На следующий день Матахати шагал по оттаявшей уличной грязи к пустырю, где разыгрывали представления. Как и накануне, дул пронзительный ветер. Улицы были полны народу. Матахати прождал до захода солнца, но Акакабэ Ясома так и не появился.
На следующий день Матахати снова пришел на условленное место. «Что‑то его задерживает, – утешал он себя, провожая глазами прохожих. – Сегодня наверняка объявится». Но Ясомы не было.
– Третий день жду, – сообщил Матахати упавшим голосом хозяину.
– Кого вы ждете?
– Человека по имени Акакабэ Ясома. Я с ним познакомился у вас несколько дней назад. Матахати в подробностях рассказал хозяину лавки о своем деле.
– Вот негодяй! – воскликнул тот. – Так он пообещал устроить вас на службу, а сам украл деньги?
– Он не украл. Я их сам отдал, чтобы передать человеку по имени Сусукида Канэскэ. Вот жду ответа.
– Бедняга! Можете прождать сто лет и не увидеть его.
– Почему?
– Да ведь он известный мошенник. Тут их полным‑полно. Заприметив простака, цепляют его на крючок. Сначала я хотел вас предупредить, но потом решил не вмешиваться. Посчитал, что вы сами раскусите проходимца по его ухваткам. А вас надули и обобрали. Плохи дела!
Торговец сакэ искренне сочувствовал Матахати. Он утешал его объясняя, что нет позора быть обманутым осакскими жуликами. Вопрос чести не слишком волновал Матахати. Он негодовал от потери денег, с которыми уплыли его радужные мечты. Матахати потерянно смотрел на текущую мимо толпу.
– Поспрашивайте вон там, рядом с балаганом фокусника, хотя навряд ли что прояснится, – продолжал продавец сакэ. – Местное отребье часто собирается там для игры. Заполучив деньги, Ясома наверняка захочет увеличить свой капитал.
|
|
– Спасибо! – воскликнул обнадеженный Матахати. – Который из балаганов? – спросил он, вскакивая на ноги.
Место, указанное продавцом сакэ, было огорожено бамбуковым забором. У входа в балаган надрывались зазывалы, на флагах по бокам деревянных ворот значились имена известных фокусников. Из‑за полотнищ и соломенных циновок, закрывавших щели в заборе, неслась необычная музыка вперемешку с громкой скороговоркой комедиантов и хлопками зрителей.
Позади балагана Матахати нашел еще один вход. Стоявший на стреме человек спросил:
– Играть?
Матахати кивнул, и его пропустили. Он вошел в небольшое пространство под открытым небом, огороженное полотнищами. Посредине сидели кружком десятка два неприглядного вида игроков. Все взоры устремились на вошедшего Матахати, и один из типов потеснился, чтобы дать ему место.
– Мне нужен Акакабэ Ясома, – сказал Матахати.
– Ясома? – переспросил кто‑то. – Погоди, его что‑то не видно последнее время. Почему бы?
– Думаете, он будет позже?
– Почем я знаю? Садись и играй.
– Я не играть пришел.
– Что ты тогда здесь делаешь?
– Ищу Ясому. Простите, что побеспокоил вас.
– Почему ты заявился именно сюда?
– Я же извинился, – ответил Матахати, не скрывая раздражения.
– А ну‑ка постой! – угрожающе произнес один из игроков, поднимаясь со своего места. – Так просто не отделаешься. Ты должен заплатить за вход сюда, даже если и не играл.
– У меня нет денег.
– Нет денег? Хорошо! Высматриваешь, где бы чего прихватить? Вор проклятый!
– Я не вор! Не смей меня обзывать! – Матахати схватился за эфес меча, что лишь позабавило игрока.
|
|
– Болван! Я бы и два дня не прожил в Осаке, если бы боялся таких, как ты. Только попробуй вытащить меч!
– Я не шучу, предупреждаю!
– Неужели?
– Знаешь, кто я?
– Откуда же?
