– Послушай, отец, мы не одни. С нами раненый товарищ.
– Ишь ты? – удивился старик, оборачиваясь, но тут же добавил: – Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.
– Спасибо, папаша! – поблагодарили и другие партизаны.
После хорошего приема у всех как-то легко и радостно стало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.
В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака вылупленные глаза какого-то святого угодника с хилой бородкой. Пучки засушенных трав лежали на божнице.
– Ну ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! – зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.
Маркин зашептал что-то в ответ, но шапку все же снял, Галушкин глянул на них строго, сунул Маркину кулак в бок. Потом послал Правдина за остальными.
В комнате вкусно пахло едой. Женщины поднялись из-за стола, поклонились. Та, что была в городском платье, как-то испуганно посмотрела на партизан, шагнула им навстречу, протянула руку, хотела что-то сказать. Но хозяин грубо оборвал ее и тут же выпроводил ее и остальных в другую комнату. «Да, она не здешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать», – снова мелькнула у Галушкина мысль.
Вскоре принесли Николая. Старик сам убрал со стола, потом пригласил за него партизан. Но они не сели за стол, пока не перевязали и не обмыли раненого.
Когда закончили перевязку, поужинали и закурили хозяйского самосаду, всем захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им Придется спать, но это их мало смущало. Главное – они были сыты и в тепле, а на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.
– Вот тут, товарищи, располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, – предложил старик, заметив, что они разомлели и стали клевать носами.
|
|
Борис подошел к окну, отодвинул мешковину, глянул через запотевшее стекло. «Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке – ничего не видно и не слышно».
Со двора доносился шум дождя, ветер хлопал неприкрытой дверью.
Действительно, как ни хорошо было под крышей, но чувство тревоги не покидало Галушкина. Оно шевелилось у него где-то под ложечкой и заставляло еще и еще раз изучающе поглядывать на хозяина.
– Ну, папаша, спасибо тебе еще раз. А спать, я думаю, нам лучше пойти на сеновал, если разрешишь. Зачем вас тут стеснять.
– На сеновал, говоришь? Так ведь, пожалуйста! Оно и правда, там будет вольготней! – с нескрываемой радостью согласился хозяин.
Он надел треух, снял с гвоздя «летучую мышь», взял на загнетке спички.
Ребята стали собираться.
– Ну, пойдемте, товарищи. Дождик, видать, поубавился.
Хозяин поднял фонарь, стал у двери и услужливо светил партизанам, пока они выносили Николая.
В просторном бревенчатом сарае опьяняюще пахло залежалым сеном. В отгороженном углу шумно вздыхала корова, неторопливо, с хрустом пережевывая жвачку. За дощатой перегородкой в другом конце сарая похрапывала лошадь, тихо позванивая цепью. «Да, удалось старику кое-что утаить от фрицев. Богато батя живет. Видать, побаиваются фрицы совать нос в отдаленные лесные деревни», – подумал Галушкин, вспоминая сытный ужин и оглядываясь по сторонам. Он хотел было напомнить старику о продуктах, чтобы завтра не беспокоить его. Но старик заговорил:
– Вот тут, товарищи, и устраивайтесь. Отдыхайте на здоровье. Харчишек я вам приготовлю и принесу, как в дорогу станете собираться, – он помолчал, потрогал бороду. – Бывалоча в молодости я сам любил на воздухе поспать, благодать божья.
|
|
Повеселевшие ребята стали устраиваться на ночлег.
– Вот это да-а!.. Слышь, Пашка, никогда в жизни, поверишь, я не видал такой роскоши! – заговорил Щербаков, сбрасывая с сеновала сено. – Эх, братва, ну и храпанем же назло врагам!
– А где ж тебе можно было ее увидеть? В своей несчастной жизни ты, наверное, дальше Сокольников и не путешествовал. Верно? – спросил Маркин.
Но Щербаков уже не слышал его, он старательно ворошил сено, громко чихал от пыли, смеялся.
