– Извините, господин капитан, но подыхать будем вместе. Вы на передовой, а я у стола за вашими спинами. Ничего не поделаешь, я упрямый. Раз уж тринадцатая команда, то до конца.
– Дурак, – протянул Кокрелл, с крошечной долей уважения в голосе. – Но как скажешь…
Сбитый плотно строй повернул налево и загремел ботинками по асфальту. Новый день, все ближе к малопонятной для меня будущей войне. И снова, с рассвета до заката: делай РАЗ!..
Сиротинушки
Аттестацию я прошел. Правда, со скандалом. Меня полчаса передвигали по цепочке исполнителей, пока какой‑то из клерков не попытался задать мне первый попавшийся вопрос из методички «Оказание первой помощи в бою». Мой ответ про лечение колотых ран его не удовлетворил, и мне в грубой форме было высказано про «это вам не гражданка, это армия, тут учиться надо»… Тогда я просто достал скальпель, сделал красивый разрез на левой руке моего несостоявшегося учителя, после чего остановил кровь, наложил швы и прочел краткую лекцию прибежавшим на вопли штабным о современных методах лечения, и как именно нужно иммобилизировать идиотов, попавших в руки хирурга. После чего меня препроводили в кабинет полковника, где я подписал бумажку «инструктаж пройден» и отправился в казарму, сжимая в руке бурые погоны с крошечными звездочками.
Как перепрыгнувшего со ступеньки «бесправное наглое мясо» до уровня «офицер безобидный, но с придурью», я получил право перебраться в другой угол нашего камуфлированного барака, где и обустроился с возможными удобствами: все те же шкафчик, тумбочка и ящик с сухпаем, но зато без громыхавшей рядом с головой входной дверью.
Поздно вечером закончив инвентаризацию личных аптечек, я выбрался из каптерки в крайне задумчивом состоянии. Достав пару банок сгущенки, подошел к раскладному столу, на котором костяк роты обустраивался на чаепитие, и поставил свою долю рядом с уже открытой тушенкой.
– Слышь, медицина, тебя вроде как не приглашали, – Тибур сдвинул ножом мое угощение в сторону.
– Не напрашиваюсь. Но Самсону нужно сладкое, пока воспаление вокруг сервопривода не залечит.
Не обращая больше внимания на брюзжание любителя холодного оружия, я сунулся к ротному, открыв одну из походных аптечек:
– Господин капитан, почему у ребят нет нужных препаратов?
Седой командир поворошил пальцем наборы таблеток и вопросительно уставился на меня:
– Чем тебя не устраивает это?
– Тем, что половина в коробке просрочена, еще половина лишь грубый аналог нужного. Где обезболивающие? Где стимуляторы и комплексные наборы? Где кровезаменители? Про сывороточные ампулы я вообще молчу, а ведь нам выходить в джунгли. Где это?
– Лейтенант…
– Младший лейтенант, – автоматически поправил я ротного, но ему было лень со мной пререкаться.
– Хоть генерал… Ты что, действительно не понимаешь?
– Нет. Это бригада войск специального оснащения. Мы должны оснащаться самым лучшим в первую очередь.
Надо мной засмеялись все, кто собрался вокруг стола. Чуть позже, когда остальная часть солдат расспросила, чем вызвано веселье, хохотала уже вся казарма.
– Мы – сводная бригада, медик! Сводная! А это означает, что сюда пихают всех, кого боятся поставить в обычные кадровые части!.. Уморил… Как можно раздавать наркоту и стимуляторы солдатам, из которых большая часть пошла в армию под угрозой тюрьмы за торговлю «дурью»? Ты что, спятил? Кто даст Тибуру сыворотку за пятьсот монет, когда он до призыва бомбил магазины и состоял в банде? Он же толкнет ее в первую самоволку!
