У наших рабочих и шоферов загорелись глаза. Даже я почувствовал тот исконный мальчишеский порыв к кладоискательству, который владеет всеми особями мужского пола и, несомненно, имеет под собой какую-то биологическую подоплеку. Археология целиком, а палеонтология отчасти обязаны своим возникновением этой тяге к кладоискательству. Может быть, в каждом человеке есть отголоски переживаний древнего горняка, в незапамятные времена искавшего полезные камни, руду или самородные металлы. А так как этим, вероятно, занимались только мужчины, то отсюда и понятна эта черта их характера, мало свойственная гораздо более практичным в отношении кладов женщинам…
Но сейчас мы могли лишь позавидовать монгольским кладоискателям. В одиннадцать часов, запасшись водой и наскоро позавтракав вместе с цириками, мы отправились в дальнейший путь вдоль столбов на этот раз действующего телеграфа, которые должны были привести нас в Сайн-Шанду. Солдаты вывели нас на тропу, и мы поехали прямо на восток.
Дорога поднялась на высокий перевал. Впереди раскинулось плоскогорье с белесым ковыльком, на котором паслись дзерены. Одна из антилоп пала жертвой меткого выстрела Эглона, пополнив запас мяса. На вершине небольшого увала, пересекавшего плоскогорье, «Смерч» усиленно засигналил. Мы остановились. Андреев, выскочив из машины, отчаянно махал кепкой. Пришлось вернуться. Пока нашли повреждение – пробитое реле, у нашего «Дзерена» на стоянке спустил баллон. Мы возились с машинами, а Эглон бродил в стороне в поисках новых находок – наш неутомимый Ян был прирожденный собиратель всего: костей, насекомых, образцов дерева, халцедонов, пустынных многогранников, статуэток богов…
|
|
Эглону зачем-то показалось нужным осмотреть два бугорка поодаль, правее дороги. На ближнем холмике оказался разбитый арслан – фантастический лев в виде барельефа из обожженной глины. Такие арсланы украшают цоколи больших субурганов, и этот был, несомненно, похищен из Улугэй-хида, но на перевале, видимо, стало невмоготу тащить его дальше. Эглон собрал и упаковал находку. Теперь этот арслан, склеенный и вделанный в деревянную рамку, приветствует входящих в мою московскую квартиру…
Заполненная песком котловина встретила нас на границе новой области, в ста четырех километрах от Улугэй-хида. Пески погребли длинные гряды базальта, гребни которых местами выходили на поверхность. Отполированные ветром и песком базальты покрылись яркой, блестящей коркой густого и чистого лилового цвета, необычного для камня.
Так чудесно выглядели блестящие лиловые утесы и полосы, рассекавшие рыхлую и желтую поверхность песков, что я в пятисотый раз пожалел о цветной фотографии. Впрочем, и фотография оказалась бы бессильной перед величием, чистотой с тонкими переходами гобийских красок – нужен был художник…
Пески быстро окончились, и мы выбрались на усыпанное щебнем плато. Но не успели проехать по нему и пяти километров, как снова спустились в вытянутую с севера на юг котловину, совершенно черную от сплошного покрова мелкого щебня. Из-под щебня рыжеватым подцветком проглядывала красно-оранжевая глина.
Котловина Цэгиин-Тойрим («Точечная впадина») была такой ровной и такой громадной, что ее поразительная выглаженность, подобная листу стекла, казалась неправдоподобной. Впрочем, вблизи стали заметны мелкие и широкие, окаймленные саксаулом русла, заполненные песком и пересекавшие котловину в трех местах. В их песке машины грузли и буксовали. Щебнистая поверхность самой котловины держала машины лучше, хотя мелкий щебень вдавливался в глубину и машины шли тяжело.
|
|
Быстро и незаметно спустились сумерки. Мы решили ночевать в котловине. Машины, койки, костер очутились точно посреди гигантской бальной залы – темнота уничтожила последние признаки неровностей на этом необъятном черном паркете. Хорошо, что стояли спокойные дни и особенно ночи – чистый, без единой песчинки и пылинки щебень свидетельствовал о дьявольской метле, постоянно разгуливающей по этой равнине. Пока готовили ужин, я пошел к центру котловины. Там не было щебня – одна только глина, но уплотнившаяся до твердости цемента.
