Вместо предисловия.
За раны земли, за сожженные села,
Не будет пощады врагу…
Вероломно напав на нашу Советскую Родину, пользуясь внезапностью и превосходством в живой силе и технике, гитлеровские головорезы к концу 1941 года оккупировали Молдавию, Белоруссию, Украину и ряд областей России.
Немецкие захватчики стояли у древних стен столицы нашей Родины Москве. Изнывал в блокаде «колыбель революции» город Ленина. Превращался в руины и город на Великой Руссой реке - Сталинград
Многие миллионы семей потеряли кров, матери потеряли детей, дети потеряли матерей, появились вдовы и вдовцы. А враг с ещё большей жестокостью свирепствовал на нашей земле.
Страна как гигантская скала поднималась на священную войну, с невиданным до селе, коварным – фашизмом, чтобы отстоять завоевания Великого Октября. Вся промышленность перестраивалась на военный лад.
Армия пополнялась людскими резервами, новой военной техникой. В тылу врага стали организовываться партизанские отряды.
В зимних боях у стен Москвы враг ощутил удар русских воинов, первый удар гигантской скалы, которая к тому времени сумела подняться во весь свой могучий рост. Не покладая рук, трудились наши советские люди в тылу. Шла смертельная борьба и на фронте. Смерть или свобода, так думала наша партия, так думал весь советский народ.
«Всё для фронта, всё для победы», такая задача была поставлена перед народом и всей страной.
Перед войной
С малых лет я работал в колхозе
На севе, на жатве и на покосе,
Как мой отец…, мужики пахари,
Был на полях от зари до зари.
Работать в колхозе я начал с самого раннего детства, когда мне не было ёще и десяти лет. Это было весной 1933года. Во многих областях нашей необъятной страны 1932 год был годом не урожайным. Не урожай был и в Рязанской области, а поэтому с хлебом и у нас в колхозе было очень трудно. Семьи питались бардой, т.е. отходами с крахмального завода, гнилой картошкой собранной на полях, лебедой и другими злаками природы. Это видимо и заставило моих родителей приобщить меня к труду с таких лет, так как работающих в то время на полях колхозников кормили горячим обедом в колхозной столовой.
|
|
Первые шаги моей трудовой деятельности заключались в том, что я сидел верхом на лошади и вслед за тремя плугами бороновал землю, а на второй год уже стал ходить и за плугом. А с 1936 года я уже член колхоза. Стал возить зерно на ток, на элеватор, ездить в лес за дровами летом и зимой. С этого года на меня бригадир смотрел, как на основной костяк рабочей силы. Все «пробки» затыкались мной, где тяжело, но невыгодно было работать взрослым мужчинам. Меня посылали на нефтебазу за горючем для тракторов, за маслом и солидолом в МТС. За мной на каждый год закрепляли лошадь и сбрую, на которой я был должен выполнять все работы наравне с взрослыми.
С 1938 года и до призыва в армию я выполнял все возложенную на меня работу. Зимой и летом ездил на лесозаготовки. Возил по «лежанке» (так называлась ледяная дорога) дрова, оттуда их развозили по всем уголкам нашей Родины.
С началом войны на мои плечи и плечи моих сверстников легла ещё большая тяжесть. Мы стали опорой колхоза, а дел в артели прибавилось вдвое, трое больше.
Весенний сев, жатва и другие полевые работы целиком легли на моё поколение. Мужчин ушедших на фронт стали заменять их жены на тракторах, комбайнах и других сельскохозяйственных машинах. На заготовки леса стали выезжать вместе с нами женщины и девчата. Под моим руководством руками юношей и девушек 16-17 летнего возраста, за короткий срок был выстлан камнем и песком 20 километровый участок дороги Рязань- Саранск.
|
|
Много пота было пролито. Но труженики колхозных полей ещё с большей энергией трудились на своих полях, ковали в тылу победу над злейшим врагом человечества – фашистскими захватчиками. Вместе со своими колхозниками и мы заканчивали полевые работы, досаживали последние грядки картофеля, когда мне вручили повестку о явке в райвоенкомат, которую я давно ожидал. Ибо многие мои товарищи уже воевали, многих не было в живых, а некоторые успели вернуться с фронта без рук и ног. Получила и моя сестра Таня извещение о смерти мужа.
В дом посыльный с радостною вестью:
Ровно к двум прибыть в военкомат,
В армию идти и чтобы с честью
От врагов Россию защитить.
В путь меня родные снаряжают,
Всё село у нашего двора.
Быть живым особенно желают,
Не щадить заклятого врага.
Мать к груди притягивает сына,
(Час разлуки хочет отдалить).