– Я дам. – Мой ответ оборвал смех. – И сыворотку, и обезболивающее и все остальное. Потому что когда его цапнет болотная гадюка, он успеет вколоть набор номер четыре и останется в живых до моего прихода с системой переливания. А если Самсон поймает пулю из кустов, то друг нашего бывшего пандиллеро[5]получит нужную медпомощь, и ляжет ко мне на стол всего лишь раненным, а не мертвым.
Кокрелл медленно поднялся, приблизился ко мне вплотную и тихо отчеканил, с ненавистью разглядывая мою переносицу:
– А не будет препаратов, медицина, извини. И твое доверие никого на складах не интересует. Потому как все спущенное сверху на бригаду урезается еще на подходе. И там, где кадровые части получают все и без ограничений, мы пользуемся объедками. И идем умирать первыми, как расходный материал… Поэтому забудь про свои чистые больнички и сестричек в перевязочной. Работать будешь тем, что достанется, и прямо посреди болота, на одной кочке с радистом… И не говори мне, что у нас должно быть. Я это лучше тебя знаю. Наизусть выучил, когда ребят хоронил и год, и два, и три тому назад… Усек?… Мы – как никому не нужные сироты, избавиться трудно, но и содержать накладно… Вот такие сиротинушки…
Я аккуратно оттер со щеки брызги слюны и так же тихо ответил:
– Когда в Маджесто кончилась кровь, я пошел в ближайший стрип‑клуб. Зашел к хозяину и сказал, что его парни умрут у меня в операционной после очередного передела территории. И я не смогу помочь. И муниципалитет не сможет помочь, потому что Маджесто называли клоакой, и финансирование резали безбожно каждый месяц… Но я поговорил, и на утро в больницу завезли все, что нужно…
– Я похож на хозяина стриптизерш? – деланно удивился седой мужчина, с иронией разглядывая идиота‑доктора, к своим годам не осознавшего элементарные правила выживания в нашем веселом мире.
– Не знаю, – получил он ответную усмешку, – может, кто в стрингах и бегает по утрам, я в штаны не заглядывал… Самсон, подай банку паштета, что ты прикрыл газетой.
Я ткнул пальцем в жестянку, которую мне неохотно протянул гигант‑негр:
– В рационе этого нет. Значит, вы где‑то проколупали дыру на склад, куда и ходите уже третью ночь подряд… Мне плевать на то, как плотно будет набито ваше брюхо, но я хочу знать – нет ли на складе боксов с медицинской маркировкой? И кто потом получит этот груз?
Недовольный Тибур отобрал жестянку и попытался увести разговор в сторону:
– Какой склад, какие грузы? Мы что, похожи на идиотов, ходить под трибуналом за кражу бригадного имущества? Это мне мама прислала, на праздники.
– И тот ящик, что сейчас завален одеялами в углу каптерки? Богатая у тебя мама, пандиллеро.
– Угомонись, медицина. Списано это все. И никому дела нет из командиров, потому что по бумагам уже вне бригады, и поедет на ближайший рынок. Деньги потом штабные поделят.
– Но паштет свежий! – удивился я.
– Разумеется, кто же просроченным торговать будет! За такое можно не деньги, а пулю от посредника получить.
Посмотрев на гиганта Самсона, вскрывшего банку, я подвел итог разговору:
– Значит, нужные боксы вы все же видели. Списанные с баланса и приготовленные к отправке. И в войска они не попадут, а будут распроданы из‑под полы… А раз так, то ночью сегодня идем вместе, я проверю их содержимое и покажу, что брать. Чтобы на следующей неделе бойцы моей роты пошли в джунгли укомплектованные, как положено, а не с голой задницей.
