– Шоферы, – обратился я к водителям, – смотрите: спуститься-то можно, а выберемся ли назад? Особенно ваш «Дракон», Василий Иванович?
– Если порожняком, то поднимемся, – ответил Андросов.
– Порожние не будем. Наоборот, думаю, что загрузимся до предела.
– Тогда не вылезем. Придется объехать там, – Андросов показал направо, где поодаль понижался высокий склон, погружаясь в бугристые пески с чащей саксаула.
Я взвесил мысленно возможности их преодоления, рассчитал, что в поездках за водой пустая полуторка легко поднимется напрямик, и сел в кабину «Смерча». Заскрипели тормоза. Андреев направил машину, где песок был поглубже, чтобы обезопасить крутой спуск.
Близко, вплотную к машинам, придвинулись отвесные стены с причудливыми выступами. Я жадно всматривался в них, ища кости, но ничего не заметил. Извилистый водоток, подмывавший стены, заставлял проделывать очень крутые пируэты. Наконец с большим облегчением я увидел, как слева всплыл над нами желтый высокий мыс, похожий на нос броненосца – конец западного увала Главной котловины. Он заслонялся с юга овальным холмом, поэтому мы не могли его увидеть издалека. Еще один крутой изгиб русла вокруг этого холма, и мы оказались в Главной котловине. Тотчас же я послал две пули в обрыв, и громовое эхо возвестило товарищам, ждавшим на распутье у трех притоков, что они могут идти по нашему следу.
Я отчетливо представил себе, как будет браниться Андросов, выписывая все наши повороты своим длинным «Драконом».
Нужно было выбрать место для лагеря. Дно котловины оказалось изборожденным поперечными промоинами, разделившими всю площадь между руслом и костеносной стеной на ряд параллельных нешироких грядок.
Извилистым путем по грядкам мы добрались до третьего выступа, считая от северного конца котловины. Нашлась широкая грядка, лучше защищенная от ветра, и глубокая промоина в стене для укрытия кухни. Мы начали выгружаться. Солнце уже заходило, все проголодались, а надо еще успеть приготовить обед и устроить лагерь.
Подошел «Дзерен», из него вылезли повар и Громов. «Дракон» остановился поодаль. Озлобившийся и вспотевший от трудной дороги, Андросов присоединился к нам. Поискав подъезд, мы с ним поставили «Дракона» в уютную долинку между пятым и шестым выступами. Здесь бензин при любом ветре находился в безопасности от искр, которые могли долететь из лагеря.
И вот на черной щебенке с редкими сухими кустиками караганы выросло временное жилье одиннадцати человек. Две палатки, фанерные щиты для кухни, стены ящиков с продуктами, гипсом, гвоздями и другим снаряжением, тюки с бумагой и ватой, деревянные бочонки с водой, доски для монолитов – все это придало неестественно жилой вид мрачному углу безжизненной котловины. Мы рассчитывали пробыть тут несколько дней и поэтому устраивались с удобствами. Поставили железные печки в обеих палатках, прикрепили проволочные подсвечники к палаточным тестам.
После сытного обеда, вернее ужина, в палатке показалось жарко. Я набросил ватник и вышел. Последние проблески зари потухли, в свете ярких звезд непроницаемая стена Нэмэгэту торчала вверх грубыми зазубринами и внизу неразличимо сливалась с поверхностью плато. Посреди котловины, точно слоны, зловеще темнели два останца. Один, в самом центре, получил наименование «Центрального», другой – ближе к юго-восточному краю – назвали «Большим».
Я прошел до конца грядки и остановился над подмывом сухого русла. Красный огонь костра багрово отсвечивал на окружавших скалах. Нерхнян часть обрыва тонула в густой тьме. В третьей, считая от «кухни», промоине неясно громоздился «Дракон». Андросов что-то делал в кабине, и ее стеклянный домик странно светился среди диких скал. Еще слабее просвечивали палатки, сделанные из темной материи, но эти тусклые огоньки вместе с дымом, поднимавшимся из двух железных труб, создавали впечатление уюта и жизни здесь, в затерянной котловине, на краю огромного лабиринта безводных ущелий и безмолвия широкого простора впадины Нэмэгэту.
