– Только наша дружба удерживает меня здесь, – проворчал Шёнгаузен.
– Ты мне никогда не рассказывал, что у вас произошло с Винклером.
– Он пытался подмять меня, сделать слепым исполнителем своих бредовых идей, а я дал ему понять, что он выскочка, солдафон и ни черта не понимает в разведывательном деле.
– Ты несносен. Зачем портить отношения с человеком, от которого в какой-то мере зависишь! К тому же, прости, но на правах друга скажу откровенно, ты не объективен. Винклер, конечно, недостаточно опытен, но не дурак. Думаю, все дело в том, что он занял должность, на которую претендовал ты.
– Безотносительно к этому он глуп как пробка. Подумай только, этот кретин взялся инструктировать меня, когда я ехал сюда. Он битый час весьма туманными намеками давал понять, что все наши операции завершатся походом на Восток. Как будто я не с ним вместе работал над одним из разделов плана Барбаросса. Зная, что я прекрасно ориентируюсь в нашей политике на Ближнем и Среднем Востоке, он нудно растолковывал мне, что основная цель – склонить Иран на военный союз с нами, а затем использовать его территорию для захвата Индии, иракской нефти и для военных действий против России. Особенно долго и путано он распространялся о том, как я должен организовать диверсии в Баку. Я не выдержал и дал ему понять, что не нуждаюсь в разъяснениях прописных истин.
– Лучше было бы промолчать. Он будет теперь все более и более требователен.
– Мы сделали достаточно. У нас уже есть школы с опытными инструкторами для подготовки агентуры, есть агентура. В ближайшие дни начнем ее переброску в Россию.
– Да, но Винклер беспокоится о резиденте в Баку.
– Я представил кандидатуры из русских эмигрантов, но Винклер требует, чтобы это были советские люди, пользующиеся доверием у себя на родине. Что же мне – ехать в Россию и подбирать там человека?
|
|
– Ты не прав, Ганс Это можно сделать, не выезжая отсюда. Тебя не надо учить – как.
– Макс, ты просто сегодня не в духе. У меня в кабинете Геккерт. Пойду закончу с ним, а потом вернусь. Я тебя подробно проинформирую о наших перспективах, а потом, как всегда, сыграем партию на бильярде.
III
Сергеев свернул на Шахреза. Широкая асфальтовая полоса проспекта делила на два ряда каменные коробки домов, творчество архитекторов третьего рейха, наводнивших Иран. Видневшиеся позади купола мечетей, стройные минареты резко контрастировали с этими казенного вида строениями.
Время приближалось к полудню, солнце пекло немилосердно.
У магазина с зеленой вывеской, на которой красивой арабской вязью было написано, что торгуют здесь галантереей и что это заведение принадлежит купцу Мусе Амири, Сергеев остановился. Из магазина вышел невысокого роста иранец лет пятидесяти, полный, румяный, с большим мясистым носом. Редкие волосы, крашенные хной, отливали на солнце багрянцем.
– Агаи[3] Сергеев, очень рад. Дом, который мы должны посетить, – здесь недалеко, а это магазин моего двоюродного брата, – выпалил скороговоркой толстяк и поспешно увлек Якова Васильевича от магазина, словно боясь, что он зайдет туда.
– Очень благодарен, агаи Ходжа Али, за ваши хлопоты.
