Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан." [33]
"Тогда" означает конец времен, когда человек "лицем к лицу" предстанет перед Богом. "Тусклое стекло", упомянутое апостолом Павлом, трехслойно: идеал выступает в трех ипостасях – Истины, Блага и Красоты.
Трансцендентность идеала и его ипостасей, их вне-опытность ничуть не мешает им воплощаться во множестве вполне "осязаемых", доступных эмпирическому восприятию форм культуры. Не мешает она и заполнению соответствующих ячеек "таблицы" форм.
Ячейки K{*3}F{&1}, K{*2}F{&2} и K{*1}F{&3} (находящиеся на обратной диагонали универсума K{*}F{&} и симметричные формам деятельности &1, &2 и &3 относительно горизонтальной оси, разделяющей категории K{&} и K{*}) интерпретируются соответственно как " истина ", " благо " и " красота ".
Формы деятельности &1, &2 и &3, взятые в отношении к соответствующим формам идеала, интерпретируются как формы сознания[34], формы откровения и формы творчества.
14. Историософская интерпретация.
История как часть универсума форм деятельности.
Интерпретации в терминах Платона, Гегеля и Маркса.
Конец истории.
Внеисторические формы деятельности.
История – то, что с кем-то происходит. Историю кому-то рассказывают. His story. His-story. History. Господин N попал в хорошенькую историю. "Вот и вся моя история, милостивые государи!" Историю кто-то один рассказывает кому-то другому о ком-то третьем. Одним словом, история требует общества. История – социальный феномен.
Большинству носителей "здравого смысла" История видится не имеющей конца во времени, подобно тому, как Вселенная – не имеющей пространственных границ. Последователи исторического материализма и Фрэнсиса Фукуямы, всяк со своей стороны, представляют Историю асимптотически успокаивающейся в некотором финальном состоянии, высшей и последней форме, где все станет благостно и нечего уже будет делать. Сторонники эсхатологических учений связывают с концом Истории вселенскую катастрофу и страшный суд.
Похоже, нас подстерегает неожиданное. Истории придет конец, а Деятельность пребудет. Деятельность объемлет Историю.
Отшельник, часами недвижно пребывающий в одной из асан, нащупывающий незримый путь к нирване – он действует, но эта таинственная внутренняя деятельность пребывает вне истории, невыразима в слове, независима от хода исторических часов.
Творческий акт поэта или изобретателя, политика или философа – есть ли дело более человеческое? Он вбрасывает новый материал в Историю, он ее движет, но сам является действием вне- и надысторическим.
Сказанное выше в пяти абзацах есть не более чем намек, и как таковой может вызывать разное к себе отношение, однако это несущественно для дальнейшего изложения. Продолжим процесс интерпретации "таблицы" форм.
Исторические формы деятельности мы отождествим с универсумом &1 – первой третью диагональных (чистых) форм деятельности. Напомним, что в отношении к материалу деятельности он выступает как совокупность социальных форм деятельности, а в отношении к идеалу – как совокупность форм сознания.
Формацию F{&1} будем называть "исторической формацией". Смысл этого названия прояснится в дальнейшем.
"Историософской интерпретацией" здесь и ниже называется интерпретация элементов исторической формации F{&1}. Некоторые содержательные представления наводящего характера даны во Фрагменте 2.
ФРАГМЕНТ 2
Из стенограммы беседы С. Чернышева
с обозревателем "Литературной газеты" Г.Целмсом. [35]
(Записано в декабре 1989 г.)
...Есть платоновский диалог "Государство". Там описываются три социальных "этажа", существующие в каждом обществе, и три типа людей, населяющих эти этажи. И в зависимости от того, который из них начальствует, получается три разных типа общественного устройства.
Первый тип людей – это ремесленники, всякие там сукновалы, которые умеют валять сукно, и ожесточенно, самозабвенно его валяют. Второй уровень – это стражи, те, которые ничего не производят, а только блюдут неким образом установленные общественные отношения. Их задача состоит в том, чтобы эти отношения не нарушались сукновалами. Третий тип – мудрецы. Эти мудрецы созерцают запредельные идеалы и, набравшись таким путем мудрости, талдычат сукновалам, как и чего валять, а стражам – какие отношения между сукновалами являются правильными, дают ту норму, тот идеал, который общество должно блюсти.