-Честь не урони, не осрами нас –
Тихо на прощанье говорит.
«Славой, орденами, полной мерой
Родина солдата наградит,
Будь сынок всегда во всём примером» -
Так отец, прощаясь, мне твердит.
Я поклялся и селу и Нюше:
«Заверяю вас отец и мать,
В небесах, на море и на суше,
Всех врагов по - сталински встречать».
А ещё клянусь односельчанам:
|
|
Нужно будет, я отдам и жизнь,
Чтоб Россия – матушка шагала,
Торною дорогой в коммунизм.
В полученной повестке было написано: призывнику 1923 года рождения, Абашкину Николаю Николаевичу приказываю: явиться к двум часам дня в Ковеженский райвоенкомат, для отправки на фронт. При себе иметь: две пары белья, на шесть дней продуктов, а также ложку и кружку.
Из своего села Ржавец я призывался один, так как мои одногодки были рождены в первой половине года, а я во второй и они были призваны в армию ещё в октябре 1941 года. Так и меня Родина призвала защищать её землю от поругания немецко-фашистских захватчиков.
Часам к трём дня 4 июня 1942 года в садике райвоенкомата собралось уже 29 человек, которые должны были отправляться на фронт. Но какое было разочарование, когда мы узнали, что нас отправят в тыл для прохождения обучения в какой-то город Чебоксары. На станцию Нижнее – Мальцево мы ехали вместе с Сусляковым И., вёз нас мой отец. Часам к восьми вечера мы уже были на станции, где нас ожидал офицер РВК. Ровно в восемь часов на станцию пришёл поезд Москва – Чебоксары, нам был отведен один пассажирский вагон, в который мы и должны сесть. Но перед самым отходом поезда, несколько «теплых» головушек которые были под «градусами» решили вернуться назад домой ещё денька два три погулять, а потом уж ехать в эти Чебоксары, все равно ведь не на фронт, а в тыл, какая тут разница.
Лишь только хотели приступить к осуществлению задуманного, кое-кто уже набросил на спину мешки, как появился офицер РВК и говорит: «Прошу товарищей всех в вагон, через несколько минут поезд даст отправление, и вы поедете к месту своего назначения». И вот поспешное прощание и все до единого в вагоне. Родные и провожающие плачут, ревут и будущие воины. Поезд тронулся. Набрал нужную скорость, и станция с провожающими осталась позади. И пока ехали ещё по знакомым местам, в вагоне царило веселое настроение. Но вот проехали город Сасово, мост через реку Цна и в вагоне появилась невообразимая атмосфера. Некоторые ещё пели песни, кто-то начал писать письма любимым, но большинство просто ревели в голос, сожалея о родных и знакомых. А наш старший команды Иван Половинкин, он был из села Ямберно, шумел на весь вагон, напевая песенку со слезами.
Прощай ты матушка Рязань,
Когда вернусь к тебе, не знаю,
И может быть, умру от ран,
От вражьей пули кровью истекая.
Ну, а поезд вёз и вёз нас всё дальше и дальше от родных мест, но только не на запад, не на фронт, а на восток, дальше в тыл, в какой-то запасной полк, о котором из нас, ни кто ничего не знал и не имел, ни малейшего представления вообще и о воинских частях в частности, их устройства и жизни.
Через несколько десятков часов, 6 июня 1942 года, поезд доставил нас на станцию Канаш. Здесь нужно было делать пересадку. Уже вечером, когда мы вышли из вагона, на станции нас уже ждали и тут же повели к военному коменданту, который справился о том, как доехали и дал указание о выдаче нам сухого пайка, в который входил: селедка, сахар, хлеб и соль. Тут же в садике и поделили его. Правда, в нём ещё никто не нуждался, так как у каждого за спиной был мешок с разными домашними снадобьями. Мы поступили по пословице: «Дают – бери, бьют – беги».
Все конечно имели и деньги и тут, как только мы развязали мешки, возле нас появилась женщина, которая стала предлагать самогон, сделанный из мерзлой картошки. Человек 8 – 10 «сложились» и взяли четыре бутылки (я в этой пьянке не участвовал, да и вообще ещё не употреблял спиртного ни в каких дозах), распили это зелье. Тут Серегин снова подаёт мысль о возврате домой. На станции и поезд стоял на парах, вот, вот должен отойти в сторону Рязани. Человек шесть уже ушли на путя, отыскали подходящую платформу, а поезд тем временем тронулся и пошёл. Но эта бессмысленная затея нашим гулякам чуть не окончилась на скамье военного трибунала. На следующей станции их задержали и под конвоем доставили в Канаш, где они и получили соответствующую взбучку от коменданта станции.
