И теперь это удивительное и таинственное существо плыло рядом над поверхностью кометы Галлея; вместе с сопровождавшим их гидом они двигались вдоль двух кабелей, протянутых по всей длине долины Черного снега. Именно он, Хейвуд Флойд, дал ей такое название, и теперь по-детски гордился этим, хотя понимал, что название не появится ни на одной из карт. Нельзя составить карту мира, география которого столь же эфемерна, как погода на Земле. Флойд наслаждался тем, что ни один человек до него не видел развертывающуюся перед ними панораму – и никогда не увидит.
На Марсе или, скажем, на Луне, иногда можно – напрягая воображение и стараясь не замечать чужого неба над головой – вообразить, что находишься на Земле. Здесь это было исключено: снежные скульптуры, возвышающиеся – а иногда и нависающие – над головой, почти не обращали внимания на силу тяжести. Приходилось очень внимательно разглядывать окружающий мир, чтобы понять, где верх, а где низ. Долина Черного снега была необычной, потому что представляла собой достаточно прочную формацию – скалы среди наносов замерзшей воды и углеводородного снега, постоянно меняющих место. Среди геологов не прекращались споры относительно происхождения этих скал; некоторые придерживались точки зрения, что на самом деле это обломки астероида, захваченного кометой в очень давние времена. Пробное бурение обнаружило сложные смеси органических соединений, напоминающих замерзшую каменноугольную смолу, – хотя никто не сомневался, что жизнь не играла никакой роли в их образовании.
Снежный ковер, устилавший дно маленькой долины, не был совершенно черным; когда Флойд провел по нему лучом фонарика, он заискрился и засверкал, будто в нем были рассыпаны мириады микроскопических алмазов. Флойд подумал, нет ли действительно алмазов в ядре кометы; обилие углерода делало такое предположение отнюдь не безосновательным. Не приходилось сомневаться, однако, что высокие температуры и гигантское давление – условия, необходимые для возникновения алмазов, – здесь отсутствовали.
|
|
Поддавшись внезапному импульсу, Флойд протянул вниз руки и сгреб две пригоршни снега; для этого ему пришлось оттолкнуться ногами от страховочного троса, и вдруг он подумал, как смешно выглядит со стороны – подобно циркачу, идущему по канату, только вверх ногами. Хрупкая корка не оказала почти никакого сопротивления, и он погрузил в нее голову и плечи; затем Флойд плавно потянул за трос и вынырнул с пригоршней кометного вещества.
Сжав кристаллический пух в шарик, помещающийся в ладони, он пожалел, что не может почувствовать его через изоляцию перчаток. Вот он лежит, черный как смоль, но испускающий неуловимые искры света, когда поворачиваешь его в руках.
И тут Флойд вообразил, что стоит зимой на площадке для игр в своей далекой юности, со снежком в руке, окруженный призраками детства. Ему казалось, будто он слышит крики друзей, поддразнивающих его, угрожая снежками из девственно-белого снега...
Мимолетное воспоминание потрясло его; Флойда охватило чувство безграничной печали и невозвратимой утраты. Через сотню лет он не мог вспомнить и одного имени тех призрачных друзей, что были тогда рядом, а ведь он любил некоторых из них.
Его глаза наполнились слезами и пальцы сжали комок чужого снега. Затем видение исчезло: он снова стал самим собой. Наступил миг ликования, а не печали.
|
|
– Боже мой! – воскликнул Хейвуд Флойд, и звуки его голоса эхом отразились в крошечной вселенной его скафандра. – Я стою на комете Галлея – разве можно пожелать большего! Если сейчас меня поразит метеорит, я не стану сожалеть ни о чем!
Он поднял руки, размахнулся и швырнул черный снежок к звездам. Шарик был таким крошечным и темным, что исчез из поля зрения почти сразу, но Флойд продолжал смотреть в небо.
