Но Александр, отбросив наемников, снова подступил к отряду Оксафра. Он со своей фалангой вломился в самую гущу его конницы. В свалке кто‑то ударил царя кинжалом в бедро, но он только вздрогнул, не опуская меча.
Дарий с ужасом смотрел, как падают с коней один за другим его защитники, его самые славные полководцы. Уже горы мертвых воинов лежат вокруг его колесницы… Еще дерется Атизий, еще держится Реомифр. Но македоняне уже достают копьями коней в его колеснице, кони бесятся от боли, рвутся из упряжи… А Македонянин все ближе; они уже смотрят издали в глаза друг другу, и Македонянин видит, как бледнеет, как растерянно оглядывается вокруг персидский царь, ища спасения…
А где спасение? Вот, окровавленный, падает с коня Реомифр… Уже лежит под копытами конницы Атизий. От удара мечом по голове валится правитель Египта Стабак… Александр близко, он пробивается к Дарию неотвратимо, как сама смерть; его жестокие глаза светятся, как острия копий!..
Дарий не выдержал. В ужасе, забыв о своем царском величии, он сам схватил вожжи и погнал квадригу. Колесница перекатывалась через груды мертвых тел, кренясь то в одну сторону, то в другую. Дарий, как безумный, гнал коней по узкому побережью залива – только уйти из рук Македонянина, только вырваться, спастись!
Царь бежал. А вслед за ним бежало и его огромное войско. Персы бежали не оглядываясь, сначала всей массой, потом одни бросились по дороге, ведущей в Персию, другие спешили укрыться в горах…
Персидские всадники не могли уйти от фессалийской конницы: они были скованы своими тяжелыми пластинчатыми панцирями и в бегстве были так же медлительны, как и в битве. Спасаясь от фессалийцев, персидская конница смешалась на узких дорогах со своей бегущей пехотой, и пехотинцы с воплями погибали под копытами коней беззащитно и бесполезно.
Александр видел, как, сверкая золотом, быстро удаляется колесница персидского царя. Однако еще дрались у Пинара наемники Дария, еще не закончена была битва. Но как только последние персидские отряды были отброшены и фронт сломлен, Александр ринулся в погоню за убегающим персидским царем.
Дарий мчался по долине, поднимая тучу пыли и песка. Он слышал за своей спиной шум бегущего войска. Он промчался мимо своего лагеря – нельзя было промедлить ни часа. Колесницу кидало то в ямы, то на бугры, то заваливало в расщелину. Окровавленные, израненные в бою лошади выбивались из сил.
Но долина кончилась. Горы заступили дорогу. Колесница остановилась. Дарий готов был кричать от отчаяния.
Наконец кто‑то из его небольшой свиты догадался дать ему верхового коня. Дарий сбросил свой тяжелый раззолоченный плащ и разукрашенную тиару, швырнул в колесницу ненужное ему вооружение – лук и щит. И, вскочив на лошадь, исчез в горах вместе со своей свитой.
Александр гнался за Дарием, как хищник‑волк гонится за оленем. Словно буря, широко захватившая всю долину, вместе с ним неслась конница царских этеров.
– Царь! Лагерь Дария!
– Вижу! Дария там нет!
И снова топот копыт, пыль, храп коней.
– Царь! Колесница Дария!
– Вижу, она пуста!
И дальше, дальше через холмы, через расщелины, через каменистые, протянувшиеся к морю лапы гор…
Ночная тьма, упавшая на землю, остановила погоню. Словно Зевс устал смотреть на безумие людей и заставил Александра повернуть коня.
Дарий бежал.
Так закончилась и эта великая битва, битва при Иссе, окончательно уничтожившая могущество Персидского государства.
Александру шел двадцать четвертый год.
ПАРМЕНИОН ВЕЗЕТ СОКРОВИЩА
Войско Пармениона покинуло побережье и свернуло к Аравийским горам. Там, у их подножия, расстилается цветущая область дамаскенов и стоит прославленный красотой и богатством город Дамаск.
