Над холмами летать и присесть
на Палладио портик и вновь –
на Палладио… Выпить и съесть
и нектар, и пыльцу, как вино
с чем‑то лёгким, не вяжущим ног…
Как цветы эти свежи и днесь!
И не с крыльями лев, а «щенок»,
может быть, припадёт к вышине…
Где от радости крылья растут,
двадцать первый не значится век,
заберусь, как ребёнок на стул,
на холмы и отправлюсь – наверх,
на Палладио портик простой,
на Ротонду… С цветка на другой…
Чтобы каждый Виченцы росток
осязать долгожданно рукой.
5 апреля
Летая
Я там, где был Палладио и пел,
гармонии творенья не нарушив
Создателя. Каррарский мрамор бел
и вывернут прожилками наружу.
Из терракоты купол. Небеса.
А холмы зеленеют вперемешку
с цветением земли… Не описать…
Не внять. То в столбняке, то вперебежку –
оказываюсь… Странница‑оса
летит к Палладьо и зовёт – не мешкать…
5 апреля
Покидая Италию
Италию покинуть нету сил.
Пока. Двумя ногами на холодной
ещё земле стою как блудный сын,
пришедший к ней в объятия. Не сыт
далёким, но однако – не голодный.
Не то же жизнь души – в родной вертеп
течёт слезой и выплакать слиянья
алкает, где напрасное – вертеть
по сторонам головкою… И тем
ко сроку упразднит неправедного темп.
6 апреля
14. Как если б…
…Как если б выйти вновь
к Каналу – ветер в спину,
а должен бы в лицо.
Мгновение, постой!
Вода – веретеном,
и нос гондолы вскинут,
наездник как влитой
и правит – на Восток,
откуда смотрит Марк,
евангелист‑учитель:
считая – не уснуть,
Венеция – во Львах.
Ночной недолог мрак,
и рассветёт – стучитесь!
На солнце ближе суть.
Приблизится – в мольбах.
Как если б выйти вновь
к Началу – Слово в душу!
Марк с Книгой в Алтаре,
над Городом – с крылом.
Вращать веретено
своё. Имея уши –
да слышать. Одолев
не ветреный рывок.
8 апреля
Giovanni e Paolo
Венецианский госпиталь, как Марк –
в кокошниках… В его глухой утробе
прохладно и торжественно. Комар –
и тот не смеет… Бренного команд
здесь голос тих, безбренного – утроен.
А рядом – кондотьер. Ретивый конь
в пьяццетту уперся необратимо.
Под «кожей» не дыхание – огонь.
Где жизни не поставлены на кон,
там идолом стоять всю жизнь противу
дыханья визави. Вероккьо смел.
Прославленный погост в виду канала.
И время, наступления и смен
помимо, мерно капало, копало –
прошедшего и будущего смесь.
Марк меряет кокошники, как дож,
пожизненно. Конечен взгляд зеваки.
У Марка мельтешенье и галдёж…
Но время и тогда бежит за вами.
8 апреля
Роскошь, здравствуй‑прости!
Ю. Кублановский
Из Италии выйти в апрель
среднерусских пространств,
где ещё с грязнотцой акварель
по обочинам трасс.
Радость, здравствуй‑прощай!
Задрожит солнце с солью в глазах.
Ты – её укрощать…
Глубоко остаётся глава
с древним кроем плаща.
Из России заглядывать в синь
итальянских глубин
и просить у Всевышнего сил –
до скончанья любить.
9 апреля
БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Благая весть – не каждой, но всему
народу. Назарету не укрыться.
Стоящий на горе, вмещающий семью,
вместился в вечность. Дева у корытца,
Иосиф плотник. Не найти корысти,
ни радуги… Спокоен Гавриил,
Она покорна Гласу.
Говорил
Другой, а Та была согласна.
Благая весть – не каждой, но тебе.
Ушедшему и будущему. С нею
Архангел появляется теперь,
как прежде. Под неё, под праздник, снегом
ещё покрыта Родина твоя,
где чаемое ангелы творят.
6 апреля, Благовещение
На вербной (Преддверие)
Споткнусь и встану, выстою, споткнусь…
Спаситель на жребяти входит в Город
с осанной… Чтобы вечером – под кнут…
Кровь – радость, перемешанная с горем,
текущие по жизни… Потому
споткнусь и встану… Но – не потону.