Ночь мы провели на станции, но уже за нами было установлено наблюдение, мы не могли без разрешения солдата комендантского взвода выйти из помещения, даже по естественным надобностям. На следующий день, 7 июня нас посадили в вагон поезда, который и привёз нас в город Чебоксары. Здесь нас постригли под машинку, помыли в бане, с тем, как сказали нам, чтобы уничтожить деревенскую живность.
Вечером этого же дня прошли мандатную комиссию и были зачислены в минометный взвод 95 запасного стрелкового полка, который дислоцировался на зимних квартирах Приволжских военных лагерей, где до войны проходили переподготовку рядовые и офицеры запаса.
Сидя на пристани в ожидании парома, так как лагерь располагался на правом берегу Волги, мы увидели настоящих солдат, большинство которых были уже на фронте, имели ни одно ранение и боевые награды. Видя, как мы богаты продуктами, махоркой, эти бывалые солдаты, под разными предлогами стали выманивать у нас, кому, что было нужно, а так же зная, что у нас есть у каждого деньги, толкать и на выпивку, предлагая своё посредничество между деньгами и доставкой водки. Особенно один из бывалых усердно настаивал на том, чтобы мы обязательно, в последний раз выпили. Ибо придя в полк нас сразу заставят принять присягу, а уж с принятой присягой не выпьешь, а то ещё и деньги отберут, ну а «сидора» вам конечно не видать с того дня, как только увидите старшину роты.
Все разговоры бывалых солдат мы, конечно, приняли за правду, не догадываясь, что они сами стараются сделать то, чем пугают нас. И надо сказать, агитация на подействовала. Половинкин подал команду: всем по 15 рублей вручить Серёгину и Белину, которые обществом были избраны ещё на станции Нижнее – Мальцево хозяйственниками группы.
Против этой суммы ни кого не было. И вот эти новоиспеченные интенданты, вместе с одним бывалым солдатом отправились за покупкой и примерно через час, они поставили на берегу Волги десять бутылок самогонки. За тамаду взялся сам «бывалый» солдат лет 25 – 27.Для пробы и порядка наливает алюминиевую кружку и первый выпивает её. Затем угостил своих троих товарищей, той же дозой, закусили лучшими продуктами, не забыл насыпать в пилотку разных коржиков и сказал: «Вы воины ещё молодые, присяги не принимали, обязанностей солдата не знаете, а потому я вам советую вернуться домой, погулять дней пяток, покрепче поцеловать любимую, да так, чтобы оставить память о себе, а потом и приедете. Кто будет знать о вас в такое время, в полку ли вы или дома с невестами». Он встал и пригласил своих товарищей следовать за ним, которые охотно, со смешинками на устах последовали за приятелем.
Запасной полк.
Тяжело в учебе, легко в бою.
А.Суворов
Полк занимал большую территорию, теперь уже бывших приволжских лагерей. В этом полку обучали военному делу солдат-новобранцев разным военным специальностям.
Как я позднее узнал, в нём обучались военному делу все рода войск Красной армии, вплоть до летчиков и моряков. Казармы здесь были не капитального строительства, но вполне пригодные для жизни и отвечали всем требованиям солдатского быта.
При распределении по ротам мы все 29 человек были зачислены в один минометный взвод 50мм минометов. Вечером числа 11 июня мы познакомились с назначенным к нам помощником командира взвода, ефрейтором Ненашевым. А утром, когда он нам привёл в район занятий, там мы увидели и своего командира взвода, лейтенанта. При первом знакомстве он нам сказал: «Военное звание моё лейтенант, фамилия Рощин, в армии с 1936 года, был на фронте, имею ранение в ногу, четыре дня как из госпиталя». Лейтенант действительно ещё хромал и очень плохо выглядел, а на перекуре с дремотой (так у нас частенько уходили по часу, а то и больше) пом. ком. взвода посоветовал поддержать его продуктами. И стали все с большой охотой делиться своими сухарями не только с командиром взвода, но и с ним. А отнимать у нас «сидора» и деньги, как это предсказывал «бывалый» солдат, ни кто не собирался и не думал.
Однажды командир роты запретил «сидора» брать на занятия и мы дня на два оставили их в каптерке. Но когда Серёгин обнаружил, что украли часть сухарей и махорки, да и многие потом тоже нашли, что у них пропажа, мне было поручено сообщить об этом командиру взвода (так как меня считали ближе всех к нему, я носил его полевую сумку с разнообразными уставами и наставлениями на занятиях) и нам командир взвода разрешил мешки брать с собой снова. С этих пор и до самого их истощения мы не расставались с ними.
В этом взводе я и проявил свои командирские способности. Через несколько дней меня, Серёгина и Половинкина назначили командирами расчётов (отделений).