– Ты спятил, парень? – капитан взял кусок хлеба с намазанным злополучным паштетом и помахал рукой в сторону штаба: – Нас здесь собрали, чтобы штрафбат разгрузить. Последний месяц любых нарушителей дисциплины собирают в части для отправки на юг. Потому что официально на «усиление войск в зоне временного конфликта» не имеют право отсылать военных заключенных. Зато можно послать сводную бригаду спецназа. И сводную бригаду легкой пехоты. И еще кучу других сводных бригад, в которых служат желтые, черные, бурые и прочие уроды, не заполучившие счастье родиться в правильной семье… Но это мы. А тебе‑то зачем? Поймают, попрут из профессии. Получишь волчий билет, и простым рядовым в патрулирование, до первой мины…
Подобрав со стола злосчастную аптечку, я покачал ей перед носом командира и ответил, стараясь не сорваться на матерно‑агрессивное:
– Не противопоставляй меня парням, ротный. Да, я слабее каждого из вас, и любой из этих бритых волков легко проткнет меня пальцем. Но я отличаюсь от любого в казарме только страховкой, выплаченной семье за погибшего в забое отца. И как вы, я так же рос в «экономически убыточной зоне». И как вы, перебивался с сухарей на воду… Но я упрямый, ротный, я очень упрямый. И когда смог поступить в университет, то пер к своей цели, не считаясь с насмешками и голодными обмороками. И работал там, где сейчас растут их браться и сестры. И лечил их травмы и огнестрел… Я очень упрямый. Поэтому в бой эти парни пойдут со всей необходимой «дурью», и я не буду их хоронить из‑за очередной проворовавшейся крысы в погонах… Не хочешь – пойду один. Но нужную дыру в заборе вы мне все равно покажете.
– Дурак, – поставил окончательный диагноз седовласый капитан, протягивая мне бутерброд. – Садись чай пить, медицина… А то с голодных воспоминаний тебе еще что примерещится…
Рано утром вместо зарядки я сидел в каптерке, не выспавшийся, но довольный, и заканчивал упаковку последней личной аптечки. Единственная проблема, которая беспокоила меня тем утром – на кого навьючить два рюкзака с запасными вакцинами и препаратами?
* * *
Неделя перед передислокацией осталась у меня в памяти как один изжеванный дерганый клубок: пустопорожняя беготня, куча каких‑то феерически бездумных бумажек и сорванные голоса штабистов, метавшихся между директивами из центра и глухим ворчанием недоукомплектованной бригады. Еще вспоминаются два слова, которые одинокими горошинами болтались у меня в голове: «клоун» и «сиротинушки».
Клоуном вашего покорного слугу назначил один из накрахмаленных писарей. Хлесткое слово мигом прилипло, и до вылета никто из остающихся на базе меня по другому и не называл:
– Где этот клоун?
– Кто?
– Да медик из четвертой роты! Ему предлагали перевод в госпиталь, а он в джунгли рвется, за медалями!
– А! Точно! Знаем такого. Он еще винтовку потерял на днях.
Насчет ружья действительно, я тогда знатно прокололся. Вернулся с марш‑броска в казарму, дополз до шкафчика и застыл истуканом, с трудом пытаясь вспомнить: где же эта проклятая железка. Из ступора меня вывел ротный, который орал потом что‑то про идиотов, способных утопиться в сортире назло ему… К счастью, я смог договориться с патрульными за небольшую мзду, и они со мной полночи утюжили соседний лес на флаере, пока маломощный сканер не засек зацепившийся за куст кусок железа. Но сослуживцы следующие сутки со мной демонстративно не разговаривали.
А про сиротинушек я вспоминал уже сам, глядя на спешные сборы и бесконечные отказы вышестоящих инстанций. Продовольствие? Только галеты и просроченные сублиматы. Бронежилеты и ночные визоры? Закончились еще вчера, получайте ваши латаные разгрузки и докупайте батареи к рациям за свой счет. Боеприпасы к тяжелым пулеметам? Уже отданы первой и второй гвардейским бригадам, вы обойдетесь легким вооружением. И так – во всем… Похоже, прошедший через несколько локальных войн Кокрелл был прав: набранных где попало солдат старший командный состав боялся и ненавидел больше, чем потенциального противника. И не собирался жалеть при заброске на охваченную волнениями территорию. Что жалеть человеческий мусор…
За двое суток до погрузки сорвался Самсон. Громила превратил в мятую гармошку свой шкафчик, матерясь на всю казарму:
– Ненавижу,…я! Ненавижу! Это построение перед вылетом! Соберутся все толстожопые с…и и будут с трибуны скалиться! Пустят две роты из гвардейцев, в новом камуфляже, а мы за ними как обоср…ые пойдем! Ни одежды нормальной, ни снаряги, ни уважения! Надоело,…я! Ненавижу их всех! Даже подохнуть нормально не дадут, все через ж…у!
