Миссис Симс подозревала теперь, что дала себя провести своим приятелям Тейлору Лорду и Кенту Мак‑Кибену, познакомившим ее с Каупервудами, и это ее злило.
– А что ты скажешь о гостях? – спросил мистер Симс, намазывая маслом булочку.
– Все это люди без положения. Кроме нас, в сущности, и назвать‑то некого. Я очень жалею теперь, что мы поехали. Кто такие эти Израэлсы и Хоксема? Вот несносная женщина. (Она имела в виду миссис Хоксема.) Замучила меня своей глупой болтовней.
– Я вчера беседовал с издателем «Пресс» Хейгенином, – заметил мистер Симс. – Он утверждает, что Каупервуд приехал сюда после того, как обанкротился в Филадельфии, и что ему там будто бы было предъявлено несколько исков. Ты что‑нибудь об этом слышала?
– Нет. Но миссис Каупервуд говорит, что была там знакома с Дрейками и Уокерами. Я все собиралась спросить у Нелли. Мне всегда казалось странным, что они уехали из Филадельфии, раз дела у него там шли хорошо. Что‑то тут не так.
Симса раздражало, что Каупервуд уже успел завоевать известное положение в финансовых кругах Чикаго, и он завидовал ему. К тому же Каупервуд, без сомнения, был весьма неглуп и очень энергичен, а это обычно вызывает в людях зависть, если только они не рассчитывают на твои благодеяния или сами не преуспели в какой‑то другой области. Теперь Симсу захотелось выяснить, кто такой Каупервуд, узнать всю его подноготную.
Но не успело еще чикагское общество произнести свой приговор над Каупервудами, как произошли события, в какой‑то мере даже более важные для их будущего в Чикаго, хотя Эйлин и не отдавала себе в этом отчета. Отношения между новыми и старыми газовыми компаниями все более обострялись. Обеспокоенные акционеры старых компаний стали доискиваться, кто же все‑таки стоит за этими новыми компаниями, которые так нагло покушаются на их права и привилегии. Некоему Парсонсу, поверенному Северо‑чикагской газовой, было поручено противодействовать махинациям де Сото Сиппенса и старого генерала Ван‑Сайкла. Узнав, что муниципальный совет Лейк‑Вью постановил разрешить концессию и что апелляционный суд собирается это постановление утвердить, Парсонс напал на удачную мысль: он предложил выдвинуть против новой компании обвинение в тайном сговоре и поголовном подкупе членов муниципалитета. Удалось раскопать немало доказательств, подтверждающих, что Дьюниуэй, Джейкоб Герехт и другие члены муниципалитета Лейк‑Вью получили взятку, и, возбудив дело, можно было оттянуть окончательное решение вопроса о выдаче концессии, с тем чтобы выиграть время и дать возможность старой компании еще что‑нибудь придумать и предпринять. Внимательно следя за каждым шагом Сиппенса и генерала Ван‑Сайкла, Парсонс установил, что тот и другой всего лишь подставные лица, а истинный вдохновитель и виновник всех этих волнений – Каупервуд или еще какие‑то дельцы, которых он, в свою очередь, представляет. Парсонс однажды зашел даже в контору к Каупервуду в надежде поговорить с ним и что‑нибудь у него выведать, но хитрость не удалась; тогда он принялся еще усерднее наводить справки о прошлом Каупервуда и его деловых связях. Завершились все эти розыски и контрманевры тем, что в окружном суде в конце ноября было возбуждено дело по обвинению Фрэнка Алджернона Каупервуда, Генри де Сото Сиппенса, Джадсона П. Ван‑Сайкла и других в тайном сговоре; почти одновременно Западная и Южная компании со своей стороны тоже обратились в суд. И те и другие указывали, что за новыми компаниями стоит Каупервуд, намеревающийся принудить старые компании откупиться от него. Газеты не замедлили опубликовать историю, которая произошла с Каупервудом в Филадельфии, правда, не во всех подробностях, а лишь то, что он сам незадолго перед тем нашел нужным им сообщить. «Тайный сговор» и «подкуп» – слова неблагозвучные, однако обвинения, состряпанные адвокатом конкурента, еще ровно ничего не доказывают. Но тюрьма, банкротство, развод, скандал – пусть даже газеты упоминали обо всем этом лишь вскользь и очень осторожно – возбудили всеобщий интерес и привлекли внимание к Каупервуду и его супруге.