И вдруг неожиданно – совершенно внезапно – шарик возник в небе как мгновенная вспышка света, поднявшись высоко и отразив лучи Солнца, невидимого с поверхности кометы. И хотя снежок был черным как сажа, этого ослепительного сияния он отражал достаточно, чтобы его можно было различить на фоне едва светящегося неба.
Флойд не сводил с шарика глаз, пока он не исчез окончательно – может быть, испарившись, а может – уменьшаясь вдали. Снежок не способен долго противостоять неистовому потоку радиации; но кто из людей может похвастать, что своими руками создал комету?
Глава 18
Старый служака
Осторожное исследование кометы началось еще в то время, когда «Юниверс» по-прежнему находился в полярной тени. Сначала одиночные УМКи медленно облетели дневную и ночную стороны, отмечая все, что представляло интерес. После завершения предварительного обследования, группы ученых, до пяти человек в каждой, принялись совершать полеты в корабельном челноке, устанавливая приборы в наиболее интересных, стратегически расположенных местах. «Леди Джасмин» резко отличалась от примитивных космических капсул эпохи «Дискавери», способных работать лишь в невесомости. По сути дела она представляла собой маленький корабль, предназначенный для перевозки пассажиров и грузов между «Юниверс», находящимся на орбите, и поверхностью Марса, Луны или спутников Юпитера. Ее старший пилот, относившийся к ней с подобающим уважением, как к полной достоинства светской даме, с притворной горечью сетовал, что полеты вокруг какой-то жалкой крохотной кометы для нее просто унизительны.
|
|
Убедившись, что комета Галлея не готовит для них никаких сюрпризов – по крайней мере на своей поверхности, – капитан Смит поднял корабль из полярной зоны. И хотя «Юниверс» переместился меньше чем на двенадцать километров, он оказался в другом мире и поменял мерцающие сумерки на область, где день сменяется ночью. С наступлением рассвета комета начала оживать.
По мере того как Солнце поднималось над зубчатой, до абсурда близкой линией горизонта, его лучи начали заглядывать в бесчисленные маленькие кратеры, рассыпавшиеся по поверхности кометы. Большинство кратеров бездействовало, их узкие жерла были забиты кристаллизовавшимися минеральными солями. Нигде на комете Галлея не встречалось таких ярких красок; они заставили биологов на время поверить, будто здесь происходит зарождение жизни, как на Земле в виде водорослей. Кое-кто из биологов все еще не отказывался от такой надежды, хотя вряд ли признался бы в этом.
Из некоторых кратеров поднимались струйки пара, прочерчивая в небе неестественно прямые линии: ветер, способный отклонить их, здесь отсутствовал. В течение одного-двух часов ничего заметного не происходило; затем, когда тепло солнечных лучей начинало проникать в замерзшие недра кометы Галлея, она принималась выбрасывать струи, как выразился Виктор Уиллис, «подобно стаду китов». Несмотря на всю свою образность, эта метафора была не самой точной из придуманных Виктором. Фонтаны, извергавшиеся из дневной стороны кометы, не были пульсирующими – они играли часами. К тому же струи не изгибались в своей верхней части и не падали обратно на поверхность, а все поднимались в небо, пока не исчезали в светящемся тумане, образованию которого сами же и содействовали. Поначалу научная группа относилась к гейзерам с такой же осторожностью, с какой вулканологи приближаются к Этне или Везувию в периоды их наиболее капризного поведения. Однако вскоре они поняли, что извержения гейзеров на комете Галлея, хотя и производят иногда устрашающее впечатление, на самом деле удивительно смирные. Вода вылетала со скоростью, обычной для пожарного шланга, и к тому же была чуть теплой, но через несколько секунд после того, как она покидала поверхность кометы, превращалась в смесь кристаллов льда и пара. Комета Галлея была окутана вечным снежным бураном, «падающим вверх». Несмотря на умеренную скорость извержения, выброшенная вода уже больше не возвращалась обратно. Всякий раз, когда комета Галлея огибала Солнце, еще какая-то толика ее массы терялась в ненасытном вакууме космического пространства.
