– 1 –
Петька крепилась все утро. Она не звонила друзьям, помогала Ирине с уборкой, а когда ей позвонил Генка, сказала честно:
– Я чуть‑чуть под арестом, Ген. Но вечером попробую отпроситься.
Она искренне надеялась, что к вечеру, когда придет из Большого города Иван, папа подобреет и отпустит её. Только до вечера‑то как дожить? Петька с тоскою посмотрела в окно. Как ярко там светило солнце! И как здорово было там, на вольной воле! Взять бы свой деревянный меч, надеть плащ, крикнуть Сашку и потренироваться на Поляне.
Но папа смотрит строго, не разговаривает и, конечно же, не отпустит. Петька тихонько закрыла свою дверь: бабушка с мамой и Иринкой на кухне – разговаривают, папа у деда, Галка на улице. Все чем‑нибудь заняты, и если Петька ненадолго (совсем на чуть‑чуть) пропадет, никто и не заметит! Ведь уже целый час к ней никто не заглядывает!
Все! Решено! Петька открыла окно и выпрыгнула на балкон‑террасу, перелезла через перила и, обхватив столб руками и ногами, прижавшись к нему животом, скользнула вниз. Теперь нужно было подальше отойти от двора.
Петька иногда любила гулять одна по городу. Вроде бы все знакомо, но то и дело открывалось Петьке что‑нибудь новое: то заросший сиренью и лопухами переулок, то улочка с колодцем, в котором вода ключевая, вкусная, то огромная сосна, от неё пахло теплой, янтарной смолой… Когда бегаешь с друзьями, не всегда на такое обратишь внимание. Вот дырявая лодка на берегу пруда, перевернутая, потемневшая от времени, похожая на уснувшего зверя. Вот лестница из каменных плит, вросших в землю, очень старая, помнившая сколько всего…
Петька все дальше уходила от дома. И чем дальше уходила, тем больше её переполняло ощущение, что вот‑вот случиться что‑нибудь замечательное. Чувство свободы, которую Петька сама себе подарила, несло ее по улицам и переулкам…
Петька сразу увидела его, как только свернула в Лавровый переулок. Мальчишка стоял около зелёной калитки и длинным прутиком что‑то чертил на пыльной дороге.
Мальчишка как мальчишка. Тощий, остролицый, с жестким ежиком черных волос и узкими азиатскими глазами. Но Петька, увидев мальчишку, вытянулась в струнку и, забыв обо всем на свете, направилась прямо к нему. Она обошла вокруг незнакомца, как вокруг новогодней елки. Мальчишка был хорошо воспитан. Он не толкнул её плечом: дескать, чего уставилась?
Он просто смотрел из‑под черных бровей, как она им любуется.
Впрочем, любовалась Петька, конечно же, не мальчишкой. Любовалась Петька его рубашкой… Это была настоящая матросская форменка: ослепительно белая, с голубым воротником, с погонами старшего матроса. Мальчишке она была велика, болталась на нем, как на вешалке, да в этом ли дело? Ведь она настоящая! Это сразу видно!
– Ну? – насмешливо произнес мальчишка. Петька посмотрела, наконец, ему в лицо и смутилась. У него были ехидные глаза‑щелочки, два черных полумесяца.
– Здорово… – выдохнула Петька, – твоя?
– Моя. А что?
– Ничего, – Петька забралась на забор.
Не объяснишь ведь незнакомому мальчишке, что вот о такой форме всю жизнь мечтала! Но он, видимо, понял. Сказал чуть виновато и совсем без хвастовства:
– Это дедова. Мне бабушка подарила. Дед умер давно ещё. Я его не помню. А вот рубашка в наследство осталась.
Он так говорил, будто объяснял, почему не может подарить Петьке свою рубашку. Петька прониклась благодарностью и решила, что незнакомые мальчишки с соседних улиц тоже бывают ничего себе.
– Он был моряком? – спросила она, глядя на мальчишку с высоты забора.
– Ага. В Севастополе. Всю жизнь там…
– Ух, ты!