– Ребята, что вы делаете? Зачем вам столько сена? – остановил Галушкин товарищей. – Это же корм, а вы...
– Ничего, ничего. Оно и опосля этого пойдет скотине. Нехай уж поспят хорошенько. Разве ж для вас чего жалко?
– Правильно, папаша. Ничего с ним не случится. Эй, Коля, видал, какую я тебе царскую спальню устроил? – говорил Щербаков. – Поспишь на ней ночку, так сразу легче станет. Это же бальзам, а не сено!
Обмытый и перевязанный свежими бинтами, Николай благодарно улыбался. Ребята шутили, толкались. Хозяин ухмылялся в бороду, светил им «летучей мышью». Только Галушкин почему-то хмурился. Когда старик ушел, он, прикрыв ворота, сказал:
– Довольно резвиться. Укладывайтесь. Завтра подъем до солнца! Послушай, Паша, бородач этот... Что-то в нем есть такое, понимаешь. Глаза мне его не понравились. Смотрит он как-то... Будто из-за угла за тобой подсматривает.
– Ты так думаешь? – насторожился Маркин, вспомнив глубоко запавшие глаза старика.
|
|
– Может, я и не прав, но какое-то предчувствие, понимаешь?
– Да-а. Возможно, ты прав. И добрый он не в меру по нонешним временам. Живет богато. В такое время не у многих здесь увидишь свежее сало, как он нас угощал, – Маркин помолчал, потом добавил: – Лаврентьич, а давай-ка мы его, черта старого, за бороду тряхнем как следует?
Галушкин задумался. Потом махнул рукой:
– Да ну его к дьяволу. Провозишься с ним. А вдруг – ошибка. Напрасно обидим человека. Отдохнем и уйдем пораньше, а там ищи нас.
– И это правильно.
Помолчали немного. Галушкин включил карманный фонарь, светя им, стал внимательно осматривать сарай. В углу, где шумно вздыхала корова, он увидел люк с дверцей. Галушкин присел, окликнул Андреева, самого рослого из всех.
– А ну-ка, Леха, полезай! – сказал Галушкин, освещая квадрат дверцы.
Андреев удивленно посмотрел на командира.
– Вопросы после, а сейчас – лезь, ну?!
Андреев пожал плечами, потом только опустился на колени, толкнул дверцу. Но, прежде чем полезть в люк, повернул к Галушкину свое веснушчатое лицо, на котором было написано: «Неужели он меня разыгрывает?» Галушкин улыбнулся, дружески хлопнул Андреева по плечу. А тот пошлепал толстыми губами, но, ничего не сказав, полез в дыру. Вскоре Андреев появился в сарае.
– Ну, Леха, что ты там видел?
Андреев пожал плечами:
– Ничего особенного. Огород, а за ним недалеко – лес.
– Вот и прекрасно, а теперь спать!
Головенков уже сладко похрапывал. Уснул и Николай. Галушкин постоял минутку перед носилками. Он был доволен, что Николай как следует отдохнет. Да и им не мешает хорошенько выспаться. Только сутулая фигура старого хозяина с прищуренным взглядом продолжала вызывать беспокойство. «A-а, черт с ним! Волков бояться – в лес не ходить!» – наконец решил Галушкин. Он поправил на раненом сползший полушубок. Подошел к воротам, выглянул, потом приказал ребятам ложиться. Только Маркину он не разрешил спать. Тот вопросительно глянул на командира, вздохнул недовольно, но тут же, поняв, что ему снова выпало первому дежурить, подумал: «Чего это он меня так часто на первое дежурство назначает?» Хотел спросить об этом командира, но не решился, а только согласно кивнул.
Ребята укладывались.
В сарае наступила тишина. Слышно было только позвякивание цепи за перегородкой, где стояла лошадь, редкие, какие-то стонущие вздохи коровы, а за стеной сарая шуршал ветер, шумела листвой береза, с крыши срывались капли и звонко булькали в свежие лужи...
