Издательство САТТВА приглашает к сотрудничеству опытных переводчиков и редакторов. 117602 Москва, а/я 380, САТТВА Телефон: (095) 430-34-92 16 глава

Ли предложил разложить костёр у водохранилища.

—Твоя энергия сейчас слишком агрессивна, —сказал он. — Позволь воде забрать твоё возбуждение и поглотить его. Слей­ся с поверхностью озера и стань таким же спокойным и безмя­тежным, как водная гладь.

Я так устал, что у меня почти не оставалось сил, чтобы выполнять упражнение, которое он имел в виду, но видимо это состояние усталости и умственного оцепенения, близкое к по­лусну на сей раз сыграло мне на руку. Упражнение, которое обычно требовало от меня значительных усилий, получилось само собой, словно слова Учителя включили во мне какой-то спусковой механизм. Безо всякой эмоциональной реакции, толь­ко на фоновом ощущении удовольствия, покоя и лёгкого удив­ления я почувствовал, как от ног к голове, заполняя все уголки моего тела. поднимается поток прохладной, сверкающей, кри­стально чистой воды, как будто из моих подошв забил мощ­ный, ласкающий меня изнутри фонтан.

Вода заполнила меня целиком, и внутренним взором я уви­дел. как бы в разрезе, оболочку своего тела. растягивающуюся под напором заполняющей его воды. На какое-то мгновение в моём сознании всплыла картинка из учебника физики, иллю­стрирующая силу поверхностного натяжения в верхнем слое молекул воды. Я ощутил свою кожу, как слой таких молекул, цепляющихся друг за друга и пытающихся удержать неизмен­ной форму моего тела, но напор воды оказался сильнее, и тело, стремительно расширяясь в стороны, понеслось куда-то вниз.

сливаясь с озёрной гладью. Последним впечатлением было то, как я сливаюсь с озером, а поверхность моих рук и груди ра­стекается по поверхности. Одновременно я чувствовал толщу воды внизу и давление воздуха сверху.

Я медленно приходил в себя, вновь ощущая своё лежащее на земле тело с тупо ноющими после тренировки мускулами. Ли высился надо мной как скала, демонстрируя своей преуве­личенно выразительной мимикой всю степень своего недоволь­ства мной.

—Ай-яй-яй, разве можно быть таким ленивым,—укориз­ненно цокая языком, говорил он. — Я сказал, что мы должны развести костёр и поесть. Когда ты, наконец, будешь слушать­ся меня? Если я говорю, что мы будем есть, это означает, что мы будем есть, а не спать, понимаешь?

— Ли, —начал я, —ты представляешь, у меня получилось...

— Что у тебя действительно здорово получается, так это плюхаться на землю и засыпать в самый неподходящий мо­мент. Ты собираешься разводить костёр или нет? Я затрачи­ваю на тебя столько сил, что мне просто необходимо подкре­питься.

Я встал и начал собирать дрова. Учитель был прав, вода действительно успокоила меня. Возбуждение, дающее о себе знать неприятным ощущением в области головы, шеи и плеч исчезло, сменившись приятной прохладой. Утихала боль в утом­лённых мышцах.

— Учитель, а вода всегда успокаивает? — спросил я.

—Ты же сам знаешь, что нет. Помнишь, что я говорил об использовании стихий? Когда же ты, наконец, научишься не задавать вопросы, на которые сам знаешь ответ? Просто в дан­ный момент тебе надо было избавиться от излишка агрессив­ной энергии, и использование спокойной воды было одним из способов.

Около получаса мы провели в молчании. Я занимался ко­стром и приготовлением пищи, Учитель сооружал из трав и корешков какой-то мудрёный салат.

Еда заметно улучшила настроение Ли. Он привалился спи­ной к стволу дерева, с удовольствием прихлёбывая из кружки душистый травяной чай.