Мальчишка бросил свой прутик и тоже забрался на забор. Петька посмотрела на него искоса хитрыми глазами и спросила:
– А ты откуда такой? Тебя раньше не было.
– Это тебя не было. Мы здесь уже два месяца живем.
– Фью! Два месяца! А я всю жизнь! Ты с юга приехал?
– Н‑нет… – почему‑то смутившись, ответил мальчик. – С Волги.
– А‑а‑а… Я думала, с юга, такой загорелый.
– Я не загорелый. Я всегда такой, – насупился вдруг мальчишка.
Петьке он нравился все больше. Она уже представляла, как приводит его в свой двор, знакомит с ребятами, как в Хижине он рассказывает о своем деде моряке и дает померить форменку…
– Чего ты дуешься, – толкнула его плечом Петька, – я просто так спросила.
Мальчишка рассмеялся.
– Я не дуюсь. Я просто. А тебя как зовут?
– Петька.
– Ух, ты! Ты же девчонка!
– Ну и что? Петька – «она моя». Женский род.
Мальчишка с уважением посмотрел на Петьку женского рода.
– А тебя как зовут? – спросила она.
– Денёк.
– Денёк? Это маленький день?
– Нет, – рассмеялся он. – Это сокращенный Денис.
Иван на ходу вскочил в дребезжащий полупустой трамвайчик. В городе был всего одни трамвайный маршрут – Городское кольцо. Зато он шел через весь город, от вокзала и по всем улочкам, заросшим полынью, репейником, крапивой, и по шумному центральному проспекту. Шел по мосту через речку Ямолгу, мелкую, неширокую. Шел трамвайчик между покосившихся заборов, новеньких домов, мимо сквера. Шел, постукивая колесами, и воображал себя большим поездом.
Иван садиться не стал, хоть и устал с дороги. Заплатил кондуктору тете Ане за проезд, расспросил о последних новостях и стал смотреть в окно на неспешно проплывающие улицы детства… Иван ездил в областной город и сейчас отдыхал от его шума, суеты и многолюдности.
«Большие прелести маленького города», – усмехнулся он, оглядел салон трамвая и увидел свою рыжую племянницу. Она сидела, по привычке забравшись на сиденье с ногами (как ей тетя Аня позволила?), а рядом стоял незнакомый мальчишка. Иван улыбнулся: где она только находит друзей‑мальчишек?
Петька что‑то говорила, говорила, мальчик внимательно слушал, то и дело улыбался широкой белозубой улыбкой. Петька вдруг стала серьезной, приподнялась и, обхватив мальчика за смуглую шею, притянула к себе, зашептала ему на ухо. Мальчик слушал и кивал. Что‑то трогательное, трепетное было в этой картинке. Ивану стало тепло и грустно, защекотало в горле неизвестно почему. Посмотрел еще, как мальчишка жмурится, потому что Петькины волосы щекочут ему шею, как Петька заглядывает ему в глаза, и выскочил не на своей остановке.
Захотелось пройтись пешком по этим заросшим улицам с редким движением, почувствовать еще острее всю прелесть надвигающегося лета в маленьком городе и вспомнить, как в детстве гоняли мяч с мальчишками на пустыре, а вечером жгли у Камня костры. Просто так, чтобы пропахнуть дымом и вернуться домой разгоряченным и счастливым.
– 2 –
Петька забралась на диван рядом с мамой. Положила рыжую голову ей на колени.
– Ветка! Опять с ногами на диван, – сказала мама недовольно.
– Мамочка, я люблю свои ноги ничуть не меньше других частей тела. Почему же они должны быть на полу?
Мама улыбнулась и погладила Петьку по волосам. Ей нужно было готовить ужин, но она чувствовала, что дочери хочется поговорить.
– Ма‑ам, – протянула Петька.
– Что, Ветка?
– А я с мальчиком познакомилась.
– С хорошим?
– У него рубашка матросская.
– Ты с мальчиком познакомилась или с рубашкой? – смешливо фыркнула мама.
– Ну ма‑а‑ма… С мальчиком, конечно! Он знаешь какой?
– Какой?
– Светлый.
– Светленький?
Петька рассмеялась.