В этом запасном полку мы изучали только минометное дело, стреляли каждый день так, что к концу дня все охрипнем. Только и было слышно: «три мины – беглый огонь, пять мин - огонь!!!» Мы хорошо усвоили такую стрельбу, научились стрелять из боевых мин по целям. Отводилось время по часу, по два и на строевую и политическую подготовку. Особенно помощник взвода нажимал на штыковой бой. И эта учёба, в какой-то мере, пригодилась мне впоследствии уже, будучи на фронте. Учёба в запасном полку продолжалась до 25 июля 1942 года. По заключению экспертной комиссии этого же числа были признаны, что программу усвоили хорошо, время настало для отправки на фронт, достойного пополнения.
Прибыв на пересыльный пункт в город Чебоксары, нас зачислили в маршевую роту, которая располагалась в заброшенных теплушках без колёс, какого-то заброшенного тупика. Мы теперь были не такие, как месяц тому назад. Знакомство с такими людьми, как наш командир взвода и его помощник, сказались на нашем воспитании. Теперь мы не помышляли о возврате домой, о любимых, а всеми мыслями были на фронте.
И так, где-то в первых числах августа, маршевая рота начала погрузку в вагоны, а через день или два был сформирован эшелон из 60-ти четырёхосных вагонов и мы тронулись в сторону фронта. В районе погрузки, как будущим воинам – защитникам, целыми днями играл духовой оркестр строевые марши, песни сложенные о буднях войны, о героях, сражавшихся на фронте и о героях павших в боях, которые в известной степени поднимали наш моральный дух и веру в нашу победу.
Числа 11-12 августа 1942 года, наш эшелон, в котором насчитывалось до пяти тысяч солдат, прибыл на станцию Вязники для формирования 316 гвардейской стрелковой дивизии, той самой Панфиловской дивизии, которая легла костьми, а не пропустила врага в Москву.
Район формирования 316 с.д.
Кто с учёбой дружит,
Тот в бою не тужит,
Тот голову свою
Сохранит в бою.
В одном из уголков смешанного леса, в двадцати километрах восточнее города Вязники, Ивановской области, в одном километре от города Клязьма, расположился и наш 1073 с.п., на формирование которого мы и прибыли.
В одном из населенных пунктов, где размещался штаб легендарной дивизии (правда я и сейчас не знаю, остались ли командиры или солдаты, которые стояли на смерть в районе станции Дубасеково) было распределение нового пополнения по полкам. И так, утром 13 августа наш взвод, а мы и ехали в одном вагоне, построил Иван Половинкин. Он снова был у нас за старшего, к нам подошёл старший лейтенант и говорит: «Вы все минометчики, в запасном полку показали себя с хорошей стороны, ну а кто из вас не побоится прыгать с минометом на парашютах с самолета?» Все конечно ответили, что боимся, что ещё не прыгали с самолетов, но даже и не стояли с ними рядом.
Впоследствии выяснилось, что этот старший лейтенант набирал минометчиков в роту 82мм. Миномётов, а сам он являлся командиром этот роты. После старшего лейтенанта подошли три младших лейтенанта и спросили, знаем ли мы миномётное дело, мы ответили, что да. Сразу два командира отсчитали себе по 11 человек, и повели в лес. Меня и со мной Илью Суслякова, Белина, Половинкина забрал третий младший лейтенант. Так мы оказались в минометном взводе, 7 стрелковой роте, 3 стрелкового батальона, 1073 стрелкового полка, а дня через три мы приступили к нормальной учёбе.
Здесь, после нескольких дней занятий я был назначен командиром расчета, после того как Половинкина демобилизовали по состоянию здоровья (у него что-то было с глазами) меня назначили и помощником командира взвода, а вскоре присвоили звание сержант. Вот так росли кадры. Война требовала этого.
Жили мы в шалашах, самими же построенными из сучьев осины и берёзы. Занимались по 14 – 16 часов в сутки. Занятия проходили с боевой стрельбой. Параллельно с огневой подготовкой шли занятия по тактике, которая проходила на местности с открытием огневых позиций полного профиля. Это помогало воспитывать в себе выносливость. Нас днями водили по пыльным дорогам, не давая воды, а к этому вдобавок имея по три или четыре сухого морского окуня или воблы. Всё это, в конце концов, окупились старицей в безводных степях Сталинградской области. Мы научились по суткам и более не спать, и чувствовать себя хорошо. За эти двадцать дней формирования мы себя почувствовали настоящими воинами и почти готовыми выполнить любую поставленную задачу.