В конце концов, поддавшись на уговоры, капитан Смит согласился переместить «Юниверс» еще ближе к Старому служаке – самому большому гейзеру на дневной стороне кометы, и теперь корабль находился всего в сотне метров от него. Извержение Старого служаки было зрелищем, внушающим благоговейный ужас – беловато-серый столб тумана вырастал подобно гигантскому дереву из поразительно маленького отверстия в кратере шириной триста метров, казавшемся одним из самых старых образований на комете. Но прошло немного времени, и ученые облазили весь кратер, собирая образцы многоцветных минералов (увы, абсолютно стерильных), и с небрежной фамильярностью засовывали свои термометры и трубки для отбора образцов прямо в столб воды, льда и тумана, рвущийся вверх.
– Смотрите, – предупредил капитан, – если гейзер выбросит кого-нибудь в космос, не рассчитывайте, что вас тут же подберут. Не исключено, мы просто подождем, когда вы сами вернетесь обратно.
– Что он имеет в виду? – озадаченно спросил Дмитрий Михайлович. У Виктора Уиллиса, как обычно, ответ был наготове:
– В небесной механике события развиваются не всегда так, как вы ожидаете. Любой предмет, выброшенный с кометы Галлея с умеренной скоростью, будет продолжать движение примерно по той же орбите – потребуется колоссальное изменение в скорости, чтобы уйти с нее. Таким образом, во время следующего прохождения кометы вокруг Солнца обе орбиты снова пересекутся – и вы окажетесь точно на том же месте, откуда начали путешествие. Разумеется, вы будете старше на семьдесят шесть лет. Недалеко от Старого служаки находился еще один феномен, встречи с которым никто не ожидал. Ученые, впервые увидевшие его, не поверили глазам: на нескольких гектарах поверхности раскинулось озеро, открытое вакууму космического пространства. На первый взгляд оно казалось совершенно обычным и отличалось лишь своей исключительной чернотой. Совершенно очевидно, это не могло быть водой: из жидкостей в таком окружении могли устойчиво существовать лишь тяжелые органические масла или смолы. И действительно, озеро Туонела было образовано чем-то вроде битума – совершенно твердого вещества, исключение составляла тонкая поверхностная пленка толщиной менее миллиметра, сохранившая некоторую вязкость. При почти полном отсутствии гравитации потребовалось, должно быть, много лет, возможно, несколько оборотов вокруг Солнца с его согревающими лучами – чтобы сделать озеро таким зеркально гладким. Озеро превратилось в один из главных туристских аттракционов на комете Галлея, пока капитан не положил этому конец. Кто-то (все отказывались признать за собой сомнительную честь этого открытия) обнаружил, что по озеру можно ходить совершенно нормально, почти как по Земле: вязкость поверхностной пленки позволяла удерживать ногу на месте при передвижении. Скоро почти у всей команды оказались видеокассеты, демонстрирующие, как они ходят по воде.
Затем капитан Смит, осмотрев шлюзовую камеру, увидел, что ее стены обильно вымазаны смолой, и пришел в состояние, близкое к бешенству.
– Вам мало того, – процедил он сквозь зубы, – что весь корабль покрыт снаружи этой сажей. Комета Галлея – самое грязное место во Вселенной.
Прогулки по озеру Туонела прекратились.
Глава 19
В конце туннеля
В небольшом, замкнутом, автономном мире, где все знают друг друга, неожиданная встреча с совершенно новым человеком просто потрясает. Хейвуд Флойд не спеша плыл по коридору, направляясь в комнату отдыха, когда с ним произошло именно это. Полный изумления, он уставился на незнакомца, не понимая, как это удалось «зайцу» скрываться столь длительное время. Тот ответил ему взглядом, исполненным смущения и бравады, ожидая, по-видимому, что Флойд заговорит первым.
– Ну, Виктор! – произнес наконец Флойд. – Извини, не сразу тебя узнал. Итак, ты принес высшую жертву на алтарь науки или, вернее сказать, – своим почитателям?
