История двенадцати месяцев в аду, рассказанная одним и проклятых и записанная Робертом Трасселом
Предисловие
Этой книгой я хотел в увлекательной форме и правдиво рассказать о жизни рабочих, а говоря точнее, строительных рабочих, маленького городка Южной Англии.
Я ставил своей задачей описать отношения рабочих и хозяев, все, что их связывает и разделяет, чувства, которые они испытывают друг к другу, условия жизни рабочих в разное время года, их труд и досуг, развлечения, мнения, верования, политические взгляды и идеалы.
Время действия в романе охватывает немногим более года, но для полноты картины мне необходимо было затронуть обстоятельства жизни рабочих и вне этого периода − от колыбели до могилы. Поэтому среди персонажей появились женщины и дети, парнишка-подмастерье, а также подсобные рабочие зрелого возраста и немощные старики.
Моей задачей было изобразить условия жизни, порожденные бедностью и безработицей, выявить тщетность мер, предпринимаемых для борьбы с этими бедствиями, и указать единственное верное, по моему мнению, средство − социализм.
Мне могут возразить, что существует обилие книг, посвященных этим вопросам, и потому моя книга не нужна. Я же отвечу, что при общем неодобрении, которое вызывают в обществе идеи социализма, любой самый краткий разговор с каким-нибудь противником социалистов ясно убеждает нас в том, что сущности социализма он не понимает. То же самое можно сказать обо всех выступающих против социалистического учения в печати или с трибуны: если эти люди не заведомые лжецы и обманщики, которые преследуют свои личные интересы, намеренно вводя в заблуждение других, значит, они совершенно не понимают социализма. Иного объяснения странным вещам, которые они утверждают, попросту нет. И потрясают кулаками они не против социализма, а против призрака, порожденного их воображением.
Другой мой ответ будет заключаться в том, что «Филантропы» не трактат и не эссе, а роман. Основной моей целью была занимательность этой истории человеческих судеб, основанной на событиях повседневности, вопрос же о социализме возникает попутно. Таковы были мои намерения. Насколько я выполнил их, судить другим, но какой бы приговор этой книге они ни вынесли, существует достоинство, в которой книге не откажешь, − абсолютная правдивость. Я ничего не выдумал. Здесь нет сцен или эпизодов, которым не найдется свидетельского подтверждения, свидетелем же был либо я сам, либо кто-нибудь, чьим словам можно верить. В то же время я надеюсь, что благодаря своей достоверности книга эта содержит и комический элемент.
Описываемые события и характеры типичны для любого городка Южной Англии и легко узнаваемы. Если книга эта будет опубликована, я думаю, она многих не оставит равнодушными. Но достоверность ее, возможно, вызовет возмущенные крики о том, что это клевета как на рабочих, так и на предпринимателей и деятелей церковных сообществ. Однако я надеюсь, что те, кто вынуждены жить в условиях, подобных изображаемым, признают правдивость моей книги, которой я никак не хотел оскорбить истинную религию...
Глава 1
ЦАРСКАЯ ТРАПЕЗА. ФИЛОСОФСКИЙ ДИСПУТ. ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ. НАМ, БРИТАНЦАМ, НИКОГДА НЕ БЫТЬ РАБАМИ
Дом назывался «Пещера». Это было большое старомодное здание в три этажа на участке в один акр − примерно в миле от города Магсборо. Здание находилось ярдах в двухстах от большой дороги, а к нему вела проселочная дорога, обсаженная кустами боярышника и черной смородины. Долгие годы здание пустовало, и теперь фирма «Раштон и К°. Строительные и отделочные работы» перестраивала и обновляла его для нового владельца.
Здесь работало человек двадцать пять плотников, водопроводчиков, штукатуров, каменщиков и маляров, не считая нескольких подсобных рабочих. Вместо старых, прогнивших полов настилали новые, наверху из двух комнат делали одну: ломали разделяющую их стену и снимали железную балку. Кое-где заменяли прогнившие оконные рамы и переплеты. Пришлось заново оштукатурить облупившиеся и растрескавшиеся потолки и стены. В стенах, где прорубали новые двери, зияли дыры. Старые сломанные дымовые трубы стаскивали вниз, а на их место водружали новые. С потолков смывали старую побелку, со стен соскабливали обои, чтобы заново побелить и оклеить комнаты. Стучали молотки, визжали пилы, звенели мастерки, гремели ведра, шлепали мокрые кисти, скрежетали скребки, которыми сдирали обои. Воздух был насыщен пылью и болезнетворными микробами, измельченной в порошок известкой, мелом, алебастром и грязью, которая накапливалась в старом доме годами. Словом, о тех, кто работал здесь, можно было сказать, что они жили в раю протекционистской реформы-работы у них хватало.