— Пора тебе становиться более самостоятельным, мой ма­ленький брат, —сказал он. —Мы уже говорили с тобой о чело­веческой жажде преклонения перед авторитетами. Воин дол­жен уважать авторитет, но не преклоняться перед ним. Когда ты задаёшь мне вопрос, на который сам можешь ответить, ты удовлетворяешь свою жажду преклонения перед авторитетом. и следование этой жажде ослабляет тебя, делая тебя зависи­мым и неуверенным в себе. Если же ты научишься сам отве­чать на свои вопросы, то достигнешь мудрости.

—А как же тогда отношения Учителя и ученика?—спро­сил я. — Без тебя я мог бы попытаться ответить на некоторые вопросы, но вряд ли это были бы правильные ответы. ТЫиз­менил меня, и я считаю, что без Учителя невозможно изме­ниться и встать на правильный путь,

— Вопрос не в том, есть ли у тебя Учитель, а в том, мо­жешь ли ты учиться, —сказал Ли. —Посмотри на Славика. Он слышит те же слова, видит те же техники, что и ты, но извле­кает из этого нечто совсем другое. Конечно, формально можно сказать, что он учится, но он в основном впитывает ложные знания и делает ложные выводы. Главная же часть учения проходит мимо него. Люди вообще не замечают главные вещи. Прежде чем я вошёл в твою жизнь, у тебя был другой Учитель, не менее значимый для тебя. чем я, но ты не слушал его и почти ничему не научился. Моё преимущество как Учителя в том, что я заставляю тебя слушать, но это даётся нелегко. Как европеец, ты в основном понимаешь язык палки.

—О чём ты говоришь?—не понял я.—Какой Учитель у меня был до тебя?

— Самый лучший из учителей. Этот Учитель есть у каждо­го из нас, и я до сих пор прислушиваюсь к его советам. Имя этого Учителя — Жизнь.

— Это слишком просто, —сказал я. —Естественно, что жизнь нас учит, но если бы она учила нас правильным и нужным вещам, в мире не было бы войн, и все были бы мудрыми и счастливыми.

—ТЫне прав,—возразил Ли. —Дело не в том, что жизнь— плохой учитель, а в том, что у этого учителя плохие ученики. Они не обращают внимания на то. что происходит с ними и вокруг них, или не делают правильных выводов из преподан­ных им уроков. В большинстве случаев они даже не замечают, как жизнь преподаёт им уроки. Основатели клана Бессмерт­ных когда-то тоже были обычными людьми, но их отличало от остальных умение учиться. Сейчас ты попробуешь увидеть то, чего обычно не замечаешь. Погрузись в медитацию воспоми­наний и расскажи мне что-нибудь самое простое и обыденное из твоей жизни и жизни окружающих тебя людей. Постарайся

увидеть эту жизнь так, как ты обычно её видишь, а потом ты посмотришь на неё глазами человека, который умеет учиться у главного и лучшего Учителя всех живых существ.

Я пытался представить, что может быть самым простым и обыденным в моей жизни, когда голос Учителя оторвал меня от размышлений.

— Расскажи мне о твоем доме, твоих соседях и твоём дво­ре, — сказал он.

Я закрыл глаза и погрузился в медитацию воспоминаний. Сначала ко мне пришло чувство, согревшее моё сердце тёплым ощущением любви к месту, где я появился на свет, а потом перед глазами начали проплывать картины из такой буднич­ной и в то же время наполненной событиями, приключениями и страстями жизни моего двора.

Я жил в старой части Симферополя, в самом его центре, рядом с Центральным универмагом. Мой дом представлял из себя серое двухэтажное строение чуть ли не дореволюционной постройки. Подобно крепости, он окружал небольшой прямоу­гольный дворик, проникнуть в который можно было только через облупленную и благоухающую мочой арку. Когда грузо­вой автомобиль, ежедневно подвозивший товары к чёрному ходу продовольственного магазина, блокировал проход, ни одна ма­шина не могла ни выехать, ни въехать.