Я долго стоял посреди этой необычайной равнины, наблюдая, как стелются, растекаясь по черному щебню, последние слабые лучи солнца и непомерно длинные стрелы – тени саксаула – становятся еще длиннее. Тени достигли двух десятков метров длины, лучи угасли, и черные стрелы растворились в черноте щебня. Слабый звездный свет едва отблескивал на поверхности щебня, когда я возвращался к лагерю, туда, где колебалось, вздымаясь и падая, багровое пламя, полускрытое силуэтами машин, казавшихся исполинскими на гладкой земле.
Двадцать второе октября прошло продуктивно; мы сделали сто шестьдесят километров и находились довольно близко от Сайн-Шанды… Всякие следы дороги исчезли еще вечером при въезде в котловину. Наутро мы тоже не смогли их разыскать.
|
|
Пески и глины грязноватых, неярких цветов были рыхлой, неверной почвой для машин. Горы и холмы из твердых пород с их резкими, определенными формами уступили место расплывчатым увалам и засыпанным песками останцам.
Пришлось пробиваться по бугристым пескам вдоль столбов – никакой надежды объехать эту простершуюся во все стороны равнину не было. Машины раскачивались и судорожно дергались, то одолевая очередной бугор, то глубоко распахивая кочку колесами. Впереди поднимался невысокий останец – возможный путь на плато. Увы, едва лишь мы, форсируя до предела моторы, одолели песчаный склон, как с вершины останца открылась местность, состоявшая из бесконечных, запесчаненных равнин. Среди них там и сям торчали останцы красноцветных гобийских пород. Временами более высокие гряды округлых гор преграждали путь. На гребне одной из таких гряд мы нашли заметно прокатанный автомобильный след вдоль старой верблюжьей тропы. Множество халцедонов усеивало тропу. Я поднял валявшийся среди них кусок окаменелой кости, судя по характеру окаменения – динозавра. Поехали по старой автодороге, проходившей в стороне от телеграфной линии и извивавшейся по верхушкам холмов и грядок, чтобы избежать запесчаненной поверхности равнины.
У подножия одного из холмов стояла юрта, настолько запыленная, что она почти не выделялась среди окружавших песчаных кочек. Это оказалась телеграфная станция, и мы с удовольствием узнали, что до Сайн-Шанды осталось не больше восьмидесяти километров. Дорога становилась все более накатанной между широкими размывами и оплывинами красных и лилово-серых глин и песчаников.
Несколько раз мы останавливались, сейчас же покидая машины и привычно рассыпаясь «веером» по окрестным холмам. Несмотря на беглость осмотра, все чаще попадались обломки костей, в том числе кусок бедра, фаланга пальца динозавра, щитки черепах. Не было сомнения, что здесь находилась область развития меловых отложений, к западу от аймака. Однако гораздо лучше было поскорее попасть в Сайн-Шанду, не тратя времени на дальнейшие поиски, там найти проводника, а также, устроив базу, облегчить машины для разъездов по бездорожью. Размывы глин стали еще причудливее: замшево-серые купола, лиловатые конусы, красные цилиндрические башни, ребристые желтые стены…
Наконец мы выбрались из лабиринта размывов на щебнистую равнину, поросшую ковыльком. Около семидесяти километров мы прошли от ночлега, но тут дорога отвернула от столбов – вдоль них пошел лишь слабо накатанный след. Пронин затормозил и выжидающе выглянул из кабины. Я посмотрел на членов «коллегии проводников» – смущение было на лицах Данзана и Эглона. По внезапному вдохновению я решил, что такая хорошая дорога не может идти никуда в другое место, кроме аймака, хотя бы она и круто заворачивала на север. Я махнул Пронину рукой в сторону от столбов. Тотчас же из кабины высунулся Громов и с ехидным смешком осведомился, как это мы решаемся покинуть спасительные столбы. Приняв важный вид, я приказал подчиняться «проводнику».
