Это были армейские разведчики. Оборванные и изнуренные, они бродили по лесу, искали партизан. Дней двенадцать назад пятнадцать человек их перешло линию фронта. Новички в условиях вражеского тыла, они двигались днем, заходили в деревни за продуктами. И вот жестоко поплатились за свою беспечность: двенадцать из них, в том числе командир группы и радист, погибли в неравном бою с карателями. Они рассказали, что все ближайшие деревни и хутора по предстоящему пути следования группы Галушкина заняты гитлеровцами или полицейскими.
– Идите, ребята, в сторону железнодорожной станции Красное. Там, возможно, встретите местных партизан, – посоветовал им Галушкин, не указывая точно района расположения наших отрядов.
Он надеялся, что этих ребят непременно встретит кто-нибудь из партизан или из местных жителей, связанных с партизанами.
Разведчикам дали немного галет. Они тут же их съели. Потом посидели, покурили.
– Не завидуем мы вам, хлопцы, – сказал один из них простуженным голосом. – Если будем живы, то хотелось бы узнать, как вы перешли линию фронта и все ли обошлось благополучно. Мы дважды пытались перейти к своим, но... Осторожнее переходите железную дорогу. Она сильно охраняется.
– Да-а, с такой ношей шагать по тылам трудно, а через линию фронта... Ну, раз так случилось, ничего не сделаешь, – надо. Желаем вам на дорогу того, чего и себе, – добавил второй.
– Ничего, ребята, бог не выдаст, свинья не съест, – бодро ответил Галушкин. – А за доброе пожелание спасибо.
– Это, конечно. Дай бог. Ну, прощайте, – сказал первый, вставая.
Третий разведчик крепко спал, прислонившись к дереву.
Армейские разведчики ушли. Партизаны молча сидели вокруг носилок.
– Ну, чего вы замолкли? – спросил Галушкин, поднимаясь. – Испугались?
К нему подошел Правдин.
– Лаврентьич, если этим ребятам верить, то в деревни нам теперь и носа показывать нельзя.
– А ты что, Витька, на теплую печку захотел?
– Видать, под бочок какой-нибудь милашке мечтает привалиться, – послышалось из темноты.
Правдин не отозвался на эти замечания, только когда услышал смех Маркина, сказал:
– Паша, не щекочи нервы своим скрипом. Ведь ничего смешного в этом нет.
– Точно, Витька. Чего тут ржать? А вот Николая б погреть не мешало, – пробасил Андреев.
Ребята заговорили: одни, что можно рискнуть и пойти в деревню, другие опасались.
– Заманчиво, конечно. Но Виктор прав. Будем благоразумней. В деревне нам пока делать нечего, – заключил Галушкин. – Отдохнем еще немного и двинем.
Устроились под деревьями. Вокруг по-прежнему тихо шумел дождь. Крупные капли срывались с веток, звонко шлепались на спины, булькали в свежие лужи.
Несмотря на усталость, Галушкину не сразу удалось задремать. В памяти его возникла деревня Могильная, в которой месяц назад они пытались добыть продовольствие и подводы, чтобы перевезти в отряд триста пятьдесят килограммов взрывчатки и мин, оставленных нами в лесу еще по пути следования в тыл врага. Владимир Крылов предлагал тогда расстрелять старосту той деревни, но Борис и ребята возразили. Старосту они отпустили, а наутро он их выдал. В бою с карателями на переправе через Березину погибли Крылов, Лобов и Кунин.
... Ребята еле плелись, спотыкались, не раз падали, роняя носилки.
Дождь перестал, но от этого не стало легче – началась низина, залитая водой. Шли не останавливаясь, вода поднималась все выше и выше. Вскоре она дошла до груди. Носилки пришлось нести вчетвером, подняв над головой... Из воды вышли, когда небо на востоке стало светлеть.
Для днёвки выбрали холмик, поросший курчавыми березками да низкорослыми кустами.