– Я много обязан господину Демидову. Раз он попросил помочь вам, я рад тем самым услужить и ему. – Ходжа Али начал распространяться о своем уважении к управляющему хозяйством представительства.
|
|
Сергеев вспомнил, что Демидов назвал Ходжа Али захудалым купчишкой и рассказал, как он подвизается среди иранских предпринимателей, имеющих дела с торгпредством. Ходжа Али выступал в роли посредника, но иногда и сам был непрочь приобрести небольшую партию товара. Он долго жил в Советском Союзе, имел в Баку в период нэпа контору по сбыту сухофруктов, импортируемых из Ирана. Был он очень ловок и предприимчив, отлично владел русским языком и слыл образованным человеком. Он действительно был довольно начитан. Хорошо знал поэзию Хайяма, Саади, Хафиза. На память цитировал большие отрывки из их произведений, помнил массу пословиц, афоризмов. Сергеев улыбнулся, вспомнив, что Демидов, много читавший об Иране, рассказывая о Ходжа Али, даже привел на память слова дальнего родственника А. С. Пушкина – Ганнибала, долго жившего в Тегеране. Ганнибал писал:
«Поэзия в Иране неразрывно связана с повседневной жизнью народа, слита с нею воедино, на каждый случай жизни у перса всегда готова любимая цитата. Существует некий цикл излюбленных персидским народом цитат. Они известны в стране каждому: повторяют их с любовью старики и юноши, бедняки и богачи, ученые мудрецы и погонщики верблюдов».
По словам Демидова, Ходжа Али превосходил самых запасливых. Недаром он получил к своему имени приставку Ходжа, дававшуюся обычно потомкам халифов. Он никакого отношения к главам мусульманских государств не имел, тем не менее его называли Ходжа, видимо, потому, что начитанность на Востоке издавна считалась привилегией знатных.
|
|
– Я думаю, вы будете довольны, агаи Сергеев. Хозяин дома очень приличный человек.
Ходжа Али остановился.
– Вот сюда, за угол, – махнул он рукой направо.
Они свернули на боковую улочку. Сразу за первым домом, выходящим на проспект, пошли убогие жилища с высокими глинобитными заборами. У двухэтажного здания с застекленным балконом Ходжа Али остановился.
– Вот этот дом. Недалеко от проспекта и довольно приличный, его, как видите, не спрятали за забор, – сказал он и дернул за кусок проволоки, висевшей на калитке. Где-то далеко во дворе зазвенел колокольчик.
Не прошло и минуты, как подросток лет четырнадцати открыл калитку. За это время Ходжа Али успел перечислить все достоинства предлагаемой квартиры. Вошли во двор. Густые кроны платанов прикрывали дворик от знойных лучей солнца.
Квартира из двух небольших комнат была недавно отремонтирована. Ей принадлежал балкон, выходящий на улицу. Мебель состояла из кровати, стола и нескольких стульев. Остальное заменяли многочисленные ниши в стонах, где в восточных домах хранится все, что кладут в шкафы, серванты, на этажерки.
Хозяин – тощий почтовый чиновник, в засаленном костюме и гиве[4] на босу ногу, низко кланялся гостям.
После того как Сергеев осмотрел комнаты, Ходжа Али назвал цену, совершенно игнорируя хозяина, безмолвно стоявшего рядом. Плата была невысокой, квартира понравилась, и Сергеев дал согласие.
– Да приму я на себя твои горести, – сказал хозяин Сергееву.
– Смотри, Дадаш, чтобы не получилось, как говорят у нас: «Показываешь пшеницу, а продаешь ячмень».
– Клянусь твоей головой, Ходжа Али, все будет в порядке, – низко поклонился ему хозяин.
Сергеев не стал затягивать переезд из гостиницы на квартиру. Это заняло у него не больше часа. Вслед за новоселом появился Ходжа Али в сопровождении двух носильщиков. Они принесли радиоприемник и одеяло в шелковом чехле. Ходжа Али подошел к кровати, сбросил с нее хозяйское одеяло, постелил свое. Появился владелец дома со столиком, поставил его в простенке, на него установил приемник.
– Как я должен оплатить эту услугу, агаи Ходжа Али? – спросил Сергеев.
– Какая услуга? Через несколько месяцев приобретете все эти вещи сами, а мои вернете. Ваша благодарность будет для меня наградой.
– Нет, агаи Ходжа Али, я не могу принять это безвозмездно. Вы поставили меня в затруднительное положение.