Наступил день отправки на фронт. И вот однажды, числа 5 сентября 1942 года, полк был поднят по боевой тревоге и в течение каких-нибудь пяти – шести минут покинул расположение и ушёл в неизвестном для бойцов направлении. И только утром, когда расположились на привал, мы все узнали, что около станции Вязники скоро начнется погрузка по вагонам, для отправки на фронт. Шли маршем ещё в неизвестном нам направлении, когда примерно через час, был сделан привал. Тут же последовала команда: «Весь офицерский состав к командиру батальона. Спустя некоторое время был вызван и я. Где мне ком. бат. Сообщил, что командир взвода младший лейтенант Семиглазов уходит выполнять особый приказ, а я остаюсь за него. Все командиры, касающиеся командира взвода выполнять строго.
Когда я вернулся во взвод, меня обступили солдаты с расспросами, зачем вызывали, куда делся наш командир
Взвода, что будет дальше, поедем на фронт или опять целый день прокопаем окопы, а ночью снова уйдем на старое место. Что я мог ответить, когда и сам не знал, где командир взвода и что будем делать. Всё прояснилось лишь часов в восемь утра от командира нашей 7 роты лейтенанта Потапова. Мы узнали, что младший лейтенант Семиглазов на станции Вязники получает и грузит в вагоны продовольствие на личный состав батальона, и будет его сопровождать до станции Камышин, а часа через два начнём погрузку в вагоны и мы сами. Часам к одиннадцати эшелон был полностью загружен и полк направился на Сталинградский фронт. Во время движения наш эшелон трижды подвергался бомбёжке, но опыт старого машиниста паровоза и его смелые манёвры дали свои результаты. В наш состав не попала ни одна бомба, полк не потерял ни одного солдата, хотя многие вагоны от осколков бомб и пуль были сильно изрешечены.
Полк движущий сзади нас, на одной небольшой станции попал под сильную бомбежку где, по словам офицеров нашей роты, имелись значительные жертвы. Несмотря на многократные налёты авиации противника, наш эшелон благополучно достиг города Камышина. Срочно произошла разгрузка личного состава. Нас отвели на восемь – десять километров в степь, перерезанную многочисленными оврагами и овражками, где после двух – трёх часового отдыха, полк походным маршем направился на помощь защитникам Сталинграда. Здесь мы снова увидели нашего командира взвода. Первые два дня шли день и ночь, делая десятиминутные привалы и лишь один – два раза привала по полутора – два часа для того, чтобы покормить солдат горячей пищей.
Сначала всё было хорошо, не было ни отставших, не больных, но к концу третьих суток, многие солдаты не выдерживают темпа марша. Валились от усталости и бессоннице прямо на дорогу и тут же засыпали. Их поднимали более сильные и, беря под руки, снова шли вперёд. У нас во взводе Белин так научился на ходу спать, что мог идти теперь, целую неделю, не останавливаясь. Лишь раза - два упал в кювет и отделался двумя шишками на голове.
К исходу третьих суток, мы стали подходить ближе к фронту, где отчётливо была слышна ружейно-пулемётная и артиллерийская стрельба, и ночь и днём стали видны зарево горящего Сталинграда и окрестных сёл и деревень. Движение днём прекратилось, так как немецкие самолёты стали обстреливать и бомбить не только колонны, но и отдельных солдат. Теперь мы шли только ночью, а днём рассеивались по степи в балках или кустарниках, а то и просто в жниве, тут же ложились спать, несмотря на жару и жажду. Мы действительно не ощущали ни жару, ни жажду. За трое суток беспрерывного марша, солдаты так устали, что первый день (а он в сентябре длится 14 -16 часов) спали как убитые, а маскировались так, что не всегда сразу мог отыскать командир того или иного солдата. Вот наконец-то мы достигли, и фронта осталось встретиться с врагом и приступить к расплате за все нанесённые народу и стране муки.
Сталинградский фронт.
Стонала земля от разрывов снарядов,
Плач матерей не смолкал.
Родину нашу у стен Сталинграда,
Русский солдат отстоял.
На шестые сутки марш – броска, в ночь на 14 сентября 1942 года, полк вошел в прифронтовую полосу нашей обороны, в полукилометре от станции Котлубана. Ещё стоя в ротных колоннах, так как командиры получали задачу, на нас обрушилась масса артиллерийских и минометных снарядов. Казалось, что немцы обнаружили нас, но это оказался случайный налет. Ряды рот дрогнули, началась не большая паника, да и как не быть этой панике, ведь это были первые разрывы снарядов услышанные нами. Во время обстрела наша рота стояла не далеко, от того места, где командир батальона ставил задачу офицерам и я хорошо слышал его слова по поводу обстрела: «Вот это хорошо, боевое крещение нормальное, это в пользу нашим солдатам». Я ещё тогда подумал: «Какую же нашим, комбат, пользу, если нас бьют»? Но несколько позже, когда наш батальон перешёл в наступление, я уяснил слова комбата.