– Нет, мама, нет. Он очень тёмненький.
– Как это «очень»? – удивилась мама.
– Ну, он не совсем русский. Он – дитя всех народов. Ну, не смейся, он сам мне так сказал. В нем всякой крови намешано.
– Почему тогда светленький?
– Нет, он тёмненький, но какой‑то светлый. Ты разве не понимаешь?
Петьке трудно было объяснить маме, что значит «светлый». Она просто чувствовала себя очень уютно рядом с Деньком, будто от него, как от печки, исходит тепло и свет. А улыбка? Будто маленькое солнышко!
Мама улыбнулась своим мыслям и спросила:
– А как его зовут?
– Денис. Нет, Денёк! Все зовут его Денёк. Видишь, у него даже имя светлое.
– Почему?
– Ну, Денёк – это ведь день, только маленький. А фамилия знаешь какая? Хорса. А Хорс – это языческий бог солнца. Вот и получается солнышко – со всех сторон.
Мама опять улыбнулась, растрепала дочкины волосы и спросила лукаво:
– А когда же ты с ним познакомилась?
– Я? Давно ещё, до папиного наказания, – не моргнув, соврала Петька, но в душу ей закралось подозрение: вдруг, пока она гуляла, мама увидела, что её нет? Но нет, навряд ли. Мама бы сказала. А тут ещё Иван приехал, всем не до Петьки… Да и обратно она пробралась незамеченной.
– Ну и чем вы занимались с Денисом Хорсой? – спросила мама.
– Ну‑у… Мы сидели у него на заборе, потом пришла его мама и мы пошли к нему. Он мне показывал свои рисунки. Ой, мамочка, знаешь какие рисунки? Как у настоящих художников! А потом мы стали есть блины, а потом катались на трамвае…
– Лиза! Разве так можно? – расстроилась вдруг мама.
– Что? Кататься на трамвае?
– Только познакомилась и сразу на блины? Кто так делает?
– Ну, он так звал, мамочка! И вообще они меня не отпускали.
– И насильно заставили есть блины?
– Ну да! – рассмеялась вслед за мамой Петька.
– Надеюсь, ты прилично вела себя за столом?
– Да, – не очень уверенно сказала Петька. Она плохо представляла, что значит «прилично вести себя за столом», но не рассказывать же маме, как они с Деньком брызгали компотом и стреляли косточками от вишен, и что разбили миксер. Хорошо, что его мама в это время уже ушла.
– Ветка, а ты познакомила его со своими Бродягами?
Петька смутилась. Ещё утром, когда они только встретились с Деньком, она решила, что обязательно подружит его с Ленкой и мальчишками, со всеми чердачными жителями, но день пролетел, как не было, а она так и не вспомнила, что хотела привести Денька в Хижину. Ей стала стыдно и перед новым другом, и перед Бродягами, и перед мамой, и перед собой.
– Я познакомлю, мамочка, обязательно познакомлю. Они подружатся.
Но почему‑то Петька вздохнула, будто ей предстояла тяжёлая работа.
– Ну и славно, – сказала мама. – Поможешь мне с ужином?
– Конечно! – вскочила Петька.
Мама улыбнулась, глядя на своё «рыжее чудо». Петька порывисто обняла её за шею и зашептала в ухо:
– Я тебя очень‑очень люблю!
– Я тебя тоже, – сказала мама, уклоняясь от её горячего шёпота, щекочущего ухо. И вдруг спросила:
– Веточка, а Саша не обидится, что у тебя появился новый друг?
– Вот ещё! – вспыхнула Петька и, вспомнив насмешливые синие Сашкины глаза, дёрнула плечом: – С чего это?
– 3 –
С Сашкой Петька подружилась во втором классе. Сначала он был просто одноклассник и сосед. Но однажды после школы Петька гуляла по пригородам, где шумит маленькая речка Чечёра, впадающая в Ямолгу, и увидела Сашку Строева, который по узенькому брёвнышку переходил с берега на берег.
