Гуманизм и проблема наказания

Гуманистические убеждения проходят испытание на прочность всякий раз, когда речь заходит о сущности уголовного наказания. Ни одна из теорий, которые оформились как научные концепции уже к началу XIX века, не объяснила целесообразность этого института. Концепции "социальной защиты", "общего предупреждения" и "возмездия" объясняют существование наказания теми последствиями, которые оно производит в обществе. Посредством наказания государство предохраняет гражданское общество от дезорганизующего воздействия преступления, побуждает адресатов права под угрозой лишения важных для них благ к соблюдению общих для всех правил поведения, восстанавливает нарушенную преступным деянием справедливость. Однако, как заметил А.Ф.Бернер, защита целесообразна до нападения, устрашение других своим основанием имеет несовершенное преступление, а возмездие, поскольку преследует нравственные цели, всегда убыточно для государства¹⁰. Наказание нельзя объяснить пользой, им приносимой, поскольку его осуществление приносит виновному в преступлении страдания, а государству - обязанности по содержанию огромной системы уголовной юстиции. Однако для нас сейчас важнее то, что перечисленные концепции негуманны по одной лишь причине: смысл наказания и его целесообразность они усматривают в чем угодно, но не в личности преступника.

В.С.Соловьев, обративший на это обстоятельство особое внимание, пришел к выводу о безнравственности наказания, коль скоро оно делает из преступника страдательное орудие чужой безопасности¹¹. Наказание должно иметь своим основанием личность преступника, и потому оно не может быть чем-либо иным кроме исправления. "Общественная опека над преступником, поручаемая компетентным людям с целью его возможного исправления, - вот единственное понятие "наказания" или положительного противодействия преступлению, допускаемого нравственным началом. Основанная на этом пенитенциарная система, будучи более справедливою и человеколюбивою, чем нынешняя, будет, несомненно, и более действительною"¹².

Моральную критику наказания со стороны таких русских мыслителей, как В.С.Соловьев, Л.Н.Толстой, современных представителей г.н. "новой социальной защиты"¹³, очевидно, следует признать правильной. Однако наказание принципиально, по своему определению, не может видеть в преступнике живую личность, поскольку общество признало его (преступника) общественно опасным, именно это обстоятельство послужило основанием уголовной ответственности¹⁴. Наказание возможно лишь при отсутствии любви и сострадания, оно является следствием карательных притязаний по отношению к преступнику со стороны общества. Наказание представляет собою неприятие личности преступника либо физически, когда его умерщвляют в ходе исполнения смертной казни, либо социально, когда его лишают свободы или ограничивают в правах.

Чтобы осуществить исправительно-воспитательное воздействие на личность человека, надо прежде всего отказаться от ярлыка общественно опасной личности. В рамках карательных отношений это невозможно. Отождествление наказания и исправительного воздействия своим практическим итогом имеет ужесточение уголовной политики, ибо усиление наказания воспринимается как повышение интенсивности его воспитательных функций. Любые меры по оказанию преступнику социальной помощи, направленные на исправление дефектов, могут иметь место лишь в рамках карательного воздействия. Поэтому в действительности мы имеем два вида взаимоотношений общества и преступника. В одном, называемом наказанием, живой человек представлен с ярлыком мерзавца, в другом, называемом исправительным воздействием, или ресоциализацией, он явлен наиболее целостно, поскольку социум заинтересован не только в наказании, но и в возвращении человека в большое общество наиболее к нему приспособленным.

Мы видим, таким образом, что решение, предложенное В.С.Соловьевым, не избавляет нас от проблемы. Если наказание под влиянием гуманистических идей заменяется исправительным воздействием, оно перестает быть самим собой. Требование гуманизма, стало быть, заключается в отказе от наказания как такового¹⁵.