На безразмерном гиганте повисла половина роты, пытаясь удержать его от прогулки в штаб. Завалив здоровяка, как медведя‑переростка, бойцы привязали скрученными простынями друга к решетке кровати, спеленав негра как распятую мумию. Протолкавшись сквозь толпу, я сунул Самсону в рот деревяшку:
– Выступил? Тогда терпи. Мне придется посмотреть твою спину… Чего вы шикаете на меня? У парня правая рука работает через раз, безымянный и мизинец двигаются бесконтрольно. Можете плеваться в мою сторону сколько угодно, но я отвечаю за ваше здоровье, и хочу видеть эту рожу за столом, а не хоронить вне очереди… Воды лучше наберите…
В полной тишине я аккуратно зацепил диагноста к шунтам на спине и начал разбираться с настройками имплантов. Через несколько минут отключил сервоприводы правой конечности и погнал диагностику. Затылком ощущая жаркое дыхание вездесущего Тибура, я спросил сгрудившихся вокруг спецназовцев:
– Какого черта вы ставите такое барахло? Модель «Униформ‑адаптив», снят с производства уже три года как. А оперировали Самсона не позднее полугода, судя по шрамам. Зачем заранее себя калечить?
– Потому что это шанс вернуться домой, умник, – проворчал капитан, неслышной тенью материализовавшийся рядом с кроватью. – Ты знаешь, сколько процентов погибнет в первые два месяца, пока не вернут на переформирование? До восьмидесяти… Без нормального снаряжения, без должной поддержки техникой и оружием, без разведки и последних данных космозондирования. Вот ребята и страхуются, как могут. Шьют любую технику, которая даст шанс на выживание. Потому что чем ты сильнее, быстрее и энерговооруженнее, тем больше у тебя вероятность вернуться назад.
– С этим старьем?
– Нормальный имплант‑трансформер стоит до пяти тысяч. Этот «Уни» обошелся в десять раз дешевле. Хоть какая‑то замена боевым экзоскелетам, которые дают лишь гвардейцам.
– И много вас с раритетами? – кисло усмехнулся я, заканчивая серию уколов в неподвижную руку. Потом поднял глаза и согнал неуместную улыбку.
Вокруг стояли мужчины, с фатализмом принявшие свою будущую судьбу. Скоро каждый пятый из них будет хоронить товарищей, с оплавленным железом в развороченных телах. И лишь потом остатки роты, бригады и или даже сводной дивизии вернут на базу для пополнения. Посчитав, что первоначальная задача выполнена, и на зачищенную территорию можно вводить регулярные войска.
Аккуратно убрав пустые ампулы в пакет, я отключил диагност и похлопал по плечу чернокожего великана:
– Онемение к вечеру пройдет, управляемость пальцев я тебе восстановил. Неделю вечерами надо будет прокалывать эту жгучую гадость, чтобы снять воспаление. Придешь в норму, максимум через год – снова под нож, убирать выработавшую ресурс биомеханику. Если у меня будет к тому времени практика, обращайся, приму без очереди.
Освобожденный громила покрутил деревяшку и спрятал ее в карман:
– Спасибо, док, даже не больно.