Дружный рассвет разогнал тучи, небо очистилось. Первые лучи продирались сквозь чащу, слепили партизан, вызывали слезы. Назойливо липли к мокрым лицам комары. Партизаны разбросались вокруг носилок. Тела, налитые усталостью, словно окаменели. Не хватало сил, чтобы разуться, сбросить с себя мокрую одежду. Только когда солнце поднялось выше леса и немного пригрело, они зашевелились. Андреев раздел Николая. Головенков пучком березовых веток отгонял от раненого мух, комаров, а их было столько, что не видно было ни раненого, ни Андреева. Казалось, что они скрыты легким дымком. Рваные раны кровоточили. Спекшаяся кровь перемешалась с грязью. Андреев старательно обрабатывал раны, не обращая внимания на комаров. Он промывал раны слабым раствором марганца, потом заливал их спиртом. Николай стонал, скрипел зубами, не раз терял сознание. Но Андреев не прекращал перевязки. Только желваки мышц на его грязном лице с редкими веснушками каменели, да капли пота на лбу стали крупнее. Преодолевая усталость и с трудом борясь со сном, Андреев торопился закончить перевязку. Он строго последовательно делал все то, что ему рекомендовал военфельдшер Саша Вергун: «Чтобы спасти Николая, надо не допустить заражения крови. Каждое утро обязательно обрабатывай раны до чистоты», – говорил он.
Когда солнце поднялось к зениту и ребята немного отдохнули, провожающие стали прощаться. Каждый из них подошел к носилкам, поцеловал раненого. Николай заплакал.
– Спасибо, товарищи! – сказал Галушкин. – Скажите в отряде, что Николая донесем и боевое задание выполним. Пусть не волнуются!
– Хорошо, Лаврентьич... Вот, возьми, – сказал Сосульников.
Он вынул из мешка десяток галет, полпачки махорки, положил все это перед Галушкиным на траву. Другие провожавшие тоже вытряхнули кое-что из своих мешков.
– Зачем это, ребята?
– Бери, Лаврентьич, бери. Мы и так дойдем, а вам пригодится.
– Ну ладно. Спасибо. Уходите! – глухо сказал Галушкин и отвернулся.
Сосульников хотел было что-то сказать, но только махнул рукой, крякнул, повернулся и пошел в ту сторону, откуда они пришли на рассвете.
V
Галушкин сидел на полусгнившем стволе и рассматривал карту. На его усталом лице темнели мазки болотной грязи, краснели следы от раздавленных комаров. Вот он улыбнулся, присвистнул. Да-а, это была удача: за первую ночь они прошли около пятнадцати километров. Конечно, им здорово помогли провожающие. «Почин сделан хороший. Труднее будет немцам нас найти, если они узнают о походе и начнут преследовать».
Партизаны находились в двух-трех километрах от железной дороги Смоленск – Витебск, между станциями Плоская и Рудня. Они часто слышали гудки паровозов, видели, как над лесом вился дым от проходивших поездов. Проводник из местных партизан рассказал, что по этой железнодорожной магистрали шло снабжение гитлеровского фронта. Поэтому немцы усиленно охраняли ее: на каждом километре особо уязвимого участка дороги оккупанты держали не менее шести своих солдат и по десятку сторожей из местных жителей. Переход через железную дорогу Смоленск – Витебск был довольно сложной и опасной операцией. Об этом им говорили и армейские разведчики. Партизаны призадумались. К переходу надо было тщательно подготовиться. Павлу Маркину и Сергею Щербакову Галушкин приказал по очереди дежурить на вершине высокого дерева и внимательно наблюдать за окрестностями. Боясь привлечь к себе внимание, костра не разводили.
Погода в этот день была изменчивая: то ярко светило солнце, то вдруг наплывала тучка, моросил дождик, холодало.
Пока визуально разведывали местность и готовились к ночному походу, стоянку стало заливать водой. Видимо, где-то в верховьях речки, питавшей болото, прошел обильный дождь. Носилки с раненым пришлось поднять на вбитые в землю колья.