В христианской культуре наказание традиционно оправдывают тем, что оно доставляет страдание преступнику, в котором тот нуждается, ибо лишь через страдание возможно нравственное обновление человека. Здесь наказание оправдано лишь в том случае, если оно составило выбор самого преступника. Помимо воли человека никакое внешнее принуждение не способно его ни исправить, ни улучшить. Однако не абсурд ли это - желать себе смерти, увечья, лишения свободы или имущественных санкций? Задумаемся над тем, что обретает человек, подвергнувшийся наказанию.

Для ответа на этот вопрос необходимо преодолеть соблазн простого перечисления тех правоограничений, которые, согласно современной теории уголовного права, составляют содержание наказания. Этот поверхностный взгляд не усматривает взаимосвязи наказания и преступления, вне которой наказания не существует. Можно сколь угодно запирать разбушевавшегося соседа в подсобном помещении, лишением свободы или арестом эта мера самозащиты не является.

П.А.Сорокин подчеркивал, что социальное явление есть социальная связь". В социальном мире действие существует лишь как фрагмент взаимодействия. Этот методологический принцип в свое время был использован К.Марксом, когда производство он рассматривал как составную часть потребления, а потребление - составной частью, моментом производства. Сущность наказания должна определиться сущностью преступления и наоборот. Подобно тому как человек, будучи мужчиной, обнаруживает это качество лишь благодаря женщине, свойство социального воздействия, именуемого "наказанием", определяется свойством другого социального воздействия, именуемого "преступлением".

В чем же состоит специфика преступного деяния? После обзора существующих по этому вопросу научных концепций П.А.Сорокин пришел к выводу о том, что "нет ни одного акта, действительного или воображаемого, который по своей материальной природе был бы преступным или запрещенным"¹⁷. "... Для того, чтобы определить класс преступных актов, необходимо охарактеризовать те признаки специальных психических переживаний, наличность которых в "душе" индивида и обусловливает собою квалификацию им тех или иных актов как актов преступных"¹⁸. Этими специфическими признаками, по его мнению, являются представление о дозволенно-должном поведении и "отталкивательная" реакция¹⁹.

Преступление возможно прежде всего как нарушение нормы, производной от картины мира, в котором царят справедливость, добро и порядок. Преступник всегда творит несправедливость, доказательством тому служит возникающее у потерпевшей стороны чувство отмщения, желание восстановить нарушенную справедливость. Если же преступным было восстановление справедливости, тогда перед нами ситуация, лишь внешне напоминающая преступление. Преступление всегда предполагает справедливость запрета, поэтому в философском смысле нельзя полагаться на тот перечень, который содержит особенная часть уголовного кодекса.

Следующей особенностью преступления, понимаемого философски. т.е. в виде идеальной ситуации, выступает причиняемое им зло. Преступление всегда творит зло, поскольку в акте преступного поведения мы видим предпочтение, оказываемое преступником самому себе. Преступление способно доставить выгоду, но оно никогда не может быть инструментом добра. Преступление разрушает цельность мира тем, что частное отрицает целое; индивид утверждается в решимости достичь своей цели вопреки интересам других, чем являет нам пример отпадения от общности, разрушения человеческой солидарности.

Преступление всегда означает собою хаос и, следовательно, небытие. В преступлении не только отрицается порядок, но и уменьшается сущее, поскольку какие-то интересы и ценности не признаются в качестве таковых. Мир умаляется до пределов, внутри которых преступник способен к сопереживанию и любви. Иногда эти пределы очерчены приусадебным участком и любимой собакой, иногда они расширяются до размеров национальной культуры и даже государства. Но даже интересы собственного государства и нации, как показали процессы над нацистскими преступниками в ФРГ, не могут служить основанием права, если их осуществление происходит как посягательство на фундаментальные принципы справедливости и общечеловеческие ценности.

Посмотрим теперь, каков смысл "отталкивательной" реакции, производимой преступлением. В акте наказания происходит не только изоляция преступника, но и самоизоляция тех, кто применяет наказание и от имени которых действует юстиция. Мы не хотим иметь дело с той частью мира, которой принадлежит преступник. Мы отрицаем его образ жизни, его мотивы и оценки, послужившие субъективным основанием преступного деяния. Наказывая преступника, мы отгораживаемся от его проблем и интересов, поскольку полагаем, что он не должен был достигать своих целей ценой преступления. В акте наказания нами движет страх и метафизический ужас.