К утру 15 сентября наша рота, батальон, а затем и полк заняли оборону, на недавно скошенном пшеничном поле. В овражке, где занимал оборону наш взвод, стоял комбайн с полным бункером отборной пшенице, а вправо и влево, на сколько видели глаза, копна не убранной соломы. Этот фронт тогда назывался Донским. 16 сентября, ночью мы покинули уже обжитые нами окопчики, и вышли на исходные позиции для наступления, а утром мы уже увидели и немцев и почувствовали на своей шкуре, что такое война. Помню как сейчас утро этого солнечного дня. Часов в шесть старшина роты принёс завтрак и только собрал пом.ком.взводов, успел разделить хлеб, как в воздухе появилось около 20 – 25 самолетов противника и начали молотить наши боевые порядки. Мы еле успели разбежаться по ячейкам, как район обороны батальона превратился в сплошной ад. Пыль закрыла весь горизонт, казалось, что наступила ночь, а самолеты все продолжали поливать нам чугунным дождём. Потери были незначительные, да и то больше раненые, но от завтрака осталось одно воспоминание.
Ещё не успели улететь самолеты, рассеяться пыль, как по цепи пролетела команда: «Приготовиться к наступлению». Через 1- 2 минуты полк, а затем и вся дивизия перешла в наступление, которой была поставлена задача, взять господствующую высоту на окружающей местности. Вскоре полк с небольшими потерями овладел этой высотой. Но затем были вынуждены оставить её снова, так как враг перешёл в контратаку при поддержке большого количества танков.
Весь день бой за высоту не прекращался. Эта злосчастная высота в течение дня трижды переходила из рук в руки и всё же осталась у немцев. Множество боевой технике стояло обгорелой. Попала под огонь и наша доблестная «катюша», которая своей особой конструкцией выделялась от другого оружия. Стояли и танки обгорелые, с разбитыми гусеницами и с опущенными стволами, они одновременно казались и очень страшными и в то же время очень жалкими. Много было убито и солдат, как наших, так и немецких.
Эти три боевых дня, т.е. 14, 15 и 16 сентября, как говорили нам, были бои местного значения. На 18 сентября намечалось генеральное наступление. И вот наступил и этот день. В задачу этого наступления входило: овладеть высотой и хутором Степным, с дальнейшим наступлением на хутор Гридонский с целью соединения Донского фронта со Степным фронтом, тем самым осуществить окружение немецких войск в районе Сталинграда.
Ночь на 18 сентября в роте было проведено комсомольское собрание, на котором политрук роты сказал, что это наступление ответственное, и вы как комсомольцы должны идти не только в первых рядах, но и увлекать своим примером других, где он также сказал какая и сколько технике нас будет поддерживать.
В 4 часа утра 18 сентября 1942 года, на фронте около четырех километров начались артиллерийская подготовка, которая длилась около двух часов. Передний край фрицев был в сплошном огне и дыму, казалось, что после такого огня, там не останется ни одного живого существа. Но это только казалось. Лишь
Только наша артиллерия перенесла огонь в глубину обороны немцев, наша пехота устремилась к первой траншее врага. Но, не доходя метров десять – пятнадцать до траншеи немцев, как они поднялись из траншеи пьяные, с засученными рукавами, перешли в контратаку. Ряды наших рот не дрогнули, русский солдат не испугался бандитского вида фашистов. Русский штык скрестился с немецким, началась проверка моральных качеств двух наций. Так начался первый в моей фронтовой жизни рукопашный бой, который чуть не оказался и последним. В разгаре боя я как-то неловко подвернут ногу и потеряв равновесие упал, а в это время над моей головой был занесён приклад немца. К моему счастью не далеко он меня оказался командир отделения автоматного взвода сержант Фетисов, который короткой очередью из автомата опередил немца, и он упал рядом со мной раньше, чем опустился на землю занесенный им приклад винтовки, которой он намеревался размозжить мне голову. И когда я увидел эту рыжую физиономию, лежащую рядом со мной на земле, мне почему-то стало противно быть с ним рядом, от него пахло ещё винным перегаром и мне захотелось ещё раз ударить его.
Меж тем Фетисов подошёл ко мне, помог подняться и сказал, чтобы я больше не считал ворон, а зорче следил за врагом и соседями, в любую минуту придти на помощь. А бой всё продолжался. Бой жаркий и беспощадный по своему характеру, всё перемешалось, не знаешь где свои, где чужие. Прекратила стрельбу артиллерия с обеих сторон, лишь изредка доносились ружейные или автоматные выстрелы. Но отчётливо слышались характерные удары прикладов по человеческим головам и плечам.