Если в обществе доминируют сукновалы, то они подчиняют себе и стражей, и мудрецов. Тогда стражи блюдут отношения не в соответствии с идеалами мудрецов, а так, чтобы было выгодно богатым сукновалам или, наоборот, выгодно захватившему власть серому большинству ремесленников. Мудрецы при сем служат и несут какую-то околесицу, которая задним числом "обосновывает" правильность такого порядка вещей, развлекает правящий слой, утоляет духовную жажду.
Второй тип общества – там, где властвуют стражи. Это до боли знакомое по коммунистическим утопиям царство "орднунга". Там сукновалы рады бы предаться разврату, но стражи блюдут моральный кодекс, и для их же блага не пущают, не дают. При этом стражи – самодовлеющие, они не очень-то вслушиваются в то, что там лепечут мудрецы, а блюдут тот порядок, который завещан предками, заимствован из-за границы или просто взбрел им на ум.
И, наконец, третий тип – идеальное государство Платона, где властвуют мудрецы. Мудрецы созерцают эйдосы, в частности – эйдос идеального государства. Там расписано все: кому, как и что нужно делать. Они все это конспектируют и сообщают стражам. Стражи преисполняются чувства ответственности, идут и загоняют сукновалов в правильные рамки. Всем становится хорошо, потому что мудрецы за всех подумали, как достичь пути к счастью.
В терминах гегелевской логики эти три этапа развития общества соответствуют бытию, сущности и понятию.
Когда Маркс говорит, что "коммунизм" – это возвращение человеку его отчужденной сущности, то можно сказать, используя его же лексику, что "предыстория" – это этап, на котором человек обретает свое отчужденное бытие, он изымает из природы силы, которые являются силами природы, производящими его самого как общественного человека, и превращает их в свои. Это первая эпоха, названая Марксом "предысторией", эпоха развития производительных сил, которая завершается капиталистической формацией. Она отвечает платоновскому царству сукновалов.
Вторая эпоха – когда человек изымает из природы отчужденные социальные отношения и полагает их в себя. Это уже платоновское государство стражей. Перед началом второй эпохи, эпохи возвращения сущности человека, у него вся сущность торчит снаружи, в виде стражей, начальников, инспекторов и дружинников, которые стоят кругом и предписывают ему, что нужно делать и как к кому и к чему относиться. На протяжении второй эпохи он должен вобрать в себя всех этих народных контролеров, и они будут теперь находиться у него внутри, в структуре личности – заветная мечта российского самодержавия по Салтыкову-Щедрину, чтобы жандарм оказался внутри каждого человека. Если же употреблять не младогегельянскую лексику, а термины зрелого Маркса, то можно сказать, что в отличие от первой эпохи, когда происходит овладение производительными силами, содержание второй эпохи составляет выход человека из производственных отношений, овладение ими как предметом сознательной деятельности.
После этого наступает эпоха возвращения человеку отчужденного понятия "человек". Человек – это звучит гордо, но звучит ли гордо конкретный Сатин или сам М. Горький? Ничего подобного, он звучит горько. А вот Человек с большой буквы, в шарденовской точке "омега", – он звучит. Это понятие находится как бы вне каждого конкретного человека, опять-таки снаружи, в виде общечеловеческой культуры. Это надо все вобрать в себя. Таково третье государство Платона, царство мудрецов, которое молодой Маркс называл эпохой Гуманизма. Гуманизм состоит в том, что все это огромное содержание надо взять, соотнести, разрешить коллизии, выстроить, овладеть им. Весь смысл эпохи гуманизма состоит в том, что люди должны делать то, чем занимался Сократ. А он "шептался по углам с мальчишками", как выразился желчный Калликл, и соотносил между собой такие вещи, как разные виды истины, блага, прекрасного. Он не мог вобрать в себя какую-то идею, не соотнеся ее с другой. Она сама по себе не лезла ни в какие ворота. Когда человеку вернут понятие "Человек" – только тогда он станет целостным. В терминах же зрелого Маркса можно было бы сказать, что содержание третьей эпохи – овладение "надстроечными" формами, формами общественного сознания.
На протяжении трех исторических эпох человек как личность воплотит в себе полностью бытие человеческое, затем сущность человеческую и, наконец, понятие "Человек". После чего социальное содержание будет исчерпано, и история человека как "общественного животного", собственно говоря, придет к концу.
Имея в виду подобные представления, введем разбиение универсума форм деятельности второго порядка и дадим частичную интерпретацию исторических форм &11, &12 и &13. Слово "частичная" указывает на то обстоятельство, что при интерпретации формы деятельности характеризуются не как таковые, а лишь с точки зрения их предмета либо идеала.