– Увы, – сердито ответил Уиллис. – Мне кое-как удалось втиснуться в самый большой шлем, но проклятая щетина шуршала так, что никто не разобрал ни единого слова.
– Когда ты собираешься наружу?
– Да вот жду возвращения Клиффа – он пошел с Биллом Чантом исследовать пещеру.
Первые зонды, облетевшие комету в 1986 году, передали информацию, которая позволяла предположить, что плотность кометы заметно меньше плотности воды, – это могло значить, что комета либо сложена из очень пористого вещества, либо пронизана множеством пещер. И то и другое подтвердилось.
Сначала капитан Смит, как всегда осторожный, категорически запретил исследование пещер. Он сдался лишь после того, как доктор Пендрилл напомнил ему, что доктор Чант – его, Пендрилла, старший помощник – опытный спелеолог; мало того, это было одной из причин, по которой его включили в состав исследовательской группы.
– Обвал при такой незначительной силе тяжести невозможен, – убеждал Пендрилл все еще сопротивляющегося капитана. – Опасности быть похороненным в пещере никакой.
– А как насчет опасности заблудиться?
– Чант воспримет такой вопрос как личное оскорбление. Он забирался на двадцать километров в глубь Мамонтовой пещеры. К тому же за ним будет тянуться страховочный трос.
– А как со связью?
– В тросе находится световод. Да и радиосвязь со скафандром будет действовать, наверно, почти все время.
– Хм. А какую пещеру он выбрал?
– Лучше всего спуститься в бездействующий гейзер у подножия Этны-младшей. Он не действует по крайней мере тысячу лет.
– Будем надеяться, что подождет и еще пару дней. Ну хорошо, кто пойдет с ним?
– Клифф Гринберг вызвался помочь – на Багамских островах он увлекался исследованием подводных пещер.
– Я тоже однажды попробовал – этого было достаточно. Передайте Клиффу, что я не имею права рисковать его жизнью – он слишком ценен. Не возражаю, чтобы он вошел в пещеру, но попросите его оставаться в пределах видимости от входа. И если контакт с Чантом будет утерян, запрещаю идти на помощь без особого разрешения. Которое, добавил про себя капитан, он вряд ли получит.
***
Доктор Чант слышал все старые шутки относительно материнского чрева, куда стремятся укрыться спелеологи, и был готов опровергнуть их.
– Это, знаете ли, чертовски шумное место. Разные там стуки, бурчание, бульканье, – утверждал он. – Но я люблю пещеры за то, что там покойно и не ощущается течение времени. Стоишь себе внутри и видишь, что за последние сто тысяч лет здесь ничего не изменилось, разве сталактиты стали чуть толще.
Но теперь, продвигаясь все глубже внутрь кометы Галлея и разматывая за собой тонкий, но невероятно прочный трос, соединяющий его с Клиффордом Гринбергом, он понял, что это больше не соответствует действительности. У него еще не было научного обоснования, но инстинкт геолога настойчиво подсказывал ему, что этот подземный мир по временным масштабам Вселенной появился на свет лишь вчера. Многие человеческие города были старше.
Туннель, по которому он скользил длинными, пологими скачками, составлял примерно четыре метра в диаметре; ощущение невесомости оживляло в памяти яркие воспоминания о подводных пещерах на Земле. Незначительная сила тяжести еще больше усиливала эту иллюзию; казалось, он взял с собой чуть больше балласта, чем требовалось, и потому всякий раз медленно опускался вниз. И лишь отсутствие сопротивления напоминало, что он двигается не в воде, а в пустоте космического пространства.
– Ты вот-вот исчезнешь из поля зрения, – донесся голос Гринберга, стоявшего в подземном коридоре метрах в пятидесяти от входа и соединенного с Чантом страховочным тросом. – Радиосвязь действует превосходно. Какой там у тебя пейзаж?