Дом был таким старым, что в нём не было никаких удобств. Невообразимо грязный и вонючий туалет располагался внизу, рядом с дровяными сараями. Моя мать, с детства имеющая болезненную тягу к чистоте, незаконным образом, поскольку официально это делать не дозволялось, провела к нам в квар­тиру холодную воду, и мы, на зависть соседям, стали первыми в доме обладателями большой чугунной ванны с титаном, отап­ливаемым дровами, и даже туалета. Правда, за недостатком площади и ванна и туалет располагались в узком коридоре между комнатой и четырёхметровой кухонькой, и отделялись всего лишь матерчатой занавеской, но мы были счастливы. Гости, правда, чувствовали себя не совсем уютно, когда необ­ходимость вынуждала их уединиться за занавесочкой, колы­хавшейся от шагов людей, снующих по коридору, но нас это не беспокоило. Мы привыкли.

Каждый двор обязательно имеет свою местную достопри­мечательность. В нашем дворе такой достопримечательностью была моя мама. В течение последних тридцати лет жизни она болела раком. В молодости она перенесла брюшной тиф, ту­беркулёз, и, помимо того, обладала уникальным набором все­возможных заболеваний, одна мысль о которых могла бы све­сти в могилу более впечатлительного и нервного человека. Но только не мою мать. Инвалидность первой группы не могла сломить сверхэнергичный, властный, непреклонный и прямо­линейный, как линия коммунистической партии, характер Алек­сандры Авенировны. Её образ мыслей был так же прямолине­ен и непреклонен.

Мама всегда знала, что есть чёрное и что есть белое. Она молниеносно принимала решения и ни на секунду не сомнева­лась в их правоте. Коммунизм—это хорошо. Всё остальное— плохо. Добро—это хорошо. Зло отвратительно и должно быть наказано. Мама не принимала возражений и не шла на комп­ромиссы. Сослагательное наклонение полностью отсутствова­ло в её лексиконе. Если она что-то изрекала, то это был при­каз, и тот. кто посмел ослушаться приказа, вызывал на свою голову шквал возмущения, под которым трудно было устоять. Даже когда мне было уже за тридцать, и я переехал жить в Москву, мама регулярно писала мне письма, заполненные ло­зунгами и наказами приблизительно следующего содержания:

“Дорогой Шурик! Зимой приказываю тебе надевать шапку. Одевайся тепло и хорошо застёгивайся. Запомни, деньги в жиз­ни не главное, главное—честь. Будь чистым и ешь хорошо...” и так далее.

Поскольку мама пребывала на пенсии по инвалидности, а добровольные общественные нагрузки и активная деятельность в местной коммунистической ячейке не могли поглотить всё её свободное время, большую часть дня она проводила, стоя у кухонного окна и активно вмешиваясь в жизнь двора. Громо­вым командирским голосом она отдавала приказы, к которым все уже привыкли и на которые никто не обращал внимания.

Грузчикам магазина мама объясняла, как правильно раз­гружать ящики. Водителя машины, подвозившего продукты, она каждый день крыла последними словами за то. что он пе­рекрывал вход в арку, мешая выходить на улицу, детям она давала указания, как они должны играть, и призывала их вы­расти честными и всегда следовать заветам дедушки Ленина. Она вмешивалась в личную жизнь соседок, наставляя их, как лучше управляться с мужьями, этими эгоистичными грязны­ми скотами, у которых кроме пьянки и баб ничего нет на уме. Словом, мама была умом, честью и совестью двора.

В отличие от мамы, остальные жители пребывали в убеж­дении, что между чёрным и белым существует широкий спектр всевозможных оттенков серого цвета, и вместо готовности уме­реть, отстаивая абстрактные принципы коммунистической мо­рали, демонстрировали понимание того, что если хочешь жить хорошо, нужно уметь приспосабливаться. Иногда у меня со­здавалось впечатление, что моя семья была единственной во дворе, действительно живущей на одну зарплату. Прочие оби­татели, подобно обществам, существовавшим на ранней ста­дии развития феодализма, процветали за счёт натурального обмена. Каждый приносил с места работы всё, что был в силах вынести.