Я взгромоздил на пустой стол один из баулов с запасами и кисло усмехнулся:
– Спасение рук сиротинушек – их личное дело… Кого еще «подкрутить», пока нас не погнали на поверку?… Не стоит заставлять капитана учить новые фамилии каждые два месяца. Да и я не люблю привыкать к новым лицам…
* * *
Уже ближе к вечеру я закончил возиться с неожиданными пациентами и озвучил ротному свербевшую затылок мысль:
– На сегодня усиленный патруль в пригородах сформирован? Нет? То есть как обычно, выдернут на плацу проштрафившуюся роту и сунут в ночь… Подай заявку, капитан. Есть идея, как набрать по мелочи перед вылетом.
Седовласый спецназовец присел рядом и возразил:
– С какой стати? Я лучше дам парням лишние сутки отдыха. Вторая рота сегодня облажалась на полосе препятствий, пусть горбатятся без сна.
– Потому что вчера это бы не сработало. И не сработает завтра. А сегодня можно проскочить… Мы в усилении, в пригородах. Частный звонок в любой полицейский участок в нашей зоне ответственности и сообщение об угрозе волнений в «цветных» районах.
– Смысл? – Кокрелл никак не мог сообразить, куда я клоню.
– Продуктами и медициной мы запаслись, спасибо расхлябанности часовых на складах «под списание». Но много ли мы навоюем с нашим железом? А любой клуб у латино или ганга‑братьев даст нам кучу оружия. Не знаю насчет пулеметов, но что‑то наверняка должно быть. И дополнительные средства связи. И всякие полезные для вас штучки… Ну, не веришь мне, давай парней спросим, у кого знакомые в этих районах. Должны же они знать, ротный! Про нужные подвалы, про возможную добычу… Ты же в этом понимаешь куда больше меня, «пиджака» в халате… К утру распихаем добытое и вечером с баулами на вылет. Никто нас даже проверить толком не успеет…
Несколько человек, слушавших нашу перепалку, в унисон пропели:
– «Бакарелла»! Танцы, бабы и перевалочный склад братвы из «Конгеладо»…
Так неожиданно полковник получил целую роту добровольцев на ночное патрулирование.
04. Джамп‑джамп, макаки
Я смотрел на сотню стволов, направленных мне в лицо, и пытался сглотнуть. Все же неприятно ощущать, что судьба‑злодейка взвешивает твои шансы увидеть рассвет и нахально сбрасывает гирьки с весов с пометкой «Макс Убер». Похоже, моя идея по тихому вскрыть склады одного из криминальных кланов умерла, не успев толком появиться на свет.
– Эй, это что за дело?! Вас не звали, уроды, валите! – истерически заверещал из разномастный толпы писклявый голос. Вокруг меня защелкали предохранители автоматов, и градус ненависти в залитом неоновыми огнями зале резко повысился.
Я медленно поднял руки и сделал осторожный шаг вперед. Потом другой.
– С «рыбных» кварталов кто‑нибудь есть?! А с восемьдесят пятой трассы? Или с латино‑баскаты? Неужели никто меня не знает?
Недоброжелательно молчащая толпа продолжала буравить меня сердитыми взглядами, пока сбоку не показался молодой парень в распахнутой жилетке. Его обнаженную грудь украшали многочисленные наколки, с распятой Девой Марией в центре композиции.
– Так это «лепила» с больницы! Ромеро, ты что, не помнишь? Он тебя штопал тогда, после Пасхи! Ну?!
Я лихорадочно порылся в памяти: Пасха, ранение, кто‑то из чужого для меня района… Поножовщина? Нет, не было… Тогда свои отличились. Может, разборки за территорию?… Вряд ли, это было чуть раньше… Бытовуха, бытовуха, свадьба и стрельба по пьяному делу… Вот! Вспомнил! Неудачный налет на банк и три боевика, получившие очередь в спину! Я закивал:
– Да, Ромеро! Вы еще потом телевизор в палату привезли, в подарок… Я помню вас. – Народ зашевелился. Мне удалось чуть‑чуть отодвинуть начало стрельбы и я зашипел солдатам, сгрудившимся рядом с выбитой дверью: – Уберите оружие! Ну! Мы пришли договариваться, а не подохнуть за сутки до вылета!..