VIII
Розовел омытый дождем рассвет. На околице деревни показался конный отряд немцев. Лошади устало поводили забрызганными грязью боками. Наверное, не один десяток километров пришлось пробежать им, прежде чем очутиться в этой лесной деревушке. Офицер, ехавший впереди, поднял руку. Колонна рассыпалась, всадники оцепили деревню. Часть их спешилась у двора старосты. Каратели установили пулемет, нацелив его на сарай, в котором спали партизаны.
– Партизан есть шесть? – спросил офицер.
Так точно, ваше благородие. И седьмой раненый, – услужливо зашептал староста, согнув костлявую фигуру перед низкорослым карателем.
Немецкий офицер довольно улыбнулся.
– Эй, рус, гутен морген! – крикнул он и на всякий случай спрятался за угол избы.
Сарай молчал. Гитлеровец еще раз крикнул. Но из сарая никто не отзывался.
– Почему партизаны молчат?
– Они, ваше благородие, больно измаялись за дорогу. Видать, крепко заснули. Пугнуть бы их немного, ваше благородие, – подобострастно засмеялся предатель.
– A-а, зер гут. Ви корашо понимайт, что требуется! Сейчас мы будем здорово помогайт им просыпаться.
Офицер что-то крикнул. Человек десять солдат подбежали к нему. Он взял из рук одного гранату, швырнул. От взрыва гранаты ворота сарая разлетелись в щепки.
Солдаты вскинули автоматы. Нагнув головы, ринулись в сарай. Через несколько секунд сильный взрыв потряс воздух. Из широких ворот вместе с клубами черного дыма выбежал солдат без каски. Он схватился за голову, постоял, пошатываясь, и рухнул лицом в лужу. Второй автоматчик пятился из сарая, стреляя короткими очередями. Сарай загорелся.
– Файер! Файер! – заорал офицер, нетерпеливо переступая тонкими ногами.
Солдаты открыли по сараю ураганный огонь. Шум стрельбы и грохот взрывов разбудили деревню. Увидев карателей, люди в страхе бежали к лесу. Но их останавливали и прикладами сгоняли к пожарищу.
В стороне стоял староста. Он низко опустил голову, горбился. Глубоко сидевшие глаза горели каким-то безумным огнем. Корявые пальцы шевелились.
– Эй, потушить! – последовала команда офицера.
Жители разбежались по домам за ведрами, крючьями и топорами. Вернувшись, они быстро образовали цепочку от колодца до сарая. Полные ведра полетели из рук в руки.
Тем временем совсем рассвело.
– Что есть это? – гневно спросил офицер.
Староста кинулся к крыльцу и тут же увидел белый квадрат на двери избы. Торопливо поднялся на крыльцо. Предатель сощурился, но ничего не мог разобрать: буквы сливались в сплошные черные полосы. Каратель нетерпеливо выругался, позвал пробегавшего мимо паренька лет четырнадцати:
– Эй, малшик, надо читать. Быстро!
– Гут, счас!
Мальчишка поднялся на крыльцо. Всматриваясь в бумагу, он с минуту потоптался на месте, потом сдвинул шапку на затылок, вопросительно посмотрел на офицера. Тот нетерпеливо топнул. И тогда, сначала нерешительно и тихо, а потом все смелее и громче, мальчишка начал читать:
– «Приказ народного комиссара обороны... 1 мая 1942 года № 130, г. Москва. – Он кашлянул и, набрав в легкие побольше воздуха, продолжал: – Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки, – вдруг чтец осекся, у него перехватило дыхание. Но он быстро справился с собой и, уже не останавливаясь, затараторил да так громко, что его хорошо услышали все.
– Заткнись, щенок! – крикнул староста на мальчишку.
Но тот, словно не слышал старика, продолжал читать все громче и торопливее. Тогда предатель кинулся к офицеру, коснулся его локтя, зашептал:
– Ваше благородие, да это ж крамола!
Оккупант повернулся к старосте.
– Молчать, старри дуррак! – рявкнул гитлеровец, краснея. Осененный какой-то мыслью, он криво усмехнулся: – Кто это сделать? Ты или партизан, котори сгорел там?