В полдень десятник маляров Боб Красс протяжным свистком созвал всех на перерыв. Рабочие собрались на кухне, где подмастерье Берт уже приготовил чай в большом оцинкованном ведре и поставил его посреди комнаты. Тут же возле ведра стояли банки из-под варенья, кружки, щербатые чашки и пустые жестянки из-под сгущенного молока. Каждый, кто входил в долю, платил Берту три пенса в неделю за чай и сахар (молока не полагалось), и, хотя все пили чай и в завтрак, и в обед, считалось, что Берт неплохо зарабатывает на этом деле.
Одни уселись на доску, лежащую на перевернутых стремянках, поставленных параллельно футах в восьми одна от другой, остальные пристроились на перевернутых ведрах и ящиках возле камина. Кухня была завалена строительным мусором, кусками штукатурки, на полу толстым слоем лежала пыль. К одной из стен был прислонен мешок с цементом, в углу стояла бадья с засохшей известкой.
Каждый входящий в кухню наливал себе чай из ведра, над которым клубился пар, и лишь потом усаживался. Многие принесли с собой еду в небольших плетеных корзиночках, которые держали на коленях или поставили на пол рядом с собой.
Сперва никто не разговаривал, и было слышно только чавканье, прихлебыванье, шипение рыбы, которую Истон, один из маляров, поджаривал, держа над огнем на конце заостренной палочки.
− Черт знает что за чай, − сказал вдруг Сокинз, один из рабочих.
− Я думаю, неплохой, − ответил Берт. − С полдвенадцатого кипит.
Берт Уайт был хилый, бледный, нескладный мальчик. Ему минуло пятнадцать лет, рост же у него всего четыре фута девять дюймов. Брюки от некогда выходного костюма теперь стали ему так малы, что совсем не прикрывали чиненых-перечиненых башмаков. На коленях и внизу на штанинах выделялись темные квадраты заплат. А вот пиджак был на несколько размеров больше, чем нужно, и висел у парня на плечах, словно грязный рваный мешок. В общем, жалкое зрелище являл собой этот несчастный, заброшенный мальчик, когда сидел на перевернутом ведре и жевал хлеб с сыром, − рук, конечно, он не вымыл.
− Значит, ты насыпал мало заварки или подсунул нам вчерашнюю, спитую, − не унимался Сокинз.
− Какого черта ты пристал к парнишке? − сказал Харлоу; он тоже работал маляром. − Не нравится чай, не пей. Просто тошно слушать одно и то же каждый божий день.
− Легко сказать: не пей, − ответил Сокинз − Я заплатил свою долю и имею право высказать свое мнение. Я уверен, что половину тех денег, которые мы ему даем, парень тратит на бульварные романы. Вечно он их читает. На чай не тратится, сливает помои, которые остались с вечера, и кипятит их каждый день.
− Неправда! − чуть не плача, крикнул Берт − Я вообще ничего не покупаю. Я отдаю деньги Крассу, он покупает все сам.
Услышав это, некоторые украдкой многозначительно переглянулись, а десятник Красс покраснел как рак.
− На, держи-ка свои чертовы три пенса и со следующей недели сам делай чай, − сказал он Сокинзу. − Может, мы тогда сможем спокойно поесть.
− И не проси меня больше жарить тебе рыбу и бекон, − добавил со слезами в голосе Берт. − Не дождешься, не буду я этого делать.
Сокинза здесь недолюбливали. Около года тому назад он устроился в фирму «Раштон и К°» простым подсобным рабочим, но с тех пор поднатаскался, вооружился шпателем, надел белую куртку и стал считать себя заправским маляром. У рабочих не вызывало возражений его стремление выдвинуться побыстрей. Но заработная плата Сокинза (пять пенсов в час) была на два пенса ниже обычной, и получалось, что, когда работы было мало, более опытных и более высокооплачиваемых увольняли, а Сокинз оставался. Кроме того, все считали, что он доносчик и наушничает десятнику и хозяину. Рабочие предупреждали каждого новичка, чтобы не распускал язык при этой сволочи Сокинзе.
Неприятное молчание, воцарившееся после перепалки, нарушил наконец один из рабочих, рассказавший скабрезный анекдот. Все посмеялись и забыли инцидент с чаем.
− Как ты сыграл вчера? − спросил Красс, обращаясь к штукатуру Банди, изучавшему спортивную колонку «Дейли мракобеса».