Наслаждаясь хорошей дорогой, «Дзерен» понесся на предельной скорости. Отставший «Смерч» сначала было заметался у поворота, потом стал догонять нас. Дорога пересекла мелкосопочник без русел, поднялась на длинный хребетик и по нему вышла на бесконечную и безжизненную равнину, очень светлого, желто-серого, цвета от бесчисленных белых камешков и малозаметной сухой и редкой травы. Дорога расширилась почти вдвое и превратилась в настоящий тракт после того, как соединилась с другой дорогой, шедшей с северо-запада.
Сомнений, что мы приближались к аймаку, не оставалось. Все же, завидев издалека арата, ехавшего на верблюде, мы замедлили ход и осторожно приблизились, призывно махая руками. Старик арат, нисколько не удивившись автомобилю, сообщил, что до аймака километров пятьдесят такой же хорошей дороги. Мы поблагодарили арата, и он поспешно отвел верблюда, чтобы животное не испугалось при запуске мотора, доказывая опытность во встречах с машинами.
Подъехал «Смерч», и Орлов, вторя Громову, стал прохаживаться насчет удаления от столбов и напуганных «проводников». Я решил отомстить. Подмигнув товарищам, я принял убитый и пристыженный вид и сообщил, что мы заблудились и едем вовсе не в Сайн-Шанду, а в какой-то сомон. Придется ехать обратно. Товарищи вторили мне, сокрушенно качая головами, Андреев разозлился и стал требовать остановки, чтобы заправиться горючим. Орлов стоял с растерянным видом, не понимая каверзы. Насладившись местью, мы быстро завели машину и двинулись в прежнем направлении. Бранные выкрики товарищей, смекнувших обман, понеслись нам вслед, но мы быстро вышли из пределов их досягаемости.
Весело поглядывая друг на друга, «проводники» занялись беспечным разговором. Дело сделано, машины можно считать уже пришедшими в аймак через восемьсот километров гобийских гор и впадин. Больше не нужно тщательно следить за местностью, запоминать все повороты, рассчитывать пригодность почвы для передвижения машин…
Машина остановилась. Пронин пулей выскочил из кабины. Я недоуменно окликнул его, но шофер, не отвечая, стал яростно чесаться об угол борта, потом снял ватник и тщательно осмотрел его с изнанки. Я успокоился – ничего не случилось, просто очередная колючка из лагеря «ревущего столба» дошла до кожи шофера.
Машины понеслись снова. Мы с Данзаном заговорили о наводнениях, иногда случающихся в Гоби. Я удивлялся, откуда берется столько воды, чтобы напитать и заполнить все бесчисленные сухие русла, песчаные впадины, массивы рыхлых отложений.
– А знаете, какой идет дождь! – возбужденно крикнул Данзан. – Нельзя говорить – слышно только ш-ш-ш-ш-ш! – изо всех сил зашипел геолог.
Машина затормозила, толчком дернула нас вперед. Опять Пронин выскочил, обежал вокруг машины и молча вернулся в кабину. На мой вопрос он лаконично ответил, что посмотрел резину.
Машина тронулась. Я увидел, что Данзан смеется, и догадался, что шофер, услышав энергичное шипение Данзана, решил, что спускает баллон. А что, если испробовать это снова? По безмолвной команде все трое набрали воздуху и хором зашипели: ш-ш-ш-ш-ш-ш!
Сцена осмотра баллонов повторилась заново. Убедившись, что все в порядке. Пронин подозрительно взглянул вверх, увидел смеющиеся лица, рассердился.
– Если еще будете шипеть – не повезу! – сверкнул он цыганскими глазами и втиснулся боком в кабину.