Лишь путешественник, подолгу остающийся наедине с пустыней, может по-настоящему оценить эти крохи человеческой жизни, жилья, работы, только что возникшие у подножия желтых стен.
Андросов зачем-то зажег сильные фары «Дракона». Два снопа света пронеслись над котловиной, задели обрыв «Центрального» останца и, потускнев, легли на дальние склоны восточного лабиринта. Электрический свет впервые от сотворения мира загорелся тут, и я подумал, что при будущих больших раскопках мы, пожалуй, устроим здесь переносную электростанцию. Фары потухли, мрак как-то особенно уплотнился, стало очень холодно… Я вернулся в палатку.
Перед сном Громову и мне пришлось порядком помучиться, как не раз уже в этом пути, после высоких перевалов или большой ходьбы по горам. За многолетние путешествия в трудных условиях, требовавших громадного физического напряжения, у обоих сердца были изношены. Мы всегда задыхались здесь, на высоте, едва только вытягивались на постели. С завидной безмятежностью спали Орлов и Эглон, а поближе к входу, за печной трубой, свернулся наглухо закупоренный в мешок и два полушубка наш зябкий Данзан…
Пять последующих дней прошли в беспрерывном лазании по обрывам и в раскопках костей… После того как мы с Орловым горевали над рассыпавшимся скелетом гигантского двуногого хищного ящера – тираннозавра, нам удалось обнаружить, что некоторые кости уцелели в необрушенной стенке обрыва. Песчаник с прослойками конгломерата оказался довольно твердым, но мы упорно долбили его. Открылся почти полный череп, позвонки, челюсть и зубы громадного хищника с белыми костями замечательной сохранности. Этот череп сейчас украшает зал Палеонтологического музея Академии наук. Но никто из посетителей музея и не подозревает, какого труда стоила добыча этого черепа первооткрывателям Нэмэгэту.
Обрубленная со всех сторон глыба серого грубого песчаника нависала над нашими головами на семиметровом обрыве. Глыба была так тяжела, что соединенные усилия всего нашего отряда не могли бы удержать ее от падения, означавшего гибель ценной находки. Осторожно отбивая маленькими кусочками породу, мы отняли группу громадных шейных позвонков хищника, левую челюсть и два ребра. Вес глыбы уменьшился до полутонны, но все же тяжесть осталась опасно большой.
Эглон, опираясь на наши плечи и подтягиваемый вверх с уступа обрыва на руках, сумел залить открытые кости черепа гипсом, обмотал глыбу травой и тряпками. Теперь на эту мягкую оболочку можно было накрутить веревки, закрепить их за вбитые вверху ломы и подрубить породу под глыбой. Отделенная от скалы тяжесть была тихо спущена прямо на мягкую подстилку на дне крепкого ящика, установленного в специально вырубленной в глубине промоины выемке. Из соседней промоины была извлечена полная челюсть травоядного динозавра с утиным носом – зауролофа, в которой превосходно сохранились все ее пятьсот зубов.
Побывали мы и в Северо-Западной котловине, где выдолбили из трехметровой отвалившейся плиты конгломерата таз, позвонки и задние лапы маленького хищного динозавра. Эглон и Громов показали мне изогнутый горбом позвоночник крупного ящера, который выходил из песка в дне одного из многочисленных мелких оврагов. Вопреки скептицизму Громова мы с Эглоном пришли к заключению, что ниже в песке должен залегать скелет. Однако на то, чтобы выкопать его, не было ни времени, ни сил. Отметив «горбатый позвоночник» на плане обследованной части лабиринта, мы оставили его в покое. Находки все учащались. Громов, лазавший по обнажениям с утра до темноты, нашел на крутом обрыве целую маленькую черепаху. Отважный профессор вывихнул ногу, но расчистил находку и, отчаянно хромая, привел сюда Эглона, который заключил черепаху в гипсовый футляр.