− Не повезло, − мрачно ответил Банди. − Я поставил по шиллингу и в ординаре, и в дубле на Стоквелла в первом заезде, но его сняли еще до старта.
Затем Красс, Банди и несколько других рабочих начали гадать, кто придет первым на завтрашних бегах. Была пятница, денег у всех маловато, и по предложению Банди участники беседы скинулись по три пенса, для того чтобы сделать ставку на бесспорного фаворита, о котором писал знаменитый «Капитан Киддем» из «Дейли мракобеса». Несколько человек уклонились от участия в этом предприятии, и среди них Фрэнк Оуэн. Он, по своему обыкновению, был погружен в чтение газеты. Все считали, что он немного того, полагая, что у человека не может быть все в порядке с головой, если он не интересуется бегами или футболом, а болтает вместо этого о религии и политике. Если бы он не был первоклассным мастером, что признавали все, никто не усомнился бы, что он сумасшедший. Ему было года тридцать два. Роста он был среднего, но из-за хрупкого сложения казался выше. Черты лица, довольно тонкие, портила необычайная бледность и резкие пятна неестественного румянца на впалых щеках.
Отношение рабочих к Оуэну до некоторой степени можно было понять, он и в самом деле высказывал довольно необычные суждения по упомянутым вопросам.
Дела в нашем мире идут сообразуясь с раз и навсегда заведенным порядком. Если же кому-то вздумается что-либо изменить, он очень скоро обнаружит, что гребет против течения. Оуэн видел, что небольшая группа людей владеет множеством вещей, а вещи эти − продукт труда. Видел он также, что очень многие − собственно говоря, большинство − живут на грани нищеты; несколько меньшая, но все-таки значительная часть человечества от колыбели до могилы влачит полуголодное существование; а еще меньшая, но весьма многочисленная часть буквально умирает от голода, и эти люди иногда, доведенные до помешательства невыносимой нуждой, кончают жизнь самоубийством и убивают своих детей, желая прекращения своих мытарств. «И вот что самое странное, − думал он, − роскошью и богатством наслаждаются именно те, кто ничего не делает. Те же, кто трудится в поте лица, живут в лишениях и умирают с голоду». Видя все это, он считал, что это глубоко несправедливо, что система, которая привела к такому положению вещей, прогнила насквозь и нуждается в коренных переменах. Он разыскивал и с жадностью читал книги авторов, которые предлагали какой-нибудь выход из этого положения.
Так как он все время говорил об этом, его товарищи по работе пришли к выводу, что мозги у него, по-видимому, слегка набекрень.
Когда все скинувшиеся внесли свою долю, Банди отправился обсудить с букмекером ставки, и, едва он вышел, Истон взял газету, брошенную Банди, и стал внимательно просматривать старательно подтасованные статистические данные о свободной торговле и протекционизме. Берт, вытаращив глаза и раскрыв рот, поглощал содержимое «Уголовной хроники».
Нед Даусон улегся в углу прямо на грязном полу, подложив вместо подушки свернутое пальто, и вскорости уснул. Этот бедолага получал всего четыре пенса в час, исполняя обязанности то подсобного рабочего, то подручного у Банди, каменщиков или кого-нибудь, кому требовалась его помощь. Сокинз решил последовать его примеру и растянулся во весь рост на столе. Еще один рабочий, не поставивший на фаворита, был чернорабочий Баррингтон. Кончив обед, он положил свою кружку в корзинку, закрыл ее и поместил на каминную полку. Затем достал старую вересковую трубку, не спеша набил ее и молча закурил.
Не так давно фирма выполняла заказ одного богатого джентльмена, который жил в деревне неподалеку от Магсборо. У этого джентльмена в городе тоже было недвижимое имущество, люди поговаривали, что он нажал на Раштона чтобы тот взял Баррингтона на работу. Ходили слухи, что молодой человек был дальним родственником этого джентльмена, что он чем-то проштрафился и родня отреклась от него. Полагали, что Раштон дал ему работу, надеясь снискать расположение богатого клиента, от которого рассчитывал получать заказы и в дальнейшем. Но что бы там ни говорили, факт оставался фактом − Баррингтон, который ничего не умел делать, кроме того, чему он научился, уже поступив, был зачислен подручным маляра с оплатой пять пенсов в час.
Ему было двадцать пять. Высокий, примерно пяти футов десяти дюймов, худощавый, стройный и в то же время крепкий. Судя по всему, он старался как можно лучше изучить свое ремесло, и, хотя имел несколько замкнутый характер, относились к нему хорошо. Пока к нему не обращались, он обычно молчал, и вовлечь его в разговор было трудно. В обеденный перерыв он почти всегда дымил трубкой, погрузившись в свои мысли, и, казалось, ничего не замечал вокруг.
