – Вероника с громким хлюпом втянула из стакана остатки сока через соломинку, напряженно всматриваясь в экран компьютера.
Изображение на экране пометалось, потеряло четкость, потом снова настроилось, и стало видно, как Эдлигер, смеясь, хлопает кого‑то по плечу и поправляет сползший во время танца плащ.
– Ой, нет, еще не сейчас! В общем, я уже не уверена, что это твой рыцарь. Какое‑то у меня впечатление… тяжелое.
– Оставь ты моего рыцаря в покое! – махнула рукой Хайди, сидевшая рядом. – Честно говоря, после твоего рассказа мне этот Эдлигер не слишком симпатичен. Если он так относится к своей работе…
– Да нет, тут что‑то другое. Я, знаешь, поспрашивала там еще кое‑кого, так вроде они все только рады с ним работать. Вроде как он со всеми неизменно приветлив и любезен. И смешит их постоянно – ну это и по записи видно. Так что никакой такой звездности. И чтобы пил, как говорят, по нему не<