Повар Никитин выбыл из числа «охотников» за костями: надо было кормить вечно голодную компанию. Едва брезжил рассвет, как в холодных сумерках поздней осени загорался огонек кухонного костра, спрятанного в глубине овражка. Слышно было, как закоченевший повар кряхтел и разминался и, отогревшись, начинал возню. Тянуло аппетитным дымком жарившихся оладий. Через полчаса повар устраивал побудку: «Научная сила, кончай ночевать!» В соседней палатке слышалось: «Эй вы, драконы, дзерены, пироги поспели!» – и лагерь пробуждался.
Зато Андросов, сначала относившийся к общему палеонтологическому воодушевлению недоверчиво и с оттенком презрения, поработав на раскопках, неожиданно пристрастился к поискам ископаемых. Старший шофер был индивидуалистом и ходил всегда в одиночку. Удачливость его была анекдотична. Однажды вечером, греясь у печки в палатке, мы подводили итоги находкам, и я посетовал, что до сих пор никто не нашел самых больших ящеров – зауропод. Бедренная кость такого ящера почти в четверть тонны весом была бы хороша для музея…
Заинтересованный Андросов попросил подробно описать вид такой кости, забавно сморщил свой короткий нос и затем, лукаво прищурившись, объявил:
– Завтра найду!
Все присутствовавшие подшучивали над Андросовым, но он был невозмутим. На следующий день мы – Орлов, Громов, Данзан и я – отправились на исследование северной части лабиринта, поближе к хребту.
Эглон оставался в Главной котловине и бродил с рабочими от находки к находке, гипсуя, проклеивая, упаковывая. Я пошел в сопровождении Пронина, который внезапно наткнулся на скелет черепахи в ярко-желтых косослоистых песках наверху невысоких склонов Северо-Западной котловины. Мы раскопали мелкие белые косточки с острыми когтевыми фалангами – переднюю лапу черепахи. Действуя раскопочными ножами, мы расчистили в глубине обрыва еще лапу и часть панциря, четко выделявшиеся на оранжевом песке. Приятно было смотреть на увлеченного работой Пронина – искусные пальцы механика любовно очищали, метили, заворачивали в бумагу хрупкие кости. Пронин работал так, как будто всю жизнь только и занимался выемкой ископаемых костей, и я подумал, как много значит интерес к работе. Для человека с живой душой, интересующегося работой, легко научиться любым производственным навыкам и стать мастером разных дел, в то время как равнодушные люди часто оказываются тупыми учениками и, обучившись чему-нибудь, считают это великим достижением.
Уложив находку в рюкзак, мы прошли до конца котловинки – «тупика» из обвалившихся громадных глыб конгломерата, в котором днем раньше сделали несколько интересных находок – остатков мелких хищных динозавров. В подмыве узкой перемычки между двумя расширениями ущельица мы заметили торчавшие из глинистого песчаника черные зубы – ножевидные, с пильчатой нарезкой по краю: они принадлежали хищному ящеру. Отсюда мы добыли передний конец челюсти н направились к востоку, поперек больших оврагов. Скоро мы спустились в глубокое ущелье – каньон, шедший прямо от подножия хребта. Таких ущелий здесь было три, параллельных одно другому и разделенных высокими платообразными грядами. С запада на восток стены ущелий становились все выше, а водотоки – шире. Мы назвали каньоны «Малым», «Средним» и «Большим» и принялись изучать их обрывы снизу, передвигаясь по дну ущелий. Странные формы выветривания выступали в крутых желтых стенах. В каждом ущелье они были свои, повторявшиеся без конца на большом расстоянии, что создавало почти тревожное впечатление архитектурной ценности, осмысленно устроенной человеком. В Среднем каньоне преобладали громадные столбы, сужавшиеся кверху и выстроившиеся, как ряды высоких бочек, по пятнадцать метров высоты. В Малом ущелье стены были изукрашены точеными столбиками со вздутиями и перехватами в ложнорусском стиле.