Остальные закурили тоже, лениво перебрасываясь фразами.
− Тип, который купил этот дом, имеет какое-нибудь отношение к мануфактурщику Светеру? − спросил десятник плотников Пейн.
− Это он и есть, − ответил Красс.
− Он был членом муниципального совета или чем-то в этом роде?
− Он был в совете много лет, − сказал Красс. − И сейчас там остался. Мэр города в этом году. Он и раньше несколько раз был мэром.
− Послушай, − сказал Пейн задумчиво, − это ведь он женился на сестрице старика Гриндера? Зеленщика Гриндера.
− Да, кажется, он.
− Вовсе не на сестре, − встрял в разговор Джек Линден, − а на племяннице. Я это точно знаю, потому что мы работали в их доме сразу же после того, как они поженились лет десять тому назад.
− Да, да, теперь вспомнил, − сказал Пейн − Она заправляла в одном из магазинчиков Гриндера, да?
− Угу, − ответил Линден. − Я помню все очень хорошо. Об этом все судачили в то время. Говорят, старик Светер всегда был бабником. Никто и не думал, что он когда-нибудь женится. О молоденьких женщинах, которые работали у него, вечно ходили разные сплетни.
Когда с этой темой покончили, последовала небольшая пауза. Затем заговорил Харлоу.
− Чудное название для дома, а? − сказал он. − «Пещера». Интересно, почему они его решили так назвать?
− Теперь часто дают странные названия, − сказал старик Джек Линден.
− И все-таки в названии должен быть какой-то смысл, − заметил Пейн. − Если, например, кому-то повезет в игре или на скачках, он так и назовет свой дом − «На скачках» или «Вилла Бридж».
− А бывает, в саду растет дуб или вишня, − сказал другой рабочий − Тогда они дом называют «Под дубом» или «Вишневый коттедж».
− Пещера-то там в глубине двора есть, − с усмешкой сказал Харлоу. − Выгребная яма, знаете, куда дерьмо по трубам стекает. Наверное, дом назван в честь этой ямы.
− Кстати о трубах, − сказал старик Линден, когда затих смех, вызванный шуточкой Харлоу, − раз уж речь зашла о них, хотел бы я знать, что они будут с ними делать. Трубы эти в таком состоянии, что в доме жить нельзя. А что до этой чертовой выгребной ямы, ее не мешало бы вообще убрать.
− Так и сделают, − ответил Красс − Все канализационные трубы заменят новыми. Их отведут к дороге и подсоединят к канализационной системе.
На самом деле Красс не больше старика Линдена знал о том, что будут делать с трубами. Но он не сомневался, что все сделают именно так, как он говорит. Красс никогда не упускал случая поднять в глазах рабочих свой авторитет, он давал понять, что пользуется доверием руководства фирмы.
− Это недешево обойдется, − сказал Линден.
− Да уж наверно, − ответил Красс, − но для старика Светера деньги не проблема. Их у него куры не клюют. Сами знаете, у него большая оптовая торговля в Лондоне и магазины по всей стране, включая наш городишко.
Истон все еще изучал «Мракобеса». Он не мог толком понять, куда клонит автор статьи. Тот, может быть, именно на это и рассчитывал. Но Истон чувствовал, как его все сильней охватывает возмущение, ненависть к иностранцам всех мастей, разоряющим его страну, и, видно, наступило время, когда англичане должны что-то предпринять и защитить себя. Но это трудное дело. Сам он, по правде говоря, не знал, с чего начать. В конце концов он высказал свои мысли вслух.
− Что ты думаешь о финансовой политике, Боб? − спросил он Красса.
− Я о ней не думаю, − ответил Красс. − Никогда не забиваю себе голову политикой.
− Ее лучше совсем выбросить из головы, − глубокомысленно заметил старик Линден. − Стоит заговорить о политике, тут же все переругаются, а пользы от этих разговоров никакой.
С этим все согласились. Разговоров и споров о политике здесь большинство не одобряло. Если встретятся два-три единомышленника, они могут, не вдаваясь в детали, на эту тему потолковать, но в разношерстной компании политики лучше не касаться. «Финансовая политика» − детище партии тори. По этой причине одни полностью ее поддерживали, другие − отрицали. Некоторые считали себя консерваторами, другие − либералами. И то и другое было чистейшей иллюзией. Почти все они не были никем. Общественная жизнь их собственной страны была им известна в такой же степени, как жизнь на планете Юпитер.