Пологие, широкие холмы, просторная светлая равнина… Машины летели по отличной дороге, их длинные тени в заходящем солнце убегали вперед по щебню и пыли. Мы вышли из безлюдной Гоби – на востоке поднялась гряда низких холмов, на них – дома, освещенные солнцем, казались парусами в морс. Аймак приближался. Он был населеннее Далан-Дзадагада, судя по числу домов.
Справа и сзади вынырнули из-за бугра столбы – верные друзья и маяки на пройденном пути. Широкое сухое русло огибало холмы аймака, песок в нем был укатан машинами, и мы пересекли его без задержки. Однако едва мы поднялись на последний ряд холмов, как кончился бензин. Машины шли на последних литрах – пришлось задержаться для заправки.
Множество халцедонов блестело на солнце, разбросанных среди стебельков засохшей травы. Таких крупных мы еще не встречали и с воодушевлением принялись за сборы, но, к сожалению, бензин был налит очень скоро…
Машины приблизились к домам на южной окраине аймака. Мы долго уже находились в Гоби, и даже одноэтажные домики казались нам внушительными. Здесь же высились двухэтажные великаны!.. Право, мы въехали в величественную столицу! Про эту относительность масштабов и оценок, целиком зависящую от бытовых условий, никогда не следует забывать историку, этнографу, писателю…
У белого домика с двумя высокими крылечками мы остановились. Аймагин дарга – начальник аймака – оказался в своем кабинете. Пока мы разговаривали о пройденном пути, о наших мелких, но неотложных нуждах (квартира, баран, хлеб), солнце село за невысокие темные горы, там, за линией столбов, приведшей нас сюда. Я вышел на крыльцо и невольно съежился – знобящий холод сразу проник под ватник. Усталые спутники ожидали, понурившись, закутавшись кто во что горазд. Стало жаль верных товарищей.
Посыпались распоряжения – Данзан с рабочим и Эглоном отправились на мясокомбинат, в пекарню и магазин, а мы, взяв уполномоченного аймака, направились в отведенную квартиру. Первую, находившуюся поблизости, забраковали из-за тесноты. Трудно было с помещениями в этом аймаке – многолюдном, быстро развивавшемся центре. Пришлось переправиться на северную окраину аймака, под склон плато, окаймлявшего поселок с севера и востока.
Маленький домик бывшей ветеринарной аптеки стоял на самом краю поселка, близ каких-то нарытых в войну ям и канав. Помещение не могло вместить всех – перед входом поставили палатку, где разместилась «научная сила», предпочитавшая свежий воздух. Быстро и дружно убрали помещение, машины выгрузили, плиту затопили. На вымытом столе загорелись свечи, синий махорочный дым низко стлался в еще не нагревшемся доме. Но холод и свирепый ветер не проникали сюда – мы опять устроили свой, русский, дом в новой области гостеприимной страны после пятидневного пути через Гоби. Задача перебазировки была выполнена быстро, следовательно – удачно. Еще неделя работы вокруг Сайн-Шанды, и путешествие этого года придет к концу…
Люди устали. Сказывалась трудная дорога. То один, то другой опускал голову на край стола, не в силах бороться с дремотой. Пронин принялся доставать постель, решив не ждать обеда. Его примеру собирались последовать многие.
Остаться без обеда было обидно: торопясь доехать до аймака, мы не ели весь день. Я подошел к дремавшему Громову и пошептался с ним. Профессор поднял очки на лоб, пошарил вокруг себя и извлек из груды тюков на полу маленький бидон. Эглон проснулся и зычно скомандовал: «Подходи с кружками!»
Громов с Эглоном налили всем понемногу спирта. Спирт подбодрил людей, появился аппетит. Как раз поспел суп и вареная баранина. Свежий хлеб после гобийских твердых лепешек улучшил вкус позднего обеда. Разогревшись в домике, мы разделись и забрались в мешки в своей палатке, даже не затопив приготовленной печурки.