– Трудно сказать – не могу идентифицировать окружающие формации, нет подходящих слов для их описания. Это не скальные образования – они рассыпаются в пыль при малейшем прикосновении, такое впечатление, будто я нахожусь внутри огромной головки швейцарского сыра...
– Ты считаешь, они органического происхождения?
– Да. Разумеется, к жизни они не имеют никакого отношения – просто это идеальное сырье для нее. Самые разнообразные углеводороды – химики будут в восторге от образцов. Ты еще видишь меня?
– Только свечение твоего фонарика; да и оно становится все слабее.
– Ага! Вот тут настоящий скальный грунт. Странно, как он здесь оказался, – наверно, интрузия. Наконец-то – я напал на золотую жилу!
– Шутишь!
– На Старом Западе многие попадались на эту приманку, между прочим – железный пирит. Конечно, это обычное явление на внешних спутниках, только не спрашивай меня, как он оказался на комете...
– Визуальный контакт утерян. Ты углубился в пещеру на двести метров. – Прохожу через характерный слой – похоже на осколки метеорита.
Когда-то здесь произошли потрясающие вещи – надеюсь, удастся определить возраст. Здорово!
– Не кричи так!
– Извини – у меня дух захватило. Впереди огромный зал – вот уж чего не ожидал. Подожди немного, я обведу его лучом... Итак, он почти сферической формы – тридцать или сорок метров в поперечнике. И – комета Галлея полна сюрпризов – кругом сталактиты и сталагмиты!
– Что ж тут удивительного?
– Здесь нет свободной воды – и конечно, нет известняковых пород; вдобавок, такая малая сила тяжести. Кажется, это что-то похожее на воск. Минутку, я сниму на видеопленку. Фантастические формы... Что-то вроде оплавленной свечи. Странно...
– Ну что там?
Голос доктора Чанта внезапно изменился, и Гринберг сразу заметил это.
– Часть сталактитов обломана... лежат на полу пещеры. Будто на них...
– Да продолжай, не томи!
– Будто на них что-то натолкнулось.
– Ты с ума сошел! Может быть, сильное сотрясение?
– Здесь не бывает мощных сотрясений – только микросейсмы от действия гейзеров. Возможно, когда-то случился большой прорыв. Но и то несколько веков назад. Упавшие сталактиты покрыты пленкой этого воскоподобного вещества – толщиной в несколько миллиметров. Доктор Чант медленно приходил в себя. Он не был слишком впечатлительным – сам процесс обследования пещер быстро устраняет таких, – но охватившее его ощущение пробудило тревожные воспоминания. А эти упавшие сталактиты уж очень похожи на прутья клетки, сломанные каким-то чудовищем, пытавшимся вырваться на волю...
Разумеется, это было абсурдным, но доктор Чант знал, что нельзя игнорировать предчувствие опасности, пренебрегать даже самыми малозаметными признаками надвигающейся угрозы до тех пор, пока не будет выяснена их причина. Уже не раз подобная осторожность спасала ему жизнь; он не уйдет из этого зала, пока не узнает, чем вызвано такое ощущение. Он честно признавал, что чувство, овладевшее им, – не что иное, как страх.
– Билл, у тебя все в порядке? Что происходит?
– Занимаюсь видеосъемкой. Некоторые формы напоминают индийские храмовые скульптуры. Почти эротические.
Он заставил себя не думать об угрожающей опасности – будь, что будет. Чисто механические движения, связанные со сбором образцов и видеосъемкой, занимали почти все его внимание. В здоровом страхе, напоминал он себе, нет ничего противоестественного, лишь когда страх перерастает в панику, он становится смертельно опасным. Чант впадал в панику дважды (однажды на горном склоне и однажды под водой) – и до сих пор не мог вспомнить без содрогания холодное и влажное прикосновение ужаса. Но теперь, к счастью, он был далек от такого состояния по причине, кажущейся ему – хотя он и не осознавал этого полностью – странно успокаивающей. Во всей ситуации было что-то комическое.
Наконец он рассмеялся – нет, это был не истерический смех, он смеялся от облегчения.