В Большом каньоне поражали правильностью и сложностью своей отделки бесконечные ряды индийских колонн, уходившие в теневую глубину ущелья, а за следующим залитым солнцем поворотом вся стена казалась усаженной как бы большими носочными часами, впадинки между которыми создали на ней сетку из теневых черных треугольников.
Пробираясь по дну Среднего каньона, я заметил глыбу конгломерата, упавшую сверху и расколовшуюся на несколько частей. В глыбе оказался скелет гигантской черепахи, почти в метр длиной, какого-то нового вида. Я призвал на помощь Эглона с его рабочей бригадой, состоявшей из «батарейца», Ильи и Павлика. Скоро Павлик, умело распоряжаясь, заворачивал куски панциря в несколько слоев оберточной бумаги, а Жилкин и Иванов подбирали мельчайшие кусочки костей на дне сухого русла. Я наблюдал за всей компанией с высоты обрыва. Сердито хмуря тонкие брови и сверкая раскосыми глазами, Павлик заставил товарищей собрать все кусочки до последнего. Только с большим трудом удалось им вынести находку в заплечных мешках, карабкаясь на отвесные кручи.
Горы словно разгневались на нас за потревоженное кладбище драконов, огромные размеры которого с каждым днем становились все яснее для нас.
Начали бушевать страшнейшие ветры. Днем и ночью дули они без перерыва, острыми иглами кололи лицо песком на раскопках, рвали и трепали палатки, ночью не давали топить печки. Пришлось оборудовать у печных труб дополнительные выходные колена.
Особенно неистовствовал ветер на раскопках. Заметая глаза песком, он невыносимо мешал работать. Каждый взмах лопаты, каждый удар кирки или молотка отзывался горстью песка или кусочков камня, с силой брошенных в лицо. Защитные очки из-за плохого качества стекол не позволяли делать в них тонкую работу, и их приходилось снимать.
Наши молодые рабочие безропотно переносили все невзгоды и старались изо всех сил. С рассвета до ранней осенней ночи молодежь долбила кирками неуступчивые песчаники древнего кладбища ящеров, рылась, размешивала гипс, пилила доски. Уставшие донельзя, после ужина ребята забирались в свою палатку и мгновенно засыпали. Вечернее пение, шутки и музыка временно прекратились. Из-за ночного холода все койки в палатке рабочих были сдвинуты вместе и завалены грудой теплой одежды – ватниками, кошмами, козьими дохами. Палатка, занесенная песком и пылью, закопченная дымом, превратилась в мрачную берлогу, но у меня не хватало духу заставить героически трудившихся, измученных ребят навести порядок. Скрепя сердце я примирился с этим до окончания раскопок.
В нашей палатке было пять человек: Орлов, Громов. Даизан, Эглон и я. Каждый облюбовал себе место, которое затем при всех переездах соблюдалось свято. Койка Громова стояла у боковой стенки напротив моей, и мы вели через койку Орлова жаркие геологические споры. Больше всего споров вызывало происхождение каменного панциря гобийских пустынь. Я твердо отстаивал взгляд, что панцирь образован щебнем как продуктом разрушения горных массивов, окаймляющих гобийские впадины.
Громов утверждал, что панцирь состоит из щебня только в отдельных случаях, а в основном обязан размыву меловых и третичных конгломератов и поэтому представлен галькой. «Галька» и «Щебень» доставили немало веселых минут нашим товарищам, с интересом следившим за спорами и «подбавлявшим жару». Не обошлось без намеков на тугодумие геологов, занимающихся палеозоем (моя геологическая специальность), на что я ответствовал о сходстве мышления четвертичников с неандертальским (первобытным) человеком.