Живущий под лестницей мясник регулярно радовал друзей и знакомых свежими кусками мяса. Его он обменивал на по­яса, кошельки и обрезки кожи, которыми снабжал двор дядя Вася с кожгалантерейной фабрики, или на консервы, которые дядя Коля доставал на консервном заводе имени Первого Мая.

Тётя Нюра из продуктового магазина приносила всё, что поддавалось разбавлению. Если бы можно было разбавить кол­басу, она разбавила бы и её. Она выносила продукты много лет, ни разу не попавшись, и была. так сказать, несуном-ветераном, но, как известно, даже профессионалы иногда совер­шают промахи, и она прокололась на нелепой случайности:

внезапно нагрянувшая ревизия наткнулась на записку: 'Маня, творог не разбавляй, я уже разбавила.”⁵

Пару раз в неделю с соседнего двора заходила толстая ве­сёлая хохлушка тётя Зоя с кондитерской фабрики, обменивая шоколад на прочие материальные ценности. Народ подхалту-ривал и промышлял левыми заработками и кустарным произ­водством. Но. как ни странно, вся эта нелегальная деятель­ность ускользала от бдительного ока мамы. Или соседи, испы­тывающие священный трепет перед её непримиримой ненави­стью к паразитам, расхищающим социалистическую собствен­ность. очень хорошо конспирировались, или же мама подсоз­нательно не хотела замечать пороков столь боготворимого ею строя и столь любимого ею двора.

Когда я впервые принёс с уборки урожая несколько кило­граммов яблок, мама, заподозрившая, что фрукты мне доста­лись не совсем честным путём, учинила скандал, по накалу страстей не уступающий монологу Тараса Бульбы, обвинявше­го сына в измене родине, и мне пришлось уверить её. что яб­локами меня поощрили за передовую работу.

— Я горжусь тобой, сынок, —сказала мама. —Я сделала всё, чтобы ты вырос честным человеком, и я не переживу, если ты свернёшь на кривую дорожку.

Я торжественно поклялся быть честным, и инцидент с яб­локами был исчерпан.

Естественно, что меновая торговля, как и совместное пользо­вание туалетами во дворе не могли не порождать конфликтов, переходящих в небольшие локальные войны, жаркие, но до­вольно быстро заканчивающиеся. Но как бы ни враждовали соседи и как бы они ни поливали друг друга грязью, обмени­ваясь последними сплетнями и новостями, инстинкт самосох­ранения, а может быть чувство солидарности мелких наруши­телей закона не позволяло им в разговорах с мамой упоминать о сомнительной деятельности прочих обитателей двора.

Но если теневая экономика ускользала от бдительного ма­миного ока, то её любознательность с лихвой вознаграждалась хитросплетениями любовных историй соседей. Мама могла ча­сами осуждать неверных супругов, с наслаждением подсчиты­вая количество любовников и вдаваясь в детали семейных ссор. Громовым голосом она изрекала лозунги, объясняя, какой дол­жна быть добродетельная женщина и мать семейства, и как мужчина не должен терять достоинства и чести. Соседские ку­мушки согласно кивали, наслаждаясь, за неимением в то вре­мя телесериалов о душевных терзаниях богатых латиноамери­канцов, страстями и приключениями собратьев по дому.

Похождения соседей вдохновили меня, и, воодушевившись, я позабыл об усталости. Ли весело хохотал, одобрительно по­качивая головой на самых интересных местах.

— Тебе повезло, —сказал он. —У тебя был прекрасный опыт. Ты видел то, с чем многие люди не сталкиваются или чего они просто не замечают. И какие же идеи ты извлёк из всего этого?

Я улыбнулся и пожал плечами.