Еще засветло тронулись в путь.
Подходы к железной дороге оказались открытыми. На месте леса, который значился на карте, – свежие пни. По совету проводника несколько уклонились от намеченного маршрута, чтобы быстрее выйти из болотистой низины. Шли долго, но под ногами по-прежнему хлюпала вода, хотя границы болота давно остались позади. Выбившись из сил, остановились.
– Зачем петлять?.. Пошли напрямик! – крикнул кто-то из ребят.
– Ты что? По такой дороге прямо пойдешь – семь верст пройдешь, а в обход – одна верста, – возразил Щербаков.
Идти все же пришлось напрямик, по воде, чтобы выиграть время. Да и путь этот был безопасней – вода не сохраняет следов.
Вздохнули с облегчением, когда под ногами почувствовали твердую землю. Прилегли в молодом сосняке. Двое поползли в разведку. Вскоре возвратились. Доложили, что подходы к железной дороге и здесь открыты. Разведчики хорошо видели вражеских патрульных на высокой железнодорожной насыпи.
Решили переждать, надеясь, что во второй половине ночи похолодает, облачность увеличится и сгустит темноту. А может, туман скроет их от зорких глаз врагов.
Договорились о порядке следования и прилегли отдохнуть перед броском. Кто-то сразу уснул, и его свистящий храп разбудил вечернюю тишину.
– Кто это? – строгим шепотом спросил Галушкин, отбрасывая плащ-палатку.
– Известно кто. Эй, гражданин, приехали! – сказал Щербаков и бесцеремонно пнул Андреева в спину.
– Что? А? – подскочил тот.
Галушкин подполз к Андрееву:
– Может, тебе еще подушку дать?
Андреев лежал рядом с носилками, укрыв раненого своей плащ-палаткой. Он был мокрый от росы и дрожал, но холод не помешал ему крепко уснуть.
– Лаврентьич, ты его на бочок переверни, – посоветовал Правдин. – Моя бабушка так всегда с дедушкой поступала, когда он во сне храпеть начинал.
Ребята прыснули, ткнулись головами в плащ-палатки.
– Тихо, вы! – оборвал их Галушкин.
А вокруг звонко заливались какие-то птицы, словно старались перекричать друг друга. Но партизанам было не до них. Они чутко прислушивались к звукам на железной дороге, зорко всматривались в ночь. Неожиданный гудок паровоза заставил их вздрогнуть. От насыпи послышались трели свистков. Задрожала земля. Из-за поворота дороги выскочил паровоз. Луч от его фонаря, похожего на огромный прищуренный кошачий глаз, ударил партизанам в лицо. Они ткнулись носами в землю. Через секунду луч изменил направление, и их снова окутала сырая темнота. Бросая из трубы пучки ярких искр, с грохотом пронесся поезд. Сразу за тендером, в середине поезда и в хвосте были открытые платформы. На них виднелись зенитные пулеметы, обложенные мешками.
– Ишь, сволочи! С охраной путешествуют!
– Эх, ребята, вот такой бы подвалить!
– А потом бросай носилки и в разные стороны, по кустам, как зайцы, да? – отозвался Маркин.
Время шло медленно. Птицы смолкли. К двенадцати часам ночи заметно похолодало, стало темнее. Из-за насыпи железной дороги, где проходило шоссе, слышался шум моторов. Прошло еще по два поезда в ту и в другую сторону.
– Ну, ребята, кажется, время. Приготовиться! – приказал Галушкин.
Партизаны зашевелились. Маркину, Правдину и Щербакову Галушкин приказал прикрывать переход. Он предупредил ребят, чтобы огонь открыли только после перехода дороги, а если перейти не удастся, то отходить молча.