Каупервуда попросили дать интервью, и он заявил, что не состоит пайщиком новых компаний, а является всего лишь их финансовым агентом и что выдвинутые против него обвинения – чистейший вымысел, обычная юридическая уловка с целью как можно больше запутать положение. Он грозил подать в суд за клевету. Судебные иски ни к чему не привели (Каупервуд умел прятать концы в воду), однако обвинения все же были ему предъявлены, и Каупервуд приобрел известность как ловкий, изворотливый делец с довольно сомнительным прошлым.
– Об этом Каупервуде начинают писать в газетах, – сказал как‑то Энсон Мэррил жене за утренним завтраком. На столе перед ним лежал номер «Таймса», и он смотрел на заголовок, расположенный по тогдашней моде пирамидой и гласивший: «Чикагские граждане обвиняются в тайном сговоре. В окружной суд подана жалоба на Фрэнка Алджернона Каупервуда, Джадсона П. Ван‑Сайкла, Генри де Сото Сиппенса и других». Далее шли подробности. – А я думал, он обыкновенный маклер.
– Я знаю о них лишь то, что мне рассказывала Белла Симс, – ответила жена. – А что про него пишут?
Энсон Мэррил протянул ей газету.
– Мне всегда казалось, что это выскочки, – объявила миссис Мэррил. – Я никогда ее не видела, но говорят, она совершенно невозможна.
– Этот филадельфиец неплохо начинает, – улыбнулся Мэррил. – Я видел его в клубе. Он производит впечатление человека очень толкового. Ему пальца в рот не клади.
Совершенно так же и мистер Норман Шрайхарт, который неоднократно видел Каупервуда в залах клубов «Келюмет» и «Юнион‑Лиг», но до сего времени нисколько им не интересовался, вдруг начал наводить о нем справки. Высокого роста, сильный и здоровый как бык и чрезвычайно энергичный, он был прямой противоположностью Энсону Мэррилу. Когда газеты заговорили о Каупервуде, Шрайхарт, встретив как‑то в клубе Эддисона, подсел к нему на большой кожаный диван.
– Что представляет собой этот Каупервуд, о котором сейчас столько пишут в газетах? – спросил он банкира. – Вы ведь всех знаете, Эддисон, и, помнится, даже когда‑то знакомили меня с ним.
– Как же, как же! – весело отвечал Эддисон, который, несмотря на сыпавшиеся на Каупервуда нападки, был в общем доволен оборотом, который приняло дело. Страсти разгорелись, а это свидетельствовало о том, что Каупервуд действует достаточно ловко, и главное, что он сумел отвлечь подозрение от дельцов, стоявших за его спиной. – Он уроженец Филадельфии. Несколько лет назад перебрался сюда и открыл хлеботорговую и комиссионную контору. Теперь он банкир. Неглупый человек, как мне кажется. И довольно богатый.
– Газеты пишут, что в тысяча восемьсот семьдесят первом году он обанкротился в Филадельфии, задолжав миллион долларов. Правда это?
– Насколько я знаю, правда.
– И действительно сидел в тюрьме?
– Да, как будто сидел. Но, насколько я понимаю, никаких преступлений он не совершал, а просто чего‑то не поделил с местными финансистами и политиками.
– И ему всего сорок лет?
– Что‑то около того. А почему это вас интересует?
– Да так. Довольно смелый у него план – обобрать старые газовые компании. Вы думаете, ему это удастся?
– Ну, этого я не знаю. Мне ведь известно только то, что я прочел в газетах, – осторожно отвечал Эддисон. Ему вообще не хотелось продолжать этот разговор. Каупервуд через подставных лиц как раз пытался ценой некоторых уступок прийти к соглашению и объединить все компании. Но дело пока не очень клеилось.
– Хм! – произнес Шрайхарт, сам удивляясь тому, что ни он, ни Мэррил, ни Арнил, ни другие дельцы не додумались до сих пор заняться производством газа или скупить акции у старых компаний.
С этой мыслью он ушел из клуба, а на следующее утро у него уже сложился собственный план. Подобно Каупервуду, Шрайхарт был хитрый, холодный и расчетливый делец. Он твердо верил в будущее Чикаго и во всякое начинание, связанное с ростом города. Когда деятельность Каупервуда привлекла его внимание к газовым предприятиям, Шрайхарт быстро сообразил, какие возможности в них заложены. Пожалуй, и сейчас еще не поздно ввязаться в борьбу; если действовать достаточно ловко, не исключено, что удастся выхватить из‑под носа противников этот лакомый кусок. А не то можно попытаться перетянуть на свою сторону Каупервуда.