– Я Сасаки Кодзиро, преемник Тоды Сэйгэна из деревни Дзёкёдзи провинции Этидзэн. Он создал стиль Томиты, – вызывающе объявил Матахати, уверенный, что его слова обратят противника в бегство. Ничего, однако, не произошло. Игрок, сплюнув, обернулся к приятелям.
– Послушайте только! Парень щеголяет дурацкими именами и грозит нам мечом. Посмотрим, как он им владеет. Думаю, потешит нас задаром.
Матахати, воспользовавшись беспечностью противника, неожиданно вытащил меч и рубанул по спине игрока. Тот подскочил с воплем:
– Сукин сын!
Матахати выскочил наружу и нырнул в толпу. Ему удалось скрыться, перебегая от одной толпы к другой, но ему везде мерещились преследователи. От страха он стал искать убежища понадежнее.
Убегая, он чуть не ткнулся носом в большого тигра, измалеванного на полотне, натянутом на бамбуковом заборе. Перед входом был флаг с изображением трезубца и змеиного глаза, под которым на пустом ящике стоял зазывала, хрипло выкрикивая:
– Смотрите тигра! Заходите и увидите тигра! Путешествие за тысячу километров. Великий полководец Като Киёмаса собственноручно поймал огромного тигра в заморском лесу. Спешите видеть диковинку!
Выкрики зазывалы были ритмичными и завораживающими.
Матахати, бросив монету служителю, проскользнул в балаган. Почувствовав себя в безопасности, он озирался в поисках зверя. В дальнем конце балагана на деревянном помосте лежала шкура тигра, похожая на белье после стирки. Зрители с любопытством глазели на нее, не возмущаясь тем, что зверь не живой и даже распотрошен.
|
|
– Вот он какой, тигр! – говорил один.
– Здоровый!
Матахати стоял сбоку от шкуры, и вдруг ему почудился знакомый голос. Не веря своим ушам, он оглянулся и увидел пожилых мужчину и женщину.
– Дядюшка Гон, – говорила женщина, – это ведь мертвый тигр. Старый самурай, перегнувшись через бамбуковые перила, пощупал шкуру и рассудительно ответил:
– Конечно. Одна шкура.
– Но зазывала говорил так, словно тигр живой.
– В этом, верно, и состоит суть ремесла зазывалы, – усмехнулся старик.
Осуги не было смешно. Она сердито поджала губы.
– Не глупи! Если тигр ненастоящий, то нечего заманивать враньем, а шкуру я могу посмотреть и на картине. Пойдем потребуем назад Наши деньги!
– Не поднимай шум, сестрица. Людей насмешишь.
– Пусть смеются, я не гордая. Не хочешь, так я пойду сама. Осуги протискивалась сквозь толпу. Матахати попытался укрыться за спинами зрителей, но было уже поздно. Старик Гон заметил его.
– Матахати! Ты ли? – закричал он. Подслеповатая Осуги пролепетала, заикаясь:
– Что, что ты сказал, Гон?
– Не видишь? Здесь только что стоял Матахати, прямо за твоей спиной.
– Не может быть!
– Стоял здесь, а потом убежал.
– Куда? Куда побежал?
Старики выбрались из деревянных ворот на запруженную народом улицу, окутанную вечерними сумерками. Матахати убегал, натыкаясь на встречных.
– Сынок, подожди! – кричала Осуги.
Матахати оглянулся. Его мать как безумная трусила за ним. Дядюшка Гон отчаянно махал руками.
– Матахати! – кричал Гон. – Почему ты убегаешь? Стой, Матахати!
Поняв, что сына не догнать, Осуги, вытянув дряблую шею, завопила на всю улицу:
– Держи вора! Хватай его!
Тут же несколько человек присоединились к погоне, и бежавшие впереди напали на Матахати, размахивая бамбуковыми шестами.
– Держи его крепче!
– Негодяй!
– Тресни ему как следует!
Толпа окружила Матахати, некоторые плевали в него. Подоспев с дядюшкой Гоном, Осуги гневно обрушилась на преследователей. Вцепившись в рукоятку короткого меча, она растолкала зевак.