Истон начал уже жалеть, что затронул этот щекотливый вопрос, но тут Оуэн, оторвавшись от газеты, сказал:
− А не мешает ли вам участвовать в выборах тот факт, что вы никогда не забиваете себе голову политикой?
Ему никто не ответил, и наступило долгое молчание. Истон все же не удержался и, несмотря на этот выпад, продолжил разговор:
− Ну, положим, и я не очень силен в политике. Но если то, что написано в газете, − правда, то, мне кажется, нам все же стоит интересоваться политикой, а не то нашу страну разорят иностранцы.
− Простодушный ты человек, если веришь всему, что написано в этой подметной газетенке, − сказал Харлоу.
«Мракобес» был газетой тори, а Харлоу принадлежал к местной организации лейбористской партии. Слова Харлоу задели Красса.
− Что тут спорить, − сказал он. − Всем вам хорошо известно, что иностранцы действительно грабят нашу страну. Пойдите в магазин, поглядите как следует и увидите, что половина товаров привезена из-за границы. Они продают у нас свои товары, потому что не платят пошлин. А наши товары обложили пошлинами будь здоров, чтобы не допустить их в свои страны. Я считаю, что пора с этим кончать.
− Верно, верно, − сказал Линден, который всегда соглашался с Крассом, потому что тот, в силу своего положения, мог похвалить тебя хозяину, а мог и обругать. − Верно, верно! Вот это, по-моему, и есть здравый смысл.
Еще несколько человек, по той же причине что и Линден, присоединились к мнению Красса. Оуэн презрительно рассмеялся.
− Да, это правда, мы получаем много заграничных товаров, − сказал Харлоу. − Но они покупают у нас больше, чем мы у них.
− Ты, наверно, думаешь, что знаешь все на свете? − сказал Красс − Ну-ка скажи, на сколько больше они закупили у нас товаров, чем мы у них, хотя бы в прошлом году?
Харлоу остался в дураках. По правде говоря, он знал об этом ненамного больше Красса. Он что-то буркнул, мол, запоминает плохо цифры, и сказал, что принесет все данные на следующий день.
− Таких, как ты, я называю пустобрехами, − продолжал Красс − Можешь наговорить черт знает сколько, а как до дела дойдет, ничего-то ты толком не знаешь.
− А что, они даже здесь, в Магсборо, вытесняют нас, − вставил Сокинз, который проснулся от шума, но продолжал лежать на столе. − Почти все официанты и повара в «Гранд-отеле», где мы вкалывали в прошлом месяце, иностранцы.
− Да, − трагическим тоном промолвил Джо Филпот, − всякие там итальянские шарманщики и эти типы, что торгуют жареными каштанами. Вчера вечером иду домой и вдруг наткнулся на целую ораву французов. Торгуют луком. Потом встретил еще двух, эти вели по улице медведя.
Несмотря на столь тревожные сообщения, Оуэн снова рассмеялся, что не преминуло вызвать гневное возмущение всех остальных, которые считали положение очень серьезным. Какой позор! Какие-то итальяшки и французишки выхватывают кусок хлеба у англичан. Всех бы их в море утопить!
Так и продолжался этот разговор, поддерживаемый в основном Крассом и теми, кто с ним соглашался. А в действительности никто ничего не смыслил в нем, никто не думал об этом и пятнадцати минут. Газеты, которые эти люди читали, пестрели туманными и тревожными отчетами о множестве иностранных товаров, импортируемых в страну, об огромном числе постоянно прибывающих в Англию иностранцев, об их бедственном положении и о том, как они живут, о преступлениях, совершаемых ими, об ущербе, который они наносят британской торговле. Семена жгучей ненависти к иностранцам, коварно зароненные в души этих простых людей, проросли и дали всходы. Тут уж как ни назови − «финансовая политика», «денежная политика» или «финансовый вопрос» − для них он означает крестовый поход против иностранцев. Страна катилась в пропасть − нищета, голод, лишения вошли в тысячи домов и стояли у порога новых тысяч. Как это могло случиться? А все проклятые иностранцы! Так покончим же с ними, а заодно и с их товарами! Долой! Сбросить их к чертовой матери в море! Страна погибнет, если ее не защитить. Эта финансовая, денежная или черт знает как там еще ее называют политика защищает англичан, поэтому только набитый дурак может сомневаться, стоит ли ее поддерживать. Это все так очевидно, так просто. Тут и думать нечего.
Таков был вывод, к которому пришел Красс и те из его приятелей, которые считали себя консерваторами, хотя большинство из них и дюжины фраз не могли прочесть подряд без запинки. Не надо ни над чем задумываться, не надо ничего изучать, ни во что вникать. Все ясно как божий день. Иностранец − враг, из-за него мы обнищали и торговля идет плохо.