Лицо старосты стало покрываться пепельной бледностью. Он отшатнулся от гитлеровца, сгорбился. Он хорошо помнил, что ночью, когда уезжал за карателями, на двери его избы этого документа не было. «Неужто они ушли?..» От этой мысли предателю стало страшно. Он охнул, потер лоб дрожавшей рукой.
Офицер шагнул к старосте, схватил его за сивую бороду, сильно дернул. А мальчишка продолжал читать:
– «Партизаны и партизанки! Усилить партизанскую войну в тылу немецких захватчиков, разрушать средства связи и транспорта врага, уничтожать штабы и технику врага, не жалеть патронов против угнетателей нашей Родины! Под непобедимым знаменем великого Ленина вперед, к победе! Народный комиссар обороны И. Сталин».
Мальчишка блеснул глазами, спрыгнул с крыльца.
– Хальт! Цурюк! – крикнул офицер и ткнул пальцем в нижнее поле листовки, где красным карандашом было жирно написано:
«Берегись, Иуда! Мы еще вернемся! Партизаны, которых ты выдал фашистам».
Немец побагровел, приблизился к старосте, прошипел ему прямо в лицо:
– О-о-о! Они будут вернуться! О-о-о! Они быстро вернуться и обязательно будут вам сделать вот это!
Оккупант провел пальцем по горлу старосты. Тот громко икнул и невольно отступил. Крестьяне, затаив дыхание, слушали гитлеровца. Они перестали тушить пожар и с нескрываемым интересом наблюдали за офицером и старостой. Вот староста шагнул к крыльцу, вырвал у мальчика листовку, разорвал и швырнул обрывки в лица толпившихся у крыльца людей.
– А-а-ах! – выдохнула толпа и волной кинулась к крыльцу.
– О-о-о! Руссише швайне! – крикнул немец и сильным ударом сбил старосту с ног.
Предатель скатился по ступенькам крыльца под ноги смолкших крестьян.
К избе подвели двух огромных овчарок. Псы жадно обнюхали крыльцо. И, заскулив, стали рваться со двора.
– Форвертс! – крикнул офицер.
Окрепший утренний ветерок раздул потушенный было пожар, и он занялся с новой силой. Крестьяне разобрали инструменты, стали расходиться по домам. Ни одного куска документа, разорванного старостой, на дворе не осталось. Оглушенный карателем предатель попытался было подняться, но ноги не слушались; он, охнув, упал на спину, широко разбросав длинные ноги в новых красноармейских сапогах, и затих.
IX
Уже рассвело, а партизаны все шагали, стараясь подальше уйти от деревни. Они остановились только перед болотом, устроили дневку на пологом берегу под густой березкой. Маркин и Правдин с длинными шестами пошли на болото. Прыгая с кочки на кочку, прощупывали дно и отмечали тропу вешками. Андреев разжег костер, подвесил над ним котелок с водой. Сырой валежник упорно не хотел загораться, трещал и дымил. Андреев усиленно дул на него, кашляя от дыма, ругался.
– Эй, сестра милосердия, не копти небо, – бурчал Щербаков, отворачиваясь от едкого дыма.
Андреев, не обращая на него внимания, продолжал трудиться у костра. Ему надо было побыстрее вскипятить воду, чтобы напоить раненого. Галушкин, внимательно осмотрев местность вокруг непредвиденного бивуака, послал Щербакова подежурить у дороги, а Головенкову приказал нарезать еловых ветвей и настелить их вокруг костра. Он решил дать ребятам отдохнуть, прежде чем идти через болото.
Уходя из отряда, партизаны захватили с собой несколько противопехотных мин, усиленных добавочными зарядами тола. При необходимости эти мины можно было успешно использовать, что они уже и сделали, покидая сарай предателя. Теперь Галушкин решил проверить оставшуюся партизанскую артиллерию. Он достал из мешка два зеленых квадратных ящичка – мины, внимательно осмотрел часовые замыкатели.