Преступление вселяет в нас страх, преступник вселяет в нас ужас. Мы боимся преступлений, поскольку не лишены некоторого благополучия. Однако самые сильные впечатления оставляет личность преступника, существование которой порождает в нас недоверие к человеку. Преступление ужасно тем, что открывает нам истину о человеке, которую мы не хотели бы знать. Потрясенные жестокостью преступления, мы узнаем, на что способен человек, одержимый злом. В нас вселяет ужас способность преступника переступить законы, являющиеся основанием мира. Преступник лишает нас уверенности во всем, что мы сделали смыслом своей жизни.

Мир становится непонятен, если его законы можно отбросить усилием единичной воли. Преступник являет собою отрицание определенности в мире, который возможен лишь как гармония, согласованность и соподчиненность. Поэтому в отношении к преступнику так много мистического: он воспринимается нами принадлежащим другому миру, коль скоро находит в себе силы противостоять требованиям, исходящим не от склонных к произволу властей, но от невыдуманных законов жизни. Бессознательно мы готовы оценить преступника как посланника из царства мертвых, это им дозволено пренебрегать тем, что так важно для существования живого человека. Мертвым не холодно и не больно. "Мертвые сраму не имут". Этим объясняется и жестокость наказания.

Таким образом, наказание преисполнено экзистенциального смысла. Наказывая, мы обрекаем преступника на страдание и утверждаемся в мысли о том, что фундаментальным законом социального бытия является человеческая солидарность. Наказание возвращает утраченные в акте преступного поведения ценности, одна из которых -доверие к человеку и окружающем} нас миру.

К страданию способен лишь живой человек. Большее страдание переживает духовно развитая личность, поэтому, на мой взгляд, неправильно ставить вопрос о смысле наказания и переживаемого при этом преступником страдания безотносительно к характеристике его личности. Для любящего как страдание переживается разлука, для человека, не тронутого этим чувством, разлука большой беды не несет.

Высшее страдание, которое доступно преступнику, должно заключаться в переживании собственной ничтожности. Если зло, причиняемое преступлением, своим источником имеет волю преступника, следовательно, его преодоление и отрицание есть изменение этой воли. Непонимающий всей тяжести сотворенного зла к страданию не способен. В этом случае наказание переживается пассивно, как лишение вполне определенных благ, как жизненная неудача. Однако по мере духовного взросления человек, преступивший закон, способен прийти к мысли о справедливости наказания и, соответственно, о праве государства на его применение. И когда преступник, осознавший свое отпадение от человеческого мира, добровольно отдает себя в руки правосудия, свершается акт гуманизма - он позволяет причинить ему боль, поскольку без этой процедуры общество не сможет сохранить стимулы к обретению духовности. Иначе говоря, сила, устраняющая зло преступления, исходит не от государства, а от самого преступника по мере его нравственного обновления.

Мы подошли к выводу об антиномичной природе наказания. С одной стороны, наказание негуманно, ибо нацелено против отчужденного преступлением человека. С другой стороны, наказание невозможно, если нет общества, в котором люди стремятся к обретению единства друг с другом. Карательное отношение к преступнику есть препятствие на пути к человеческой солидарности, есть рубеж, за которым человек не испытывает страха перед другим человеком. Утверждение о негуманности наказания верно, но это не единственный вывод этих рассуждений. Гуманизм наказания и в целом уголовной политики возможен, если в отношении к личности преступника общество преодолевает соблазн окончательных решений. Наказание обозначает рубеж, отделяющий преступника от общества, благодаря чему человек может определить свое местонахождение и выбрать правильные ориентиры на жизненном пути. Наказание причиняет боль, но это ощущение есть признак взаимодействия с внешним миром, есть сигнал о том, что это взаимодействие может и должно стать другим.

ПРАВО И ВЛАСТЬ