Долина дамаскенов утопала в светлом океане солнечного утра. Горы стояли голубым видением, что‑то белело на их вершинах – не то снег, не то белые облака. Порыжевшие лесистые предгорья мягко прилегали к обрывистым скалам. Стояла прозрачная горная тишина.
– Вы не смотрите, что тихо, – проезжая через пустынные поля поздней осени, говорил Парменион военачальникам своих отрядов, – разбойники шуметь не будут. Они, как тигры, подползут с гор и прыгнут на загривок. Скажите там, – он кивнул на идущую сзади конницу, – пусть не дремлют.
Македоняне в походе всегда были готовы к битве, держали и луки и мечи наготове. В Аравийских горах таилось множество пещер, где жили враждебные горные племена.
Тихо было и в селениях, мимо которых они проезжали. Глиняные хижины, окруженные стенами, словно замирали и жались к земле, услышав топот конницы. Будто и людей здесь нет, будто и не живет никто. Только дымки из очагов да скот, пасущийся возле деревни, выдавали, что здесь все‑таки живут люди.
– Бежал Дариев сатрап из Дамаска, – размышлял Парменион, – или ждет меня? А если ждет, то, видно, войска у него немало…
Когда уже совсем недалеко оставалось до Дамаска, Парменион послал туда разведчиков и узнал, что сатрап сидит в городе. Если сатрап сидит в городе, значит, он будет защищать город. Парменион прищурил бледно‑голубые, с красными веками глаза, поджал сморщенные губы… Если сатрап собрался защищать город, то Пармениону, пожалуй, его не одолеть… Придется просить у Александра помощи. А этого Александр ох как не любит!
Старый военачальник, согнувшись, сидел у лагерного костра, ждал, когда сварят обед. И думал.
То туда, то сюда гонит его молодой царь. И все подальше от себя, от своей свиты, – Парменион это уже давно замечает. Это очень горько…
А почему гонит? Потому что Парменион не может молчать. А то, что он говорит, не нравится Александру. Но что сказал бы царь Филипп, если бы его старый полководец молчал, видя, как сын Филиппа готовит себе гибель. И себе, и Македонии. Огромную Азию нельзя покорить, а молодой царь не знает меры в своих завоеваниях, честолюбие туманит ему голову. Как же тут молчать?
Однако Александр все же доверяет ему. Вот послал в Дамаск взять сокровища, оставленные там Дарием: знает, что Парменион не обманет его. Такое доверие – большая честь. Это так. Парменион все сделает, как он скажет, ведь он – царь. Сын Филиппа. А Филипп был не только царем – он был ему другом…
В лагере послышался шум. Парменион тотчас выпрямился. Фессалийцы вели к нему какого‑то человека в персидской одежде – смуглого, с косматой черной бородой.
– Вот поймали. Стащили с коня – скакал куда‑то.
– Ты мард?[24]– спросил Парменион, приглядевшись к пленнику.
– Да.
– И конечно, разбойник. Куда ты мчался?
– К царю Александру. Везу письмо.
Парменион развернул свиток. Сатрап Дамаска писал македонскому царю: пусть македонский царь поспешит прислать к нему своего полководца, и он передаст этому полководцу все, что Дарий поручил ему охранять.
Парменион подозрительно посмотрел на марда:
– И это правда?
– Я не сомневаюсь, – отвечал мард, – правитель обязательно передаст македонскому царю все богатства Дария. Правителю своя голова дороже. Ему гораздо выгоднее быть другом Александру, который побеждает, чем Дарию, который проигрывает битвы.
– Я знаю, ты плут, – сказал Парменион, – но если ты не соврал, иди обратно и скажи вашему правителю, что полководец царя македонского уже идет. Пусть приготовит то, что обещает.
Он отослал марда вперед и дал ему своих провожатых. Однако провожатые скоро вернулись и объявили, что мард бежал.
– Я так и знал, что это просто обманщик, – сказал Парменион и вздохнул. – Теперь жди засады!
Значит, снова сражение. А в руках и в спине ломота. Погода внезапно испортилась. Темно‑лиловые тучи сползали с гор в долину. Из ущелий прорывался ледяной ветер, в горах гудело… Воины оделись в плащи. Парменион все еще сохранял прямую осанку полководца, но старое, усталое тело просило покоя, отдыха, тепла…
Где же он, этот Дамаск, долго ли еще идти до него?