– Ты когда-нибудь смотрел старые фильмы о звездных войнах? – спросил он Гринберга.
– Конечно, много раз.
– Я только сейчас понял, что меня так беспокоило. Помнишь то место, где космический корабль Люка ныряет на астероид и сталкивается о гигантским змееподобным существом, скрывающимся в его пещерах?
– Это был не корабль Люка, а «Тысячелетний сокол» Хэна Солоу. Меня всегда приводило в недоумение, чем питается несчастное чудовище. Наверно, оно ужасно голодало, поджидая, пока не свалится из космоса лакомый кусочек. Принцессы Лейи ему и на зуб не хватит.
– Не согласен быть даже такой закуской, – ответил доктор Чант, совсем успокоившись. – Пусть на комете и существует жизнь – это было бы великолепно, – но цепь питания слишком уж коротка. Если здесь есть что-то, размером превышающее мышь, я буду невероятно удивлен. Скорее что-нибудь похожее на грибы... Ладно, за дело – куда бы пойти дальше? На той стороне два туннеля. Тот, что справа, пошире. Попробую сначала туда...
– Сколько еще у тебя страховочного троса?
– Не меньше полукилометра. Ну, я пошел. Достиг середины зала...
Черт, отскочил от стенки. Схватился руками... Буду двигаться головой вперед. Гладкие стены... Для разнообразия настоящая скала... Очень жаль...
– Что случилось?
– Масса сталактитов – слишком близко один к другому, чтобы протиснуться между ними... и они такие толстые, что расчистить дорогу можно только взрывами. Это было бы очень обидно... Поразительные краски – впервые здесь на комете вижу настоящие зеленые и синие цвета. Подожди, я сниму их на видеопленку...
Доктор Чант уперся спиной в стену туннеля и нацелил камеру. Пальцем в перчатке хотел нажать кнопку яркого освещения, но промахнулся и случайно выключил освещение совсем.
– Что за вшивая конструкция, – пробормотал он. – Уже третий раз...
Он не исправил свою ошибку сразу, так как всегда испытывал наслаждение от тишины и тьмы, какие могут быть только в самых глубоких пещерах. Лишь едва слышные звуки, которые издавала аппаратура жизнеобеспечения, нарушали полную тишину, по крайней мере... Но что это? За частоколом сталактитов, преградивших путь, Чант увидел едва заметное свечение, похожее на приближающийся рассвет. По мере того как глаза привыкали к темноте, свечение становилось все ярче, и он начал различать зеленые тона. Вот уже проступили очертания сталактитовой перегородки...
– Что же все-таки у тебя происходит? – в голосе Гринберга звучала тревога.
– Ничего – просто наблюдаю.
И размышляю, мог бы добавить он. Существует четыре возможных объяснения.
Через какой-нибудь естественный канал – ледяной, кристаллический, какой-нибудь еще – мог проникать солнечный свет. На такую глубину? Вряд ли...
Радиоактивность? Он не взял с собой счетчик Гейгера – на комете практически не было тяжелых элементов. Но все-таки можно вернуться и проверить.
Какой-нибудь фосфоресцирующий минерал – это казалось ему самым вероятным. Но нельзя было исключить и четвертой возможности – самой маловероятной и самой захватывающей изо всех. Доктор Чант навсегда запомнил ту безлунную – и безлюцифернуго – ночь на берегу Индийского океана, когда он прогуливался по песчаному пляжу под небосводом, усеянным сверкающими звездами. Море было спокойно, но время от времени ленивая волна разбивалась у его ног и взрывалась яркой вспышкой.
Он вошел в мелководье (до сих пор он помнит ласковое прикосновение воды к лодыжкам, как в теплой ванне) и при каждом шаге наблюдал взрыв света. Ему даже удавалось вызывать вспышку, хлопая в ладоши у поверхности воды.