Вскоре Головенков притащил огромную охапку веток. С болота возвратились Маркин и Правдин. Оказалось, что только метров сто можно пройти по твердым кочкам, а дальше надо брести по воде или жидкой грязи. Андреев подбросил в костер еще охапку хвороста. Костер задымил, затрещал, но на этот раз пламя быстро прорвалось через хворост и жадно потянулось вверх, обжигая молодые листочки березы. Маркин и Правдин придвинулись поближе к огню, наслаждаясь теплом. Глаза слипались. Обсохнув немного, Маркин стянул сапоги и повесил их на воткнутые перед костром палки.
– Ты что это, Паша? Не думаешь ли, как Иисус Христос, босиком через болото топать? – засмеялся Правдин.
Маркин даже не посмотрел в его сторону, а занялся портянками.
– Паша, я знаю, что у тебя ангельская душа, но с боженькой тебе все равно не сравняться, – не отставал Правдин.
Маркин вытянул грязные, истертые в кровь ноги.
– Посмотри-ка, чем я хуже твоего Иисуса Христа? Знаешь, Витя, хочется хоть минуту почувствовать, что ноги сухие и в тепле.
– Правильно, Паша, цивилизация дело великое. За нее боролось не одно поколение передовых людей.
Андреев хмыкнул, косо глянул на Маркина, пробасил:
– Ох и нежная у тебя, Пашка, натура. Смотри, «цивилизатор», как бы тебе не остаться без сапог. Нагрянут фрицы – запрыгаешь, как заяц.
– Нет, Леха, пусть хоть сотня фрицев на меня прут, а сапоги я им не отдам.
– Дело твое, а по-моему, лучше б тебе не разуваться. Грейся, а то еще зачихаешь. Возись тогда с тобой.
Николай зашевелился на носилках, попросил пить. Всю дорогу от деревни до болота он молчал. Только изредка стонал. Андреев пошел к носилкам, дал ему попить. Раненый успокоился.
– А вообще-то, Паша, Леха прав. Подумай, – сказал Правдин и повернулся к носилкам. – Ну, Коля, как дела?
Рыжов рассматривал что-то в траве у носилок. Облизав потрескавшиеся губы, вздохнул.
– Какие дела? Горю весь... Витя, посмотри, какие они, – сказал Рыжов.
Правдин нагнулся, но ничего не увидел.
– Да вон, росинки блестят... Помнишь, в лагере на Истре? Костер на берегу жгли. Рано утром трава вся в алмазных искорках, лес от птичьих голосов звенит. Уже год прошел...
Скрипнув зубами, Николай вопросительно глянул Виктору в глаза.
– Коля, ты помолчи, а я буду разговаривать и за себя и за тебя. Спортивный лагерь на Истре я хорошо помню. И то помню, как в первый день войны Пашка чуть было не утопил там одну девушку. А ты помнишь?
– Точно, – чуть слышно промолвил Николай, и его губы дрогнули в улыбке.
От костра послышался смешок. Смеялся Борис. Он тоже хорошо помнил, как его скромнейший друг Павел Васильевич Маркин, который при упоминании о девушках густо краснел до самых своих «великолепных ушей», тогда проявил безрассудную храбрость, достойную настоящего мужчины.
– Смотри какой! А я-то думал, что ты один из тех монахов, что в новоиерусалимском монастыре обитали. «Здесь, на земле, мы – странники и пришельцы», – забасил Андреев. – А ты, Пашка, оказывается, Сергею пять очков вперед можешь...
– Ну? Что могу? Договаривай! – нарочито грубо перебил Андреева Маркин, стараясь скрыть свое смущение.
– Ой! Ха! – хохотнул Андреев, довольный тем, что Маркин вышел из терпения. – А я думал, что Виктор шутит. Выходит, что правда?
– Что правда?
– Да это самое. Ну, как его? – Андреев завертел перед своим крупным носом грязным пальцем, чмокнул, вопросительно поглядел на Маркина.