К Дамаску подошли на четвертый день. Всю ночь бушевала буря, хлестала ледяная крупа. Земля стала звонкой от мороза. А наутро пошел густой снег. Давно уже не видали они такого снегопада. Очертания города возникли неясным силуэтом сквозь снежную завесу.
Постепенно день прояснился. Снег скрипел под копытами лошадей. От белизны снега долина наполнилась особенно резким светом и особенно яркой стала желтизна городских стен, сквозь бойницы которых голубыми глазами глядело холодное небо.
Из города навстречу шло войско.
Парменион дал команду приготовиться к бою. Отряд лязгнул оружием. Сверкнули копья и мечи. Луки ощетинились стрелами.
Парменион уже готов был бросить отряд в атаку – нападать надо внезапно… И вдруг придержал коня.
Это было не войско. Из города шла огромная толпа мужчин, женщин. Носильщики‑гангамы несли разную кладь: тяжелые расписные ларцы, ковры, скатанные в огромные трубы, тюки одежд, сверкающие золотом, золотые ложа, корзины с золотой и серебряной посудой… Люди жались от холода. Носильщики, то один, то другой, не выдержав, сбрасывали с плеч тюки, доставали первый попавшийся халат из своей ноши, надевали его, чтобы согреться. А потом так и шли в пурге и в золоте, шагая по снегу грязными, заплатанными сапогами…
Вслед за толпой из города вышли груженые верблюды и мулы, целый караван в несколько тысяч голов. В повозках и на верховых конях ехали женщины, закутавшись в яркие шерстяные покрывала. Парменион сразу увидел, что это не простые женщины – так одеваются только жены царских вельмож…
А вот идут эллины, их немного, всего пять человек. Идут, высоко подняв голову и плотно запахнув теплые плащи. Уж эллинов‑то Парменион узнает где хочешь!
Толпу дамаскенов сопровождал вооруженный отряд. Их копья поблескивали ледяным отсветом над головами идущих. Охраняют ли они? Или ведут пленных?
Впереди этого странного шествия ехал на коне перс, судя по одежде – один из военачальников Дария.
«Или это сам сатрап? – старался догадаться Парменион. – Неужели? Но что же это он затеял?»
Перс поднял голову и словно только сейчас увидел стоящую перед ним вражескую конницу.
Он дико закричал, хлестнул коня и помчался куда‑то в сторону. Воины, сопровождавшие толпу, в панике прянули врассыпную. Только что грозно сверкавшие копья летели в снег, сброшенные с плеча колчаны со звоном ударялись о мерзлую землю. Бросились бежать и гангамы‑носильщики. Кто мог, уносил свою ношу. А кому было не под силу – бросал ее по дороге. Пурпур, лиловый и желтый шелк, золото чаш и кувшинов, ларцы, окованные золотыми пластинами, и множество разных вещей остались лежать на снежной равнине. Караван остановился.
Не стараясь разгадать, что произошло, Парменион дал команду к бою, и конница его, только и ждавшая этого, ринулась на безоружную толпу. Никто не сопротивлялся. Парменион приказал отвести пленных обратно в Дамаск и собрать разбросанные сокровища.
Ворота города были открыты.
– Что же тут случилось? – недоумевал Парменион. – Ведь это сокровища Дария. Почему их выкинули мне под ноги?
Парменион ревниво следил за тем, чтобы ларцы с деньгами, драгоценные украшения, золотые и серебряные сосуды, золотая сбруя и все огромные богатства персидского царя были собраны и остались в сохранности. Сразу сосчитать все, что захватил Парменион, было невозможно.
– Да еще сколько царской одежды порвали – вон клочья на кустах, – ворчал Парменион, укладывая добро, – да разбросали по снегу… Да еще и затоптали… Куда они все это тащили? Спрятать хотели от меня, что ли? Видно, сила Дария кончилась – тащат его богатства и не боятся!
До царских сокровищ он не дал дотронуться никому.