Разве не могли, такие люминесцирующие организмы развиться в сердце кометы Галлея? Ему так хотелось этого. Жаль, конечно, по-варварски обращаться с таким изысканным шедевром естественного происхождения, как этот, – освещенная сзади, перегородка напоминала алтарь, виденный им однажды в каком-то соборе, – но все же придется сходить за взрывчаткой. А пока надо обследовать второй туннель...
– По этому коридору дальше идти нельзя, – сообщил он Гринбергу, – я решил заглянуть во второй. Возвращаюсь к развилке – ставлю барабан на сматывание троса. – Он ничего не сказал о таинственном свечении, исчезнувшем, как только он снова включил лампу. Гринберг не сразу ответил – странно; возможно, он говорит с кораблем. Это не встревожило Чанта – он решил повторить вызов, как только отправится в путь.
Повторять не потребовалось – Гринберг отозвался.
– Отлично, Клифф, на мгновение мне показалось, что я потерял связь с тобой. Возвращаюсь в зал – пройду оттуда во второй туннель. Надеюсь, там не будет никаких препятствий.
На этот раз Гринберг ответил немедленно:
– Извини, Билл. Возвращаемся на корабль. Срочный вызов – нет-нет, с «Юниверс» все в порядке. Возможно, придется немедленно лететь на Землю.
***
Только через несколько недель доктор Чант нашел вполне правдоподобное объяснение сломанным сталактитам. По мере того как при каждом прохождении через перигеллий из ядра кометы выбрасывалось ее вещество, постоянно менялось и распределение массы. Таким образом, через каждые несколько тысяч лет вращение кометного ядра становилось неравномерным и направление оси резко менялось – подобно волчку, готовящемуся упасть, когда он теряет энергию. При этом возникало кометотрясение, достигавшее значительной мощности – до пяти баллов по шкале Рихтера.
Но Чант так и не сумел разгадать тайну фосфоресцирующего свечения. И хотя драматические события, которые уже начали разворачиваться, быстро отодвинули эту проблему на задний план, ощущение упущенной возможности так и не покидало его до самой смерти.
Несмотря на то, что временами искушение рассказать о случившемся коллегам было очень сильным, он не обмолвился ни единым словом. Однако записал все, что видел, и оставил запечатанный пакет для следующей экспедиции, с припиской: «Вскрыть в 2133 году».
Глава 20
Приказ вернуться
– Вы уже видели Виктора? – радостно спросил Михайлович, повстречав Флойда в коридоре, когда тот спешил на вызов капитана. – Конченый человек.
– Обрастет на обратном пути, – огрызнулся Флойд, у которого не было времени для обмена банальностями. – Извините, хочу узнать, что произошло.
Когда он вошел в капитанскую каюту, Смит все еще сидел, потрясенный случившимся. Коснись чрезвычайные обстоятельства его корабля, это был бы уже сгусток энергии и приказы сыпались бы направо и налево. Сейчас, однако, от него ничего не зависело – оставалось лишь ждать очередного сообщения с Земли.
Капитан Лаплас был его старым другом; как он мог так напортачить? Это не было несчастным случаем или навигационной ошибкой, да и оборудование на корабле функционировало нормально. И капитан Смит не видел, чем он сможет помочь. Центр Космических операций был в замешательстве – там совсем потеряли голову; происшедшее походило на одну из тех ситуаций, которые нет-нет да и случаются в космосе, когда остается лишь одно: выразить соболезнования и записать последние пожелания. Передавая Флойду содержание приказа, полученного с Земли, Смит ничем, однако, не выдал своих сомнений и колебаний.
– Произошла катастрофа, – сказал он. – Нам приказано немедленно вернуться на Землю, где «Юниверс» подготовят для спасательной экспедиции.
– Что за катастрофа?
– "Гэлакси", корабль нашей компании, вел разведку спутников Юпитера. Он совершил вынужденную посадку.
Капитан Смит увидел недоверие на лице Флойда.
– Да, знаю, это неправдоподобно. Но и это не все. Он совершил посадку на Европе.
– Европе?!