Двадцать четвертого октября провели на новой базе в аймаке. Подыскивали проводника, заново распределяли вещи. Тщательно проверили количество бензина: здесь оставляли «железный» запас на возвращение в Улан-Батор. Конечно, мы могли бы взять бензин в аймаке, но только с «отдачей натурой». Тогда пришлось бы гонять сюда машину из Улан-Батора. Как раз этого я хотел при всех случаях избежать. Закупоренную бочку завернули в кошму, обвязали и заперли в маленькой кладовой домика. Ящики с коллекциями, водяные баки, третья палатка и запасные колья – все это оставлялось здесь на время маршрута.
К концу дня пришел проводник – пожилой арат с жировой шишкой на голове, назвавшийся странным прозвищем Кухо («Кукушка»). Только позднее он сообщил мне свое настоящее имя – Намцерен. Мы уговорились о выезде завтра на рассвете, но этот план неожиданно нарушился. На закате резко похолодало, свирепый ветер завыл, скатываясь на нашу маленькую усадьбу прямо сверху, со склонов плато. Он подул с полчаса, усилился, перешел в настоящую бурю и пригнал тяжелые белесоватые облака. Пошел снег. Скоро все покрылось плотной белой пеленой, а ветер все крутил и взбрасывал снег, будто не мог уложить его как следует. Надежды на завтрашний выезд становились сомнительными – что мы могли виден, под снежным покровом? А видеть в этом новом для нас месте мы должны были нее! Прислушиваясь к реву ветра и свистящему шороху сухого снега, мы сидели с Громовым за столом, рассуждая о пройденном пути. Зябкий Орлов в начале бури удалился в палатку и забрался в спальный мешок.
Громов ожесточенно тянул свою трубку и желтым с обгорелой кожей пальцем водил но карте вдоль синей линии нанесенного маршрута. Склонив голову набок, округлив глаза и высоко подняв брови, профессор по обыкновению стал похож на обычную хищную птицу, взъерошенную и обветренную бесконечными ветрами Гоби. Только гладко выбритое лицо напоминало о щегольски одетом ученом, расхаживавшем некогда но Улан-Батору в светлом костюме с белоснежным воротничком.
Я посмотрел на часы. Близилось к полуночи. Шум ветра за тонкими глинобитными стенами не умолкал. Завывала метель, не наша – гобийская, несшая снег пополам с песком и пылью. Все спали, вплотную сдвинув койки, только за перегородкой в другой комнате возился повар. Через проем отсутствовавшей двери мне было видно, как Никитин тер слипавшиеся глаза.
– Иван Николаевич, – позвал я, – ложитесь спать!
– Так ведь надо все заготовить на два дня. Пока там найдем место, станем лагерем…
– Можете спать, завтра не поедем: видите, что делается.
Повар обрадовано взглянул на меня, в несколько минут убрался и затих. Не хотелось выходить из теплого дома в бурную и морозную тьму. Но мы с Громовым мужественно преодолели несколько шагов до палатки, в которой давно и беззаботно храпели Эглон и Орлов. Растопили печь. Едва палатка чуть обогрелась, мы забрались в мешки – долго топить не годилось: палатка намокла бы от подтаявшего снега.
Еще день стояли мы в аймаке. Все дела были сделать, наблюдения приведены в порядок, и все с радостью следили, как быстро испаряется выпавший снег, именно не тает, а испаряется. Непривычная картина белых холмов и равнин уступала место давно знакомой – камни, щебень, песок и сухая трава…
Глава шестая
«БОГАТЫЙ СТОЛ»
Незнакомый начальник – тигр.
Незнакомая местность – ад.
Старая поговорка
Двадцать шестого октября, в холодных рассветных сумерках, мы взяли курс на черный гребень, видневшийся на юго-западе. Разделившись на три группы, мы довольно быстро осмотрели горы Тушилге («Спинка») и Чойлингин («Вытянутый»), а также окружающие их рыхлые породы верхнемелового возраста. Мы пытались установить характер связи этих рыхлых пород с многочисленными обломками костей динозавров, захороненных в них, и слагавших горы уплотненных и перемятых в складки песчаников и углистых сланцев верхнеюрской эпохи.