Сегодня спор был прерван появлением Андросова в дохе, проползшего на коленях в полузастегнутое отверстие входа.
Шофер посмотрел на меня с победной усмешкой и выждал, пока все умолкли.
– Нашел вот токую костищу. – Андросов отмерил ребром ладони по койке чуть не всю ее длину.
– Вот. – воскликнул Орлов. – у кого надо учиться искать кости!
– Ладно, завтра посмотрим. – нехотя пробурчал Эглон, ревнивый к находкам, принявший неслыханный успех Андросова как личное для себя оскорбление.
Мы вставали с каждым днем все раньше. Дни летели с удивительной быстротой. Мы делали находку за находкой, и возрастала неуемная жадность палеонтолога, старающегося забрать все, что по силам и не по силам.
Завтра наступал октябрь. Хотя мы открыли громаднейшее местонахождение, но прошли еще только половину западного маршрута. Впереди был Ширэгин-Гашун, а затем перебазировка в Восточную Гоби. Кроме того, я мечтал посетить район горы Арца-Богдо («Можжевеловая Святая»), чтобы проворить исследования американской экспедиции. День, два – самое большое, и нужно кончать…
Порывы ветра, трепавшего палатку, становились злее. Мы надежно завалили ее полы камнями со всех сторон и песок не проникал к нам со стороны ветра. Только около входа крутился туман песчаной ныли. Пламя умирало в печке, от холода начали стынуть руки. Данзан, необычно для стойких к холоду монголов, зяб так же, как и Орлов. Оба они скрылись с головами в спальных мешках, откуда показывались по утрам только после того, как затапливалась печка или солнце слегка обогревало палатку. Громов поднял очки на лоб втянул голову в плечи и что-то писал в полевой книжке. На койке, стоявшей у самого заднего полотнища, беспечно высунулся из мешка храпящий Эглон. Пятидесятивосьмилетний латыш не боялся ни холода, ни жары и по здоровью был, пожалуй, из всех нас, молодых и старых, самым крепким.
Странный шелестящий шорох раздался снаружи. Громов поднял голову, прислушиваясь.
– Подбросьте дров, снег идет, – вдруг глухо сказал из мешка Орлов.
– Как вы услыхали в мешке? – спросил я, просунув два толстых куска саксаула в печь.
Орлов пробормотал что-то невнятное. Я расстегнул вход и высунул голову. Лицо сразу же обожгла холодная и сухая снежная пыль. Клинышки и полоски снега, наметенного за бугорками, испестрили черноту щебня…
Наутро вода замерзла даже в бочках. Неработавшие «Дракон» и «Дзерен» все время стояли без воды, а со «Смерча» вода сливалась каждую ночь, так как давно уже были ночные заморозки. Поэтому мороз не причинил нам вреда, а снег испарился через час после солнечного восхода. Но все же он напомнил нам о необходимости продолжать путь…
Эглон в сопровождении неизменного «ассистента» Павлика и «батарейца» Иванова и я под предводительством Андросова направились смотреть громадную кость. Андросов повел нас на другую сторону высокого увала, обрамлявшего котловину с запада. Мы взобрались па гребень и стали спускаться по его крутому западному склону. Выступы плит песчаника казались удобными естественными ступенями, но на самом деле были опасны, так как состояли из ломкого камня. Я шел за Андросовым и был уже на середине склона, когда услыхал сзади шум катящихся камней.
Обернувшись, я оцепенел от неожиданности: Эглон летел, широко расставив руки, вниз головой по склону. В нескольких метрах ниже склон обрывался отвесной стеной в сухое русло, и у меня мелькнула мысль о гибели старого товарища. Но Эглон задержался на ничтожном выступе песчаника в двух метрах от бровки обрыва и поднялся невредимым, даже не разбив очков. Правда, ушибленная рука потом долго у него болела, по не помешала работать так же энергично, как и раньше.