– Что вы делаете? – кричала она, оскаля зубы. – Почему вы нападаете на этого человека?
– Он вор.
– Не вор, а мой сын!
– Сын?
– Да, мой сын, сын самурая, и не вам, городской черни, его бить. Только посмейте тронуть его!
– Ты шутишь! А кто минуту тому назад кричал «вор»?
– Я не отрицаю. Я преданная мать. Подумала: если закричу «держи вора!», то мой сын остановится. Но кто просил вас, олухи, бить его? Возмутительно!
Толпа расходилась, пораженная решимостью старухи. Осуги, схватив непутевого сына за шиворот, поволокла его во двор близлежащего храма. Дядюшка Гон остался у ворот храма, наблюдая за сценой. Не выдержав, он подошел к Осуги.
– Сестрица, ты не должна так обходиться с Матахати, Он уже не ребенок.
Дядюшка Гон попытался снять ее руку с воротника Матахати, но и бесцеремонно оттолкнула старика.
– Не вмешивайся! Он мой сын, и я его накажу по‑своему. Без тебя справлюсь. Помалкивай и не лезь не в свое дело. Матахати, неблагодарный! Я тебе покажу!
Говорят, что с годами люди делаются откровеннее и прямолинейнее. Осуги своим поведением подтверждала это. Другая мать рыдала бы от радости, но Осуги кипела от возмущения.
Она поставила Матахати на колени и била его головой оземь.
– Подумать только! Убегать от родной матери! Ты родился не от деревяшки, бездельник, ты мой сын.
Осуги принялась шлепать Матахати, как малое дитя.
– Уже не чаяла увидеть тебя живым, а ты, оказывается, болтаешься в Осаке. Позор! Никудышный малый! Почему не явился домой и не воздал уважение предкам? Почему ни разу не удосужился показаться на глаза матери? Вся родня исстрадалась, тревожась за тебя.
– Пожалуйста, мамочка! – умолял Матахати как маленький. – Прости меня, я больше так не буду. Знаю, что поступил плохо. Я не мог вернуться домой, потому что не оправдал твоих надежд. Я не хотел скрываться от вас. Увидев вас, я так удивился, что невольно побежал. Я стыжусь себя и не могу смотреть в глаза тебе и дядюшке Гону.
Матахати закрыл лицо руками. Нос Осуги сморщился, и она тоже начала всхлипывать, но сию же минуту сдержала себя. Гордость не позволяла выказывать слабость.
– Ты действительно не делал ничего путного все эти годы, раз стыдишься себя и сознаешься, что позоришь своих предков, – едко заметила Осуги.
Дядюшка Гон вмешался в разговор:
– Ну, довольно. Будешь так его корить, он просто надломится душой.
– Кому я велела не вмешиваться? Ты мужчина и обязан держаться непреклонно. Я – мать и должна поступать строго, но справедливо, как делал бы его отец, будь он в живых. Матахати заслуживает наказания, и я еще не закончила. Матахати! Сядь прямо и смотри мне в глаза!
Осуги чинно села на землю и указала Матахати на его место.
– Да, мама, – послушно пролепетал Матахати, поднимая запачканные грязью плечи от земли и становясь на колени. Он боялся гнева матери. Он мог бы надеяться на ее снисхождение по случаю встречи, но слова матери о долге перед предками усугубляли его положение.
– Запрещаю утаивать что‑либо от меня! – проговорила Осуги. – А теперь выкладывай, что ты делал с тех пор, как сбежал в Сэкигахару. Говори и не умолкай, пока я не услышу все, что хочу знать.
– Ничего не скрою, – ответил Матахати, окончательно подавленный решимостью матери.
Сдержав слово, он рассказал все в мельчайших подробностях: как они ускользнули с поля битвы после разгрома и скрывались в Ибуки, как он спутался с Око и стал жить за ее счет, как провел несколько лет с ненавистной женщиной, как теперь он искренне раскаивается в содеянном. Матахати почувствовал облегчение, как будто его вывернуло желчью. Признание принесло ему покой.