Мне достались горы Чойлингин. Черные породы нагрелись на солнце, в защищенных от ветра ущельях было жарко. От торопливой ходьбы пот катился по лицу градом. Наконец я утомился и присел покурить на остатке стены п развалинах старого монастыря. Монастырь был, видимо, беден и невелик – стены домов сложены из неровных кусков тех же черных камней, какие валялись вокруг. Высоко, в самой глубине горного массива, в замкнутой со всех сторон разнокалиберными уступами долинке спрятались эти развалины. Сюда заходил только слабый ветерок, шелестевший нетронутым дерисом. Я с наслаждением затягивался из толстой самокрутки – редко удавалось покурить так, чтобы ветер не раздувал папиросу, не сыпал искрами на одежду и руки, не забивал дым обратно в нос и в рот…
Выбравшись из гор, я спустился до последнего уступа и с него увидел наши машины на темной и пустой равнине. Два ширококронных хайляса виднелись в стороне. Я разглядел в бинокль Громова и Данзана близ машины – значит, они уже выполнили свою задачу.
Проехав дальше, мы увидели, как базальты покрывали толстым слоем серые меловые песчаники с костями динозавров. Темно-коричневая масса базальта была начинена, словно салатом из редьки, круглыми и плоскими белыми включениями – халцедонами. Несчетное множество халцедонов попадалось здесь среди щебня – доказательство, откуда берутся халцедоны в гобийском щебневом панцире. Некоторые участки базальтового покрова были развальцованы, раскатаны, как тесто, еще во время излияния лавы, когда полузастывшая лава верхних слоев плющилась и тянулась над напором горячей.
Чтобы двигаться дальше на юг, пришлось пересечь небольшую котловину, окаймлявшую горы Чойлингин и Шарилин («Мумийный, мощевой»), выбраться на плоскую возвышенность и поехать по едва видному автомобильному следу вдоль края котловины. Здесь тянулись обрывы серых и светлых глинистых песчаников нижнего мела с совершенно замшевой поверхностью. Против двух хайлясов обрывы стали особенно живописны.
Скоро мы заметили вблизи дороги, на склоне борта котловины, гигантский ствол окаменелого дерева. Шесть кусков было в этом разломанном почти на равные части одиннадцатиметровом бревне около метра в диаметре. Железные слои красными потеками пятнали темно-серую, чугунного цвета и вида, поверхность ствола, сохранившую в то же время полное подобие обветшалой и размочалившейся древесины. Замещенная кремнем и железом, древесина навсегда сохранила тот вид, с которым бревно затонуло в осадке, принесенное издалека рекой, восемьдесят миллионов лет назад. Теперь вода, ветер, солнце и мороз разрушили рыхлые породы вокруг, и ствол остался, как на блюде, на пологом откосе, несокрушимый и такой тяжелый, что силы размывания не смогли его передвинуть. Мы долго любовались гигантом исчезнувших лесов, пролежавшим в земле такое невообразимое время. Я мечтал забрать весь ствол для музея Академии наук в Москве – такие большие и хорошо сохранившиеся стволы встречаются очень редко. Однако не было никакой возможности взять хотя бы один из кусков, весивших больше тонны каждый. Поэтому я ограничился только тем, что сделал несколько снимков.
Дальше к югу холмики оказались сплошь покрытыми кусками окаменелых древесных стволов. Более тонкие, чем первый найденный нами гигант, эти куски были разбросаны, будто упавшая поленница. Торчавшие сучки или корни на пеньках создавали иллюзию настоящей древесины. Только на ощупь тяжелые, острые, звенящие, как стекло, осколки рассыпавшихся стволов показывали, что этот лес – только каменный призрак настоящего. Правильно слоистая структура древесины свидетельствовала о принадлежности стволов хвойным деревьям, возможно, группе болотных кипарисов, и по сие время растущих в приморских тропических болотах, так же как растет еще древнее гинкго в Японии, араукарии в горах Южной Америки и Юго-Западной Азии, красный железняк в нашей Ленкорани…
С неохотой пришлось оставить все разнообразие наваленных в беспорядке стволов – короткий день близился к концу. Теперь мы все время спешили: слишком мало светлого времени оставила нам уходившая осень и слишком много еще хотелось сделать!