Напуганные происшествием, мы стали подвигаться осторожнее.
Спустились на самый край обрыва, нависший над руслом. Здесь, наискось уходя в песчаник нижним концом, лежала огромная белая кость, расколотая на четыре куска. Одного взгляда на нее было достаточно, что бы признать бедро зауропода, то самое, о котором мечтали мы позавчера. Оно было больше, чем бедро скелета громадного диплодока, слепок которого стоит в нашем Палеонтологическом музее Самоуверенность Андросова оправдалась.
С большим трудом мы вытащили куски кости на гребень, откуда их должны были донести на руках до лагеря рабочие. Я прошел немного дальше по бровке обрыва и обнаружил в песчанике две бедренные кости утконосого динозавра, а Эглон нашел третью. Мы решили отложить их выемку на следующий день, а сегодня проехать на «Дзерене» вдоль края плато бэля за останец «Первый» чтобы взять несколько находок Эглона. Громов с Данзаном поехали на «водяной» машине к колодцу чтобы осмотреть красные отложения ниже бэля. В Северо-Западной котловине ветер был еще сильнее, чем у нас в Главной. Помогая Эглону, я рубил большим зубилом песчаник, оконтуривая кости, а Орлов заворачивал пакеты, яростно борясь с ветром, рвавшим из рук бумагу.
Мы провозились в котловине до сумерек едва-едва успев окончить работу, и быстро понеслись назад. Съехали вниз в сухое русло по следу «Смерча», но этот след вел поперек русла, и мы попали куда-то в восточную часть лабиринта. Как выяснилось потом, сюда приехали Громов и Данзан на обратном пути от колодца.
Стемнело Мы попытались найти нужное русло, но без успеха Я распорядился вернуться знакомой дорогой назад, выбраться наверх, на плато, и оставить там машину до утра. Сами же мы пешком напрямик должны были быстро пройти к лагерю. Однако, пока возвращались, наступила полная темнота осенней безлунной ночи. Тут-то, как говорят буряты, и «получилась беда».
Ориентироваться в лабиринте обрывов и ущелий оказалось невероятно трудно, хотя мы и знали точно направление к лагерю. На черном плато не было видно почвы на расстоянии шага. Внезапно Орлов и Пронин покатились с пятидесятиметрового обрыва в черную пропасть ущелья и лишь случайно удержались на краю, вцепившись в какие-то кустики. Это деморализовало всех. Теперь мы двигались, приготовившись ко всему. Особенно было неприятно спускаться ощупью с крутых и высоких обрывов, судорожно нащупывая под собой опору, или искать пути, упершись в отвес противоположной стены ущелья…
В лагере вспыхнул свет – Андросов зажег фары «Дракона», донеслись выстрелы. Там явно беспокоились о нас и показывали направление, но оно было и так нам известно. Нужны были фонари. Мы пытались искать путь при мгновенной вспышке спички, сразу гаснувшей на свирепом ветру. Я оступился в промоину и ободрал бок. Позади раздался тупой удар падающего тела и болезненное ворчание. Мы перешли уже третье ущелье, и до лагеря оставалось километра два – по нашим темпам не меньше чем полтора часа пути. Бесчисленные ямы и промоины измотали нас окончательно. Тут подоспела подмога: «батареец», а за ним Андросов прибыли на наши голоса с фонарями. Много ли света от простого карманного фонарика с батарейкой? Однако этот свет сослужил прямо-таки неоценимую службу – мы перестали падать, страх миновал. Быстро был преодолен самый крутой спуск, и через полчаса мы были в лагере, но потом еще долго переживали случившееся.
К часу дня второго октября мы погрузили все тщательно упакованные коллекции и убрали лагерь. Больше двух с половиной тонн интереснейших находок мы увозили из этой безвестной котловины. Но ценнее всех находок было само открытие этого громадного кладбища динозавров: теперь, после тщательного обследования части красного лабиринта, мы знали, что множество скелетов залегает здесь в глубине обрывов с очень хорошей сохранностью костей, внешне напоминавших современные кости, выбеленные для анатомических кабинетов.