Спаситель входит. Где слабеет плоть,
Дух дышит непрерывно…
Потому –
споткнусь и встану, но не потону.
Апрель, Вход Господень в Иерусалим
Страстная
…Среда, Четверг и – Пятница. Покой.
Успение. По кругу Плащаница
в руках пронесена. Предательств и погонь
возгласы замолчали площадные –
толпа овец теснится к тишине…
Не ведает, что смерти больше нет.
17 апреля, Великая Пятница
Суббота. Воспоминание
Мировой бесприют у Горы,
даже яблочку негде упасть.
Кто возьмётся кого укорить?
У Горы мировая напасть
подвигается. Помнится шум,
точно в Горнице… Сонм языков
с этой ночи под сердцем ношу.
Этой ночью хожу высоко.
У Голгофы, худая овца,
прижимаюсь к подстилке худой.
На глазах Плащаница Отца
возлежит – мировая Юдоль.
На рассвете кончается ночь.
Всё в движении. Близится свет.
Восстаём. Чаща рук. Чуя ног
отреченье, под пламенем – все!
17 апреля
По живому
…Ещё занозу вынуть и залить
зелёнкой ранку, если нету – йодом.
А если нету – лекаря зови!
А если не поможет ни на йоту –
терпи своё. Зализывай в углу
неправедно полученные раны:
ты слеп, соперник верный глух,
и, кажется, сходиться было рано?!
О, поединок с тенью, не на равных…
18 апреля
Отзвуки
Светлане Спиридоновой
Музыка правит ветром и водой
стремится завладеть.
Венеция, Вивальди и Ватто –
что кистью по воде…
А там любовь, сраженье, карнавал
и время – там и тут…
Меж будущим и прошлым жернова
с наличностью… Идут
секунды, перетёртые в песок
(просыпался – прошло).
Блажен, кто и послушен, и пасом,
и ведает про что.
19 апреля, Пасха
Попытка праздника
Красно яичко к празднику. Возглас
«Воскресе!». Понеслось! Пылают свечи.
Под куполом вселенная зажглась.
Душа горит вместить пасхальный вечер.
Полночная заутреня. Христос
Воскресе! Отодвинут камень Гроба.
Где праотцы выходят из утробы,
Бессмертное вмещается не робко
и смертному указывает – «Стой!»
20 апреля
ПОПЫТКА ГОЛОСА
Пересечь не красно землю,
а просеять по комочку.
Припадать напрасно к зелью –
пить водицу, пока можешь.
О, наездник ненасытный!
Истоптал копытом пашню.
Необузданною снытью
заросла на поле память.
Поиссохли вод истоки,
замурованы колодцы…
Только жажда да колоды
не сносимые – итогом.
21 апреля
«Завоёвывая» – платишь.
Не измерены потери.
Не слезою чистой плачешь,
а окрашенной по теме.
Оглянуться нету мочи –
высота за высотою
там сданы. Движенье, морща
наши лбы, зависнув, тонет…
22 апреля
Гладь лица сминая, время
утекло. На дне, что было.
Залегли добро и бремя.
Из того – что есть добыто.
Миновал последний праздник,
зачехлён багаж оркестра.
За окошком птичка дразнит,
распускается окрестность…
Даже голоса попытка
сердцу ветхому не в помощь,
что гуляет не по пыльной
стороне, сторон не помня.
24 апреля
Волки сыты, овцы целы
лишь в Раю, откуда изгнан
ветхий праотец. И цены
не меняются. Таинствен
жизни ход. Они всё те же –
правда, ложь, забвенье, верность.
Кто‑то сытостью утешен.
Охраняем кто‑то сверху.
18 мая
5. Перемещаясь… («Бретонский пейзаж»)
Попробовать русской весны,
на древнем наречье отведав
пред этим… Качая весы,
но не прибавляя к ответу –
откуда мы вышли, куда
идём, где конец и начало?
Оплакивать и ликовать…
Стареть, до упора, ночами.
20 мая
Мёрзнут пальцы. Свирепствует май,
захватив в одиночку цветенье.
Уйма света и зелени тьма,
от смешения зыбкие тени.