– Это – нашему царю, – сказал он фессалийцам, помня наказ Александра, – а у вас целый город в руках, там и возьмете свою долю. Мы ведь не в гости пришли!
В городе начались грабежи. Воины врывались в дома богатых горожан, тащили все, что попадалось под руку, дали полную волю своей жадности и жестокости – ведь сам военачальник разрешил им это.
– Что же у нас там за пленники? – вспомнил Парменион, закрыв сокровищницы и поставив сильную стражу. – Надо разобраться.
Пленники, окруженные македонскими конниками, стояли на площади, оцепенев от холода. Парменион, прямой, высокий, властно вошел в их круг. Он внимательно оглядел их. Молодые женщины с детьми на руках… Кто такие? Жены царских сановников. Три девушки стояли, тесно прижавшись друг к другу. Кто? Дочери погибшего царя Оха – Артаксеркса, а рядом с ними их мать. А кто эти, так богато одетые? Это – дочь Оксафра, брата Дария… Это – жена Фарнабада, который сейчас командует войском на побережье… Эти три – дочери Ментора, брата Мемнона. А это – его жена…
– Чья жена?
– Мемнона.
– Мемнона?!
Парменион остановился перед молодой женщиной. Она стояла молча, опустив ресницы. Ни жалости, ни сочувствия к ней не было. Мемнон умер, жена Мемнона в плену. Судьба расплатилась с ними за измену родине!
Эллины, все пятеро, стояли в стороне, гордые, надменные, с ироническим выражением лица. Парменион хищно усмехнулся, горбатый тонкий нос стал похож на клюв орла.
– Союзники Дария?
– Послы Эллады к царю Дарию, – надменно ответил спартанец Эвфикл.
– Изменники и предатели, – поправил Парменион.
Мы только послы, – попробовал смягчить разговор афинянин Ификрат, – наша родина поручила нам…
– Поручила вам договориться с врагами, как погубить Элладу? – прервал Парменион. – Расскажете царю Александру, кто вы такие. А я вас и слушать не хочу!
Он гневно отвернулся и, приказав разместить пленных, ушел.
Позже Парменион узнал, чтó произошло в городе. Правитель Дамаска, оставленный здесь Дарием, испугался Македонянина и решил сдать ему город. А чтобы заслужить милость Александра, он предал Пармениону людей – жен и детей персидских вельмож, которых должен был охранять, и все сокровища Дария, доверенные ему.
– Но почему вы все вышли навстречу мне? – спрашивал Парменион у пленных дамаскенов. – Почему вывезли сокровища из города?
– Сатрап задумал обмануть всех нас и нашего царя Дария, – отвечали дамаскены, – он сделал вид, что хотел спасти все это, но будто бы не мог: дескать, македоняне напали и всё отняли! А теперь как увидит, что царя Дария ему бояться нечего, то и явится к тебе!
– Значит, надо думать, что он явится ко мне?
– Придет, придет! – уверяли дамаскены.
А были люди, которые в это время мрачно молчали. Им уже было известно, что воины, преданные Дарию, везут ему в мешке голову сатрапа, предавшего его.
Парменион снарядил гонцов к Александру. И написал письмо. Вернее, это было не письмо, а отчет, сколько взято богатства в Дамаске. Захвачена военная казна Дария, одной только чеканной монеты на две тысячи шестьсот золотых талантов. Много дорогих сосудов, серебра на пятьсот фунтов весом. Множество украшений – золотые цепи, кольца, драгоценные пряжки и лихниты – «светящиеся камни» с темно‑малиновым светом, и «камни карфагенские», желтые, как кошачьи глаза… Тюки дорогой, шитой золотом одежды, обитые золотыми пластинами и украшенные тонкой резьбой ларцы.
И пленные. Тридцать тысяч пленных. Среди них женщины и дети, семьи знатных персов, оставленные в Дамаске для безопасности. И огромная толпа царских прислужников…
«Я нашел триста двадцать девять рабынь царя, знающих музыку и пение, – писал Парменион, – сорок шесть служителей для плетения венков, двести семьдесят семь поваров для приготовления кушаний, двадцать девять поваров у плиты, тринадцать молочников, семнадцать слуг для приготовления питий, семьдесят для согревания вин и сорок для приготовления ароматов…»
И в конце письма сообщил, что среди пленных он нашел эллинов, которые только что прибыли к Дарию послами от своих государств договариваться о союзе против Александра.