Сколько продолжался этот поединок определить не могу. Но немцы, в конце концов, не выдержали этого жуткого боя и в беспорядке начали отступать. На плечах, в буквальном смысле этого слова мы ворвались и во вторую траншею немцев. Но дальнейшее наступление захлебнулось. На помощь немцам вышли из засады танки, открыла огонь их артиллерия. Мы в срочном порядке перешли к обороне, успели сменить огневые позиции миномётчики и артиллеристы. Немецкие танки были остановлены огнём артиллерии. Образовалась какая-то пауза без единого выстрела с обеих сторон.
В этом бою осколками снарядов убило Белина, Дедушкина, тяжело ранило Суслякова Илью, Быкова, Данилова. Несколько времени спустя был ранен командир взвода младший лейтенант Семиглазов. Нас во взводе осталось четыре человека. После 10 – 15 минутной паузы, наша артиллерия и миномёты с новой силой обрушились на врага. В бой вступили наши танки и самолеты. Уже были видны боевые порядки воинов Степного фронта, которые также спешили к нам на помощь.
Но не суждено мне было обнять товарищей из Степного фронта, пуля фашиста засевшего в подбитом накануне боя танке, ранила меня в правое плечо. Разгоряченный боем и горя желанием мести за погибших товарищей, я не почувствовал свою рану, и как другие товарищи бежал вперёд и кричал: «Ура! Вперед! За Родину, за Сталина, за Сталинград».
Впереди вновь замелькали фигурки бойцов Степного фронта, до них оставалось не более двух – трех километров. Настроение наступающих поднялось. Мы ещё больше усилили темп наступления. Но тут и случилось со мной, то чего я и боялся. На поле шинели я увидел, ещё не впитанную серым сукном кровь. Я остановился выяснить, откуда взялась кровь, но в туже секунду из рук у меня выпала винтовка, потемнело в глазах, и я присел на землю. Только тут я понял, что ранен. Я попытался взять снова винтовку в руки, но правая рука меня не слушалась, пальцы на ней распухли, соединить их вместе или сжать в кулак я уже не мог, не мог поднять её вверх. Силы меня покидали, видимо потерял много крови. Мне стало немного обидно, что в такую трудную минуту покидаю своих боевых друзей и спасшего мне жизнь сержанта Фетисова, хотя я и не был уверен в том, что он ещё в строю. Я неоднократно слышал на фронте, когда ранят кого-либо, вот говорят счастливчик, хоть отдохнет теперь немножко. Но я почему-то не рад был этому. Я заплакал. А русское «Ура!» всё дальше и дальше уносилось от меня, а я лежал в лебеде и обливался кровью и слезами.
Мимо меня на галопе проезжали артиллеристы, меняя огневые позиции, спешили, обдавая меня гарью танки, совсем низко над головой пронеслись три истребителя и это всё туда, где проливалась кровь боевых друзей.
Я лежал и думал, как мне остановить кровь, как вдруг до меня донеслись голоса солдат. Один из них говорит: «Наши залегли, дальше наступать не могут – выдохлись, значит, вышло много солдат и офицеров из строя». Как выяснилось потом, это были санитары, которые видимо, решили малость переждать, пока не утихнет огневая буря. В это время ко мне подошла полковая разведка, в которой воевал мой земляк Серёгин, он то и перевязал мне и помог добраться до медпункта, а от туда на лошади в сопровождении санитара до сан. роты, где мне по-настоящему обработали рану и покормили.
Лёжа в щели в ожидании сумерек я увидел воздушный бой между тремя местершмитами и нашими двумя «Яка ми», как все мы раненные молили бога, чтобы он помог нашим, и нам показалось, что он нас услышал. Через несколько минут один «мессер» загорелся и упал метрах в трёхстах от сан. роты. Летчика какой-то повар убил ещё на парашюте. Второй местершмид упал следом, летчика взяли в плен, третий гад все же улизнул. Как рады были все, кто видел этот поединок. Как были рады, тому, что наша взяла. Кто они эти бесстрашные соколы? Мы не знали, но мы им обоим жмём крепко, крепко руки.