Медленно‑медленно стволы автоматов и дробовиков пошли в низ. Еще была вероятность сцепиться в кровавой свалке, но я уже говорил, говорил и говорил, пытаясь достучаться до чужих сердец:
– Парни, вы простите за замочек, что так неудачно открыли. Думали, к друзьям идем, а пускать не хотели… А ведь мы соседи, из сводной бригады. Вон, рядом с ипподромом стоим. Жаль, что в отгулы не отпускали, а то бы давно попили пивка все вместе…
Кто‑то уже увидел знакомых, справа даже успели помахать рукой. Дело пошло на лад.
– Вы же меня знаете, я не одному из вас дырки «штопал» и сыновьям разбитые колени зеленкой мазал. Переехал потом, но недавно сюда же и вернулся… Мы на огонек заглянули перед отлетом попрощаться. Думали, последнее «прости» сказать… Ну и поменять чего, из ненужного вам. Так, по мелочи…
Народ засмеялся. Похоже, амплуа клоуна теперь навечно останется со мной. Шизанутый доктор на арене… Лишь бы не стреляли…
– Вы посмотрите на нас! Мы, гордость армии, гордось смешанных кварталов! Мы врагов голыми руками порвем, как доберемся! Голыми руками, честное слово!.. Потому что крутые пушки и броники отдали «диетическому мясу» из гвардии. А мы так, с остатками со складов… Ну, или что по дороге прихватим… Пока хозяева в клубе тусуются… Возьмем попользоваться, чтобы оборванцами совсем не выглядеть. А потом вернем, кто домой доберется…
Смех потихоньку стих. Я чуть напрягся, но навалившаяся тишина была не враждебной. Похоже, что вооруженные до зубов хозяева клуба посмотрели на незванных гостей совсем по другому, заново оценив латанные разгрузки, пошарпанные каски и видавшие виды штурмовые винтовки.
Из толпы выбрался тот самый Ромеро: красавец мужчина с иссиня черными волосами, забранными в роскошный хвост. Глядя, как он медленно идет мне на встречу, я окончательно вспомнил его залитую кровью спину и долгий месяц череды мироопераций, поставивших гангстера на ноги.
– Не кишись, респетадо.[6]У меня племянник в легкой пехоте, неделю как забрали… И у свояка двое мальчишек к вам призвали… Говоришь, и в армии нас делят на «правильных» и «мусор»?
Я лишь криво усмехнулся и одернул мятый комбинезон, висевший на мне все время, как мятая тряпка на вешалке‑переростке. Зашумевшая толпа накатила на меня волной выкриков:
– И у меня брата забрили! И у нас… Да что резину тянуть, правильный это доктор! Я его тоже знаю! И копам он никого не сдал!
Бысто оценив смену настроения, вперед высунулся наш латино‑спортсмен, успевший спрятать уставной берет и щеголявший отросшей бородкой на подвижном остроносом лице:
– Куда парней свояка определили, в какую роту? Не знаешь? Ну, так фамилии скажи, я найду, слово даю! И мы поделимся с парнями, без дураков. Мы там все одинаковые, братишка, все из пригородов. Все сиротинушки…
Уже ранним утром, когда мы навьюченные оружием и разнообразной хитрой техникой возвращались в бригаду, молчавший до этого ротный пихнул меня в бок и тихо спросил:
– Что, так ни одного и не сдал полиции?
Я лишь вздрогнул и быстро начертил знак оберега:
– Типун тебе на язык, капитан. Я, может, в военных вопросах и профан, но по жизни не идиот. Кто же одного соседа другому в кутузку сдаст? Да и для чего, отчетность полиции портить?… Нет, этим только богатые балуются, им есть что терять. А я, как ты знаешь, сиротинушка, в чужом красивом костюмчике. Дали поносить с полгода, и хватит.