Человек властный, Шрайхарт не любил участвовать в делах в качестве младшего компаньона или мелкого вкладчика. Если уж он за что‑нибудь брался, то желал распоряжаться и руководить. Он решил пригласить к себе Каупервуда и потолковать с ним. Секретарь написал по его указанию письмо, в котором Каупервуда в довольно высокомерном тоне просили зайти «по важному делу».
Каупервуд считал сейчас свое положение в финансовом мире Чикаго достаточно прочным, однако он еще не забыл, как совсем недавно его чернили все кому не лень. Все это, вместе взятое, заставляло его относиться с нескрываемым презрением ко всему человечеству – равно и к бедным, и к богатым. К тому же он отлично помнил, что Шрайхарт, которому он был представлен, никогда до сей поры не удостаивал его ни малейшим вниманием.
«Мистер Каупервуд просит сообщить, – писала под его диктовку секретарша Антуанета Новак, – что он в настоящее время очень занят, но будет счастлив видеть мистера Шрайхарта в любое время у себя в конторе».
Самонадеянный, властный Шрайхарт разозлился, получив это письмо, но потом рассудил, что от свидания с Каупервудом вреда не будет, а пользу оно принести может, и однажды под вечер отправился к нему в контору, где и был принят весьма любезно.
– Как поживаете, мистер Шрайхарт? – приветствовал его Каупервуд, протягивая ему руку. – Очень рад вас видеть. Мы, насколько я помню, встречались с вами однажды, несколько лет назад.
– Да, как будто, – отвечал Шрайхарт, широкоплечий, с квадратным лицом, коротко подстриженными усиками над упрямой верхней губой и жесткими, пронизывающими черными глазами. – Судя по газетам, если только им можно верить, – приступил он прямо к делу, – вас интересуют местные газовые предприятия, не так ли?
– На газеты никогда не следует особенно полагаться, – учтиво возразил Каупервуд. – Но, может быть, вы соблаговолите сперва пояснить мне, что заставляет вас этим интересоваться?
– Видите ли, по правде говоря, – отвечал Шрайхарт, глядя в упор на Каупервуда, – я сам интересуюсь газом. Это довольно выгодная сфера приложения капитала, а кроме того, ко мне недавно обратились кое‑кто из членов правления старых компаний и просили помочь им объединиться. (Шрайхарт лгал.) В общем, мне хотелось бы знать, неужели вы в самом деле рассчитывали добиться таким путем какого‑то успеха?
Каупервуд улыбнулся.
– Прежде чем обсуждать этот вопрос, я желал бы получить более исчерпывающие сведения о ваших намерениях и связях. Вы говорите, что к вам обратились акционеры старых компаний и попросили помочь им прийти к какому‑то соглашению. Так ли я вас понял?
– Так.
– И вы думаете, что вам удастся их объединить? А на каких условиях?
– Мне кажется, что проще всего учредить единую держательскую компанию и за каждую старую акцию выдать акционерам по две или три новые. Тогда можно было бы избрать одно правление, иметь одну контору и прекратить эти тяжбы, от чего все только бы выиграли.
Он говорил небрежным, покровительственным тоном, словно и не подозревая, что все это было давно обдумано самим Каупервудом, и тот не мог не подивиться спокойной наглости, с какою этот видный чикагский делец, который еще недавно даже не находил нужным с ним здороваться, теперь преподносит ему его же собственный план.
– А на каких условиях думаете вы привлечь к этому делу новые компании? – осторожно осведомился Каупервуд.
– Да на таких же, как и все остальные, если только капитал у них не слишком разводнен. О подробностях я еще не думал. По‑моему, две или три акции за одну, смотря по тому, каков реально вложенный капитал. Надо ведь принять во внимание и претензии старых компаний.
Каупервуд размышлял. Стоит или не стоит обсуждать это предложение? Представлялся случай быстро и без особых хлопот заработать солидный куш, продав свои акции старым компаниям. Но тогда львиная доля барыша от всей этой комбинации достанется уже не ему, а Шрайхарту. А выждав, может быть, удастся добиться от старых компаний более выгодных условий, даже если Шрайхарт и сумеет их объединить. Трудно сказать. Наконец он спросил:
– А какой пакет акций останется у вас на руках – или на руках учредителей – после того, как вы разочтетесь со старыми и новыми компаниями?