Дядюшка Гон, слушая племянника, изумленно хмыкал. Осуги осуждающе прищелкнула языком:
– Я потрясена твоим поведением. А теперь скажи, что ты сейчас делаешь? Ты неплохо одет. Пристроился на приличную должность?
– Да, – ответил Матахати. Ответ сорвался с губ без его ведома, и он поспешил поправиться: – Нет, вернее сказать, у меня нет должности.
– На что живешь?
– Зарабатываю мечом. Преподаю фехтование.
Ответ прозвучал правдоподобно и произвел желаемый эффект.
– Правда? – с явным интересом произнесла Осуги. Нечто вроде удовлетворения впервые мелькнуло на ее лице. – Фехтование? – продолжала она. – Конечно, мой сын обязан был найти время для совершенствования своего мастерства даже при его образе жизни. Слышишь, Гон? Он и впрямь мой сын.
Дядюшка Гон радостно закивал, одобряя сестру и радуясь перемене в настроении Осуги.
– Мы так и знали, – сказал он. – Лишнее подтверждение того, что в его жилах течет кровь рода Хонъидэн. Подумаешь, слегка сбился с пути? Главное, сохранил дух предков.
– Матахати! – сказала Осуги.
– Да, мама!
– Кто учил тебя фехтованию?
– Канэмаки Дзисай.
– Неужели? Он – знаменитость!
Осуги явно была польщена. Желая угодить матери, Матахати вытащил свидетельство и развернул его, предусмотрительно закрыв большим пальцем истинное имя владельца.
– Взгляни‑ка, мама, – сказал он.
– Покажи, что это, – промолвила Осуги, потянувшись за свидетельством, но Матахати крепко держал свиток.
– Мама, тебе не надо обо мне беспокоиться. Осуги кивнула.
– Молодец! Посмотри, Гон! Великолепно! Когда Матахати был совсем маленьким, я уже знала, что он умнее и способнее Такэдзо и других мальчишек.
Осуги от радости говорила, брызгая слюной. Палец Матахати вдруг съехал в сторону, отрыв имя Сасаки Кодзиро.
– Подожди‑ка! – промолвила Осуги. – Почему здесь написано «Сасаки Кодзиро»?
– Что? Ах, это! Под этим именем я сражаюсь.
– Чужое имя. Зачем оно тебе? Разве тебя не устраивает собственное – Хонъидэн Матахати?
– Конечно, – ответил Матахати, соображая, как вывернуться. – Я решил его скрыть. Мое постыдное прошлое бросило бы тень на память предков.
– Ясно. Правильное решение. Ты, верно, ничего не знаешь о событиях в нашей деревне. Расскажу, слушай внимательно, это важно.
Осуги пустилась в повествование о происшествии, приключившемся в Миямото, умышленно выбирая выражения таким образом, чтобы подтолкнуть Матахати к действию. Рассказала об оскорблении, нанесенном семейству Хонъидэн, о многолетних поисках Оцу и Такэдзо.
Она старалась сдерживаться, но все же разволновалась, на глазах навернулись слезы, а голос зазвучал глуше.
Матахати слушал, склонив голову. Его потрясла живость повествования. Ему хотелось быть хорошим и послушным сыном. Осуги волновали честь семьи и самурайская гордость, но Матахати больнее задевало другое – Оцу его больше не любила, если все сказанное было правдой. Он впервые услышал об этом.
– Это правда? – спросил Матахати.
Заметив, как Матахати изменился в лице, Осуги сделала ошибочный вывод, что ее нотации о чести и самурайском духе возымели действие.
– Не веришь мне, спроси дядюшку Гона. Эта вертихвостка, предав тебя, удрала с Такэдзо. Тот тоже хорош. Зная, что тебя некоторое время не будет дома, завлек Оцу и бежал с ней. Я правильно говорю, Гон?
– Точно. Оцу помогла Такэдзо освободиться от пут, когда тот был привязан к дереву, а потом они вместе скрылись. И раньше поговаривали, что между ними что‑то есть.