Глава четвертая
ОСТАНЕЦ ЦУНДЖ
Что такое три далеких?
Солнце спящему далеко, дом далек коням усталым, новый год далек для бедных.
Загадка
Три мотора опять наполнили громом Главную котловину. Орлов, складывавший на месте лагеря обо из позвонков динозавра, заторопился в машину. Предстоял подъем на крутой песчаный склон. Полуторки были тяжело загружены, а «Дракон» по-прежнему нес бремя бензовоза. Неистово заревел мотор «Смерча». Андреев, недолго думая, кинулся на штурм склона. Мы следили как ползла наверх его машина, все круче задирая нос, и ход ее становился все медленнее, несмотря на отчаянную «газовку». Мотор сдавал, угрожая заглохнуть. Затаив дыхание, мы смотрели вверх.
Машина едва двигалась, но и до бровки было совсем близко. Еще немного – и передние колеса перевалили. Машина вылезла! Торжествующий Андреев выскочил из кабины и призывно замахал руками.
– Ладно что обошлось, – проворчал Пронин, – я так не пойду, очень круто. Ведь у него передние подшипники в моторе с минуту были совсем без масла. Еще чуть, и подплавил бы…
Шофер сел в кабину. «Дзерен» медленно пошел наискось по склону и вылез легче, чем «Смерч» но с опасным креном – под обрыв.
– Хрен редьки не слаще, – мрачно сморщился Андросов. – Поехали!
С лязгом включился понизитель. «Дракон» устремил свой тупой нос в песчаный склон и… зарылся по ось.
Вторая и третья попытки оказались безрезультатными – мы достигли едва трети высоты склона. Сверху сбежали все на подмогу, но Андросов махнул рукой и повернул «Дракона» вниз по руслу.
Около пяти километров проехали мы вдоль склона, пока он понизился и мы нашли подходящую ложбину. Пришлось подкладывать доски, чтобы тяжелый «Дракон» вышел из рыхлого песка, пересек саксаульник и выбрался наконец на плато бэля. Каждая машина везла с собою по две толстых доски на раме под кузовом. Это простое приспособление давало возможность преодолевать очень трудные препятствия…
Полуторки ждали нас на месте подъема. Мы с Андросовым порядочно запарились и объявили перекур.
Попыхивая козьей ножкой, я рассматривал красный лабиринт Нэмэгэту, снова расстилавшийся передо мной как на ладони. Но теперь его тайна была раскрыта. Правда, еще тысячи обрывов остались неосмотренными – далеко к самому подножию хребта и на восток шли одна за другой желто-красные стены. А вдали едва просвечивал сквозь туманную дымку и совсем неизведанный остров желтых пород у подножия Гильбэнту. На западе у Алтан-улы – еще один. Монголы рассказывали, что там и там встречались кости. Как много нужно осмотреть! В будущем предстоит огромная работа, прежде чем определишь наиболее выгодное для раскопок место. Да и кто знает – может быть, у Гильбэнту или Алтан-улы выходят другие горизонты, с другой фауной?
– Вот это местонахождение! – Орлов торжествующе показал на лабиринт.
– Первый раз я в такой стране, – шутливо развел руками Громов. – К обнажениям здесь геологу приходится не вверх лезть, а спускаться вниз, точно в преисподнюю.
Данзан, Орлов и я дружно расхохотались. Действительно, в гобийских межгорных впадинах все вскрытия красноцветных пород образовались за счет глубокого размыва бэлей – этих постаментов горных хребтов. Силы размыва – ливни, снеговые потоки – промыли в бэлях глубокие лабиринты оврагов и ущелий, куда с поверхности бэля нужно было спускаться, подчас рискуя рухнуть вниз с крутых и рыхлых стен. А кругом простиралось черное щебнистое плоскогорье бэля, в котором эти размывы зияли, как глубокие красные раны.