Когда буря немного утихла, Оуэн, усмехаясь, сказал:
− Некоторым из вас, по-видимому, кажется, что господь бог допустил ужасную ошибку, сотворив так много иностранцев. Вам бы созвать митинг и принять на нем резолюцию в таком роде: «Британские христиане выражают свой возмущенный протест действиям всевышнего, который сотворил так много иностранцев, и взывают к нему, моля немедленно обрушить огонь, пепел и каменья на головы этих нечестивых, дабы смести их с лица земли, которая по праву принадлежит британскому народу».
Красс разозлился, но не сумел ничего возразить, Оуэн же продолжал:
− Вы только что заявили, будто никогда не забиваете себе голову политикой, и многие из присутствующих тут согласились, что это нестоящее дело. Ну так вот, если вы никогда не «забиваете» себе голову такими вещами, значит, вы ничего не знаете о них и в то же время вы без колебаний выражаете самым категорическим образом мнения насчет того, о чем, по вашему же общему признанию, вы не имеете понятия. Скоро начнутся выборы, вы и проголосуете за какую-нибудь политику, в которой ничего не смыслите. Мне кажется, если вы никогда не ломаете себе голову над вопросом, кто прав, а кто виноват, вы не имеете права высказывать свое мнение. И следовательно, вы не можете участвовать в выборах. Вас бы надо было вообще лишить права голоса.
Красс пришел в неописуемую ярость.
− Я плачу пошлины и налоги, − закричал он, побагровев, − и имею такое же право, как ты, выражать свое мнение. Я голосую за кого хочу, черт побери. И вовсе не собираюсь спрашивать разрешения ни у тебя, ни у кого другого. Не твоего это ума дело, кого мне выбирать!
− Ничего подобного, моего ума дело. Если ты проголосуешь за введение торговых пошлин, ты поможешь провести этот закон. В этом случае я буду одним из пострадавших, поскольку существует мнение, что протекционизм-это зло. Если ты не утруждаешь себя выяснением вопроса, хороша политика или плоха, то, по-моему, ты не имеешь права за нее голосовать, потому что можешь принести вред людям.
Оуэн встал и, возбужденно жестикулируя, принялся ходить из угла в угол.
− Да нет, мы тоже выясняем, кто прав, а кто не прав, − сказал Красс, испуганный горячностью Оуэна и странным блеском его глаз, в которых ему почудилось нечто безумное. − Я каждую неделю читаю «Лжеца» и всегда покупаю «Дейли хлороформ» или «Мракобеса». Так что разбираемся кое в чем и мы.
− Вы только послушайте! − перебил Истон.
Это был тактический прием. Чтобы отвлечь внимание спорщиков, он стал читать номер «Мракобеса», который до сих пор держал в руке:
− «Колоссальные бедствия в Магсборо.
Сотни безработных.
Деятельность благотворительного общества.
Зарегистрировано 789 человек.
Как ни велики были лишения рабочих в прошлом году, увы есть все основания полагать, что к концу этой зимы, которая еще только начинается, положение обострится.
Благотворительное общество и родственные ему организации уже оказали помощь большему числу бедняков, чем за соответствующий период прошлого года. Увеличилось также количество просьб, обращенных в совет попечителей, а благотворительная кухня вынуждена была открыть свои двери 7 ноября, т.е. на две недели раньше, чем обычно. Число мужчин, женщин и детей, получивших бесплатную еду, в три-четыре раза больше прошлогоднего».
Истон приостановился. Чтение для него было нелегким делом.
− Тут еще много разного, − сказал он, − о планах помощи беднякам. Будут выдавать по два шиллинга в день женатым и по одному − одиноким. И еще тут сказано, что семьям бедняков уже роздано тысяча пятьсот семьдесят две порции супа и еще много всего. А вот тут еще объявление.
«О СТРАЖДУЩИХ БЕДНЯКАХ.
Сэр, тяжкое положение бедняков вынуждает меня обратиться к вам за помощью от имени Армии спасения. Около 6000 человек проводят ночи в ночлежных домах. Несколько сотен человек в день получают от нас работу. По ночам мы раздаем в Лондоне хлеб и суп бездомным бродягам. Для безработных организованы дополнительные мастерские. Наша общественная деятельность − помощь мужчинам, женщинам и детям, заблудшим душам и париям общества. Мы являемся самой серьезной, самой старинной организацией такого рода в нашей стране, но мы очень нуждаемся в помощи. К рождеству нам необходимо собрать 10000 фунтов стерлингов. По желанию пожертвования можно предназначить определенному району или даже дому. Не можете ли вы уделить нам малую толику, чтобы мы смогли продолжать свою деятельность. Адресуйте чеки, выписанные на Английский банк (отделение в Лоу-Кортс), на мое имя. Улица Королевы Виктории, 101. Квитанцию высылаем по требованию.