Беззвучными призраками ползли партизаны в дымке редкого тумана. Кончились ряды молодой лесопосадки. Путь преградила широкая канава, полная воды. Перешли, ее, погрузившись в воду до пояса. Вода была теплее сырого воздуха. Дальше лежала открытая полоса отчуждения шириной метров пятьдесят. Плотнее прильнули к земле, поползли. Носилки с раненым медленно передвигали по шуршащей траве. Николай, не в силах сдержаться, тихо стонал. Он лежал на животе и старался руками опираться о землю, чтобы уменьшить вес носилок. Партизаны не отрывали глаз от высокой насыпи, на которой каждую секунду могли появиться вражеские патрули. Вокруг было тихо. Только над головой шелестели крылья. Это пернатые ночные хищники вертелись вокруг партизан, видимо, заметив что-то для них любопытное.
Ребятам казалось, что железную дорогу они перейдут благополучно. Ведь осталось лишь перевалить через высокую насыпь, а там – ищи ветра в поле. Но что это? Слева послышался шорох. Потом звук скатившегося с насыпи камня. Похоже было, что кто-то спускался с насыпи или вползал на нее. Партизаны замерли, напрягли слух и зрение. И тут их оглушила трескучая автоматная очередь. Затрещали отдельные выстрелы. Эхо покатилось над лесом.
– Замри!
Вжались в землю, словно хотели слиться с ней. На насыпи замелькали темные фигуры. И вдруг стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Стала слышна чужая отрывистая речь. Слух полоснул отчаянный вопль. Лучи электрофонарей зашарили по насыпи. Стоны, громкие женские рыдания, крик о помощи послышались ближе.
– Отползай! – приказал Галушкин.
Когда собрались в молодом ельнике, достаточно далеко от железной дороги, увидели, что с ними нет проводника. Где он? Что с ним? Проводника могли убить или ранить. Ребята забеспокоились. Маркин и Головенков поползли к насыпи, но проводника не нашли. А он должен был проводить группу Галушкина до этой железной дороги, подождать, пока они пересекут ее, и только тогда возвратиться в отряд.
– Может, струсил и убежал? – спросил Галушкин.
Ребята молчали.
– Чего молчите? – спросил Галушкин.
– Если он попал к фрицам, – заговорил Маркин, – то нам надо отсюда смываться и побыстрее.
– Пашка прав, – отозвался Щербаков.
– Ясно. Вижу, что еще не разучились соображать. Боялся, что совсем раскиснете. Особенно Алексей... Что за люди! Каждую минуту могут накрыть, а он? Тьфу! – дальше послышалось что-то нецензурное. – И как это можно в такую минуту заснуть?
Ребята загомонили. Первый с обидой отозвался Правдин.
– Напрасно ты, Лаврентьич. Заснул. Это ж он не по злому умыслу, а по рассеянности. Леха, скажи... Чего ж ты молчишь? Дубина. Подожди, Лаврентьич, скоро у нас второе дыхание появится, тогда мы...
– А тогда что? – перебил его Маркин.
Правдин удивленно глянул на него, пожал плечами. Но, поняв, что в темноте Маркин не увидит выражения его лица, он поучительно сказал:
– Ох, не пойму я тебя, Пашка. То ты самый умный среди нас, а то тебе каждую мелочь надо разжевать... Не торопись, придет время, и даже тебе все станет ясно и понятно.
– Философ ты, Виктор, – уже мягче сказал Галушкин. – Только я боюсь, ребята, пока появится второе дыхание, фрицы нас переколошматят, если на каждой остановке мы будем храпеть.
– Нет, Лаврентьич! Подавятся они! – вдруг гневно забасил Андреев и встал.
– Во! Видали? А я что вам говорил. Леха ожил. Ну, теперь все в порядке будет. Главное, чтобы человек осознал, – сказал Правдин обрадованно.
Ребята зашевелились. Напряжение спадало. Николай попросил пить. Он не участвовал в их разговоре, но хорошо понимал, в каком тяжелом положении они оказались. Он вздохнул и заскрипел зубами.