– Процентов тридцать пять – сорок от всех акций. Надо же что‑нибудь получить за свои труды, – с любезной улыбкой отвечал Шрайхарт.
– Совершенно справедливо, – подтвердил Каупервуд и улыбнулся, – но поскольку я срезал палку, которой вы теперь собираетесь сбить это сочное яблочко, основательная часть должна достаться и мне, как вы полагаете?
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, кроме того, что я сказал. Новые компании, без которых ни о каком объединении не могло бы идти и речи, основал я. Ваш план ничем не отличается от того, который уже давно был предложен мною. Правление и директора старых компаний злы на меня, они считают, что я покушаюсь на какие‑то их особые права и привилегии. Если единственно по этой причине они предпочитают иметь дело с вами, а не со мной, это вовсе не значит, что мне не причитается бо́льшая доля учредительской прибыли. Мои личные капиталовложения в новые компании не так уж велики. Я скорее выступаю здесь в роли финансового агента. (Это не соответствовало истине, но Каупервуд предпочитал, чтобы Шрайхарт думал именно так.)
Шрайхарт улыбнулся.
– Но вы забываете, дорогой мой, – пояснил он, – что я обеспечу почти весь необходимый капитал.
– А вы забываете, – перебил его Каупервуд, – что я не новичок в деловом мире. Если хотите, я сам гарантирую весь капитал и дам вам еще хорошую премию за услуги. Заводы и концессии старых и новых компаний чего‑нибудь да стоят. Вы упускаете из виду, что Чикаго растет.
– Все это мне известно, – уклончиво отвечал Шрайхарт, – но я знаю также, что вам предстоит длительная борьба, на которую вы изведете уйму денег. Обстоятельства сложились так, что у вас нет никаких шансов договориться со старыми компаниями. Насколько я понимаю, они не желают иметь с вами дела. Объединение это может провести только какое‑нибудь незаинтересованное лицо вроде меня, и непременно человек влиятельный или, вернее, давно живущий в Чикаго и лично знакомый со всеми этими людьми. А у вас ведь нет никого, кто бы мог это сделать лучше, чем я.
– Почему же, очень возможно, что мне удастся кого‑нибудь найти, – хладнокровно возразил Каупервуд.
– Навряд ли. И, во всяком случае, не при том положении, какое создалось сейчас. Старые компании не пойдут вам навстречу, а со мной они готовы вести дело. Не лучше ли вам согласиться на мое предложение и поскорее со всем этим покончить?
– На таких условиях – нет, – отрезал Каупервуд. – Мы слишком глубоко проникли на территорию противника и слишком многое уже сделали. Три или четыре акции за одну – сколько бы там ни получили акционеры старых компаний, – самое меньшее, на что я могу согласиться в отношении новых акций. А затем половина того, что останется, должна пойти мне. Мне ведь придется делиться с другими. (Это тоже не соответствовало истине.)
– Нет, – Шрайхарт упрямо покачал большой головой, – невозможно. Риск слишком велик. Я бы мог еще, пожалуй, дать вам четвертую часть, да и то нужно подумать.
– Половина или ничего, – решительно сказал Каупервуд.
Шрайхарт поднялся.
– Это ваше последнее слово?
– Последнее.
– Боюсь, что мы с вами не договоримся. Жаль. Борьба может оказаться длительной и обойдется вам очень дорого.
– Я это предусмотрел, – отвечал финансист.
Глава XII
Новый союзник
Вскоре после того как Каупервуд столь вежливо, но решительно отказал Шрайхарту, ему пришлось убедиться, что «взявший меч от меча и погибнет». В самом деле, не прошло и нескольких дней, как его вездесущий поверенный, старый генерал Ван‑Сайкл, зорко следивший за всем, что делалось в законодательном собрании штата, где регистрировались новые акционерные компании, в городском и пригородных муниципалитетах, в судах и других присутственных местах, проведал о серьезном контрударе, который готовил противник. Он первый и сообщил Каупервуду, что компания на Северной стороне что‑то затевает. Как‑то под вечер Ван‑Сайкл явился к Каупервуду в своей залоснившейся шинели внакидку и мягкой шляпе, надвинутой на кустистые брови, и, не отвечая на приветствие последнего: «Добрый день, генерал, чем могу служить?» – с мрачным видом опустился в кресло.