И приткнувшись головой к подпрыгивающему борту грузовика, я попытался задремать. Впереди накатывала неизвестность, которую мы ждали с равнодушным фатализмом. Сегодня вечером заброс. Прощай, база Грандлэг. Здравствуй, пропеченный солнцем юг… Здравствуй новый дом, плюющийся свинцом…
* * *
После спешного обеда нас собрали кучей на плацу, и какой‑то толстый чин с облитым золотом погонами долго надрывался в микрофон про долг, честь и спасение Отечества. Старые колонки дребежжали и хрипло крякали в прожаренный воздух что‑то сумбурное, изредка выплевывая куски фраз:
– … нападение… наша обяза… как один… солдаты… ть!..
Я покосился на дремлющего рядом Самсона, за широкой спиной которого спал целая колонна бойцов, и тихо спросил:
– А куда хоть нас забрасывают? И зачем?
Чернокожий гигант переступил с ноги на ногу и лениво ответил:
– На политинформации ходить надо, медицина. Там бы послушал про демократию, оппортунистов и вредителей народа.
Разморенному на жаре спецназовцу было лень рассказывать прописные истины, но я действительно озадачился: в суматохе сборов, вживания в новый коллектив и чехарды бесконечной беготни, мне никто не объяснил: а ради чего нас забрасывают за тысячи километров от дома, увешав оружием с ног до головы. Поэтому я безуспешно попытался расслушать хоть что‑нибудь в бесконечной череде безголосого динамика и снова повернулся к силачу:
– Сам, мне некогда было отцов‑командиров слушать. Ты мне в двух словах скажи, раз умный, ради чего воюем?
Сзади хихикнули и тихим шепотом продекламировали:
– Мы летим защищать безопасность государства, пресекать сепаратистские поползновения и обеспечивать неделимость Отечества!.. Медицина, ты супер! Мы‑то думали, что ты лишь прикидываешься, под идиота косишь, а…
– В нарядах сгною! – прохрипел в унисон трибуне ротный. – Вы у меня глобальные проблемы до печенок прочувствуете!
Толстяк на трибуне укатился куда‑то в тень, и вперед шагнул краткий до безобразия командир батальона:
– Слушай мою команду! По‑ротно, напра…ву! Шаго‑о‑ом… МАРШ!
Брякая навьюченным барахлом, мы потянулись вдоль опустевших казарм, в сторону аэродрома. Там уже глухо завывали двигателями транспорты, готовясь сожрать очередную порцию одноклеточных организмов, нацеленных на главную задачу ближайшего месяца: выжить!
Выдернув меня на край колонны, капитан Кокрелл пошел рядом, вкладывая мутрость мира в мою пустую голову:
– Младший лейтенант, дураками рождаются, но нельзя дураком оставаться до пенсии. Это привелегия лишь генералов. Нам с тобой придется башкой думать, а не только лбом пули отбивать… Я понимаю, что ты новости не смотрел, все с медсестричками амуры крутил, но перед другими ротами уже стыдно… Ведь просто все, как два пальца… На юге нашли полезные ископаемые. Наши власти дерут с добывающих корпораций нехилый налог. Вот ребята и решили замутить «независимые территории». Новые власти, новые жирные куски, новые участки на разработку. А идиотам в городах пообещали, что поделятся и устроят счаствливую жизнь.
– И что теперь?
– Теперь на Либертаде провели референдум по отделению, народ машет флагами и орет про новую констутицию. Посланные полицейские силы разогнали встречным огнем из пулеметов, от регулярных частей резерва революционеры удрали в джунгли и жгут все, что под руку попадется. И теперь мы, доблестная защита и опора порядка, пойдем частым гребнем чесать болота.
– А чего местных не заставить порядок навести? Там ведь наверняка войска есть?
– Потому что набирали парней, как и нас, с местных кварталов. Из Независимых Эмиратов, с рудного пояса и черти откуда. Кто же будет против родственников автомат направлять? А мы – вломим, без разговоров.
– Но ведь это война между финансистами и корпорациями, мы‑то при чем? – удивился я, с трудом не сбиваясь с ноги.