Универсум форм &11 интерпретируется как социально-бытийные (предысторические) формы деятельности. Соответствующая формация F{&11} по своему содержанию охватывает часть (конкретнее – первую треть) Истории, прошедшую от возникновения человека (или, если угодно, его изгнания из Рая) и до наших дней. Маркс именовал этот период "предысторией". В терминах преодоления отчуждения этому периоду отвечает овладение производительными силами как предметом.
Универсум форм &12 интерпретируется как социально-сущностные (постиндустриальные) формы деятельности. В терминах преодоления отчуждения этому периоду отвечает овладение производственными отношениями как предметом.
Универсум форм &13 интерпретируется как социально-понятийные (гуманистические) формы деятельности. В терминах преодоления отчуждения этому периоду отвечает овладение формами общественного сознания как предметом.
Но и на этом шаге разбиения ячейки нашей сетки форм деятельности все еще остаются чересчур крупными: сквозь нее свободно проскальзывают, проваливаются целые исторические эпохи. Выясняется: чтобы уловить смысловую единицу, равновеликую, например, всему "капиталу", потребуется ввести еще разбиение третьего, а затем четвертого порядка. Но такой "улов" абсолютно необходим: только отождествив одну из клеточек "таблицы" форм со смысловой единицей, имеющей, помимо философского, конкретно-предметное наполнение, мы впервые сможем ощутить масштабы и координаты той пульсирующей ячейки, которую сегодняшняя Земля людей занимает во вселенной Смысла.
Соответствующие представления изложены ниже во Фрагменте 3. Важность их достаточно велика, чтобы просить у читателя внимания и снисхождения к архаической лексике и фразеологии, объясняемой обстоятельствами времени и места их появления на свет.
ФРАГМЕНТ 3
Из статьи "НОВЫЕ ВЕХИ" [36]
89. 08. – 09
...Если "история - не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека" (Маркс), то деятельность по созиданию нового общества помимо ясного идеала должна иметь свой качественно новый, конкретный предмет, не менее определенный и осязаемый, чем у хлебопашца, строителя и гончара. Не нужно быть философом, чтобы понять: предмет деятельности тесно связан с ее смыслом. На переломе двух эпох мы не смогли обрести, утеряли этот смысл, и наша история закружилась в порочном круге.
Потерянные деньги, где бы они ни были потеряны, лучше искать под фонарем, ибо там светлее. Это по-английски. А по-русски будет: потерявши смысл - ищем... виновного.
...Суд над Марксом!
Судебный процесс еще не начался, обвинение не предъявлено. Покуда Маркс всего лишь выходит из моды. Говорить о нем, ссылаться на него становится дурным тоном. Он окружен стеной молчания. Общественное мнение в классическом сталинском стиле исподволь готовится санкционировать расправу над своим былым кумиром. Естественно, - и это тоже "по-нашему", - аргументы по существу дела никого не интересуют.
Но судьи пребывают в блаженном неведении относительно того, что подлинный Маркс имеет отдаленное отношение и к историческому западному "марксизму", и в особенности к восточному "марксизму-ленинизму" – этим самоназваниям политических идеологий. Сам он говорил в сердцах: "Я знаю только одно, что я не марксист". А Ленин, уже в зрелые годы конспектируя "Логику" Гегеля, записал во внезапном озарении: "Никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!"
"Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности". В этой сакральной формуле "Манифеста" – и проклятие наше, и спасение. Слова Маркса были истолкованы не конструктивно – как определение предмета деятельности, исторического творчества, а деструктивно - как призыв вооруженной силой устранить помещиков и капиталистов. Категория "уничтожение" понята не по-европейски, – как снятие, преодоление, овладение, а по-азиатски, – как истребление, террор, "красногвардейская атака".