– Боюсь, именно так. Корабль поврежден, но погибших, видимо, нет.
Подробности еще не сообщили.
– Когда это случилось?
– Двенадцать часов назад. Им не удалось сразу связаться с Ганимедом.
– Какую помощь ждут от нас? Ведь мы в другом конце Солнечной системы. Вернуться на лунную орбиту для заправки, потом кратчайшим путем к Юпитеру – на это потребуется, ну... не меньше двух месяцев! (А во времена «Леонова», подумал Флойд, понадобилось бы два года...) – Да, я знаю; но другого корабля, способного оказать помощь, нет.
– А межспутниковые шаттлы Ганимеда?
– Они рассчитаны всего лишь на орбитальные полеты.
– Но им уже приходилось садиться на Каллисто.
– Для этого требуется куда меньше энергии. Они могут совершить посадку на Европе, но способны взлететь лишь с ничтожным полезным грузом. Впрочем, этот вопрос тоже изучается. Слова капитана едва проникали в сознание Флойда; он все еще пытался осмыслить поразительное известие. Впервые за последние пятьдесят лет – и всего лишь второй раз за всю историю! – на запретную луну опустился корабль. Все это наводило на очень мрачные мысли.
– Полагаешь, – спросил он, – кто-то или что-то на Европе заставило «Гэлакси» совершить посадку?
– Я думал об этом, – хмуро произнес капитан. – Но мы рыскали вокруг нее и за много лет так ничего и не заметили.
– К тому же – что произойдет с нами, если мы попытаемся их спасти?
– Это первое, что пришло мне в голову. Но чтобы пойти дальше умозрительных рассуждений, нам нужны дополнительные факты. Дело в том, однако, – я пригласил тебя именно поэтому – мне только что передали список экипажа, и я подумал...
Капитан нерешительно пододвинул через стол распечатку. Но Флойд понял, о чем речь, еще до того, как пробежал глазами имена.
– Мой внук, – произнес он упавшим голосом. Единственный человек, подумал он, который может сохранить мое имя после того, как я умру.
Часть III
Европейская рулетка
Глава 21
Политика изгнания
Вопреки всем мрачным предсказаниям, южноафриканская революция прошла относительно бескровно – по меркам революций, разумеется. Телевидению, которое прежде обвиняли во всех смертных грехах, принадлежала здесь немалая роль. Поколением ранее аналогичный прецедент произошел на Филиппинах: понимая, что за ними наблюдают глаза всего мира, подавляющее большинство мужчин и женщин старались вести себя достойно. Хотя и не обошлось без постыдных исключений, всевидящий глаз телекамеры зарегистрировал всего несколько расправ. Большинство африкандеров, увидев надпись на стене, уехали задолго до захвата власти. И уехали они – по горьким жалобам нового правительства – отнюдь не с пустыми руками. Миллиарды рэндов были переведены в голландские и швейцарские банки; незадолго до конца почти ежечасно совершались таинственные рейсы из Кейптауна и Иоганнесбурга в Цюрих и Амстердам. Утверждают, что когда наступил День Независимости, в бывшей Южно-Африканской Республике нельзя было отыскать ни единой тройской унции золота или карата алмазов, а шахтное оборудование умелые руки вывели из строя. Один видный эмигрант хвастал, сидя в своей роскошной гаагской квартире: «Пройдет пять лет, прежде чем кафрам удастся пустить алмазные копи в Кимберли – если удастся вообще». К его полному изумлению, прииск Де-Бирс снова начал действовать – под иным именем и с другой администрацией – через пять недель, и алмазы стали самой важной составляющей в экономике молодого государства. Уже через одно поколение молодые эмигранты были поглощены – несмотря на отчаянное сопротивление их консервативных старейшин – внерасовой культурой XXI века. Они помнили – с гордостью, но без хвастовства – о бесстрашии и решимости своих предков, но в то же время осуждали совершенные ими глупости. Практически никто из них не говорил на африкаанс, даже у себя дома.