Мёрзнут руки. Приметы в ходу –
что за чем и когда холодает…
На застывшие пальцы подуй,
подыши и, быть может, оттает…
Между нами не сложишь примет –
что когда… Но душа это знает.
Май в расцвете, и нам не пример…
Я замёрзла, где самая злая.
20 мая
Эпизоды
Уединение! Уйди в себя…
М. Цветаева
Промолчи, посмотри, Боже мой,
высоко воротник поднимая,
на последней дороге немало
поворотов невидимых… Мост –
только хрупкого дерева сруб…
Бог с тобою! Ступай одиноко.
Чтобы птицы взлетали из рук
и душа не просила иного.
15 июля 2004
…и не сообразуйтесь веку сему…
Рим. 12, 2
Обернись, посмотри – это ты.
То в венце, то с верёвкой у шеи…
Не сотрёшь этой книги до дыр –
не смутишься надсадным внушеньем
«золотого»… Бесчинствует люд.
Человек на земле как на небе –
перед Господом, грешен и люб,
не меняя, пожизненно, невод.
21 мая, Иоанна Богослова
Завтра
Завтра чёрное платье сниму
иль добавлю булавку к нему.
На конце её жемчуг с горох.
И соловушка – не за горой.
Обойду певчий куст не дыша.
Так поёт разве в мае душа.
Уберу и булавку в платок,
чтоб уже не кололо потом.
Улетит соловей за моря.
Буду слушать опять звонаря.
Не один позабытый мотив
в перезвоне сумею найти.
Завтра чёрное платье сниму.
Помолюсь – так и кожу сменю.
25 апреля
В начале…
Что в начале – тем и живы.
Остальное – пыль и пепел.
Без того и «правды» лживы.
Прокричал три раза петел.
Плачет Пётр. Слезу роняем
мы. У нас всё то, что ране…
Лишь меняемся ролями,
на ходу, скорбя и раня…
Только названное слово
хорошо. Не тянет ноша
наша крестная. Заслоном
Слово, что познать не можем.
3 мая
В МАЕ
Проглядела глаза – не увидела почки разрыв,
то ль болезненный, то ли блаженный…
…И растёт, и себя умножает в разы –
обойтись не удастся сложеньем.
Зелень в мае – поди же кого удиви!
Удивляюсь началу и силе.
За минуту, за две, за мгновение жизнь удвоив,
здесь сошлись заодно май Творца и богини Исиды.
Утром новый пейзаж – новый мир, и глазам не устать.
Так вмещает не новое сердце,
что хотят произнесть и никак не находят уста…
…И бессильно усердье.
Проглядела глаза – не увидела мая, пока
жизнь качала своё, то ли доброе, то ли худое…
Водокачка моя! Что ни делала – не напоказ.
Что ни делала – не – потому, что качаться удобно.
Всё бы к маю прильнуть, напитаться его широтой,
что закрыто – раскрыть, возрасти, собирая усилье
для грядущего, для – не сезонного, где сиротой
не останусь и я, что земное – вкусила.
Проглядела глаза – не увидела самую суть.
Что глаза?! В нас на это вдохнули позорче.
Невесомое и – по сегодня – несу на весу,
то послушаюсь, то отвернусь, помирюсь и поссорюсь…
Потому в этот май не приходит на сердце восторг.
Незаметно для глаз раскрываются ветхие духи,
глубоко… И душа смотрит смутно, но чает – востро
посмотреть… Новый месяц и манит, и душит…
Проглядела глаза – не увидела.
С ним не поспоришь – май! Лицом в разливы листьев!
Уткнувшись там и тут, возгласы раздаю.
Свет не перестаёт одним потоком литься,
и сердце не вместить от вылитых количеств,
и, кажется, ещё чуток – и раздавлю
восторгом… Список поли – ботаника исправна:
никто не впереди, не сзади. Каждый – мир.
Глядит в глаза зрачком, строеньем и оправой,
и каждый поворот пожизненно оправдан,
и сердце беглеца пожизненно томит.
Что нового? – спрошу. Да будто – всё.
Кровь гуще, но полёт почти свободен.
Сместившись в направленьи горних сёл,
над дольним приподнимемся… День о день
потёрлись, не оставив места впрок…
Май подоспел, его дела заметны.
Над ними – есть, которые – заветны.