Машины пошли дальше той же заросшей тропой к возвышавшемуся вдалеке низкому горному массиву. Там находились развалины монастыря Хамарин-хурал («Монастырь на мысу»), там уже несколько лет горел под землей уголь и там геологи находили кости динозавров. Одно из сообщений говорило о целом скелете! Немудрено, что мы давно стремились попасть сюда. Вот поднялись над степью обрывы и размывы светло-серых глинистых пород с твердыми прослоями железистых песчаников. Узкие черные полосы расчерчивали серую поверхность небрежными штрихами – свидетельство беспорядочного напластования. Выше, на удаленных уступах, громоздились стены и башни красных базальтов, попиравшие цоколи из глыбовых красноватых песчаников, отвесные стены которых багровели на закате. А внизу, под обрывами, высокие барханы преграждали путь своими мягкими, аккуратно насыпанными склонами. На равнину от гор далеко простирались промоины сухих русел и беспорядочная толпа песчаных бугров.
Опять, наверное в трехсотый раз за путешествие, остановились машины. Исследователи поспешно выбрались из них, на ходу строясь в «боевой порядок», то есть выбирая для себя определенное направление, не перекрывающее места, которые осматривает сосед. Все это выполнялось без всяких предварительных сговоров, как в хорошо сыгравшейся футбольной команде. Солнце уже садилось за горизонт, когда стало ясно, что никакого скелета, ни даже отдельных костей здесь нет и не было. Обрывы меловых пород тянулись далеко на восток и юг, и кости могли оказаться именно в них, но осматривать их сейчас не было возможности. Подробное изучение района входило в программу исследований последующих лет, на первое время мы уже получили представление об этих низких горизонтах мелового периода, относившихся к его нижней половине. Спустя три года после окончания работы нашей экспедиции геологи прислали нам из Хамарин-хурала челюсть громадного динозавра игуанодонта, доказав тем самым, что в Азии жили настоящие нижнемеловые игуанодонты, до сих пор считавшиеся европейскими формами.
С досадой я вернулся к машинам и стал звать товарищей: чтобы поправить неудачу в Хамарин-хурале, нужно было сегодня хотя бы проехать побольше. Поблизости на барханах росли какие-то крупные кусты. Я распорядился наломать топлива, и рабочие с шоферами и поваром поспешили туда. Велико было наше разочарование, когда подошедший Данзан объявил, что это растение (иргай-кизильник) негодно для дров, так как очень плохо горит. Мы все-таки взяли один большой куст и добавил к нему охапку караганы и ежовника (баглура).
В котловине смеркалось, но красные базальтовые стены вверху еще были залиты ярким солнцем и отбрасывали веселый розовый отблеск на свинцовые пески. Из-за поворота сухого русла, внизу в котловине, появился всадник. Сначала только черный силуэт виднелся в отдалении, бесконечно одинокий на просторе равнины. Мы не успели уложить топливо в машину, как подъехала молодая монголка. Без смущения, просто и с достоинством, женщина заговорила с Данзаном, потом спешилась и подошла к нам. Мы поздоровались, я достал папиросы. Лукаво поблескивая глазами, гостья присела, держа лошадь на длинном поводу, курила и разговаривала с нами, подняв вверх свежее, круглое лицо. Докурив папиросу, монголка легко вскочила в седло и погнала коня – видно, торопилась доехать до сомона в бывшей монастыре Хамарин-хурал. Обернувшись через плечо и посылая нам приветственные улыбки, молодая аратка скрылась в холмах. Такой легкой и живой показалась она среди наших хмурых фигур в тяжелой одежде, с таким неподражаемым изяществом сидела на коне, что мы невольно вздохнули, глядя ей вслед. Я подумал, насколько каждый народ – дитя именно своей страны. Трудно представить русскую женщину, одну среди этой пустыни, едущую на коне за десятки километров по своим делам. И так же трудно было вообразить эту аратку среди наших лесов и полей…
Ветер утих, на смену ему шел мороз.