И вновь предостерегают вещие "Вехи":
"Работа над устроением человеческого счастья с этой точки зрения есть не творческое или созидательное, в собственном смысле, дело, а сводится к расчистке, устранению помех, т.е. к разрушению... Прогресс не требует собственно никакого творчества или положительного построения, а лишь ломки, разрушения противодействующих внешних преград... Разрушение признано не только одним из приемов творчества, а вообще отождествлено с творчеством или, вернее, целиком заняло его место. Здесь перед нами отголосок того руссоизма, который вселял в Робеспьера уверенность, что одним лишь беспощадным устранением врагов отечества можно установить царство разума." [37]
Уничтожение частной собственности для Маркса тождественно уничтожению труда, уничтожению пролетариата, производственных отношений, – и уже по одному этому видно, что уничтожение здесь не сталинское, а гегелевское: уничтожение-снятие (aufheben), т.е. овладение, преодоление, включение в состав нового развивающегося целого. Уничтожение частной собственности есть преодоление отчуждения. В этом весь Маркс и весь коммунизм. Именно это он называл "действительным коммунистическим действием", "положительным упразднением частной собственности", в отличие от "простого упразднения", которое олицетворяет человек с ружьем.
Уничтожение труда – горькая пилюля, которую наши марксисты при чтении "Немецкой идеологии" и "Святого семейства" вынуждены глотать множество раз. Во имя благопристойности и целомудрия теории в ее кафедрально-кастрированном варианте этот "грех молодости" классика, как и многие иные, тщательно замалчивается.
"Коммунистическая революция выступает против существующего до сих пор характера деятельности, устраняет труд".
"Труд есть та сила, которая стоит над индивидами; и пока эта сила существует, до тех пор должна существовать и частная собственность".
"Пролетарии... должны уничтожить условие своего собственного существования, которое является в то же время и условием существования всего предшествующего общества, т.е. должны уничтожить труд".
"Труд уже стал свободным во всех цивилизованных странах; дело теперь не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы этот свободный труд уничтожить".
...Во имя избавления от все более душераздирающих загадок и парадоксов остается только упрятать Маркса в спецхран. К счастью, его и так давно не читают.
Ключ к подлинному Марксу один – культура мышления. "Труд есть лишь выражение человеческой деятельности в рамках отчуждения". Труд по Марксу есть вполне определенное, ограниченное понятие, а вовсе не абстрактная надысторическая добродетель, которая превращает волосатого предка в лысеющего, благообразного современника. Труд означает такой конкретно-исторический вид деятельности людей, при котором они скованы и связаны между собой отчужденными, т.е. не зависящими от их воли производственными отношениями. Уничтожение труда не означает уничтожения всякой деятельности во имя основания царства бездельников, – напротив, это есть превращение деятельности в подлинно человеческую, поскольку выход из производственных отношений только и открывает простор для отношений между личностями. От подлинной человеческой деятельности труд отличается тем же, чем брак от любви – скованностью безличными производственными отношениями. Известная со времен Сократа совместная деятельность по постижению Истины, утверждению Блага, сотворению Прекрасного – это воистину "дьявольски серьезное дело, интенсивнейшее напряжение", но это не есть труд.
Если только мы принимаем негативную, разрушительную трактовку призыва "Манифеста", то обессмысливаем весь жизненный подвиг Маркса. Львиная доля этой жизни была отдана "Капиталу" - работе, которая неотступно тяготела над ним, как проклятие, которую притом, как выясняется из "Плана шести книг", удалось завершить менее чем на 1/24 часть, книге, которая никогда, нигде и никем, включая Энгельса, не была понята, и самое главное, – абсолютно не нужна вооруженным экспроприаторам экспроприаторов.
Но одновременно мы лишаем смысла и всю собственную жизнь, собственную историю с момента принятия этой западной формулы в ее восточном толковании. Вместо закономерного, осознанного движения сквозь историческое пространство, плотно заполненное слоями отчужденных общественных отношений, формами собственности, вместо сознательного творчества, наследующего всю материальную и духовную культуру человечества, – будущее предстает как расширение в пустоту дурной бесконечности, волюнтаристское строительство на якобы расчищенном месте чего-то образцового, невиданного и неслыханного.
Вместо обещанного царства свободы мы попадаем в царство произвола. Но если "человек хозяин всему и решает все", если нет закона, нет истории, нет Бога - это не свобода, а арзамасский ужас. Через пролом в оболочке культуры веет запредельным эсхатологическим холодком - и младенчески архаическое сознание общества бросается под защиту Великого Вождя и Учителя, творца Положений и Выводов, суррогатных абсолютов и истин в последней инстанции.
Коммунизм "Манифеста" не имеет к этому никакого отношения. Уничтожение частной собственности, ее положительное упразднение в обратном порядке проходит, по Марксу, через те же этапы, что и само развитие отношений собственности, и начинается с исторически последнего, высшего их типа. Это означает, во-первых, что коммунизм по своему содержанию равновелик не капитализму, а всей предшествующей истории, которую Маркс не случайно в своей классической работе назвал "предысторией". Коммунизм – не утопически-идеальное состояние общества, а движение вглубь Истории, снимающее отношения собственности, эпоха, которая включает целый ряд формаций, объединяемых новым типом развития, новым предметом и смыслом человеческой деятельности. И это означает, во-вторых, что при своем начале такое движение имеет непосредственным предметом капитал: первая коммунистическая формация, которую Маркс называет "грубым коммунизмом", должна решать задачу обобществления капитала, т.е. овладения бескризисным расширенным воспроизводством стоимости в масштабах общества.
Выходит, автор "Капитала" не был ни одержимым, ни излишне любознательным, отдавая свою жизнь Книге. Первый же шаг в подлинном преодолении частной собственности немыслим без детального знания предмета этой книги. Тот факт, что она по сей день не понадобилась в нашей сугубо практической деятельности, говорит нечто важное не о ней, а о нас: мы попросту еще и не приступали к уничтожению частной собственности. Мы пребываем во мраке неведения относительно того, что именно и каким образом обязаны "уничтожать". И самое прискорбное - в отличие от Сократа мы и не подозреваем, что кое-чего не знаем.
Частная собственность по определению есть собственность, находящаяся в каком-либо выделенном, особом отношении к некоторой части общества. Это азбука теории Маркса. Поэтому любая государственная собственность, независимо от идеологических притязаний государства на некую мифическую "общенародность", есть одна из разновидностей частной; и в этом качестве она подлежит уничтожению в свой черед в одном ряду с капиталом. Больше того, нетрудно понять, что и сама героиня политэкономических заклинаний - общенародная собственность, упади она с неба, оказалась бы опять-таки частной, если только народ не отождествлять со всем без изъятия населением земного шара.
Но коль скоро, вроде бы, выясняется, что делать, не пора ли задать второй русский вопрос: кто виноват в том, что мы до сих пор этого не делаем?
...Но так уж устроена конкретная истина, что на пути к ней нужно сперва постичь истину абстрактную: какой именно исторический субъект призван взяться за уничтожение отчуждения? Идея, как учат классики, неизменно посрамляла себя, когда пыталась самореализоваться, не оседлав с этой целью подходящий материальный интерес. Кто же, какие классы или слои общества наиболее кровно заинтересованы в скорейшем уничтожении частной собственности?
Канонический ответ напрашивается, - но он неверен. Как ни странно, таких классов два. "Самовозрастание капитала – создание прибавочной стоимости – есть... совершенно убогое и абстрактное содержание, которое принуждает капиталиста, на одной стороне, выступать в рабских условиях капиталистического отношения совершенно так же, как рабочего, хотя и, с другой стороны, - на противоположном полюсе" (Маркс). Правда, позитивный смысл избавления от этого рабства каждой из сторон видится совершенно по-разному. Рабочие стремятся добиться справедливости в распределении произведенной стоимости, тогда как капиталисты – свободы от тягостного гнета рыночной стихии и слепого рока кризисов.
Маркс считал это раздвоение субъекта чисто теоретическим феноменом, лишь в пролетариате видя силу, которая способна материализовать идею преодоления отчуждения. Буржуазии, справедливо полагал он, есть, что терять кроме своих цепей, а главное, она фатально расколота беспрестанной борьбой каждого отдельного капиталиста против всех. Он ясно видел эту центробежную силу, отталкивающую частные капиталы друг от друга, и не находил возможной противодействующей силы сжатия, которая спаяла бы их как протоны в атомном ядре. А посему – пролетарии всех стран, соединяйтесь! Буржуазия соединиться не в состоянии.
Это было теоретической, абстрактной истиной – в предположении, что пролетариат всех развитых стран одержит победу одновременно. В реальности же он победил первоначально в одной стране. И вот тогда сочетание постоянной внешней угрозы в лице коммунистического интернационала с нарастающим давлением рабочего движения изнутри породило - в условиях величайшего экономического кризиса 1929-33 г.г. – ту могучую силу сжатия, которая вынудила финансовую элиту сделать первые шаги к объединению. Возник "зеркальный", элитарный субъект преодоления отчуждения.