Бромвелл Бут».
− О, это начало великого счастья и процветания, которые, по мнению Оуэна, принесет нам свободная торговля, − с издевательским смешком изрек Красс.
− Я никогда не говорил, что свободная торговля принесет нам счастье или процветание, − сказал Оуэн.
− Ну, может быть, ты и не говорил именно этих слов, но смысл у них был такой.
− Да никогда я не говорил ничего подобного. Свободная торговля существует в течение последних пятидесяти лет, а большинство населения до сих пор находится в крайней нужде, и тысячи людей буквально голодают. Когда у нас были пошлины на импортируемые товары, было и того хуже. В других странах взимают эти пошлины, и все-таки их граждане охотно едут к нам, чтобы работать за нищенскую плату. Большой разницы между свободной торговлей и протекционизмом нет − иногда хуже одно, а при некоторых условиях немного хуже может оказаться другое, но как средство против бедности ни свободная торговля, ни протекционизм никогда не принесут реальной пользы по той простой причине, что они не имеют отношения к истинным истокам бедности.
− Главнейшая причина бедности − это перенаселенность, − заметил Харлоу.
− Да, − кивнул Джо Филпот. − Если хозяину требуется двое рабочих, за работой явятся двадцать. Слишком много людей, а работы мало.
− Перенаселенность! – воскликнул Оуэн. − Да ведь в Англии тысячи акров пустующих земель, где не увидишь ни хибары, ни человека! А во Франции или в Ирландии тоже главная беда перенаселенность? За последние пятьдесят лет население Ирландии сократилось более чем наполовину. Четыре миллиона человек умерли от голода или отправились на чужбину, и все же они не избавились от нищеты. Может быть, вы считаете, что следует избавиться и от половины населения нашей страны?
Тут Оуэн сильно закашлялся и снова сел на место. Когда кашель утих, он вытер рот платком и прислушался к возобновившемуся разговору.
− Пьянство − вот что в большинстве случаев причина нищеты, − заметил Слайм.
С этим молодым человеком происходил некий странный процесс, который он называл «перерождением». Он отказался от прежних привычек и теперь с благочестивой жалостью взирал на тех, кого он называл «мирской» публикой. В самом Слайме не осталось ничего мирского: он не пил, не курил, никогда не ходил в театр. Он придерживался мнения, что полное, абсолютное пуританство является одним из основных принципов христианской религии. В его задуренной голове не возникала мысль, что такое мировоззрение оскорбительно для основоположника христианства.
− Да, − соглашаясь со Слаймом, сказал Красс, − много найдется и таких, кто, получив работу, ленится и не делает ее как следует. Некоторые из этих стервецов предпочитают побираться, не проработав и одного дня в своей жизни. А потом, эти чертовы машины, − продолжал Красс. − От них вся погибель. Даже в нашем деле появились машины, обрезающие края обоев, а сейчас придумали еще краскораспылители. Поставь насос, трубку с наконечником-и на тебе, двое рабочих сделают столько же, сколько двадцать вручную.
− А женщины, − вставил Харлоу. − Теперь тысячи женщин выполняют работу, которую должны были бы делать мужчины.
− По-моему, от ученья идет много бед, − заметил старик Линден. − Какая, черт побери, польза от образования для таких, как мы?
− Никакой, − сказал Красс. − В голове заводятся дурацкие мысли, люди делаются лентяями и не хотят работать.
Баррингтон, не принимавший участия в разговоре, сидел и молча курил. Оуэн прислушивался к этой болтовне с чувством презрения. Неужели все они так безнадежно глупы? Неужели по умственному развитию все они так и останутся на уровне ребенка? А может, это он чокнутый?
− А еще одна причина − ранние браки, − сказал Слайм. − Мужчине нельзя разрешать жениться, пока он не встанет на ноги и не сможет обеспечить семью.
− Как женитьба может быть причиной бедности? − спросил Оуэн с неприязнью. − Человек, который не женат, живет противоестественной жизнью. Вы уж будьте последовательны. Почему бы вам тогда не заявить, что причина бедности в потреблении пищи или что людям надо ходить босиком и нагишом и тогда нищета исчезнет? Человек, который настолько беден, что не может из-за этого жениться, уже нищий.