Не на пути исхоженных дорог.
Под черёмухой, где хоронюсь от вечерней печали,
где земля холодна, – не смотри, что цветенья пора,
где с тобою под грусть дорогую кубышку почали –
осторожно, мой друг! – склянкой губы себе не порань.
Перестанешь ли петь, забоишься ль черёмухи кисти…
Всё одно – на износ, лучше душу свою поберечь…
Знать оскомины вкус – не прижать этой ягоды кислой,
на разрыв языком… Я сказала. Поди, поперечь!
Под ногой холодок – не предъявлены полные счёты.
День и ночь – на ножах. В подземелье у мая зима.
Здесь, борись не борись, будет – дальше. Движения чётки.
За цветами – плоды. Наши не с кого долги взимать.
Ностальгия
Наши души светлы. Не примерим другие наряды!
За окошком черно.
Ночь и день – далеки. Ну а время поставило рядом.
Избирая чертог,
не беги этой смены глубокой –
только солнце и тьма
в нас самих ткут из нитей клубочков
цельной жизни тома.
Мимо
Говорят, что поют соловьи,
дивны майские ночи.
Краток час, не успею словить,
коль не слушают ноги…
Мы и здесь с соловьем,
вешним пеньем, цветением вешним…
Только всё ж солоно
на душе, перепутаны вешки…
Под черёмухой, где верить в сладкое толк невелик,
затянувшись душком пятилистника мелкого впрок,
сплю и вижу, что видеть и знать не велит
пробегающий день, уносящий черёмуху прочь…
Завтра кисть белоснежная станет проста,
так себе, будто прошлого не было ввек…
Даже если до новой нам ризы проспать –
будет май и печаль, и под ними уснёт человек…
Под черёмухой, где нет перины и сладкого сна,
я пишу на весу, – невесомее снега несёт
ветер белое прочь – разлетается мая казна
и любой лепесток из её закромов невесом…
Невесомее сна, если утром его не словить,
невесомее душ, что на небо летят кто куда.
Здесь проходит весна, здесь в черёмухе льют соловьи
в ухо трель… Провода в поднебесье гудят.
Ностальгия
Наши души светлы – не наденем другие одежды.
Пусть вокруг не бело.
Обернёмся Его, просиявшим как молния, прежде,
горним светом, на лоб
принимая венец, что даёт, до ответа,
и Отец, и Судья,
заслонивший Собой от вора и от ветра,
и поставив – сюда.
Подоспела сирень. Всё бы ей любоваться, пока
и она не ушла… Там жасмин и шиповник, потом
будет липа… Как новый нектара бокал –
пить сполна, напоследок припомня о том…
Сберегу. Всё расставлю по банкам и дням.
Только червь – на столе уже новый букет…
Так живёшь – пред тобою ни камня, ни пня,
о которых – споткнуться… Но в ухо брегет
что‑то каплет своё… Не душистое. Флора нема.
О, невыпитый сад! Разрастайся, но не задуши.
Время каплет вперёд. Новый кадр. Как фонарь синема,
что, сменяясь, идёт, без возмездия – не затушить.
Надо чашу испить. Надо много, вдыхая, прожить.
Надо вырастить сад и дождаться оттуда плодов…
Распустилась сирень, будто узел упругих пружин
обратился за ночь в набивной лиловатый платок…
Дождь
И на всё, что пришло, он обрушился. Ливень небес.
Каждый вывернут лист, каждый жаждет испить бытия.
Не прикрыт, не одет, первозданно, без страха и без
сожаления о… О, какою должна быть и я.
Барабанную дробь, погремушки сухой перекат,
дикой конницы вихрь этот малый с собой приволок…
Май в цвету. И не видно его берега…
Он идёт. Без условностей и проволок.
4–12 мая
* * *
…Не забыла каштан. Вишню, яблоню… Их в холода
хорошо вспоминать. Эти свечи зажжём в темноте.
Мы что птички. Зимой – голодать
не захочется… Вспомним – о тех.
Позабыла, что жгло и морозило… В дальних краях
только слава и свет просвещающий. Вместо утех –
входит радость. Слезы не ронять
хорошо здесь. Забудем – о тех…
12–14 мая
* * *
Не оставит Пастырь Добрый
ни одной в лесу овечки.
Выбивает мелкой дробью
новый век тоску о вечном.
Мы, растерянные овцы,
тычем в поданое морды.
И уже, наевшись «опций» [2],
до скончанья века, мёртвы.
Принести живой водицы,
да омыть лица мороку,
да отправиться к порогу,
где бессрочно ждёт Водитель!
Се Любовь. Открывши глазки,
вдруг увидим мир «в алмазах».
И не спутаем те ласки
ни с одним земли соблазном.
14 мая
Вариация
Мне больно, милые друзья,
и за окном – не Рай.
Чему был рад вчера – не рад
сегодня…
Мне больно, милые друзья,
и за окном не Рай.
Чему был рад вчера – не раз
припомнится, дразня.
Мне больно. И на рану дуть
охотников – на раз.
Сижу напротив врат в саду,
оплакивая Рай.
Там дует ветр, течёт вода,
живущие – со слов.
Я плачу. Плакальщик Адам
здесь вылил больше слёз.
19 мая
Причитание
Что‑то пойманное бьётся
между слов «уйти – вернуться».
Не с налёту чаша пьётся.
Нелегко судьба поётся.
Бьётся трепетное сердце,
как у дикой перепёлки,
над которой коршун серый…
Нелегко шагать на север.
А могла б, сложила песню,
по старинке о кручине…
Не созреет горе пресным.
Не бывает счастье прежним.
Песнь плести – не вить верёвку,
пригодится разве в случай…
Пережить бы ночь‑воровку
а не то «не сыщешь с лупой»…
Май
Ещё в…
Поглядела в глаза стрекозе –
заглянула за мая окошко…
Там торжественно полно в казне,
здесь уже рассыпная окрошка
под ногами… И вкрадчив июнь…
Обогнать бы, да коротки ноги.
Впереди ионический Юг…
Вывожу уплывающий нолик.
30 мая
ОСТРОВ. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Меняет занавес Эллада. За горой
гора. Приподниму – увижу воды.
Корабль… И голубое за кормой,
куда ни посмотри… Берёт живое
за душу утомлённую… И грек
научит, что отчаиваться грех.
Цикорий, мак, глициния и дрок
сошлись в букет на Кёркире неброско,
чья сердцевина, косточка, ядро
здесь прорастают… Вечности наброском
представ неизбалованным очам,
что ловят в небосводе по ночам
знакомую рыбёшку… Море звёзд…
Но северная Родина зовёт.
Устаёшь и от солнца. А тут
щедро Родина лоб окропит.
Здравствуй, дождик! Чело охрани
от горячего Юга натуг.
Корфу (Морская звезда)
Моря синего, красной звезды
(пятилистник, вползающий в щель)
не забыть, как сумы и весны…
О, Эллады побочная дщерь!
Ты, как время, течёшь и течёшь.
Ненаглядны твои берега…
Лишь свидетель узнает, почём
в слёзном горле глухой перекат.
Керкира–Москва, июнь
К Аннунциате
О bella!
Н. Гоголь. Рим
Альбанка несравненная и Рим
поблизости… Где длинноострый профиль
иного сочинителя мелькнёт,
впечатавшись недвижно над толпою
со временем… Где новый мир ярит
у лестницы Испанской… Но ни бровью
не поведёт он. Несравнимый гнёт
лежит на веке… И на мне с тобою.
Аннунциата римская одна
свободна, уходящая от нас…
29 июня
ВДЫХАЯ ЛЕТО
Расточила липа сладость,
на сносях макушка лета.
Стороною тыльной, слабо,
заслонюсь ладонью левой
от всевидящего солнца…
Но вдыхать не перестану.
В сотах липового сока
память горечи растает.
30 июня
Е…
Путь туда и путь обратно.
Ночь, пресыщенная липой.
Просто на сердце. Опрятно
в тишине. Всевышний близко.
Свищет долго и свирепо
молодой разбойник в роще.
Льют небесные свирели
милость на земные Прощи [3].
2 июля
Эхо
В острожской крутизне затерян и обрящет
лишь жаждущий сполна,
подняв, не напоказ, под Твердь хребет, не хрящик,
не ждущий «Ис полла…».
Не ждущий до конца ни почестей, ни славы,
ни грома медных труб,
идущий и туда, где к вечеру «не сладко»
и где не лёгок труд.
Не ищущий вперёд ни мзды, ни воздаянья,
умеющий нести.
Когда через «навек» поставленное зданье
уже сквозняк свистит…
С острожской крутизны взлетает млад и старец.
Опасен сход лавин.
Шагнувший вверх, иди! Пастух не перестанет
в Отцову длань ловить.
8–10 июля
В ПАМЯТЬ!
Е…
Не стройный Тюильри, а садик Самотёчный
с погрешностью картин.
В суме Всея Руси помеченная точка,
безделица в горсти.
От Троицы двора до Трубного укрытья
пройдусь, как на крылах…
И вспомню, и всмотрюсь, и вырастут тут крылья
и мягко накрывать
начнут… А под луной благоухают липы
уже предельный срок…
И сладко умирать в обнимку с миром, либо
в земле, в которой рос.
10 июля
Н. А.
Цветное детство манит и сулит
и прячется под вытертой скамейкой…
Как будто укололи инсулин
и сахару подали поскорее…
Глубокий шок. И заново на свет.
Я на Цветном держусь за все поводья.
Где прошлое толкается, насев,
а нынешнее тщится не позволить.
12 июля
* * *
Июль очередной подмочен и оправдан
и высохнет без нас.
Мы странники в его лирической оправе,
пристрастные тепла разящего отраве
и зрелищу без дна.
Когда в один сосуд закладываешь буквы,
невольно станешь скуп
на прочие дела… Выискивая будто
единственное, что и за чертою будет
июля…
Что пришло и убегает с губ…
13 июля
В Черногорию!
Обернись хоть испытанным горцем,
Адриатики рыбою иль
бестелесным поклонником – горше
не бывают, без правил, бои
в слабом сердце… Смотри, различая.
Кто под Богом, на много горазд.
Забывая об «ангельском» чаять,
обернись человеком хоть раз.
13 июля
Флоксы
…И всплеснув руками, вижу –
это флоксы, мамин август,
с лепестками цвета вишни,
жаль, что белого не вышло.
Белый светит через ночи,
ночи дня и ночи утра…
К белому приводят ноги
помолиться о немногих.
Мама, мама, вот твой праздник!
Я почищу каждый цветик.
Я не спрашиваю разниц
на твоём и этом свете.
И пока живётся, буду
наклоняться в спелый венчик
и терять под август удаль,
замерев вдвоём на вечер…
Мама! Это мы и вечность.
Бобров переулок, 13 июля
Наблюдателю
Гроза поставила на дыбу,
и с воем – вон
ушла. На вымытый амвон
вставало утро… Видел ты бы,
ловец восторгов, «тихих дум»,
свернувший сущее послушно
в незначащее… На ходу
платящий податью подушной
всему «далёкому»… Вблизи
не видно ни одной слезы.
15 июля
Городское
Курослеп и вьюнок на ограде –
день в Хамовниках – что‑то из тех
мест и времени, близких отраде
и невинных, до грусти, утех.
Спазм в узилище, сладкие корни.
Всё б туда возвращаться опять…
Хода нет. Оставайся покорно
здесь, которое можно объять.
А не то разойдётся крепленье,
что часы подогнали к концу
мест и времени… Сердце – кремень и
тёплый воск… И замочек к кольцу…
Оттого курослеп слаще ягод
и Никола в Хамовниках свеж,
точно в детстве… Не юная я бы
всё б писала хореи и ямбы
и, не жмурясь, смотрела на свет…
16 июля
Обращение
Полюбить неправду тяжко –
не желаю тле и вепрю.
Обрубить лихую тяпкой
не легко – тому поверю.
Только надобно для света,
чтоб луна не закрывала
солнце ясное. Посетуй
на себя… И на кровати
не ищи во сне совета.
Больно бодрствовать и колко.
Отвечать ещё больнее.
Будто нитка и иголка
путешествуют по небу.
16 июля
Бабочка
День протяжен, а жизнь коротка
для залётной красавицы – вижу…
Я платочек снимаю с ротка
и пытаюсь подняться повыше…
Погоди! Налюбуемся всласть
райским садом с манящим нектаром…
В эту долю попробуешь впасть –
из неё выпадаешь недаром…
Так мелькают средь долгого дня
толпы бабочек – скорые крылья…
И чарует сия толкотня,
как проход к небесам не закрытый…
17 июля
Жажда
Каплей капает словечко –
набежит вот‑вот на кружку.
На лугу стоит овечка,
над овечкой тучка кружит.
Всем – попить. Кому напиться,
знает только Пастырь Добрый.
Вырастает в ком, на пике
жажды, долгожданный образ.
17 июля
Июля
День июльский, на Сергия парит,
в Лавре утреня, мощи в огнях.
Два судилища жертвенной парой
в сердцевину ночную вогнать
попускается. Полная темень.
Полный свет. Золотая позёмка.
Не опустятся бренные тени
одесную Святого Посёлка.
В сосняке медный всполох – закат.
Рыжий дождь наигрался во хвое.
И спускаются липы за кадр,
наполняя потомство с лихвою, –
гроздь коробочек липовых – груз
наливной… За июлем – на убыль
жизнь и лето, и просится грусть
на побывку в горячие губы.
17 июля, Царственных мучеников
Прощение
Прощенье верное. Его запеленать
младенчиком любимым.
Средина летняя – её заполонят
лиловые люпины.
В окошко, помнится, с любовью и тоской,
российского движенья
смотрела пристально, и не было такой
недвижности и жеста
такого, чтоб свеча лилового люпина
в потёмках не зажглась и тьму не ослепила.
Прощенье верное, как голубок из клетки
под утро вербное, лети стрелою меткой.
18 июля
Impression (Звенигород)
P.
На пригорке клубника. Внизу
заводь тёплая. Солнце в зените.
Коромысло – то бишь стрекозу
провожу восвояси… Звоните,
голубые и медные, вслух,
колокольчики и великаны!
Подавайте на жизнь ремеслу,
чтобы в заводи топкой не канул
человеческий голос… Эскиз…
Впечатление… Вечные дали –
купола, монастырь и мазки,
там и тут, незабвенных Италии…
21 июля, Казанская
Отвечаю
Отзываюсь! Молчанье не смерть.
Самого красноречия шире.
Лишь попробуй вниманье отмерь,
не захочешь тогда «дебоширить»:
«Почему ты молчишь?!» Я как тот,
что ночное дыхание слышит
и ему отвечает… Актёр –
тоже может, но «чуточку слишком»…
22 июля
К…
Покраснели костяшки – стучусь.
Достучаться теряю надежду.
Добавляю к терпению чувств –
адресат не меняет одежду.
Жмёт костюм, не по росту, не по
дару, данному даром, к ответу.
Надеваешь, как будто слепой,
получив у слепого совета.
Под одеждой помято крыло.
Скинь ненужное! Отчая воля
и твоя, милый друг… Ну, рывок!
И одна начертанная доля.
23 июля
Без имени
Словно в «классики» играя,
перепрыгнешь со странички
на другую, но до края
далеко… А здесь – ранимы.
Только девочка из детства
ничего о том не знала…
Никуда теперь не деться
от теснящего низанья…
…Но заглядывает лето
между звеньями цепочки,
и уложены валетом
на лугу в снопах цветочки…
Пижма с норовом крестьянским
поперёк встаёт дороги.
Даль с надгробными крестами
день за днём душе дороже.
24 июля
Пижма
Грубоватой желтизной
пижма меряет просёлки.
Больно на сердце тесно,
будто колется, спросонья…
Эту «барышню» сложу
не в один букет, по крынкам,
поохватистей ссужу
ей посудину… Под крышей
распластаю, да на гвоздь
подниму повыше лапкой…
Будет высохшая гроздь
защищать хозяйство ладно.
А что колко – прогоню
прочь норовистой охапкой…
Летом встанет, на корню,
поросль душноватой хаткой…
24 июля
Следы
Где Керчь‑Пантикапей выстраивает в рост
малиновые мальвы
и ягоды летят прицельно в детский рот
шелковицы, но – мало,
где антикой сквозит в четыре стороны,
а амфора – игрушка,
и солнце высоко зима не сторожит
свободное, но – грустно,
остался лишь испуг, задавленный волной,
солёная водица,
и жажда, и – ещё, не смытая водой…
Но тянет воротиться…
А тут на каждый сад по мальве, соль в глазах…
И грустно, и – не много.
И надо замолчать, но хочется сказать
оставшееся… Можно?
24 июля
Оставшееся
Памяти 1910‑х
Подберёшься ли к Крыму пешком,
генуэзской дорогой…
Нагуляет ли ветер с песком
золотые пороги…
Полно… Галькой да камешком
для – посмотри! – перстенёчка
встретит берег… Сотри
целый век, легендарная ночка!
Эти дитятки (чьи?),
накануне великих историй,
в коктебельской ночи
пьют блаженного Крыма истому…
Всем потом по серьгам,
по суме, по кресту, по погосту,
где ручного зверька
похоронены белые кости.
Легче сна тамариск,
бескорыстны и жертвенны корни,
чей погост – от марин,
голубых, до окраины Горней.
25 июля
САВВА
Памяти С. В. Ямщикова
Не возницей – еси скакуном,
тяглой лошадью, верной кобылкой
был Отечеству. В нём – каково
старым меринам, жаждущим пылко
правосудья, как с неба суда?
Свято место осталося пусто.
Отлетел тяглый ангел. Удар
по земле, где плотнеет капуста
к поминанию… Псковский мотив…
Сорок дней. Дорогая могила.
И вопросы (но втайне) – уйти
на ходу, как Возница, могли бы?
Родимой стороной, с клюкой и совестью,
по полю бороной, по жизни – повестью.
Не столько ямщиком, лошадкой тяглою,
с чем было под щекой, умытый талою
водою, что найдётся рядышком…
А то и – напоили б ядышком…
За правду, за неё, как водится…
Спи, Голубь, под Покровом Богородицы.
Плотнее повязка часов.
Растут, что у дерева, кольца.
Уже расшатался засов.
Весенний цветочек засох
изрядно, и намертво колет…
То время, не ведая нас,
течёт непрерывным потоком.
И мера ему не дана.
И наши тугие тома –
короткая летопись только.
Наполним надеждой Живот,
что эти недужные знаки –
не вымысел горький, где накипь
одна… И оденем в киот
горячую веру и труд…
Как Ной упокоимся тут.
26 июля
Из Торопца
Торопецкие дебри, озёрную гладь
и дремучего леса обильную кладь –
всё собрать, подчистую.
Долго холить, раскладывать – вот бы ещё!
Укрывать в непогоду дорожным плащом,
заворачивать в стужу.
Но пока проплывает лилейный бутон,
Божий день погружён в глухомани затон –
что за дело до «завтра»?
Плыть бы рядом да только глядеть, не дыша,
отзовётся ль его неземная душа,
без земного азарта…
В торопецкой глуши колокольчик с кулак,
от прозрачной слезинки блестяща скула
и окрашены губы
синей ягодой – всё бы бросать в молоко…
И казаться себе до конца молодцом…
Не коситься на убыль…
28 июля
Письмо
…Пробраться, как к кладу, сокровищу и
Метерлинковой птице…
Выталкивать, в родах, слова‑вещуны
на простынь страницы.
Но всё‑таки слишком не грезить о ней,
таинственно‑синей…
Для синего здесь, на земле, сети нет,
есть верное сито.
свободная воля и выбор до дна
последнего часа.
Судьба материнства, какая дана
поэту отчасти…
30 июля
БОРИСОГЛЕБСКИЙ, 6
Дом
Вспоминаю Марину, крестясь
на родное подворье.
Высоко распрямляется стяг –
не земное потворство
нам, привязанным тут, как скотинка к еде,
то к столу, то к ограде…
В световом окоёме, Морская, ты где?
Отзовись Бога ради!
30 июля, великомученицы Марины
Дерево
Под серебряное древо,
под сиреневое небо
приходи, постой.
Под отеческие требы,
под недружескую небыль
и платок простой.
В том платке спасаться проще,
исходив земные Прощи
на родной земле.
Не высказываюсь против
райских кущ и райской рощи
в неземном селе.
Но зову – приди под тополь,
где тяжёл разгула топот
вереницу лет.
Постоим, Марина, рядом.
Мы тебе, без бронзы, рады
и целуем след.
31 июля
Исцеление
Накормлю тебя, дружочек,
прикорну на твой лужочек,
сосчитаю пчёл.
&nbs