Услышанное пробудило в Матахати самые темные чувства, подогрев его ненависть к другу детства. Осуги, уловив перемену в настроении сына, принялась раздувать зароненную искру.
– Вот видишь, Матахати? Понимаешь, почему я и дядюшка Гон покинули деревню? Мы обязаны отомстить этой парочке. Я не могу появиться в Миямото или предстать перед поминальными табличками наших предков, пока мы их не убьем.
– Да.
– Тебе ясно, что и ты не можешь ступить на родную землю, если мы не отомстим за себя?
– Я не вернусь. Никогда.
– Дело не в том. Ты должен убить их обоих. Они – смертельные враги нашей семьи.
– Наверно.
– Ты нерешительно отвечаешь. Почему? Не уверен в своих силах? Сумеешь убить Такэдзо?
– Сил хватит, – возразил Матахати.
– Не робей, Матахати. Я всегда буду рядом, – успокоил дядюшка Гон.
– И старая мать, – добавила Осуги. – Привезем их головы в подарок нашей деревне. Как, по‑твоему? Если мы вернемся с таким трофеем, ты смело можешь вернуться, найти жену и поселиться в своем доме Подтвердишь, что ты истинный самурай, и заслужишь уважение. Во всем Ёсино нет более славной фамилии, чем Хонъидэн. Ты, несомненно, ещё раз подтвердишь это. Ты готов, Матахати? Выполнишь свой долг?
– Да, мама.
– Хорошо, сын. Гон, что ты там стоишь? Подойди, поздравь мальчика. Он поклялся отомстить Такэдзо и Оцу. – Добившись своего, Осуги с видимым усилием поднялась. – Ох‑хо‑хо! Как болит! – закряхтела она.
– Что с тобой? – спросил дядюшка Гон.
– Земля холодная, живот и поясницу ломит.
– Худо. Снова геморрой прихватил.
– Я понесу тебя на спине, мама, – предложил Матахати в порыве сыновней нежности.
– Понесешь? Как хорошо!
Осуги прослезилась от умиления, устраиваясь на спине Матахати.
– Смотри, Гон! Сын понесет меня!
Матахати тоже растрогался, почувствовав, как слезы матери падают ему на шею.
– Где вы остановились, дядюшка Гон? – спросил он.
– Пока нигде, но нам подойдет любой постоялый двор.
– Ладно.
Осуги слегка раскачивалась в такт шагам Матахати.
– Какая ты легкая, мама! Как пушинка. Куда легче камней.
МОЛОДОЙ КРАСАВЕЦ
Солнечный остров Авадзи скрылся в зимней полуденной дымке. Большой парус хлопал на ветру, заглушая шум волн. Корабль, несколько раз в месяц ходивший между Осакой и провинцией Ава на острове Сикоку, пересекал Внутреннее море, направляясь в Осаку. Груз состоял в основном из бумаги и краски индиго, но запах выдавал, что на нем немало контрабандного табака, запрещенного правительством Токугавы. Не разрешалось курить, жевать и нюхать табак. На корабле были и пассажиры – купцы, возвращавшиеся в Осаку или ехавшие туда на предновогодние ярмарки.
– Как дела? Кучу денег, верно, выручил?
– Какие деньги! Твердят, что в Сакаи бойкая торговля, но по себе я что‑то не заметил.
– Я слышал, там нужны ремесленники, особенно оружейники. В другой кучке говорили о том же.
– Я сам поставляю амуницию – древки для знамен, латы и прочее. Прибытку гораздо меньше, чем раньше.
– Не может быть!
– Сущая правда. Самураи, похоже, учатся считать.
– Ха‑ха!
– Раньше было раздолье – мародеры приносят тебе добычу, ты починишь и подкрасишь амуницию и продаешь военным. После очередной битвы товар целиком возвращается снова, подправишь и еще раз сбываешь.
Один из пассажиров с восторгом описывал заморские страны, устремляя взор к горизонту.