– Готовьтесь к шторму, капитан! (Так он всегда называл Каупервуда.)
– А что случилось? – спросил тот.
– Пока ничего, но может случиться. Кто‑то, не знаю еще кто, хочет объединить все три старые компании. Учреждается новая компания. Чикагская объединенная газовая и топливная, в законодательное собрание уже поступило заявление о регистрации, а в кредитном обществе «Дуглас» директора совещаются чуть не каждый день. Мне это сказал Дьюниуэй, а он узнал от своих приятелей.
Каупервуд по своей старой привычке размеренно постукивал кончиками пальцев друг о друга.
– Позвольте‑ка… Кредитное и сберегательное общество «Дуглас»? Председателем там мистер Симс. Ну, он недостаточно хитер, чтобы выдумать такую штуку. А кто же учредители?
Генерал протянул ему записку с четырьмя именами. Ни один из этих людей не имел ни малейшего отношения к правлениям старых компаний.
– Все подставные лица, – коротко сказал Каупервуд и, помолчав, добавил: – А ведь я, кажется, знаю, кто там орудует. Но вы не беспокойтесь, генерал, пусть объединяются, ничего они с нами поделать не могут. Рано или поздно им все равно придется либо продать нам свои акции, либо купить наши.
Тем не менее он был очень раздосадован, что Шрайхарт сумел убедить газовые компании объединиться. Он сам как раз собирался подослать к ним Эддисона с аналогичным предложением. По‑видимому, Шрайхарт начал действовать сразу после разговора с ним.
Каупервуд немедленно отправился в «Лейк‑Сити Нейшнл», чтобы повидать Эддисона.
– Вы слышали новость? – воскликнул банкир, едва Каупервуд переступил порог его кабинета. – Они объединяются. Это все Шрайхарт. Как раз то, чего я опасался. Симс из кредитного общества «Дуглас» будет у них финансовым агентом. Я узнал об этом десять минут назад.
– И я тоже, – хладнокровно отвечал Каупервуд. – Нам следовало действовать быстрее, но что об этом теперь говорить. А на каких условиях они объединяются?
– Они получают три новые акции за одну старую. Около тридцати процентов акций новой держательской компании остается Шрайхарту, который вправе продать их или оставить себе по своему усмотрению. Он гарантирует им процент на вложенный капитал. А ведь это мы для него все подготовили: загнали ему дичь прямо в силок.
– Так или иначе, ему все равно придется иметь дело с нами, – отвечал Каупервуд. – Я вот что думаю: нужно сейчас же обратиться в городской муниципалитет и просить концессию на весь город. Этого можно добиться. А если мы такую концессию получим, то поставим их на колени. Мы будем в лучшем положении, чем они, так как у нас ведь имеются компании в пригородах. А сами с собой мы уж сумеем объединиться.
– Это нам обойдется недешево.
– Но и не так уж дорого. Скорее всего нам вовсе не понадобится ни прокладывать труб, ни строить заводов. Эти джентльмены сразу прибегут с предложением скупить наши акции, продать свои или объединиться. Тогда мы будем диктовать им условия. Предоставьте мне действовать. Кстати, вы случайно не знакомы с пресловутым Мак‑Кенти, от которого здесь у вас в Чикаго так много зависит, – Джоном Дж. Мак‑Кенти?
Игрок, владелец широкой сети публичных домов, тайный пайщик многочисленных подрядных контор и совладелец пивных заведений, без участия которого не избирался ни один мэр и ни один олдермен, Мак‑Кенти был ангелом‑хранителем и заступником разномастного уголовного сброда Чикаго, негласным заправилой политических кулис, и естественно, что во всех делах и начинаниях, где требовалась санкция муниципалитета и законодательного собрания штата, с ним волей‑неволей приходилось считаться.
– Нет, я с ним незнаком, но могу достать вам письмо к нему, – ответил Эддисон. – А что вы надумали?
– Пока не спрашивайте. Раздобудьте только солидную рекомендацию.
– Я это сделаю сегодня же и пришлю вам, – пообещал Эддисон.
Каупервуд распрощался и ушел, а банкир стал размышлять об этом новом маневре. На Каупервуда можно положиться. Он уж сумеет вырыть яму конкуренту. Эддисон часто поражался его изобретательности и не спорил, когда тот предпринимал что‑нибудь очень смелое и дерзкое.