− Я хочу сказать, − ответил Слайм, − что никто не должен жениться, пока не скопит достаточно денег и не положит их на свой счет в банке. И еще я считаю, что человек не должен жениться, пока у него нет собственного дома. Если у тебя есть постоянная работа, не так уж трудно купить дом.
Тут расхохотались все.
− Ну и дурень ты, − презрительно сказал Харлоу. − Большинство из нас то имеет работу, то нет. Хорошо тебе рассуждать, у тебя всегда есть работа. А кроме того, − усмехаясь, добавил он, − мы не ходим в одну церковь со Старым Скрягой.
Старый Скряга был управляющим фирмы «Раштон и К°», верней, старшим десятником. Прозвищ у него хватало. Он был известен среди своих подчиненных также как Нимрод и как Понтий Пилат.
− И даже если бы всегда была работа, − продолжал Харлоу, подмигнув остальным, − кто это сможет сейчас и жить, и откладывать деньги?
− Нужно себя побороть, − сказал Слайм, краснея.
− Побороть − дело хорошее! – согласился Харлоу, и все снова засмеялись.
− Конечно, если человек попытается побороть себя без посторонней помощи, у него ничего не выйдет, − сказал Слайм, − но если на душу его снизойдет благодать, тогда все будет по-другому.
− Перестань ты ради бога! − поморщился Харлоу. − Мы ведь только что поели.
− А как насчет выпить? − неожиданно спросил Джо Филпот.
− Верно! − крикнул Харлоу. − К черту разговоры! Я бы сейчас не отказался от полпинты пива, если бы кто-нибудь за нее заплатил.
Джо Филпот, или, как его обычно называли, старина, Джо, имел привычку прикладываться к стаканчику. Он был не очень стар: ему недавно минуло пятьдесят, но выглядел он много старше. Лет пять назад он овдовел, и теперь в целом свете у него не было ни души. (Трое его детей умерли в младенчестве.) Слова Слайма насчет выпивки разозлили Филпота. Он чувствовал, что это камушек в его огород. Мысли путались у него в голове, и он не мог постоять за себя, но он знал, что Оуэн, хотя и сам был трезвенником, сейчас одернет Слайма.
− Зря ты завел разговор насчет пьянства и лени, − сердито заметил Оуэн, − к делу это не относится. Вопрос ведь в том, что является причиной постоянной бедности тех, которые не пьянствуют и не ленятся. Ведь если все пьяницы и все лодыри, и неумелые и бестолковые люди превратились бы каким-то чудом завтра в трезвых, грамотных, трудолюбивых рабочих, то при нынешнем положении вещей нам стало бы еще тяжелей. Сейчас и без того не хватает работы, а эти люди увеличили бы конкуренцию на рынке труда и стали бы причиной снижения заработной платы и сокращения рабочих мест. А вот теория, что, мол, пьянство, лень и неумелость − главная причина бедности, придумана и распространяется теми, кому выгодно сохранить существующий порядок. Эти люди не хотят, чтобы мы узнали истинные причины наших невзгод.
− Ну, если все мы ошибаемся, − с усмешкой сказал Красс, − может быть, ты нам расскажешь, в чем же они, истинные причины?
− И может быть, ты знаешь, как все это изменить? − спросил Харлоу, подмигнув остальным.
− Да, я думаю, что мне это действительно известно, − сказал Оуэн, − и я считаю, что действительно все можно изменить...
− Никогда это не изменится, − перебил его старик Линден. − По-моему, от всех этих разговоров мало проку. В мире всегда были богачи и бедняки и всегда будут.
− Я вот что всегда говорю, − заметил Филпот, чьей примечательной особенностью, кроме неутолимой жажды, было стремление видеть всех довольными. Он терпеть не мог скандалов и ссор. − Не пристало таким, как мы, морочить себе голову политикой и ругаться из-за нее. Для меня, черт побери, нет никакой разницы, за кого вы там голосуете и кто проходит по выборам. Все эти господа одинаковы. Используют свое влияние ради собственной выгоды. Вы можете спорить хоть до посинения, все равно вам ничего не изменить. Так что не стоит ломать копья. Гораздо разумнее искать хорошее в том, что нам дано: живите себе в свое удовольствие и делайте друг другу добро. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время на ссоры, и все мы рано или поздно перейдем в лучший из миров!
В конце этой пространной речи Филпот машинально взял банку и поднес ее к губам, но, внезапно вспомнив, что в ней спитой чай, а не пиво, поставил ее на место.
− Давайте начнем с самого начала, − продолжил Оуэн так, словно бы его никто не перебивал. − Во-первых, что вы подразумеваете под словом «бедность»?
− Как это что? Когда денег нет, вот что, − с раздражением ответил Красс.<