Получив письмо, Александр приказал Пармениону захваченные сокровища хранить в Дамаске, а эллинских послов тотчас доставить к нему. Парменион, оставив в Дамаске крепкий гарнизон, сам привез пленников к Александру.
Александр ждал этой встречи с волнением. Сейчас они войдут в его шатер, люди, предававшие его отца Филиппа, предающие теперь его, Александра. В то время как он с такими трудами, не щадя сил и самой жизни, завоевывал для Эллады новые земли, Эллада направляет послов к своему извечному врагу – персу, стремясь погубить Александра. Видно, сильны еще люди в Афинах, которые не терпят македонского владычества!
Он сидел и ждал, стараясь сохранить хотя бы внешнее спокойствие, но в больших глазах его сверкали молнии, и красные пятна горели на лице.
– Где они? Пусть войдут!
Эллины вошли и задержались у входа: афинянин Ификрат, сын стратега Ификрата, фивяне – Фессалиск и Дионисодор, победитель на Олимпийских играх. И спартанец Эвфикл. Они не знали, как примет их македонский царь и как он с ними поступит. Стояли хмуро, не поднимая глаз.
Александр встал. Афины, Спарта, Фивы… Множество событий, заполнивших последние годы, сделало далеким то время, когда Александр ходил по их земле то послом, то полководцем.
– Почему эллины изменили мне, – сказал он, и голос его дрогнул, – почему вы предали меня персу? Разве мы не одной крови с вами, разве не одни у нас боги? И разве не в отмщение за ваши обиды пошел я воевать с Дарием?
– Мы никогда не признавали тебя, – дерзко ответил спартанец Эвфикл, – и договора с тобой не заключали.
– Я знаю, – холодно ответил ему Александр, – вам, спартанцам, никогда не была дорога земля Эллады, кроме вашего города. Но золото персидское вы уже давно научились ценить.
И, отвернувшись от Эвфикла, он подошел к Фессалиску и Дионисодору, фиванским послам. Несколько секунд Александр молчал. Вспомнились Фивы, охваченные огнем, стены, лежащие в развалинах, жители, идущие в рабство… Много, слишком много наделал там беды царь македонский!
– Вы оба, граждане фиванские, можете вернуться домой. Ты, Фессалиск, сын благородного человека Исмения, и ты, Дионисодор, победитель в Олимпии, – я отпускаю вас.
Фивяне, не веря себе глядели на него изумленными глазами. Они знали, как жесток бывает к изменникам македонский царь, – они ждали самой страшной кары.
Но они не знали, как нужно было македонскому царю добиться благоволения Эллады, благоволения великого города Афин!
– Да, я отпускаю вас, – повторил Александр, видя, как они потрясены, – вы свободны… А ты, Ификрат, – обратился он к афинянину, – останешься со мной. Я глубоко уважаю твоего отца, полководца Ификрата, чье имя ты носишь. Я почитаю Афины, твой город, город эллинской славы. Ты останешься со мной, но не как пленник, а как друг, и как друг царя македонского ты будешь окружен всеми почестями. Если ты согласен.
Молодой Ификрат стремительно подошел к царю, протянув к нему руки:
– Благодарю тебя, царь. Я заслужу твое доверие!
Эвфикл ждал, не сводя с Александра острого взгляда. Царь презрительно посмотрел на него.
– Ты тоже ждешь моей милости? Теперь, когда твой царь Агис начал против Македонии открытую войну, когда он рыщет вместе с персами по островам Эгейского моря и добивается моей гибели, я должен щадить тебя, его посла? Нет. Спарта воюет со мной. Ты – спартанец, значит, ты военнопленный. Военнопленным и останешься. Стража, возьмите его!
Эвфикл побледнел, хотел крикнуть что‑то злое. Но стража вывела его из шатра.