– Ты чего? – склонился над ним Андреев, поправляя полушубок.
Николай промолчал.
– Не волнуйся, Коля. Все будет хорошо, – успокоил его Андреев.
Передохнув, они двинулись прочь от железной дороги, через ту же залитую низину.
В полукилометре от железной дороги остановились на днёвку. Уже рассветало. Грелись под лучами яркого солнца. Томились в молчаливой борьбе с комарами, думали о пропавшем проводнике.
День прошел спокойно, если не считать самолетов, которые часто пролетали над лесом. Один вражеский бомбардировщик проревел так низко над них стоянкой, что вершины деревьев закачались, зашумела молодая листва, посыпалась хвоя, будто над лесом промчался вихрь.
– Ух, гады, – не выдержал Маркин.
Когда издали снова послышался гул приближающегося самолета, Щербаков схватил автомат, щелкнул затвором, готовясь стрелять.
– Отставить! – остановил его Галушкин. – Не спеши на тот свет. Все равно в рай не попадешь.
Щербаков плюнул и сконфуженно залез под плащ-палатку.
Высоко над ними прошла группа самолетов. По тому, как на них стремительно кинулись две чуть заметные точки, ребята догадались, что это были советские бомбардировщики. Им удалось без потерь отбить атаку немецких истребителей и благополучно продолжить свой путь. Партизаны долго провожали самолеты повлажневшими глазами, пока те не стали похожими на чуть заметные блестки, а потом не растаяли в безбрежности неба.
Тронулись в путь, когда солнце село и только слабые отсветы заката золотили редкие облачка, плывшие над лесом.
В двухстах метрах до железнодорожной насыпи залегли в кустах. Стали ждать темноты. Однако ночь наступила светлая, без единого облачка. Щедро светила ущербная луна. В такую ночь вряд ли можно было незаметно перейти железную дорогу, не рискуя напороться на охрану.
– Эх, была бы сейчас зима, – вздохнул Щербаков.
– Ты что, совсем хочешь замерзнуть? – спросил Правдин, поплотнее закутываясь в плащ-палатку.
– Зато давно были бы дома.
– Ишь какой быстрый!
– А что? Во-первых, на лыжах ни болото тебе, ни грязь нипочем. А помнишь, как зимой через железку махали? То-то. Не успеет состав пройти, а мы сразу на насыпь. Перемахнем, а тучи снега все еще вертятся, как дымовая завеса, помнишь? А сейчас – попробуй-ка, сунься – все кругом как на ладони.
Правдин не стал спорить, видимо не хотел зря тратить энергию. Но не выдержал Маркин:
– Ты бы, Сергей, что-нибудь другое рассказал, с учетом нашей обстановки. Сказки будешь дочке своей рассказывать.
– Вот народ, и помечтать не дадут...
Все молчали.
Ждали, а небо становилось все чище. Звезды горели ярко словно лампы в московском парке. Трава покрылась инеем. Стало так холодно, что ноги и руки сводили судороги. Попытки согреться в движении сильно утомляли. Надежды на темноту не было. Пришлось снова уйти подальше от железной дороги и терпеливо ждать еще день, смотреть на вражеские самолеты, слышать, как проносятся шумные поезда, где-то сигналят автомобили, хлопают отдельные выстрелы, беспокойно лают собаки...
VI
К вечеру второго дня погода стала заметно меняться: подул сырой западный ветер. Небо словно прогнулось до самой земли, тучи медленно ползли, цепляясь за верхушки деревьев. Стал накрапывать дождь. Быстро стемнело. Партизаны заторопились. Раненого завернули в полушубок, сверху накрыли плащ-палаткой. По лесу шли быстро: надежда на успех прибавляла сил. Темнота и дождь позволили подойти близко к насыпи. Под ногами плескалась вода. Очень спешили: дорога была каждая секунда.
– Стой! – наконец поднял руку Галушкин.
Он ползком поднялся на насыпь. Вокруг – никого. Дождь с ветром ожесточенно хлестал в лицо. Вражеские патрули, видать, забрались в будку обходчика пути, что темнела невдалеке. Четыре рельса тускло серебрились в темноте. «Эх, подложить бы штучку!» – с сожалением подумал Галушкин, невольно подсовывая руку под холодный рельс и жадно вдыхая терпкий запах гудрона. Но надо было уходить без шума, иначе не избежать погони.
– Маркин – вправо! Правдин – влево! – приказал он следовавшим за ним ребятам и тихо свистнул.
Через пару минут на насыпи показались носилки. Носильщики тяжело дышали, Николай стонал.
– Давай, давай! Быстрей, ребята! Бегом! – подбадривал Галушкин товарищей, дрожа от возбуждения.
Скользя по грязи, шурша галькой, пригибаясь к самой земле, партизаны пробежали через насыпь. Еще несколько мгновений, и носилки с раненым были уже по ту сторону железнодорожной линии. Галушкин внимательно следил за ними: вот они спустились по восточному склону насыпи и скрылись в зарослях придорожного кустарника. Он выпрямился, огляделся. Ребята тоже поднялись. И в это время справа грянул выстрел, второй. «Партизаны-ы-ы... Партизаны-ы-ы!» – завопили по-русски во все горло почти рядом. Это орали сторожа из местных жителей. Их обязанностью было криком предупреждать охрану дороги о появлении чужих. Кто этого не делал, того немцы расстреливали на месте. Поэтому сторожа усердствовали.
Галушкин замер на секунду, потом повернулся и побежал навстречу стрельбе. Вот он увидел, как после третьего выстрела упал Маркин и как к нему приближались темные вражеские фигуры. Слева тоже захлопали выстрелы.
– Пашка-а-а! – закричал Галушкин.
Он хотел не только окликнуть друга, но и отвлечь от него внимание врагов. Маркин молчал. Галушкин бросился на землю, вскинул автомат, но кто-то опередил его: очередь рванула воздух. Темные фигуры, как подкошенные, повалились на землю.
– Пашка-а-а! Где ты? – снова закричал Борис.
– Я здесь!
– Павлуша-а-а! Держись, браток! – кричал Галушкин.
Охранники молчали: затаились они или были убиты? А вокруг испуганные голоса продолжали вопить: «Партизаны-ы-ы! Партизаны-ы-ы!» Издали послышалась стрельба, она быстро приближалась. Надо было спешить.
Правдин стрелял короткими очередями. Галушкин условно свистнул. Виктор поднялся и, пригибаясь к земле, побежал к нему. Вот он упал, обернулся и дал очередь. Еще короткая пробежка, и опять очередь. Охранники вели сильный огонь.
– Виктор! – приказал Галушкин, когда Правдин упал рядом с ним. – Веди группу по маршруту! Мы с Павлом попытаемся задержать их, пока ребята с носилками не уйдут подальше от дороги. Если нам не удастся оторваться, тогда идите сами.
– Лаврентьич, может, лучше втроем?
– Нельзя рисковать.
– Втроем мы ж быстрее их расколошматим! – настаивал Правдин.
– Да исполняй же ты, черт! – крикнул Галушкин.
– Есть!
– О нас не думай, помни о задаче. Не теряй время, – голос Галушкина зазвучал мягче. – Вот, возьми. Он не должен попасть в руки немцев.
Галушкин сунул в руку Правдину объемистый пакет с документами, хлопнул его по плечу.
– Что это?
– Этот пакет ты даже мертвый не должен отдавать врагу. Ясно?
– Ясно, товарищ командир!
– Ну, иди!
– Эх, ребята! – с каким-то отчаянием вскрикнул Правдин, пряча пакет за пазуху, потом распластался на земле, пополз и вскоре исчез из глаз.