– За добро, сделанное людям, аллах воздаст во много раз больше, – улыбнулся Ходжа Али. – Вы гость. По нашим обычаям, я обязан помочь. Откажетесь – обидите. Когда-нибудь вы тоже сделаете мне одолжение. Эти вещи лишние у меня в доме. Я не причинил себе никаких неудобств. Идя к вам, мысленно даже сравнил себя с купцом, который «пролитое масло пожертвовал на лампаду в гробницу Имам-заде», – и Ходжа Али звонко рассмеялся.
* * *
В торгпредстве шел ремонт, и Сергееву пришлось работать в большой комнате, сплошь заставленной столами. Там разместилась бухгалтерия и часть планового сектора. Стоял стрекот арифмометров, стук костяшек счет, а в одном из углов, словно вперегонки, трещали две пишущие машинки. Даже в кабинет Лидии Александровны поставили стол заведующего плановым сектором, но он был в командировке и на его месте сидела одна из экономистов – Оля Кузина, веснушчатая и курносая девушка лет двадцати двух. Она вместе с Лидией Александровной снимала в городе квартиру.
Оля неожиданно перестала щелкать на счетах и сказала:
– Лида, а новый бухгалтер – интересный мужчина. Орлиный нос и точеные черты лица, он похож на патриция. Такой важный, сосредоточенный, мало с кем говорит...
Лидия Александровна рассмеялась:
– Что это тебе пришло в голову такое историческое сравнение?
– Я вчера только закончила «Спартака».
– Ну, тогда понятно. Патриций не патриций, а лицо у него интеллигентное, умные и печальные глаза. А вообще мне кажется, не такой уж он важный и молчаливый, может быть, еще стесняется, кругом новые люди. Кстати, Оля, если тебе не трудно, попроси его зайти ко мне. Надо узнать, как он устроился.
Оля отодвинула счеты.
– Лида, я зайду к Наташе, хочу договориться о завтрашней поездке на посольскую дачу в Заргянде.
Лидия Александровна молча кивнула головой. Оля вышла.
– Как вы устроились, Яков Васильевич? – спросила Лидия Александровна вошедшего Сергеева. – Садитесь.
– Сносно, хотя есть большое «но», – сказал Сергеев. – По вечерам в течение часа или двух из соседней комнаты несется детский визг и плач, словно туда собрали всех мальчишек и девчонок с ближайших улиц и лупят их. Затем все стихает и дом погружается в полнейшее безмолвие.
– Вы спрашивали у хозяина, в чем дело?
– Конечно. Он разводит руками: «Спать детей укладываем», – говорит. Я уж не спросил, сколько же у него детей.
– Надо менять квартиру.
– Я думаю об этом. И далековато от торгпредства.
– Успели посмотреть город?
– Никак не соберусь. Да и трудно пока ориентируюсь.
– Если хотите, покажу вам музей, – как-то торопливо сказала Лидия Александровна и смутилась. – Я уже была в Этнографическом, в Музее изящных искусств и драгоценностей. Но я с удовольствием побываю там еще раз.
– Буду благодарен, – сухо ответил Сергееве.
Лидия Александровна поспешила заговорить о делах. Украдкой она рассматривала Сергеева.
О нем мало было известно. В кабинете заместителя торгпреда он рассказывал, что служил в армии, но после тяжелого ранения на финском фронте принужден был демобилизоваться. Был ли он женат? Какое ранение ему пришлось перенести? И много еще других вопросов хотелось задать Лидии Александровне. Почему, собственно, она так заинтересовалась этим человеком? Обычное женское любопытство? Но однажды она поймала себя на том, что подсчитывает, сколько дней осталось до воскресенья, когда они условились пойти в Музей изящных искусств.
IV
Когда начальник отдела НКГБ Азербайджана Кулиев, смуглый курчавый сорокалетний крепыш, вошел в кабинет заместителя наркома Румянцева, тот стоял у окна и смотрел на улицу, привлеченный редким для Баку явлением – в ноябре шел дождь со снегом.
– Это вы, Мехти Джафарович, садитесь. Я как раз хотел обсудить с вами один вопрос. – Румянцев направился к своему столу: – Обратили внимание на погоду?
– Что-то невероятное.
– А не чувствуете по фактам, с которыми мы сталкиваемся, что ближайшее время принесет нам еще более невероятное, только не из области погоды.
– Да, Сергей Владимирович, время тревожное.
Мехти Джафарович вынул из папки и разложил небольшую схему, вычерченную карандашом.
– Вижу, догадались, какой именно вопрос меня интересует, – улыбнулся Румянцев.
– Для наглядности я решил по всем нашим данным составить схему. Так быстрее можно разобраться в деятельности немецкой разведки в Иране.
– Добро, добро, – приговаривал Румянцев, рассматривая схему.
– Все коричневые нити тянутся к посланнику фон Эттелю. Его ближайший подручный – фон Шёнгаузен, прячущийся за скромной должностью секретаря. А это школы подготовки шпионов, которых собираются забросить к нам, – указал Кулиев на несколько кружочков на схеме. Школы расположены в провинциальных городах Ирана.
– А что мы знаем о людях?
– Прочту несколько ориентировок из Москвы об основных фигурах, – и Кулиев вынул из папки документ.
Ганс Эрих фон Шёнгаузен, – читал Кулиев, – происходит из родовитой дворянской семьи. Еще до первой империалистической войны служил в германской разведке под руководством полковника Николаи, попал туда по протекции последнего, которому приходится дальним родственником. Считался одним из перспективных офицеров разведки. Принимал участие во многих крупных делах. В начале тридцатых годов претендовал на пост заместителя руководителя разведки. После прихода к власти Гитлера шансы Шёнгаузена занять эту должность значительно снизились. Соответственно спала и его активность в делах. Адмирал Канарис, назначенный начальником разведки в 1935 году, невзлюбил Шёнгаузена и поспешил упрятать его в одно из арабских княжеств на побережье Персидского залива. Используя родственные связи среди лиц, близких к нацистским верхам, Шёнгаузену удалось перебраться в Тегеран, но путь в Берлин ему закрыт. Тяготится своим пребыванием в Иране, часто говорит об отставке, но не предпринимает никаких шагов в этом отношении, опасаясь, что отставку не примут, а пошлют в действующую армию. Любит прикидываться простаком, но хитер и жесток. Дружит с германским посланником в Иране фон Эттелем, под руководством которого работает. Их дружба началась в Париже в тридцатых годах. Сблизило их увлечение злачными местами Монмартра.
– Видно, Шёнгаузен старый волк, – заметил Сергей Владимирович.
Геккерт Отто – ближайший помощник фон Шёнгаузена – сын мюнхенского заводчика. Отец Геккерта имел до 1933 года небольшое пивоваренное заведение. После прихода к власти фашистов стал быстро богатеть и превратил свое заведение в большой завод. Во многом помогала ему сестра жены Лия Кугель, сожительница Гиммлера. Она устраивала выгодные государственные подряды, прибыль от которых Геккерт-отец использовал для расширения своего предприятия. Отто Геккерт, воспитанник штурмовых отрядов, проявлял особую жестокость в еврейских погромах, чем обратил на себя внимание главарей штурмовиков. Направлен на работу в аппарат Канариса в порядке укрепления его молодыми, подающими надежды кадрами, однако недостаточно подготовлен для этой работы, хотя отказать ему в сообразительности и энергии нельзя.
Раздался стук в дверь, и в комнату вошел молодой человек с объемистой папкой.
– Срочная телеграмма, товарищ заместитель наркома, – сказал он, положив на стол отпечатанный на машинке лист бумаги.
– Хорошо, оставьте, – сказал Румянцев.
Сотрудник вышел. Сергей Владимирович внимательно прочел телеграмму.
– Мехти Джафарович, из Ашхабада сообщают, что там задержан нарушитель границы. При нем оказался портативный радиопередатчик. Задержанный показал, что рацию он должен передать старому немецкому агенту в Баку, некому Серебрякову, и сам поступить в его распоряжение.
– Неужели это Леон Аркадьевич Серебряков, наш почтенный режиссер театра? Он – бывший царский офицер. В первую мировую войну попал в плен к немцам. Возвратился из Германии в двадцатых годах с женой-немкой.
– Очень может быть, Мехти Джафарович, что и он. Надо попросить Ашхабад направить нарушителя к нам и срочно заняться выяснением, о каком именно Серебрякове идет речь в показаниях задержанного. Поручаю это вам.
– Продолжать доклад, Сергей Владимирович?
– Пожалуй, отложим, – Румянцев взглянул на часы, – сейчас совещание у наркома начнется. Оставьте документы, я разберусь сам. Есть здесь ваши предложения по пресечению деятельности германской разведки?
– В папке детальный план, – сказал Кулиев, поднимаясь с места.
– Добро, – и Румянцев тоже встал из-за стола. – Я слышал, Мехти Джафарович, у вас коллекция персидских миниатюр. Мне бы очень хотелось посмотреть их.
– Коллекция – слишком громко, всего пятнадцать миниатюр, правда довольно старинных.
– Не удивляйтесь. Я ведь искусствовед по образованию. Но вот лет десять назад, – Румянцев улыбнулся, – меня пригласили в ОГПУ в качестве эксперта по делу группы иностранных дипломатов, которые скупали у нас в стране и вывозили за границу произведения больших художников. Вел это дело чекист, оказавшийся моим однокашником. По ходу дела меня посвятили в некоторые детали того, как были разоблачены преступники. Увлекла меня чекистская работа. Да еще приятель подогревал. Вот я и принял решение пойти на работу в органы. И не жалею. Нахожу время и для того, чему учился. В свободное время пишу труд по истории живописи Азербайджана. Посмотреть миниатюры – один из видов восточной живописи – мне полезно.
– Пожалуйста, Сергей Владимирович. В любое удобное для вас время.
– Вот получим небольшую передышку от особо срочных дел, – и Румянцев пожал руку Кулиеву.
V
С утра хлестал свирепый дождь, и Сергееву пришлось отложить встречу с Лидой. Яков Васильевич ходил по комнате, то и дело поглядывая в окно. В комнатах у хозяина был неимоверный гвалт. По случаю дождя вся детвора собралась под крышу и затеяла шумные игры.
Вдруг все затихло: к хозяину пришел гость. Сергеев сел в кресло, развернул газету, но почитать ему не удалось. Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел Ходжа Али. Сергеев швырнул газету на кровать и хотел прикрыть ее подушкой, но подушка была слишком мала, края газеты предательски торчали.
Ходжа Али бесцеремонно откинул подушку и развернул свежий номер «Фёлькишер беобахтер» – берлинской фашистской газеты.
– Ай-ай-ай, а убеждали меня, что не знаете европейских языков. Понимаю, скромничали.
Сергеев встал, взял из рук Ходжи Али газету, скомкал ее и сунул под матрац.
– Пусть все это останется между нами, – взволнованно проговорил он.
– Что же тут особенного, агаи Сергеев?
– Ничего, конечно. Просто не хочу, чтобы знали.
– Немецкая нация – великая нация, зачем скрывать знание ее языка. Вообще любой человек, владеющий по милости аллаха иностранными языками, поднимается во мнении окружающих.
– Возможно, что и так, но в данном случае есть некоторые обстоятельства...
– Не понимаю. Глубоко убежден, если господин Демидов узнает, что вы владеете немецким языком, или, скажем, Лидия-ханум, они будут приятно удивлены, и всё.
– Уверяю, далеко не так. Наоборот, в этом случае мне грозит большая неприятность. Я принужден обманывать сослуживцев.
– Спасительная ложь лучше правды, поднимающей смуту, говорят у нас, – не удержался от замечания Ходжа Али.
– Вы так хорошо ко мне отнеслись, прямо по-родственному. Я надеюсь на вашу скромность.
– Зачем же я должен кому-то рассказывать, раз вы просите не делать этого. Видит аллах, но хочу приносить вам никаких огорчений.
Сергеев молчал, выглядел он очень расстроенным, и Ходжа Али решил переменить тему разговора.
– Нравится ли вам квартира?
– Квартира как таковая меня устраивает, но вот шум часто беспокоит. Уж очень много детей.
– У хозяина, как у каждого бедного иранца, полно детей. Пять девочек и шесть мальчиков, старшему одиннадцать лет. Утихомирить такую мелкоту не так легко. Агаи Сергеев, я подыщу вам другую квартиру.
Ходжа Али попрощался и ушел, еще раз пообещав быстро подыскать квартиру.
На следующий вечер Ходжа Али появился снова. Он предложил квартиру в своем доме. Сергеев согласился. Дом Ходжи Али на улице Фирдоуси был европейского типа, двухэтажный. Первый этаж занимал хозяин, а второй сдавался квартирантам. Ходжа Али отвел Сергееву двухкомнатную квартиру на левой половине. В ней было все необходимое, начиная от постельного белья и кончая щеткой для платья.
Сергееву понравилась новая квартира, но взгляд его случайно остановился на двери, ведущей в соседнее помещение. Он вопросительно посмотрел на Ходжу Али. Тот сразу сообразил в чем дело, и, улыбаясь, сказал:
– Укушенный змеей боится веревки. Агаи Сергеев, не беспокойтесь, детей там нет. Квартира пустая. Сдам ее только одинокому.
Сергеев успокоился. Он понимал, что Ходже Али невыгодно нарушать свое слово.
VI
От проспекта Шахреза начинается шоссе. Оно ведет к предгорьям Эльбурсского хребта, к горам, вершины которых покрыты снегом даже в жаркое время года. У подножья отрогов среди густой зелени разбросаны дачные поселки.
Почти на углу Шахреза и загородного шоссе стоял одноэтажный особняк, окруженный высоким забором. Это был дом новой постройки из серого кирпича с «аб амбаром»[5] и жилым подвалом, где коротали знойные дни обитатели дома. К северной части особняка примыкала открытая терраса, по сторонам ее сбегали лесенки из нескольких ступенек. В середине двора – бассейн.
Судя по табличке, особняк этот принадлежал немецкому коммерсанту Отто Геккерту. Хозяин – высокий стройный блондин в легком костюме, белоснежной рубашке с ярким галстуком – прохаживался по террасе, нетерпеливо теребя сорванный с ветки платана листочек. Раздался звонок. Слуга-иранец стремительно выскочил из кухни и бросился отпирать калитку. Низко поклонившись, он отошел в сторону, пропуская фон Шёнгаузена. Старик шел, шумно отдуваясь. В свободном костюме из чесучи он казался еще толще.
Геккерт спустился навстречу.
– Рад видеть вас у себя, экселенц.
– Проклятая машина так накалилась, что ехать в ней невозможно, дышать нечем, – сказал фон Шёнгаузен, обмахивая лицо соломенной шляпой.
Геккерт помог подняться на террасу. Один из слуг подвинул плетеные кресла, другой подкатил столик с фруктами и прохладительными напитками.
– Садитесь, экселенц, – пригласил хозяин дома.
Шёнгаузен топтался на месте и поглядывал на стоящих поодаль слуг.
– Может быть, пройдем в кабинет? – предложил Геккерт, видя, что шеф почему-то не хочет остаться на террасе.
На пороге кабинета Шёнгаузен остановился. Его ослепило множество красок, которыми пестрели стены кабинета.
– Я коллекционирую коньяки, – улыбнулся Геккерт, поняв, чем удивлен шеф.
Вдоль всех стен были устроены стеллажи, на которых стояли бутылки с коньяками, ярко пестревшие разноцветными наклейками. Бутылки заполняли не только стеллажи: целая батарея выстроилась на письменном столе, на подоконниках. Продолговатые, пузатые, круглые, плоские, иногда больше похожие на фигурный флакон с одеколоном, чем на сосуд со спиртным, – эти коньяки были собраны из разных стран.
Шёнгаузен принялся рассматривать коллекцию. Но не сами напитки поразили его. Он никак не мог найти объяснения тому, как человек, весьма неравнодушный к спиртному, мог собрать и сохранить такое количество соблазнительных бутылок.
Геккерт молча шагал за Шёнгаузеном. Коль скоро шеф осматривал полки, то, следовательно, заинтересовался коллекцией. Геккерт был бы очень удивлен, если бы мог знать, что шеф хоть и ходит вдоль полок, но не видит бутылок. Шёнгаузен думал о Геккерте. Он не любил этого молодчика, готового ради карьеры на любую подлость. В тридцать лет он уже имел чин майора и занимал довольно видное положение в абвере. Старик совершенно забывал, что в его годы действовал так же.
Шёнгаузен побаивался своего подручного. Было известно, что сестра жены Геккерта, популярная артистка Лия Кугель, – любовница Гиммлера и что Гиммлер протежирует Геккерту. Шёнгаузен в былые времена тоже был близок к сильным мира сего и знал, как может иногда навредить ничтожество вроде Геккерта. Сегодня Геккерт позвонил Шёнгаузену и доложил, что есть срочное дело. Шёнгаузен как раз собирался на дачу и решил заехать к Геккерту, это было по дороге. Особенно часто ходить в посольство Геккерту, жившему под видом коммерсанта, было незачем.
Не успел Шёнгаузен обойти всю коллекцию, как слуги вкатили в кабинет столик с фруктами. Шёнгаузен резко обернулся.
– Давайте, герр Геккерт, пойдем лучше во двор к бассейну. Там прохладнее.
«Опять старческие причуды», – подумал Геккерт, но с готовностью поспешил открыть дверь и сказал слугам, чтобы они отнесли к бассейну кресла и столик.
Когда слуги ушли, Шёнгаузен облегченно вздохнул.
– Терпеть не могу слуг – это уши и глаза контрразведок. Вы же знаете, нами здесь интересуются многие. Да и местная контрразведка не прочь полюбопытствовать, о чем мы беседуем, – сказал он.
– Мой генерал, мы не стали бы говорить о делах в их присутствии.
Шёнгаузен махнул рукой.
– Подслушают из другой комнаты, а вот сейчас они это сделать не сумеют, слишком велико расстояние от бассейна до их ушей.
– Я хотел доложить вам о результатах работы Тильки[6] с тем русским, который прибыл недавно на работу в советское торгпредство, – и Геккерт стал рассказывать о том, как Ходжа Али застал Сергеева за чтением немецкой газеты.
– Очень интересный случай, очень интересный. У него безусловно какие-то серьезные причины скрывать знание немецкого языка. Вот этим и надо воспользоваться. – Шёнгаузен обернулся в сторону бассейна, зачерпнул горстью воду и медленно слил ее обратно. – А вы вполне верите вашему агенту?
– Безусловно, мой генерал.
– Давайте без этих официальностей, – недовольно проворчал Шёнгаузен. – А не приходила ли вам в голову мысль, что старая лиса не прочь посплетничать и о нас русским, когда ему достается у них выгодная партия товаров.
– Это исключается, – возбужденно начал Геккерт, – Ходжа Али слишком много потерял в России от произвола большевиков, когда ему пришлось там закрыть контору. Он ненавидит их. И нельзя же не доверять всем, мы так ничего не сделаем.
– К сожалению, элементарные правила нашей работы запрещают верить даже вполне проверенным. И их надо время от времени перепроверять. Вот на этом деле мы его и испытаем. Вам надо познакомиться с Сергеевым самому на какой-нибудь нейтральной почве.
– На это требуется время.
– Не страшно. Поспешность всегда приводит к ошибке. Посмотрю на теперешнюю молодежь – какие вы нетерпеливые, а знаете, каково приходилось нам после первой мировой войны! Не могли же мы ликвидировать разведку, как этого требовал мирный договор. Работы навалилось много, надо было готовиться, чтобы встать на ноги. Без достаточных средств, прикрываясь у себя в стране чуть ли не фирмой по скупке пушнины, мы осторожно, шаг за шагом, продвигались к своей цели. Отлично понимали, что такими темпами не скоро добьемся результатов, но, если поторопиться, можно провалить всё. – Спохватившись, что отклонился в область воспоминаний и что хозяин дома не слушает его, Шёнгаузен поднялся с места, взялся за шляпу. – Ищите знакомства с Сергеевым.
Не успел Шёнгаузен встать, как слуги бросились открывать калитку.
Фон Шёнгаузен еще до первой мировой войны начал работать в разведке.
Он побывал во многих странах, хорошо владел несколькими европейскими языками. А главное – накопил колоссальный опыт разведывательной работы. Его слабостью были воспоминания. Он очень любил молодым сослуживцам-разведчикам рассказать истории из своей практики. Никогда не скажешь, что этому на вид безобидному старику приходилось убивать людей. С особенным смаком и под большим секретом он делился с подчиненными историей о том, как еще во времена первой мировой войны, будучи в нейтральной стране, он зарезал в купе поезда бельгийского дипкурьера и завладел его сумкой с важными документами. Но об этом он рассказывал только в редкие приливы откровенности. Фон Шёнгаузен предпочитал выставлять себя сторонником гуманных методов работы. Его помощники, пришедшие в разведку из отрядов штурмовиков, старались перенять у него многое, прислушивались к его советам, но считали шефа слишком несовременным. А старый аристократ считал, что эти выходцы из буржуазных семей недостойны общения с ним, но терпел их как явление времени. Точно так же он рассматривал и Геккерта – сына баварского пивовара. Отто Геккерт был почти наполовину моложе своего шефа, но по опыту в заплечных делах почти не уступал ему.
VII
Через несколько дней после того как Сергеев переселился в дом Ходжи Али, он услышал шаги за дверью в соседней квартире. Следовательно, появился сосед или соседка.
Поздно вечером, когда Сергеев уже готовился ко сну, раздался стук в эту дверь.
– Войдите, – отозвался Сергеев.
Порог перешагнул Геккерт. Театрально размахивая руками, он шагнул в сторону сидящего в кресле Сергеева.
– Отто Геккерт, майор германской разведывательной службы, – представился неожиданный гость.
Сергеев встал с места, не зная что сказать.
– Сидите, герр Сергеев, сидите, нам предстоит длинный разговор.
Сергеев опустился в кресло. Геккерт плюхнулся в соседнее.
– Вы, наверное, удивлены столь бесцеремонным вторжением и откровенностью, с которой я назвал себя. Мне незачем скромничать. Через несколько минут вы все равно поймете, что я нахожусь в Иране не для торговли горшками.
Сергеев с интересом рассматривал Геккерта. Тот отметил, что руки Сергеева, лежавшие на подлокотниках, слегка дрожали. «Волнуется... Моего прихода, конечно, не ожидал», – подумал Геккерт.
– Буду говорить прямо. Нас очень заинтриговало то, что вы скрываете от своих соотечественников знание немецкого языка.
– Откуда вам известно это? Ходжа Али? – взволнованно перебил его Сергеев.