– Дома денег не наживешь. Хочешь получить настоящий барыш, надо действовать, как Ная Сукэдзаэмон или Тяя Сэдзиро, зарабатывав юшие на заморской торговле. Опасное дело, но если повезет, риск окупается с лихвой.
– Мы сетуем на неважные дела, а, по мнению самураев, торговцы процветают. Большинство военных не знают вкус хорошей еды. Мы судачим о роскоши, в которой живут даймё, но рано или поздно им приходится облачаться в кожу и железо, идти на войну и отправляться на тот свет. Мне их жалко. Они так хлопочут о чести и воинском кодексе, что не могут спокойно насладиться жизнью.
– И то верно. Мы жалуемся на плохие времена, но, по правде говоря, сегодня только купец и счастлив.
– Хотя бы живем в свое удовольствие.
– Одна забота – время от времени выказывать почтение самураям, но деньги возмещают наши поклоны.
– Коли явился в этот мир, воспользуйся его благами!
– Я об этом и толкую. Порой подмывает спросить самурая, какая радость в его жизни.
Собеседники сидели на заморском шерстяном ковре, свидетельствовавшем, что они самые богатые среди пассажиров. После смерти Хидэёси предметы роскоши периода Момоямы перешли по большей части в руки купцов, а не самураев. Зажиточные горожане обзавелись дорогой, изысканной столовой утварью и добротными дорожными принадлежностями. Мелкий торговец, как правило, жил лучше самурая с годовым жалованьем в тысячу коку риса, что по меркам самураев считалось пределом мечтаний.
– В пути изнываешь от безделья.
– Может, в карты сыграем, чтобы время скоротать?
– Давайте!
Место игры занавесили, служанки и прихлебатели принесли сакэ, и купцы начали играть в умсуммо – игру, недавно привезенную португальцами. Ставки делали умопомрачительные. Золота на столике было столько, что оно спасло бы от голода целые деревни. Игроки небрежно передвигали кучки монет, словно морскую гальку.
Среди пассажиров были и те, кто, по определению купцов, ничего не имели от жизни: бродячий монах, несколько ронинов, конфуцианский ученый, профессиональные воины. Посмотрев начало игры, они сели около своего багажа и с осуждающим видом отвернулись к морю.
Молодой человек держал на коленях что‑то живое и пушистое, приговаривая время от времени: «Сиди смирно!»
– Прекрасная обезьянка, – проговорил один из пассажиров. Ученая?
– Да.
– Давно она у вас?
– Недавно нашел ее в горах на границе провинций Тоса и Ава.
– Так вы ее сами поймали?
– Еле унес ноги, спасаясь от старых обезьян.
Беседуя, молодой человек выискивал блох у обезьянки. Будь молодой человек и без нее, он непременно привлек бы внимание своей наружностью. Одет он был броско – кимоно и красное хаори были необычными. Волосы на лбу не выбриты, а пучок на затылке завязан яркой пурпурной лентой. Судя по одежде, он еще не принял обряда посвящения в мужчины, но в теперешние времена невозможно определить возраст человека по его внешнему виду.
С возвышением Хидэёси стали носить яркую одежду. Случалось, что двадцатипятилетний мужчина был одет, как пятнадцатилетний мальчик с невыбритым лбом.
Блестящие глаза, упругая кожа, красные губы – все в молодом человеке дышало молодостью. Несмотря на юный возраст, он был крепкого сложения, а в густых бровях и уголках глаз уже залегла суровость мужчины.
– Не верещи! – нетерпеливо произнес молодой человек, давая обезьянке подзатыльник. Он выбирал блох с мальчишеским самозабвением.
Трудно было определить его сословную принадлежность. На ногах обычные для путников соломенные сандалии и кожаные носки, так что одежда не давала разгадки. Он непринужденно чувствовал себя среди странствующих монахов, кукольников, потрепанных самураев, немытых крестьян. Он мог сойти за ронина, если бы не намек на более высокое положение – его оружие, висевшее за спиной на кожаном ремешке. Это был боевой меч – длинный, прямой, сделанный прекрасным мастером. Каждый, кто говорил с молодым человеком, обращал внимание на великолепное оружие.
Стоявший в стороне Гион Тодзи изумился красоте меча. Подумав, что даже в Киото такой меч большая редкость, Тодзи заинтересовался его владельцем.
Тодзи томился от скуки и раздражения. Его двухнедельное путешествие оказалось хлопотным, утомительным и бесплодным. Он хотел поскорее увидеть близких ему людей. «Интересно, успеет ли посыльный, – размышлял он. – Не опоздает, так она обязательно встретит меня на пристани в Осаке». Пытаясь развеять тоску, Тодзи вызывал в воображении образ Око.
В путь его погнало шаткое положение дома Ёсиоки, вызванное непомерными тратами Сэйдзюро. Семья перестала быть богатой. Дом на улице Сидзё заложили, и кредиторы в любую минуту могли его отобрать. Выплаты по счетам, скопившимся к концу года, довели семейство до краха. Распродав все имущество, Ёсиоки не собрали бы достаточно средств, необходимых на покрытие всех долгов.
Сэйдзюро только беспомощно восклицал: – Как же могло такое случиться?
Тодзи, потворствовавший похождениям молодого учителя, чувствовал долю ответственности за несчастье, поэтому вызвался уладить денежный вопрос.
Поломав голову, Тодзи решил, что надо построить новую просторную школу на пустыре рядом с Нисинотоин, где обучалось бы множество учеников. Сейчас не время для работы с одним учеником, рассуждал он. Самые разные люди желали овладеть боевым искусством, даймё остро нуждались в тренированных воинах, поэтому такая школа была бы всем кстати. Она выпускала бы гораздо больше профессиональных фехтовальщиков. Тодзи с каждым днем укреплялся в мысли, что священный долг новой школы – это приобщение к стилю Кэмпо по возможности широкого круга людей.
Сэйдзюро сочинил по этому поводу прошение, вооружившись которым Тодзи отправился на запад островов Хонсю, потом на Кюсю и Сикоку собирать пожертвования с выпускников школы Кэмпо. В феодальных владениях по всей стране служило много учеников Кэмпо, были среди них и достигшие высокого положения. Как ни увещевал их Тодзи, лишь немногие захотели внести деньги или дать подписку о будущем взносе. Все они, как правило, говорили: «Я сообщу ответ в письме» или «Обсудим дело, когда я приеду в Киото» и прочее в том же духе. Тодзи возвращался с ничтожной толикой суммы, на которую рассчитывал.
Разорившееся хозяйство не было, строго говоря, собственностью Тодзи, поэтому и его воображение рисовало не образ Сэйдзюро, а Око. Соблазнительное видение, однако, не могло надолго увлечь его, и он снова почувствовал беспокойство. Тодзи завидовал молодому человеку, ловившему блох у обезьянки. Ему хотелось убить время, поэтому он подошел к юноше и попытался завязать разговор.
– Привет, молодой человек! В Осаку едешь?
– Да, – ответил тот, не поднимая головы и мельком взглянув исподлобья на Тодзи.
– Семья живет там?
– Нет.
– А ты из Авы?
– Нет.
Разговор не клеился.
Тодзи помолчал и сделал еще одну попытку разговорить молодого человека.
– У тебя отличный меч.
Комплимент явно польстил молодому человеку. Он живо повернулся к Тодзи.
– Он очень давно хранится в нашей семье. Это боевой меч. Хочу найти в Осаке хорошего оружейника и переделать ручку, чтобы носить его на поясе.
– Но он слишком длинный для ношения на боку.
– Вряд ли. Меньше метра.
– Для меча это много. Молодой человек улыбнулся.
– Каждый должен владеть мечом такой длины, – самоуверенно ответил он.
– Конечно, можно фехтовать мечом в девяносто и даже в сто двадцать сантиметров, – с легкой укоризной возразил Тодзи, – но это по силам только настоящему мастеру. Сейчас полно хвастунов, щеголяющих огромными мечами. Выглядят внушительно, но стоит делу принять серьезный оборот, так они спасаются бегством. Какой стиль ты изучал?