– Потому что мы – латино, бра! – захохотал Самсон, с интересом слушавший разговор. – И для нас паршивым унидос[7]накостылять – отличный способ прославиться!
– Да какая разница! – возмутился я, придерживая тяжелый мешок. – И там, и там – обычные парни, что живут от зарплаты до зарплаты. И подыхать им придется за дядю, который даже их в глаза и не видел не разу. Зачем?
– Потому что за это нам платят деньги, младший лейтенант. И потому что пока мы грыземся между собой, «диетическое мясо» может спокойно править миром… Вот такая тебе политинформация. Только сдуру не ляпни кому повыше, этими же словами. Им лучше про демократические ценности и прочий муссор расскажи… Ро‑о‑ота, стой! Раз‑два…
Мы выстроились длинной кишкой рядом с открытой аппарелью безразмерного грузовоза. Пропахший выхлопами сгоревшей солярки, шеститурбинный монстр с легкостью заглатывал три роты солдат и восемь легких бронемашин с грудой дополнительного оборудования. И таких куцекрыклых транспортных атмосферных кораблей было натыкано по полю без счета. И в каждый волокли, тащили и грузили ящики с боеприпасами, упакованные палатки, буро‑рыжую амуницию и сухпай.
Пока наше командование ругалось с техниками об очередности погрузки, нас посадили на горячие бетонные плиты, и я начал размышлять вслух, чем без меры разозлил Тибура. Практичный боец уже вскрыл добытую где‑то банку и на пару с Самсоном жевал жесткое мясо.
– И все же, если люди понимают, что их используют как дешевых проституток, зачем устраивать цирк с выборами? Зачем поднимать бучу, если следом прибудут войска и устроят «зачистку»? И зачем идти в армию, если ее используют для карательных операций?
– Слушай, умник! Дай хоть пожрать нормально! Что тебе еще не понятно?! Прожил рядом с нами несколько лет, а дальше своего носа так ничего не увидел, болван… Думаешь, от счастливой жизни в армию идут? Черта с два! Ради заработка, ради возможности брюхо набить три раза в день. И даже если я сдохну, моя семья протянет лишние пару лет на выданную пенсию. Вот ради этого я буду рвать глотки кому угодно, хоть унидос, хоть обкурившимся хиппи из золотых районов!
Для любителя острых предметов я все еще оставался чужаком. Что поделать, если он делил мир на тех, с кем уже успел повоевать, и кто не бросил под огнем противника, и прочих уродов, ради которых приходится рисковать жизнью. Поэтому я предпочел заткнуться, попытавшись оставить последнее слово за собой:
– Кто спорит… Но я бы договорился разок с соседями, выпнул всю эту зажравшуюся шваль сверху и жил спокойно. Без пальбы и трупов.
Самсон отобрал опустевшую банку, галетой выскреб остатки со стен и смял жестянку, коротко хохотнув:
– Ничего, медицина. Это быстро пройдет. Разок с нами под обстрелом грязь похлебаешь, и все твои фантазии сдохнут, не успев сказать «прости‑прощай»… На твоем месте я бы лучше молился, чтобы нам офицера из местных дали. Он не будет на чужих телах в горку забираться. А если сунут кого из регуляров, то твоих запасов «дури» хватит на сутки максимум. И, скорее всего, тебя рядом с нами и прикопают, в опустевшем бауле…
– Подъем, макаки! – донеслось от опустевшего плаца. – Джамп‑джамп, шевели лапами!
– Накаркал, – вздохнул Тибур. – Это кто‑то из свиты Флапса, только он так сводные части называет. Неймется же генералу, все о великой славе мечтает. Год тому назад мы в горах оружие у аборигенов изымали. Вместо спокойной операции приказали устроить тотальную зачистку. Народу положили с обоих сторон без счета… Что‑то сейчас будет…
Подошедший мрачный ротный жестом поднял солдат, потом так же жестом направил в распахнутые недра транспортника. Мы медленно затопали по железному настилу, а нам в спину надрывались мегафоны: