В то время как внутри страны ее естественная эластичность несколько смягчила непосредственные последствия несостоятельности официальной власти, в области внешних сношений дело обстояло иначе. Все, чего я достиг ценой настойчивых усилий в отношении независимости страны, ее ранга, ее интересов, было сразу же подорвано. Поскольку у режима не было пружины, позволяющей нам прочно стоять на ногах, он в общем занимался тем, что удовлетворял интересы других. Конечно, чтобы прикрыть отодвигание Франции на второй план, режим находил нужные ему идеологические обоснования: одно во имя единства Европы позволяло ликвидировать те преимущества, которые мы добивались своей победой; другое под предлогом атлантической солидарности оправдывало подчинение Франции гегемонии англосаксов.
…
Так, несмотря на отсутствие серьезных гарантий, Франция согласилась с восстановлением центральной власти немцев в трех западных зонах Германии. Так было создано Европейское объединение угля и стали, которое, не обеспечив средств для восстановления наших разрушенных шахт, освобождало немцев от репарационных поставок топлива и давало возможность итальянцам создать у себя крупные сталелитейные заводы. Так было ликвидировано присоединение экономики Саара к Франции и созданное на этой территории автономное государство. Так был заключен - и был претворен в жизнь, если бы от этого в последний момент не спасло пробуждение национального сознания, - договор о создании «Европейского оборонительного сообщества», который должен был лишить победоносную Францию права иметь собственную армию, слить ее вооруженные силы, которые она тем не менее обязана была предоставлять, с вооруженными силами побежденных Италии и Германии (Англия со своей стороны отказалась от подобного национального отречения) и передать, наконец, Соединенным Штатам Америки полное право на командование этим безродным конгломератом. Так, после одобрения в Вашингтоне декларации принципов, получивших название «Атлантического союза», была создана «Организация Североатлантического договора», по условиям которой наша оборона и соответственно наша политика растворялись внутри системы руководимой из-за океана…
…
Но сильнее всего нерешительность государства проявлялась во взаимоотношениях между метрополией и заморскими территориями. Тем более что в этот период гигантское движение за независимость подняло на борьбу одновременно все народы колоний. В результате относительного ослабления Англии и Франции, разгрома Италии, подчинения Бельгии и Голландии намерениям Соединенных Штатов, в результате влияния на народы Азии и Африки битв, происходивших на их территориях и заставивших колонизаторов обращаться к содействию колонизованных народов, в силу бурного расцвета будь то социалистических или либеральных доктрин, требовавших освобождения рас и народов, и, наконец, в результате волны желаний, порожденных у обездоленных масс видом достижений современной экономики, весь мир стал ареной потрясений, обратных по направлению, но столь же глубоких, как и те, которые последовали за открытиями и завоеваниями, предпринимавшимися державами старой Европы. Совершенно очевидно, что империи основывались на факте давности владения. Но вероятно имелась возможность превратить старые отношения зависимости в преференциальные связи политического, экономического и культурного сотрудничества.
…
От имени Франции я уже в январе 1944 г. во время Браззавильской конференции, наметил необходимое направление в этом сложном деле. Затем в 1945 г. я продолжал идти по этому же пути, предоставив право голоса всем жителям Алжира, Черной Африки, Мадагаскара, торжественно принимая в Париже бея Туниса и короля Марокко как лиц, призванных стать полноправными суверенами, давая д’Аржанлье и Леклерку, которых я послал со значительными силами в Индокитай, инструкции обосноваться только на Юге и не идти без моего приказа на Север, где уже правил Хо Ши Мин, с которым направленная мной миссия Сентени установила предварительные контакты для переговоров. Не имею никаких иллюзий и понимая, что невозможно без столкновений и трудностей сразу же заменить нашу империю сообществом, основанном на свободной и договорной ассоциации, я считали, однако, осуществимым столь великое дело. Но было необходимо, чтобы претворение в жизнь этой цели проводилось последовательно и решительным правительством, которого заинтересованные народы считали бы правительством, действительно представляющим ту великодушную и мощную Францию, какой они предстала перед ними после Освобождения.
…
Совершенно очевидно, что режим политических партий не соответствовал этим условиям. Разве можно было принимать категорическое решения, которых требовала деколонизация, в условиях переплетения противоречивых тенденций, существовавших к тому же ради слова, а не дела. Каким образом мог режим политических партий преодолеть, а при необходимости уничтожить все то противодействие чувств, привычек и интересов, которое неизбежно должно вызывать подобное мероприятие? Нет сомнений, что среди хаоса непоследовательности некоторые руководители этого режима выступали с отдельными ценными предложениями. Но эти предложения не получали завершения из-за противоречий, раздиравших политическую власть.