Речь зашла о фехтовании, и Тодзи не мог скрыть чувства превосходства над мальчиком.
Молодой человек, мельком взглянув на высокомерное лицо Тодзи, ответил:
– Стиль Томиты.
– Он основан на применении более короткого меча, – непререкаемо заявил Тодзи.
– Я изучал стиль Томиты, но не обязан пользоваться коротким мечом. Не люблю подражать. У моего учителя был короткий меч, а я решил попробовать длинный, и меня выставили из школы. За непокорность.
– Вы, молодые люди, любите ниспровергать авторитеты. А что потом?
– Я уехал из деревни Дзёкёдзи провинции Этидзэн и отправился к Канэмаки Дзисаю. Он превзошел стиль Томиты и разработал стиль Тюдзё. Он из сочувствия взял меня в ученики и через четыре года объявил, что я могу идти собственной дорогой.
– Провинциальные учителя легко раздают свидетельства.
– Только не Дзисай. Он очень строгий. Он выдал свидетельство еще одному человеку кроме меня – Ито Ягоро Иттосаю. Я стал настойчиво работать, решив получить второе в истории школы официальное свидетельство. Я не успел завершить курс, потому что меня вызвали домой к умирающей матери.
– Ты откуда родом?
– Из Ивакуни в провинции Суо. Дома я практиковался каждый день у моста Кинтай, срезая на лету ласточек и рубя лозу. Так я разработал некоторые собственные приемы. Перед смертью мать передала мне меч, наказав беречь его, потому что его сделал Нагамицу.
– Нагамицу? Неужели?
– На мече клейма мастера нет, но всегда считалось, что это его работа. В наших местах этот меч известен всем, его называют Сушильный Шест.
Немногословный с виду молодой человек разговорился, когда речь зашла о любимом предмете. Он оживленно рассказывал все, что знал, не обращая внимания на собеседника. Его повествование наводило на мысль, что он – человек целеустремленный и сильный, несмотря на вычурный вкус в одежде.
Молодой человек вдруг замолк, глаза его подернулись печалью.
– Когда я был в Суо, – продолжил он, – Дзисай заболел. Не сдержавшись, я разрыдался, когда узнал об этом от Кусанаги Тэнки. Тэнки поступил в школу задолго до меня и продолжал обучение, когда учитель захворал. Тэнки приходился ему племянником, но учитель и не помышлял выдавать ему свидетельство. Дзисай сказал Тэнки, что пожалует свидетельство мне вместе с книгой тайных приемов. Учитель захотел сделать это собственноручно.
На глазах молодого человека навернулись слезы. Тодзи не испытывал симпатии к чувствительному юноше, но беседа с ним отвлекала его от скуки.
– Вот оно как... – промолвил он с наигранным интересом. – Он, значит, умер, не дождавшись тебя.
– Как я хотел быть рядом, когда он слег от недуга! Учитель находился в Кодзукэ, в сотнях километров от Суо. В это самое время скончалась матушка, так что я не смог присутствовать около его смертного одра.
Солнце скрылось за тучами, небо посерело. Море заволновалось, и пена захлестывала палубу.
Молодой человек предавался воспоминаниям. Он продал родительский дом в Суо и послал письмо Тэнки, сообщив о встрече с ним в день весеннего равноденствия. Дзисай, не имевший близких родственников, вряд ли оставил значительное наследство, но он поручил Тэнки передать молодому человеку немного денег, свидетельство и книгу тайных приемов. Тэнки собирался странствовать и набираться опыта перед встречей с другом в назначенный день на горе Хорайдзи в провинции Микава, на полпути между Кодзукэ и Авой. Молодой человек хотел пожить в Киото, набираясь знаний и осматривая окрестности.
– Вы из Осаки? – спросил он у Тодзи, закончив рассказ.
– Нет, из Киото.
Оба примолкли, слушая шум волн и хлопанье паруса на ветру.