—Хочешь жить—умей вертеться,—сказал я первое, что пришло в голову. — Нет смысла держаться за ложные принци­пы и идеи, и если хочешь жить более или менее нормально, иногда приходится идти на компромиссы и небольшие конф­ликты с законом, в случае, когда это относительно безопасно и не угрожает тюремным заключением.

—А как же насчёт совести?—спросил Учитель.—Где про­вести границу? Если ты можешь стащить яблоки из сада, или кошельки на фабрике, не значит ли это, что с той же лёгкос­тью ты сможешь украсть кошелёк соседа?

— На этом ты меня не поймаешь, —усмехнулся я. —Ты сам говоришь, что нужно выбирать срединный путь и что мораль и честь—понятия субъективные, которые каждый сам опреде­ляет для себя. В основном они зависят от культуры, времени и эпохи. В прошлом веке офицеры пускали себе пулю в лоб, если не могли заплатить долг чести—проигрыш в карты, но те же самые офицеры могли со спокойной душой не оплачивать свои счета у портных, не платить денег слугам, и совесть их нис­колько не терзала. В то же время многие сейчас считают, что дуэли из-за женщин или самоубийство как путь избежать по­зора свидетельствуют о благородстве, чести и высокой морали дворян той эпохи.

Я бы скорее предпочёл не драться на дуэлях и не проигры­ваться в карты, но при этом расплачиваться с реальными дол­гами людям, которые затратили для меня своё время и труд.

В то же время я не считаю преступлением принести яблок из колхозного сада, ведь всё равно половину яблок растащат или они сгниют на складах. Государство столько лет нещадно эксплуатировало свой народ, что взять у него какую-то мелочь я не считаю зазорным. Но я не стал бы таскать консервы или кошельки с фабрики не из соображений морали, а просто по­тому, что внутренне мне было бы неприятно делать это. Одна­ко это не значит, что я осуждаю соседей. Для них было бы трудно прожить и прокормить детей на одну зарплату.

— В чём-то ты прав, — сказал Учитель. — Но ты извлёк из урока, который преподала тебе жизнь, только маленькую кру­пицу того опыта, который ты мог бы приобрести, если бы имел навыки обучения жизнью. Тебя всегда интересовали механиз­мы поведения людей, воинские искусства, способы существо­вания тайных кланов, но все эти вещи—лишь адаптация к жизни, подобная той адаптации, которую ты можешь наблю­дать в своём дворе.

В капле воды можно увидеть океан, а в океане можно уви­деть каплю воды. Посмотри, разве не напоминает твой двор тайный клан, живущий в государстве по своим законам? Эти люди нашли свой способ существования в системе, которая не позволяет нормальному человеку работать так, как он хочет и получать соответствующий доход. Твоих соседей объединяет общая тайна, и даже если они ссорятся и враждуют между собой, эту тайну они не выдают никому из-за инстинктивного опасения, что если проговорятся они, об их незаконной дея­тельности тоже расскажут. В тайных обществах, особенно ма­фиозного типа, соблюдение секретности необходимо, иногда даже под страхом смерти.

Из примитивных соседских методов хищения социалисти­ческой собственности можно вывести целый ряд правил, кото­рыми руководствуются шпионы тайных кланов. Например, из ошибки тёти Нюры можно заключить, что никогда нельзя ос­тавлять письменных свидетельств своего преступления. На этом можно попасться случайно или кто-нибудь потом сможет ис­пользовать документ для шантажа. Если бы тётя Нюра была умнее, она бы писала Мане записки специальным кодом, что­бы Маня могла понять, что творог уже разбавлен, а никто дру­гой об этом бы не догадался. Кроме того, будучи профессиона­лами в своём деле, они без всяких записок на глаз должны были бы определять, разбавлен продукт или нет.

В существовании воина жизни не существует мелочей, и подобные детали очень важны для выживания в опасной ситу­ации. Из ошибки тёти Нюры можно было бы сделать притчу, и тысячи подобных притч, основанных на реальной жизни и рассказанных воину в качестве уроков по осознанию, позволя­ют ему не совершать подобных ошибок. Ты не представляешь, сколько интересных выводов можно сделать, просто анализи­руя жизнь твоего двора, начиная от изобретения методов шпи­онажа до психологии взаимоотношений людей. Возьмём, на­пример, твою маму. Скажи мне, как ты и твои соседи относят­ся к ней?

—Я очень люблю её,—ответил я.—Для меня нет более близкого человека. Она посвятила мне всю свою жизнь и дала мне столько любви, сколько редкая мать могла бы дать своему ребёнку. Я не разделяю её идей и убеждений, но бессмысленно перевоспитывать старого человека, и я стараюсь разговари­вать с матерью на её языке, чтобы не обижать и не расстраи­вать её. То же самое относится и к соседям. Они любят и ува­жают мою мать, но прекрасно понимают, что есть темы, кото­рых в разговоре с ней лучше не касаться, и стараются избе­гать подводных камней.

— Обрати внимание на одну вещь, — заметил Ли. — Твоя мать ведь очень любопытная, деятельная и неглупая женщи­на. Однако хотя она принимает самое живое участие в жизни двора, она так и не догадывается о незаконных проделках со­седей. Как ты думаешь, почему это происходит?

— Я считаю, что она просто не хочет ничего видеть. —ска­зал я.—Она слишком хорошо относится к соседям, и для неё

было бы тяжёлым ударом признать, что её друзья живут за счёт того. что она считает тяжким преступлением против об­щества, совести и морали.

— Верно, — подтвердил Учитель. — Её сознание выбирает только то, что безопасно для него, что оно хочет видеть. Всё зависит от того, как воспринимать окружающую действитель­ность. То. как ты смотришь на вещи, определяет твою модель мира.

— Модель мира? —переспросил я. —Что это такое? Об этом ты ещё не говорил.

—Модель мира. — медленно сказал Ли,—это то, как чело­век видит мир, то, как его сознание этот мир отражает. —Мир огромен и непостижим, и наше сознание не в силах вместить и осмыслить его. Оно строит удобную схему внешнего мира, которая позволяет человеку существовать и выживать. Эта схема или модель очень неполная и приблизительная. Её мож­но сравнить со способностью видеть, зависящей от согласо­ванной работы глаз и мозга человека. Глаза воспринимают волны определённого диапазона. Инфракрасное и ультрафио­летовое излучение они уже не различают. Но тех волн, кото­рые глаз воспринимает, мозгу достаточно, чтобы создать кар­тину, дающую возможность человеку ориентироваться в про­странстве. Модель мира позволяет человеку ориентироваться в социуме и в окружающей среде.

Модель может быть более узкой или более широкой. Мо­дель может быть более правильной или менее правильной, более или менее рациональной. Чем более широкой и правильной является модель, тем легче существовать и адаптироваться к жизни носителю этой модели.

“Спокойные” по мере продвижения по пути всё более рас­ширяют и совершенствуют свои модели жизни. Истинное про­никновение в суть вещей — это и есть построение полной мо­дели, но лишь единицы приходят к нему.

— Красивая идея, —сказал я. —Но это всего лишь схема. А как её можно применить в реальной жизни? Ли укоризненно покачал головой.

—Ты совсем обленился,—заметил он.—Похоже, прогресс в физическом совершенствовании оборачивается регрессом твоих умственных способностей. Когда ты начнёшь думать са­мостоятельно?

—Я всего лишь следую твоим указаниям. Учитель,—воз­разил я. —Ты сам учил меня, что если можно чего-то добиться более лёгким и простым путём, то не стоит ломиться в откры­тую дверь, пробивать лбом стены и чесать левои ногой правое ухо. Конечно, я могу придумать какую-нибудь теорию, но сей­час такая чудесная ночь, а ты рассказываешь так увлекатель­но, что я бы предпочёл насладиться крупицами твоей мудрос­ти вместо того, чтобы терзать нас обоих моими неуклюжими построениями.

—Да ты заговорил прямо как старик Хоттабыч,—восхи­тился Ли.—Ты готов на любые ухищрения, лишь бы не рабо­тать. Но в одном ты прав. Ночь действительно слишком хоро­ша, чтобы убивать её очарование твоими интеллектуальными рассуждениями. Подбрось-ка дров в костёр, а то он совсем по­гас, и давай выпьем ещё по кружечке чая.

Я набрал сухих веток, и пламя вновь взметнулось вверх, весело потрескивая и разбрасывая фонтаны искр. Учитель за­лил кипятком несколько щепоток трав. Свежий запах мяты защекотал мне ноздри. Мы пили чай в молчании, наслаждаясь шорохом лёгкого ветра в ветвях деревьев и пением цикад.

— Понимание моделей мира окружающих людей, — начал он, — это ключ к управлению ими. Почему люди вечно ссорят­ся, враждуют и не могут прийти к взаимопониманию даже со своими близкими? Дело в том, что их модели мира различны, и каждый убеждён, что он действует правильно. Действитель­но. в рамках своей модели мира он прав. Я уже говорил тебе, что истина субъективна, и что “Спокойные” предпочитают ни с кем не спорить, потому что спорить с убеждённым бессмыс­ленно так же, как наливать в чашку новый чай не вылив ста­рый. Здесь чай символизирует модель мира. Не вылив чай. то есть не разрушив прежнюю модель мира, невозможно объяс­нить человеку точку зрения носителя принципиально другой модели.

Представь себе диалог убеждённого фашиста и убеждённо­го коммуниста. Они могут спорить до хрипоты, но так и не поймут друг друга и каждый будет считать своего оппонента чудовищем и моральным уродом, в то время, как в рамках своих моделей оба могут быть честными и ответственными людьми.

Но модель мира не обязательно ломать для того. чтобы изменить человека, Её можно просто расширить, и эта воз­можность расширения бесконечна. Так. например, в какой-то момент жизни и фашист и коммунист могут заинтересоваться идеями даосизма и расширить свои модели мира до того, что-

бы понять, что истина субъективна и научиться если не при­нимать, то хотя бы уважать чужую точку зрения. Тогда они начнут замечать не только различия между собой, но и опре­делённое сходство—как, например, в силе своей убеждённос­ти, в верности долгу и т. д. Им больше не захочется спорить, и, если они даже не придут к взаимопониманию, то. по край­ней мере, перестанут вызывать друг у друга первобытную не­нависть.

Для того, чтобы научиться общаться с людьми, понимать их и управлять их поступками, ты должен научиться приме­рять на себя их модели мира, видеть мир их глазами, и угады­вать законы, которым подчиняются их модели. Есть и другие способы управления людьми, например отключение их созна­ния от стандартной модели поведения за счёт шокирующих, не укладывающихся в их модель мира воздействий словом или действием, и навязывание нестандартного для них поведения. Но об этом мы сейчас не будем говорить.

Давай снова вспомним твою маму. Она обладает прекрас­ными душевными качествами, —добротой, развитым чувством справедливости, состраданием к людям, благородством души. но её модель мира узка, как кругозор разъярённого носорога. Когда-то она выбрала для себя набор правил, которым бездум­но подчинила своё поведение и существование. Это — мораль­ный кодекс строителя коммунизма. Самое удобное для челове­ка—иметь такой набор правил. Тогда нет необходимости ду­мать, в муках искать правильное решение, задаваться вопро­сами о смысле бытия и философских проблемах. Жизнь очень проста. Всё, что соответствует правилам—хорошо, всё. что им не соответствует—плохо. Ты уже изучил мамину модель мира и научился общаться с ней в рамках её модели. Если бы ты стал спорить с мамой о том, хорошо или плохо приносить до­мой колхозные яблоки, утверждая, что все так делают, ты бы ни за что не смог её убедить, и, скорее всего, довёл бы её до сердечного приступа от невыносимой мысли, что сын, которо­го она пыталась вырастить честным человеком, стал гнусным и бессовестным расхитителем социалистической собственнос­ти. Однако ты сказал ей, что яблоками тебя премировали за передовую работу, и её модель мира позволила ей насладиться криминально добытыми фруктами без страданий и угрызений совести.

Но если модель мира твоей матери очень жёсткая и огра­ниченная. то представления о мире твоих соседей более широ­кие и допускают большую свободу действий. Их модели позво­ляют им жить более или менее комфортно, но никому из них не приходит в голову продолжать расширять свою модель. Воз­можно, что дополнительно расширив свои модели мира, они изменили бы жизнь к лучшему, не прибегая для этого к кра­жам и мошенничеству.

—А что нужно делать, чтобы расширить свою модель?— спросил я.—Учиться?

— Люди востока и запада по-разному понимают слово “учиться”, — сказал Ли. — Для европейцев “учиться” означает накапливать знания, по большей части не нужные в реальной жизни. В восточном понимании это слово означает постигать мир, что сильно отличается от накопления знаний. Человек может прочитать тысячи книг и заполнить свой ум множе­ством сведений, но его модель мира останется такой же кро­шечной и жёсткой, какой была в десяти-двадцатилетнем воз­расте. Примеров этому можно привести множество. Вспомни Паганеля из “Детей капитана Гранта”. Он уже пожилой чело­век, знаменитый учёный, обладатель множества титулов, но его способность ориентироваться в реальном мире осталась на уровне рассеянного несмышлёного ребёнка. Конечно, Паганель—образ несколько гротескный, но среди интеллигенции встречается множество людей, подобных ему. Люди со сходны­ми моделями тянутся друг к другу, потому что им легче об­щаться между собой, чем понять и принять другой способ ви­дения мира. Воин жизни старается понять любую модель и взять из неё то, что может ему пригодиться.

—Что ты имеешь в виду?—спросил я.

— Воин жизни намеренно выбирает людей с чуждыми ему моделями и учится видеть мир их глазами. Тогда он начинает воспринимать вещи по-новому. На этой земле живут несколь­ко миллиардов человек, и каждый считает, что именно он пра­вильно ориентируется в окружающем мире и понимает боль­ше других. Недаром люди вечно критикуют правительство и политиков, уверенные в том, что если бы они были президен­тами, то ситуация в стране немедленно улучшилась бы. Они обожают высказывать своё мнение и давать советы, особенно в областях, о которых они не имеют представления.

То же самое относится и к нациям. Обычно каждая нация уверена, что во многом превосходит своих соседей, и чем более невежественен народ, тем сильнее у него развито чувство соб­ственного превосходства. Люди всегда с абсолютной уверенно-

стью могут объяснить, почему они духовнее, умнее, трудолю­бивее, честнее и порядочнее других. Но каждая модель мира — это приспособление к условиям существования, и каждая мо­дель совмещает в себе более или менее адекватные представ­ления.

Почему эмигранту так трудно приспособиться к условиям жизни в другой стране? Дело в том. что его модель создана в совершенно других условиях, и если ум человека недостаточно гибок, то вместо того, чтобы осмыслить отношение к миру ко­ренных жителей, эмигрант считает их ограниченными лично­стями, неспособными понять его и оценить. Окружающие, на подсознательном уровне чувствующие его оборонительную по­зицию, тоже относятся к чужаку с подозрением.

“Спокойные” намеренно периодически меняли страну про­живания для того, чтобы расширять и вливать свежую струю в своё восприятие мира. Они изучали новый язык, новые тра­диции и обычаи и впитывали в себя всё лучшее, что имеет чужая культура, не теряя своей индивидуальности.