Дорога извилисто поднялась на горный уступ. С гребня увала показался Хамарин-хурал – множество рассыпавшихся глинобитных домиков и стен в котловине у громадного сухого русла. В центре виднелось несколько сохранившихся домов побольше, окруженных юртами. Синий дымок аргала висел над сомоном, доносился резкий запах горящего навоза, слабые огоньки очагов блестели кое-где сквозь щели юрт. Мы проехали правее, оставив сомон на километр в стороне, спустились в сухое русло и направились вниз по нему, стараясь найти участки твердого, уплотненного песка. В сумерках русло стелилось ровной темной лентой. Громадные пни хайлясов торчали там и сям из насыпи песка. Пни были до метра в поперечнике, иногда это были целые куски стволов, поваленных когда-то давно потоком при наводнении. Все ветви и корни или отщепины были тщательно спилены, и мы напрасно пытались найти хоть что-нибудь пригодное для дров. Эти пни, похожие на их окаменелых собратьев, угрюмо торчали безмолвным укором человеку, когда-то погубившему здесь рощу действительно исполинских хайлясов. Впервые я видел, что эти деревья могут быть так велики. Видением пронеслась в мыслях тенистая, полная жизни роща, когда-то бывшая здесь, на пустых берегах сухого русла, – но машина уже поднялась на склон долины.
Громадная равнина, щебнистая, слабо всхолмленная, без единого оврага или русла, легла под колеса. Почувствовав хорошую дорогу, «Дзерен» понесся с большой скоростью, предоставив «Смерчу» догонять нас как хочет. Плотной массой летел навстречу холодный и свежий воздух.
Земля посинела, ушла вниз, впереди в беспредельную высоту поднялось туманное небо со светлыми, жемчужно-серыми облаками, испятнанное сгустками темноты. Облака вихрились, струились и извивались, словно на скате взброшенной к небосводу волны.
Приближались и налетали темные, глубочайшего синего цвета холмики, черные, как отлитые из металла, кустики разбегались в безмолвном испуге, а машина летела и летела, не зажигая света, в заколдованную даль, где волны всхолмленной земли, такие же шершавые и серые, как небо, расплывались и сплавлялись с тучами на горизонте в один вихрящийся вал. Тучевой вал стеной вздымался вверх и улетал в небесную бездну над нашими головами. Машина безмятежно ныряла под него, стремясь к загадочной цели, ничем не отмеченной, ничем не ограниченной на темном просторе…
Издалека, позади, разлился тусклый свет – «Смерч» зажег фары. Таинственная сумеречная равнина исчезла, стала обычной сухой и безжизненной Гоби. Зажег свет и наш «Дзерен» и продолжал нестись в океан темноты, на юг, пока все совершенно не закоченели.
Я остановил «Дзерен», хотя Пронин так разошелся, что готов был ехать хоть всю ночь. Убежища не было – одна ровная почва кругом, и мы надеялись только на мороз, который усиливался и обещал тихую погоду.
Загорелись набранные у Хамарин-хурала кусты караганы. Повар, ворча, что нет даже «иванантоновичевых» дров, стал кипятить чай и разогревать мясо. Когда-то еще на пути из Южной Гоби, где повар избаловался саксауловым топливом, у нас вышло одно столкновение. Никитин явился ко мне с заявлением, что не может приготовить обед, так как на месте лагеря нет дров. Повар тут же получил основательный нагоняй и с тех пор знал, как с помощью рабочих нужно заготовлять аргал, однако затаил обиду и упорно называл аргал «дровами Ивана Антоновича», к великому удовольствию всех остальных.