Ребята развязали мешки, вытряхнули из них остатки сухарей, размочили в кипятке. Каждому досталось по ложке кашицы. Неприкосновенный запас – по пачке галет и по банке мясных консервов на каждого они не решались начинать.
Раскаленное солнце висело над лесом. Туман над болотом почти рассеялся. Тучи комаров поредели. Можно было растянуться около костра, расслабиться и бездумно смотреть в легкое майское небо, по которому медленно плыли редкие ватные облака. Лежать и думать о чем-нибудь довоенном...
X
– Эх, братцы, сальца бы покусать, – вслух рассуждал Головенков, шаря по углам отощавшего вещмешка, в котором, словно желуди, пересыпались патроны, лежал замасленный мешочек с принадлежностями для чистки оружия, дырявые портянки и не было ничего съестного, кроме «НЗ».
Ребята начинали подремывать.
– И чего я, дурак, не захватил вчера со стола остатки хлеба и сала? – снова заговорил Головенков, отбрасывая мешок.
– Не сожалей о сделанном, Иванушка, – лениво перебил его Правдин. – Такова, брат, наша жизнь. Вот, например, раньше, говорят, на белом свете были не только Иванушки-дурачки, но встречались и Иванушки-царевичи. А вот в наше время нет тебе ни царей, ни царевичей. Вот и приходится нам довольствоваться лишь одними Иванушками...
– Дурачками, – зло добавил Маркин и продолжал: – Витька, что это за люди? Был бы рад, что голова уцелела, а он – «сальца бы покусать».
Ребята ругали Головенкова, а у самих слюнки текли от воспоминаний о вчерашнем сытном ужине. Сейчас они пили кипяченую болотную воду.
– Да, ребята, если бы не та женщина и не мальчишка, то сейчас бы нам и этого болотного бульона не пришлось хлебать. Отдали бы концы без завещания.
– Точно, Лаврентьич. А Пашке без завещания умирать никак нельзя, – заметил Правдин, увертываясь от вещевого мешка, которым в него запустил Маркин.
– Пашенька, спокойно, я имею в виду не материальные ценности, а духовное твое богатство, – закончил свою мысль Правдин.
– Да ну тебя, остряк! – сказал Маркин и повернулся к Галушкину.
– Лаврентьич, а мальчишка тот – твой тезка.
Галушкин улыбнулся.
– Правильно, Борисом Петровичем представился. Мать его до войны учительницей в Рудне работала. Отец – на фронте. Хороший паренек.
– Точно. Молодец парнишка, – продолжал Маркин. – И как это он ловко через чердак на крышу выбрался, а с крыши спустился по дереву. Староста, сволочь, уезжая за карателями, избу снаружи запер...
– Ребята, фрицы! – крикнул Щербаков, неожиданно появляясь перед костром.
– Брось, Сергей, разыгрывать, – отозвался Правдин.
– Какой тут розыгрыш! Лаврентьич, точно фрицы!
– Тьфу! – со злостью плюнул Галушкин, вскакивая на ноги. – Где? Много?
– Группа конных! До взвода будет! Идут по нашему следу! – доложил Щербаков.
Разобрали оружие, снаряжение, приготовились к бою. Только Маркин беспомощно прыгал на одной ноге, пытаясь обуться. Мокрый сапог не лез на ногу. Предсказание Андреева сбывалось.
– Маркин и Щербаков со мной! Остальные с носилками – через болото, быстро! – приказал Галушкин и побежал к дороге.
Маркин выругался, сунул сапоги голенищами за пояс и через несколько секунд уже лежал рядом с Галушкиным у дороги.
Метрах в шестистах на просеке виднелись всадники. Они растянулись в колонну по двое, держа оружие в руках. Не опуская бинокля, Галушкин сказал:
– Вот сволочи! Двух овчарок ведут, – потом спросил: – Как там наши ребята?
– Бредут.
Впереди отряда карателей шел солдат. Он с трудом удерживал на поводке лающих псов.