Машины пошли вдоль края Нэмэгэтинской впадины по бэлю, держа курс прямо на запад. Весь остаток дня справа тянулись желтые обрывы, прерывавшиеся громадными конусами выносов. Низкий саксаул дробился под колесами: два раза останавливались менять баллоны то на одной, то на другой машине. Миновали островок странных пород – туфовые песчаники, покрытые пузырчатой коркой желедистого натека со стволами окаменелых деревьев местами обожженные лавой, следов которой поблизости не нашли.
Утесы туфовидного песчаника были усажены удивительными щетками из тугозакругленных песчаниковых сосулек. Конечно, это были не сосульки, а не поддавшиеся выветриванию участки плотно цементированной породы. В песчаниках оказалось множество мелких халцедонов – свидетелей размыва базальтового покрова, некогда простиравшегося здесь. От халцедонов большая площадь песка пород утесами приняла красивый жемчужно-серый цвет.
К третичным отложениям относились видневшиеся в стороне обрывы серых песков, прикрытых крепкими белыми мергелями [29] с толстым слоем из мелких, тоже белых известковистых конкреций. [30] Конкреции ссыпались вниз широкими осыпями, белевшими издали, точно снежные холмы.
Сильно песчаная, всхолмленная поверхность бэля тяжело давалась нашим машинам. Колеса грузли, моторы грелись. Хорошо было иногда выбраться на гладкую, без травинки, гряду или холм, усыпанные черным полированным, сверкающим, как битое черное стекло, щебнем.
Пески сменялись щебнистой степью с кустиками баглура и надутыми за ними бугорками песку. Здесь машины шли легче. Далеко впереди, у подножия западной оконечности Алтан-улы, виднелось большое красноватое светлое ноле – новый лабиринт обрывов. Там находилось Цаган-Хушу («Белая Морда»), где, по сообщениям аратов, также попадались «кости дракона». Алтан-ула манила своими неразгаданными тайнами, но наш путь шел к северу, через хребет Нэмэгэту. Изучение Цаган-Хушу придется пока отложить. Теперь мы не сомневались, что экспедиция будет продолжаться – одного Нэмэгэту хватит на несколько лет серьезной работы.
Стало смеркаться. Сухие русла и промоины встречались реже, черный щебень уплотнился, все чаще попадались крупные камни.
Мы остановились на ночлег. Я спал прямо под чудесным звездным небом, так как поставили только одну палатку без печки. Из-за холода все вскочили рано. Ветер, казавшийся очень плотным, дул прямо в лоб из ущелья – той сквозной долины, куда лежал наш путь. Алтан-ула прямой и отвесной темно-зеленой стеной высилась налево от нас. Нэмэгэту отошло вдаль, и его хмурые зубцы золотились в утреннем солнце почти на одном расстоянии с Гильбэпту.
Снизу из котловины подошла старая караванная тропа, по которой поднялись на перевал. За перевалом, под спуск, машины пошли легче, хотя все ближе и ближе становилась голая темно-серая стена хребта. Тропа исчезла в сухом русле, скалистые откосы сжали долину с обеих сторон. Большое стадо лохматых коз плотно сгрудилось вблизи колодца. Две монголки – молодая и старая – поили нетерпеливо рвавшихся к воде животных. При появлении наших машин началось паническое бегство стада в гору. Пришлось извлекать из колодца одну козу, свалившуюся туда в спешке. Набрать воды нам не удалось, потому что колодец оказался почти вычерпанным, и не стоило терять несколько часов, пока он наполнится. Впереди, по сведениям проводника, были еще колодцы.
– Куда ехать? – спросил я Цедендамбу, окончившего разговор с аратами.
– Туда, – показал он вперед, на скалу, перегораживавшую ущелье.
– Значит, там есть ход, вмешался Андросов, – только не было бы узко…