Человек, о котором в эту трудную минуту вспомнил Каупервуд, был весьма красочной и любопытной фигурой, типичной для Чикаго и Западных штатов того времени. Всегда улыбающийся, любезный, обходительный и вкрадчивый, Мак‑Кенти обаянием и коварством напоминал Каупервуда, но отличался от него известной грубостью и примитивностью, не сказывавшейся, правда, на его внешности, – грубостью, не свойственной и даже чуждой Каупервуду. Что‑то в натуре Мак‑Кенти привлекало к нему людскую накипь большого города, весь этот темный, преступный мир, который был сродни его душе. Есть такие люди, без художественных наклонностей и духовных интересов, не расположенные к чувствительности и тем менее к философии и все же благодаря своей жизненной силе обладающие какой‑то странной притягательностью; они сами являются как бы сгустком жизни, не светлой и не абсолютно темной, но мутной, как агат. Мак‑Кенти попал в Америку трехлетним ребенком – родители его эмигрировали из Ирландии во время голода. Детство его прошло на южной окраине Чикаго, в жалкой лачуге с глиняным полом, стоявшей у скрещения железнодорожных путей, которые сплетались здесь в густую сеть. Отец Мак‑Кенти работал на железной дороге чернорабочим‑поденщиком и лишь под старость был назначен десятником; детей в семье было восемь человек, и Джону с ранних лет пришлось добывать себе кусок хлеба. Сначала его поместили мальчиком в лавку, потом он служил рассыльным на телеграфе, заменял официанта в пивной и наконец устроился буфетчиком. С этого, собственно, и началась карьера Джона Мак‑Кенти. На него обратил внимание один дальновидный политический деятель, посоветовал ему изучить законы и со временем выдвинуть свою кандидатуру в законодательное собрание штата. Еще совсем мальчишкой Мак‑Кенти много кое‑чего узнал – он постиг все тонкости подтасовки избирательных бюллетеней, и покупки голосов, и казнокрадства, и всевластия политических лидеров, распределявших теплые местечки, а также взяточничества, семейственности, использования человеческих слабостей – словом, всего, из чего в Америке складывается (или складывалась) политическая и финансовая жизнь. В верхних слоях общества существует некое предвзятое мнение, будто на социальном дне нельзя ничему научиться. Если бы можно было заглянуть в душу Мак‑Кенти, которая столь многое в себя вместила и даже привела в известную гармонию, нас прежде всего поразили бы своеобразная мудрость и еще более своеобразные наслоения его натуры – жестокость и нежность, заблуждения и пороки, служившие ему источником не только страданий, но и наслаждений; мы увидели бы жадную, суровую жизнь первобытного существа, которое руководствуется только своими инстинктами и потребностями. И при всем этом у него были манеры и облик джентльмена.
Теперь, в сорок восемь лет, Джон Дж. Мак‑Кенти был весьма влиятельной особой. В его большом особняке на углу Харисон‑стрит и Эшленд‑авеню можно было в любое время встретить финансистов, дельцов, чиновников, священников, трактирщиков – словом, всю ту разношерстную публику, с которой неизбежно бывает связан всякий деятельный и хитрый политикан. В затруднительных случаях все они шли к Мак‑Кенти, зная, что он посоветует, укажет, устроит, выручит, и платили ему за это кто чем мог – иной раз даже только благодарностью и признанием. Полицейские чиновники и агенты, которых он частенько спасал от заслуженного увольнения; матери, которым он возвращал заблудших сыновей и дочерей, вызволяя их из тюрьмы; содержатели домов терпимости, которых он ограждал от чрезмерных аппетитов мздоимцев из местной полиции; политиканы и трактирщики, боявшиеся расправы разгневанных горожан, – все они с надеждой взирали на его гладкое, сияющее добродушием, почти вдохновенное лицо, и в трудную минуту он казался им каким‑то лучезарным посланцем небес, неким чикагским богом, всемогущим, всемилостивым и всеблагим. Но были, конечно, и неблагодарные, были непримиримые или желающие снискать себе популярность моралисты и реформаторы, были соперники, которые подкапывались под него и строили козни, – для таких он становился жестоким и беспощадным противником. К услугам Мак‑Кенти была целая свита прихвостней, толпившихся вокруг трона своего владыки и по первому слову бросавшихся выполнять его приказы. Мак‑Кенти одевался просто, вкусы имел самые неприхотливые, был женат и, по‑видимому, счастлив в семейной жизни, считался католиком, хотя никогда особой набожности не проявлял – короче говоря, это был некий Будда, внешне благодушный и даже мягкий, могущественный и загадочный.