В короткой паузе между выстрелами Галушкин услышал, как зашуршала крупная галька, катившаяся под откос. У него отлегло от сердца.
Тем временем охранники все ближе подтягивались к месту стычки. Об этом можно было догадаться по часто мигавшим огонькам выстрелов, которые становились все ярче.
– Паша, я продвинусь левее. Как свистну, так ты давай по ним очередь. По ответным выстрелам я засеку, где они лежат, а потом накрою их гранатой, понял?
– Правильно Лаврентьич, действуй!
Галушкин пополз по обочине, стараясь не греметь автоматом. Вскоре послышался его свист. Маркин нажал спуск. Очередь трассирующих пуль метнулась над землей. Пули рикошетили, со звоном отлетали от рельсов, чиркали по камням, высекали искры. Охранники отвечали. Вспышки их выстрелов были совсем рядом, но по другую сторону насыпи. Галушкин размахнулся и бросил гранату. Яркая вспышка взрыва вырвала из темноты часть насыпи, мокрый гравий, черные шпалы, верхушки деревьев на полосе отчуждения. Даже радужно хрустальные нити дождя запечатлелись в напряженном взгляде партизана. С того места, где разорвалась граната, немцы больше не стреляли. Но с других сторон их огонь не ослабевал. Маркин короткими очередями прижимал немцев к земле. Прошло минут пять-шесть, как ушли ребята с носилками.
– Паша, давай смываться, а то снова окружат! – крикнул Галушкин. – Отходи первым, я прикрою!
Маркин на четвереньках пересек насыпь, залег на откосе и ударил из автомата. Вскоре к нему подполз Галушкин. Не открывая огня, они кубарем скатились с насыпи, побежали прочь от железной дороги. Шальные пули шлепались в грязь, булькали в воду, взвизгивали над головами убегавших партизан.
– Паша, слышишь, как беснуются? Значит, еще не заметили нашего отхода.
– Дай бог! Смотри, машина. Ложись!
С разбегу они упали в грязь, затаились.
Справа вспыхнули полузатемненные фары, но тут же погасли. Неизвестная автомашина, подстегнутая стрельбой, бешено промчалась по шоссе.
Подождав минутку, партизаны пересекли шоссе и кинулись догонять носилки. Через двести-триста метров они останавливались, условно свистели, внимательно прислушивались. Ответного сигнала не было, и они снова шли вперед. Под ногами плескалась вода, сверху моросил назойливый дождь. Не раз то тот, то другой проваливался в грязь. Но на душе у них было радостно: страшная железка была позади.
Услышав шаги, ребята подумали, что это погоня, но идти дальше сил уже не было. Быстро спрятали носилки в кустарник, залегли, приготовились к бою. Правдин невольно прижал пакет с документами к груди. Сердце забилось сильнее. Щербаков отполз вправо. «Молодец Серега», – подумал Правдин и сам пополз влево от носилок. Андреев и Головенков остались у носилок...
К счастью, тревога оказалась ложной: скоро они услышали условный свист.
– Лаврентьич, это вы? Вот черти! – кинулся навстречу им Правдин.
– Все живы? – спросил Галушкин.
– Все!
– Раненых нет?
– Без единой царапины! – доложил Правдин.
Только часа через два, когда партизаны валились с ног, Галушкин разрешил остановиться. Носилки устроили под густой кроной трехстволой березы. Упали на траву. Несколько минут не могли отдышаться, как бегуны, только что преодолевшие длинную дистанцию...
VII
На шестой день похода кончились продукты. Тяжелые ночные переходы и тревожные дневки в залитом весенними паводками и дождевыми водами лесу вконец измотали партизан, а прошли они по прямой не более пятидесяти километров.
Галушкин все чаще и чаще останавливался, поглядывал на тяжело шагавших ребят. Он хорошо понимал, что без еды далеко не уйдешь, а ее можно было достать только в деревне. Наконец, он достал карту и обвел карандашом название деревни, стоявшей далеко от большака и от других деревень. Ребята окружили его.