С наступлением темноты с группой раненых я был доставлен в мед. сан. бат., который размещался в административных зданиях совхоза «Котлубань». Отсюда мы надеялись на машинах или другом, каком виде транспорта добраться до госпиталя, но это удалось только тем бойцам, которые уже не могли передвигаться самостоятельно, т.е. тяжелораненые. Здесь я ещё раз увиделся с младшим лейтенантом Семиглазовым и Ильёй Сусляковым, которые в очень тяжелом состоянии лежали в кузове машины. Но все, же они меня угадали. Я хотел было поехать вместе с ними, но шофер отказался меня взять, так как задник у него был поломан и не закрывался. Но, не смотря, ни на что раненные полегоньку расходились по указанным адресам медсанбата. С группой 15 – 20 человек покинул и я мед. сан. бат.
Госпиталь № 1826
Я трижды ранен, был контужен,
Не каждый раз из строя выходил.
Казалось мне, что роте больше нужен,
С которою фашистов вместе бил.
После того, как наша группа покинула МСБ., а это было в ночь на 19 сентября 1942 года и, пройдя километров 12, мы не встретили ни одного населенного пункта, решили остаток ночи провести в степи, просто на обочине дороги лечь и уснуть. И как обошлось всё благополучно, я до сих пор не могу осмыслить.
Дело в том, что как только мы уснули, нас разбудил шум моторов, мимо нас колонной в шесть рядов шли танки к линии фронта, по обеим сторонам дороги, и мы чудом были не раздавлены ими.
Сообразив, что дорога от этих стальных махин свободна мы, лавируя между танками, вышли на неё. На ней действительно не было не единого танка и лишь изредка попадались автомашины и новые части пехоты, шедшие на смену выбывшим. Лишь чудом и мы не попали в списки без вести пропавших солдат, о которых сообщают, как попавших в плен, разорванными прямым попаданием снаряда или вот так – раздавленными на дороге своим же танком.
И так напуганные случившимся мы снова двинулись в путь, а танки всё шли и шли, поднимая в небо десятки тонн пыли. Часам к 11 следующего дня, мы вошли в село Никольское, где мы надеялись найти питательный пункт и какой-либо медицинский пункт, так как уже вторые сутки шли не евши, да и раны требовали перевязки. Но к нашему удивлению в селе таковых не было. Мы вынуждены были, в поисках пищи идти по дворам.
Распределив село на участки, мы пошли по домам. Захожу и я в один дом и спрашиваю: «Не можете ли Вы мамаша меня покормить?» И эта машина, лет сорока мне ответила: «Не прогневайся сынок, вас тут шатаются каждый день тучи, всех не накормишь». Может у неё действительно, не чем было покормить, может, чем была озлоблена и так встретила меня. Но, так или иначе, я долго не решался заходить в следующий дом. И только после встречи с одним солдатом, который уплетал за обе щеки пареную тыкву, я вынужден был решиться зайти в следующий дом, так как эта встреча и голод подлили мне храбрости.
Снова в дому. На длинной лавке вижу детей 3 – 4 летнего возраста, я смотрю на них, они на меня жмутся друг к дружке. Я уже хотел уйти из дома, боясь как бы ни напугать их, как дверь отворилась и в дом зашла лет тридцати женщина и спрашивает: «Что тебе нужно родимый?». Я уже слабеющими силами, как-то невнятно пробормотал, что хочу есть. Видя моё смущение и мою слабость, эта добрая женщина берет за руку, ведёт к столу и сажает и приговаривает: «Сейчас, сейчас дорогой, сейчас я тебя покормлю, обязательно покормлю. Как же не покормить наших защитников. Ведь у меня на фронте брат и такой же молоденький, у меня на фронте и муж, может тоже так же просит хлеба и их покормит твоя сестра или мать». А меж тем на столе появился горшок с молоком и краюха фунта на три ржаного, только что вынутого из печи хлеба. Вот говорит, ешь, да только не торопись, лучше прожевывай, а то плохо как бы ни стало. И так меня расположила к себе эта разговорчивая добрая женщина, что забыл не давнюю обиду и принялся за еду, с которой и управился минуты за две – три. Потом она дала мне и закурить. Сижу, курю, а она сидит и смотрит на меня и продолжает говорить: «Ведь не наелся ты, но больше я тебе не дам. Вот посидишь с полчаса отдохнёшь, а на дорожку я тебе ещё дам хлеба». Трудно забыть тебя дорогая женщина. Вот когда пишу эти строки, а с того дня прошло около пятнадцати лет, я всё это представляю, будто это было только вчера. Когда я стал собираться уходить, то она мне отдала другую часть оставшегося хлеба и насыпала два кармана семечек. Спасибо Вам добрые русские женщины!
Спустя несколько часов мы все собрались на окраине села. Все конечно покушали, но мой узелок смущал всех. И вот один солдат говорит: «Давай Абашкин свой узелок, заправимся ещё малость и тронемся в путь – дорогу». Теперь говорят, села пойдут чаще, голо