Каупервуд впервые встретился с Мак‑Кенти весенним вечером у него в доме. Затянутые сетками окна большого особняка были открыты настежь, и занавески слабо колыхались от легкого ветерка. Вместе с ароматом распускающихся почек в комнату временами врывалось зловонное дыхание чикагских боен.
Каупервуд предварительно отправил Мак‑Кенти два рекомендательных письма – то, которое достал Эддисон, и другое, добытое ему Ван‑Сайклом у одного известного судьи, – и получил ответ с приглашением заехать. Когда он явился, ему предложили вина, сигару, представили миссис Мак‑Кенти, которая нигде не показывалась и рада была хотя бы минутной встрече со знаменитостью из высшего, недоступного для нее мира, а затем провели в библиотеку. Жена Мак‑Кенти, тучная блондинка лет пятидесяти, чем‑то очень напоминала Эйлин, но только Эйлин уже в годах и сильно перезревшую, что, вероятно, не преминул бы заметить Каупервуд, если бы мысли его не были заняты другим; она сохранила, однако, следы прежней несколько вызывающей красоты и для бывшей проститутки держалась достаточно тактично. В этот вечер Мак‑Кенти был в отличном расположении духа. Никакие политические заботы не волновали его. Стояли первые дни мая. На улице уже зазеленели деревья, воробьи и малиновки чирикали и заливались на все лады. Лиловатая дымка окутывала город, и несколько ранних комариков бились о сетки, защищавшие окна и балконные двери. Каупервуд, несмотря на одолевавшие его заботы, тоже был настроен довольно благодушно. Он любил жизнь со всеми ее трудностями и осложнениями, быть может, даже больше всего и любил именно эти трудности и осложнения. Природа, конечно, прекрасна, временами благосклонна к человеку, но препятствия, которые надо преодолеть, интриги и козни, которые надо предвосхитить, разгадать, разрушить, – вот ради чего действительно стоило жить!
– Итак, мистер Каупервуд, – начал Мак‑Кенти, когда они вошли в прохладную уютную библиотеку, – чем могу служить?
– Видите ли, мистер Мак‑Кенти, – сказал Каупервуд, взвешивая каждое слово и пуская в дело всю свою ловкость и обходительность, – моя просьба не так уж велика, но для меня то, о чем я буду вас просить, имеет большое значение. Мне нужна концессия от чикагского муниципалитета, и я хочу, чтобы вы помогли мне получить ее. Вы спросите, почему я не обращаюсь непосредственно в муниципалитет. Я бы так и поступил, но боюсь, что найдутся люди, которые постараются использовать ваше влияние против меня. Я уверен, что вы на меня не обидитесь, если я скажу, что считаю вас своего рода арбитром во всех затруднительных вопросах, связанных с политикой чикагского муниципалитета.
Мак‑Кенти усмехнулся.
– Весьма лестное мнение, – сухо заметил он.
– Я человек новый в Чикаго, – вкрадчиво продолжал Каупервуд, – живу здесь только третий год. Я из Филадельфии. Как финансовый агент и как пайщик, я связан с несколькими газовыми компаниями, которые были учреждены в Лейк‑Вью, Хайд‑парке и других местах за чертой города, о чем вы, вероятно, знаете из газет. Строго говоря, я не владелец этих компаний, – бо́льшая часть вложенного в них капитала принадлежит не мне. Я даже не управляющий, ибо я осуществляю лишь самое общее руководство. Скорее меня можно назвать инициатором этого дела, его поборником, – так на это смотрят мои компаньоны и я сам.
Мак‑Кенти понимающе кивнул головой.
– Так вот, мистер Мак‑Кенти, вскоре после того как я предпринял шаги, чтобы получить концессии в Лейк‑Вью и Хайд‑парке, мне пришлось натолкнуться на сопротивление со стороны лиц, возглавляющих старые компании. Им, как вы сами понимаете, было очень нежелательно, чтобы мы получили разрешение на прокладку газопроводов где бы то ни было в пределах округа Кук, хотя, по существу, мы нигде не посягаем на их территорию. С тех пор они донимают меня судебными преследованиями, предписаниями, обвинениями в подкупе и тайном сговоре.