– Пойдем к этой деревне.
Ребята молча поглядели на командира, потом друг на друга, взяли носилки и двинулись дальше. Через полчаса они остановились на опушке, огляделись. Между деревьями виднелись избы. Вечерело. На улице – никого. Сели, стали ждать, не спуская глаз с деревни.
Вот из трубы крайней избы потянулся дымок. На дворе показалась женщина. За ней мужчина. Галушкин поднял бинокль: седобородый старик с двумя ведрами шел к сараю. Послышалось мычание коровы, где-то завизжал поросенок, закудахтали куры, лениво залаяла собака. По улице промчался босоногий мальчишка, пытаясь поймать теленка, выбежавшего со двора. На дальнем конце деревни замаячило еще несколько человеческих фигур.
Солнце ушло за грозовую тучу. Быстро темнело. Галушкин оглядел ребят, спросил:
– Ну как, рискнем?
Партизаны переглянулись, пожали плечами.
– А что ж делать? Без жратвы дальше не пойдешь, – ответил Щербаков.
Его дружно поддержали, Галушкин вздохнул:
– Верно, ребята, ничего другого не остается. Сегодня или завтра, а в какую-то деревню заходить все равно придется. Лучше раньше, пока совсем не ослабли.
– Правильно, Лаврентьич, а то ноги вытянем, – поддержал командира Головенков.
– Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего – Сергей. В случае тревоги – нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?
– Лаврентьич, а почему я? – недовольно забурчал Щербаков.
Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.
– Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, – шепотом поддел Щербакова Маркин. – Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.
– Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! – огрызнулся Щербаков.
– Довольно вам! – прервал спорщиков Галушкин. – Пошли!
Три тени перебежали узкую улицу. Перемахнули через изгородь, подкрались к избе. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через щели в занавеске, он увидел за столом под висячей лампой старика, что ходил по двору. Там же была женщина и мальчишка, которых он видел. Женщина сидела лицом к окну. На ней было синее, по-городскому сшитое платье. Светлые волосы собраны в пучок. На бледном лице застыло выражение усталости и печали. Темные глаза с синими кругами настороженно глядели то в пространство, то на мальчишку, и тогда губы ее складывались в болезненную улыбку. «Эта не здешняя», – подумал Галушкин и перевел взгляд на других женщин, которые сидели сутулыми спинами к окну. Старик внимательно следил, как домочадцы черпали деревянными ложками из большой глиняной миски. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.
– Ну, что там? – шепнул подошедший к Галушкину Правдин.
– Похоже, что свои.
К ним подошел и Маркин. Все смотрели в окно.
– Виктор, иди, постучи. А ты, Паша, в оба смотри за двором, – приказал Галушкин.
– Кого бог послал? – послышался из-за двери хрипловатый голос в ответ на осторожный стук партизан.
– Не бойся, хозяин! Свои мы, русские. Не слышишь, что ли?
– Как не бояться, мил человек! Ночь на дворе, время военное.
Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. Не торопясь, на крыльцо вышел старик. Он был высок и чуть сутулился. Седые волосы свисали на глаза.
– Кто такие будете, добрые люди?
Не отвечая старику, Галушкин спросил:
– Оккупанты в деревне есть?
– Нету, сынок, у нас германцев.
– А сволочей из местных у вас много?
– Каких это сволочей?
– Не знаешь, папаша? Тех, кто с оккупантами якшается.
– А бог их знает, сынок. Мы люди мирные, – смущенно забормотал старик и переступил с ноги на ногу.
– Мы партизаны. Нам нужны продукты. Помоги нам, отец.
Старик недоверчиво посмотрел на него, кашлянул, чуть отступил.
– Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.
Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза, наклонившая огромную крону над домом. Крупные капли гулко забарабанили по дощатой крыше крыльца. Старик торопливо перекрестился, забормотал что-то. Пошел в избу. Галушкин последовал за ним.