Ирония истории в том, что сегодня мы вынуждены всерьез заняться воссозданием и дальнейшим развитием самой что ни на есть частной собственности под флагом ее уничтожения, а противоположная система, объявившая частную собственность священной и неприкосновенной, на деле со времен Рузвельта ее последовательно уничтожает. Конечно, красногвардейцы не врываются в небоскребы на 5-й авеню. Но происходит нечто по существу более драматичное: финансовая элита руками государства медленно, но верно монополизирует и централизует – слой за слоем – высшие формы экономической деятельности. Правда, здесь сделаны только начальные шаги. Капитал – это не вещь, а отношение, самовоспроизводящаяся стоимость. Частичное ограничение возможностей вкладывать и использовать капитал равно его частичному уничтожению: свеча остается в руках собственника, но пламя ему уже не принадлежит. Это есть самая настоящая, по Марксу, экспроприация капиталистов. Только субъект такой экспроприации иной: вместо диктатуры пролетариата - власть финансовой элиты. Непопулярный ныне тезис о неизбежной гибели капитализма, который продолжает числиться среди догматов марксистского вероучения, давно пора снять, и вовсе не потому, что Маркс оказался неправ, напротив, - потому, что капитализм давно уже погиб. Причем российская революция имеет к этому самое прямое, хотя и непредвиденное отношение.
Государственно-монополистический капитализм времен первой мировой войны отличается от современного западного элитаризма принципиально: как временное, силовое упразднение экономических отношений – от поэтапного их уничтожения-снятия. ГМК – неустойчивое, переходное состояние, которое разрешается двояко: либо по миновании военной необходимости вновь выпускается на свободу нормальный капитал, либо возникает госмонополистический социализм в результате перехода власти от диктатуры олигархии к диктатуре пролетариата. Элитаризм же – шаг не просто в новый способ производства, а в новый, надформационный тип развития.
...Завершается человеческая предыстория, и мир вступает в новую эпоху, эпоху преодоления отчуждения, уничтожения частной собственности; но это историческое движение будет совершаться в двух взаимосвязанных формах – под флагом справедливости и под флагом свободы, в двух противостоящих друг другу и одновременно нуждающихся друг в друге системах - коммунизма и элитаризма. Коллизия российской истории, вскрытая "Вехами", не разрешается, но приобретает одновременно общемировой характер.
Неумолимая логика прогрессирующего распада страны требует от нас отчетливого самосознания, безукоризненной логики мысли и действия. Как же мало времени осталось, и как мало надежд на проявление этих качеств дают бесконечно тянувшиеся десятилетия великого безмыслия и вселенской расхлябанности! Но или додумывать до конца – или испить эту чашу до дна.
Возвращение к Марксу от доморощенного "марксизма", возвращение к подлинному смыслу "Манифеста" выбивает утрамбованную почву из-под ног догматического Голиафа. Выясняется: уничтожение частной собственности в новую эпоху не разделяет нас с противоположной системой, а напротив, объединяет с ней. Подлинное раздвоение проходит по линии водораздела между равенством и свободой. Коммунизм есть овладение отношениями собственности плюс социальная справедливость.
Выясняется: мы давно живем без идеала. Пора осознать и это. Призрак коммунизма бродил по стране в годы первых пятилеток, бледнея на глазах, пока не испарился окончательно в 60-е годы. Но для Маркса коммунизм никогда не был, да и не мог быть социальным идеалом. Это переходная, промежуточная эпоха, первое отрицание бесчеловечной предыстории.
"Коммунизм есть необходимая форма... ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма человеческого общества.
...Мы даже коммунизм называем... еще не истинным, начинающим с самого себя положением, а только таким, которое начинает с частной собственности.
...Коммунизм – гуманизм, опосредованный с самим собой путем снятия частной собственности. Только путем снятия этого опосредования, - являющегося, однако, необходимой предпосылкой, – возникает положительно начинающий с самого себя, положительный гуманизм". [38]
Так однажды стучится в дверь неузнанная тысячекратно правда. Тогда мы всматриваемся в чужие лица подлинных родителей. Отверзаются рвы под Куропатами. Из полос тьмы на знакомых фотографиях выступают забытые фигуры. Пепел складывается в рукописи.
Что может означать для изверившейся страны это замещение коммунизма гуманизмом? Замену одного полустертого штампа другим? Что значило само это слово полтора столетия назад для молодого берлинского доктора философии?
В публицистической статье 1842 года двадцатичетырехлетний младогегельянец Карл Маркс противопоставил расколу отчуждения, "духовному животному царству" - объединение вокруг святого Гумануса. Тому, кто отважится на поиски родословной этого святого, дано будет прикоснуться к тайнам...