Гитлеровцы двигались медленно. Они то и дело разглядывали дорогу, шарили в придорожных кустах, заходили в лес и снова появлялись на просеке. Немцы, видимо, опасались партизанской засады. Галушкин оглянулся. Андреев и Головенков, увязая в болоте, с трудом несли носилки с раненым, а Правдин – мешок с минами и взрывчаткой. Они то скрывались по пояс в болоте, то поднимались на твердую тропу. Галушкин видел, как трудно было носильщикам.
Ребята прошли не больше половины пути. Вот Головенков споткнулся, упал. Николай вывалился из носилок. Андреев кинулся к нему, поднял на руки. Потом перевалил его через плечо, как мешок, медленно побрел дальше, балансируя правой рукой и широко загребая ногами. Над болотом повис короткий, словно крик подстреленной птицы, стон раненого и тут же прервался. Галушкин сжал зубы, отвернулся.
Каратели вдруг остановились, сгрудились, стали о чем-то совещаться, указывая руками в сторону молодого леса, в котором притаились партизаны. Может быть, они увидели дым от костра, что все еще тянулся над верхушками деревьев?
– Борис, давай-ка я чесану их, а? Больно удобно, как воробьи на дороге, – попросил Маркин.
Щербаков молча щелкнул затвором, тоже готовясь стрелять.
– Отставить. На стрельбу они пойдут быстрее. Эх! Посмотри-ка вон, – кивнул Галушкин на дым. – Тоже мне партизаны.
– Ух ты! Прямо фейерверк! Может, залить?
– Поздно, Паша. Видишь, они уже разворачиваются. Значит, заметили дым.
– Это все черт рыжий, – ругался Щербаков. – Я ж говорил. Всегда ему надо целое пожарище разводить!
– А ты где был?
– Я, Пашенька, к теще в гости ходил, – зло ответил Щербаков.
– Наверно.
Всадники тем временем рассыпались по лесу. Похоже было, что они решили окружить стоянку, не дать партизанам уйти лесом, а прижать к болоту.
– Да-а. Неплохо придумали, сволочи, – бурчал Галушкин. – Это нам еще один урок на будущее. Если, конечно, оно у нас будет.
По болоту медленно брел Андреев с раненым на спине. До противоположного берега, на котором стеной темнел лес, оставалось не более пятидесяти метров, но Галушкину казалось, что у Андреева не хватит сил, чтобы дойти. Уж больно медленно шагал он, покачиваясь из стороны в сторону.
– Эх, черт! – вырвалось у Галушкина, когда Андреев опять споткнулся. – Пашка, Сергей, давайте-ка на помощь Алексею. Быстро!
– Но один ты их не задержишь! – сказал Маркин, испуганно глянув на Галушкина.
– Идите! Я еще успею отойти без боя. Вот, возьми. Бросишь последней, – он протянул Маркину гранату, сильно утолщенную и обернутую медицинской клеенкой. – Это документы, ясно?
Маркин кивнул, но не двигался.
– Борис, я останусь с тобой.
– Приказываю идти на поддержку Алексею и другим, понятно? – Галушкин гневно глянул на Маркина, что случалось с ним очень редко. – Марш!
– Ну чего ты орешь?! – сказал Маркин и с обидой глянул на друга.
Повернувшись, он пошел к болоту. За ним молча двинулся Щербаков.
Галушкин почти не следил за противником, пока Маркин и Щербаков не догнали Андреева, не взяли у него раненого и не вышли на берег. Только после этого он кинулся к костру, взял мины, осторожно подсунул их под подстилку у костра и запустил механизмы. «Тик-так!.. Тик-так!» – неторопливо застучали часы, сдвигая стрелки – замыкатели электрической цепи. Проверив на слух их работу, Борис побежал к болоту.
Борис бежал по болоту, каждую секунду ожидая, что вот-вот фашисты пустят ему в спину очередь. На ходу он выдергивал вешки, указывающие безопасный путь через трясину, и отбрасывал их в стороны. Не раз он срывался с кочки, падал, барахтался в болотной жиже, с трудом выбирался на тропу и снова бежал. Он хорошо знал, что теперь его жизнь зависит от того, как далеко он отбежит от берега, на котором вот-вот должны были появиться каратели. Пробежав метров сто, Галушкин невольно замедлил шаг: не хватало воздуха, грудь разрывало будто когтями. Тучи комаров назойливо липли к мокрому лицу, слепили глаза, попадали в рот, нос и мешали дышать, вызывали тошноту. Намокшая одежда и вещевой мешок тянули вниз. Стена высокого леса, как казалось ему, не приближалась, а, наоборот, удалялась. Когда он падал лицом в воду, лес исчезал. Поднявшись, Борис снова видел желанный лес, облегченно вздыхал и упорно брел к нему. Стиснув до боли зубы, Галушкин выдернул шест, поставленный ребятами вместо последней вешки, и, балансируя им, чтобы не упасть, зашагал дальше.
Наконец выбрался на берег.
– Все-таки успел? Вот молодчина! – встретил его Маркин.
Остальные ушли вперед с носилками.
– Рад стараться! – сказал Борис, едва переводя дыхание, и тяжело повалился на землю.
Они лежали за толстыми корнями огромной ели, поросшими мягким мхом. Ждать не пришлось долго. Каратели по одному стали осторожно выходить к болоту. Никого не увидев у догоравшего костра, они возвращались в лес, метались по берегу. Псы повертелись на одном месте, затем настойчиво потянули в болото. У костра появился офицер на коне. За ним второй всадник. Офицер что-то крикнул и указал рукой на костер. Двое соскочили с коней, стали ползать по земле. Вдруг грохнул взрыв. Фриц, державший собак, исчез, словно растаял. Лошадь под офицером взвилась, бешено понесла его по лесу. Один кавалерист рухнул на землю вместе с лошадью.
Взрыв мины разметал карателей. Посыпались поднятые взрывом комья земли, они засыпали вторую мину, она тоже взорвалась.
– Ого-го-го-го-о-о! Держи-и-и! – перекатываясь, понеслось над болотом.
Это Галушкин и Маркин не сдержали своей радости. На их голоса к костру снова выскочило несколько всадников.
– Пашка, огонь!
Дружный треск партизанских автоматов сдул карателей с полянки. Не выходя больше к костру, они открыли огонь.
Освободившись от проводника, овчарки рванулись в болото. Зло рыча и повизгивая, псы неслись по кочкам.
– Глянь-ка, Паша, как звери чешут! – указал рукой Галушкин.
– А почему они рядом?
– Да они ж спаренные. Немец не успел снять с них ремни.
– Правильно... Да-а, Боря, видать, много мы запаху на болоте оставили. Смотри, они точно по нашему следу идут, – сказал Маркин.
Галушкин серьезно глянул на друга.
– Это тебе не фрицы. Овчарок криком не испугаешь. Надо не выпустить их на берег, а то они нам быстро штаны спустят.
Прыгнув с последней кочки, овчарки поплыли. Но скоро потеряли след, заскулили, завертелись на месте. Одна стала отставать. Видно было, как ремень, спаривавший собак, натянулся. Задняя еле-еле держалась на поверхности воды. Вот она окунулась с головой, а вскоре вовсе перестала подавать признаки жизни и потащилась на буксире. Наверно, ее задело взрывом и она двигалась еще несколько минут в горячке. Второй пес, почуяв опасность, сильными прыжками рвался к берегу. Но ему мешала мертвая собака. Рывки становились все слабее и слабее. Выбившись из сил, вторая овчарка замерла, и обе они вскоре исчезли в болоте.
Партизаны переглянулись, облегченно вздохнули. У покинутой стоянки каратели больше не появлялись. Затихли вдали их выстрелы. Разметанный взрывами костер погас, и только облачко черного дыма от взорвавшегося тола еще стлалось над болотом. Галушкин улыбнулся, смахнул пот со лба, спросил:
– Ну как, Пашка, кажется, все?