Туда‑сюда, туда‑сюда, много‑много раз. Делал он это ловко, хотя бревно было скользкое, и Петьке тоже захотелось попробовать. Она побежала, скинула ранец на непрогретую мартовскую землю, крикнула:
– Привет, Строев!
И пошла по бревну. Сашка смотрел на неё снисходительно, будто знал, что она всё равно упадёт. И Петька упала! Дошла почти до конца, но поскользнулась и плюхнулась в воду. Чечёра – речка неглубокая, Петьке по пояс. Но вода в ней холоднющая, да и упала Петька плашмя, на живот. Пальто сразу намокло и потяжелело. Сашка кубарем скатился с высокого берега прямо к воде и помог Петьке выбраться. Спросил:
– Ты чего не ревёшь?
Петьке очень хотелось заплакать, но плакать при мальчишке она считала делом недостойным и поэтому только плечами в ответ пожала.
– Ничего, – сказал тогда Сашка, – в лесу и не такое случается.
– В каком лесу? – распахнула глаза Петька.
Тут Сашка смутился и сказал:
– Ну, мало ли где…
Но Петьку не проведёшь, она не отстала от Сашки, пока тот не признался:
– Я из дому сбежать хочу.
– Зачем? – не поняла Петька. Они были соседями, и Петька знала, что дома Сашку не обижают. – Разве тебе плохо дома?
– Нет, не плохо совсем! Просто… интересно ведь! Представляешь, одному в лесу пожить, как Робинзон. Или как партизаны. Можно шалаш построить или землянку выкопать. А есть ягоды или грибы. А растения? Знаешь, сколько в лесу съедобных растений! Помнишь, Ольга Яковлевна рассказывала?
Петька кивнула.
– Только вот лета дождаться… – мечтательно протянул Сашка.
Так мечтательно, что Петька сказала:
– А можно мне с тобой?
После падения в Чечёру Петька простыла и пролежала в постели целую неделю. Мама лечила её мёдом и чаем с малиной. Почти каждый день забегал Сашка:, приносил домашние задания и рассказывал, что в школе твориться.
– Ничего, – успокаивал он Петьку, – выздоровеешь, и начнём тренироваться по‑настоящему. Там как раз каникулы, время будет.
И Петька с нетерпением ждала выздоровления.
На каникулах они и правду тренировались каждый день, готовясь к суровой лесной жизни. Петька уже легко переходила по любым бревнышкам через речку, летала на тарзанке, как Маугли на лианах, прыгала с камня на камень через ручей, училась стрелять из самодельного лука, лазила по деревьям. С Сашкой они страстно ждали лета, когда можно уйти в леса навстречу полной приключений и опасностей жизни.
Только одно беспокоило Петьку – родители. Она представляла, какой переполох начнётся дома, если вдруг однажды она пропадёт. А у дедушки больное сердце, ему волноваться нельзя.
Как‑то она робко спросила у Сашки:
– Неужели даже нельзя записку им оставить?
– Нет, нельзя, – непреклонно ответил Сашка.
– Но ведь они нам ничего плохого не сделали, – заспорила Петька. – Из дому сбегают, когда дома плохо, бьют или ещё чего‑нибудь. А нас ведь с тобой не бьют.
– Да не в этом же дело, – объяснял терпеливо Сашка. – Мы ведь не от них уходим, не от родителей, а просто, чтобы себя проверить, закалиться. Представляешь, вдруг война случится? А нам с тобой в партизаны уйти – как к себе домой, потому что мы натренированные. Понимаешь?
Петька понимала. Но ещё понимала, как расстроится мама. Плакать, наверно, будет…
В общем, в назначенный для побега день Петька всё‑таки написала записку домашним.
Они с Сашкой ушли рано‑рано утром. У каждого был рюкзак за плечами.
В рюкзаке – мешочек сухарей, куртка, одеяло. Это всё, что Сашка разрешил взять с собой. Петька взяла ещё толстую тетрадку и ручки.
– Будем вести путевой дневник, – сказала она.
Сашка идею одобрил и признался:
– Я, знаешь, Петь, своим записку оставил, что мы с тобой ушли. А то, правда ведь, потеряют.
И Петька с облегчением вздохнула.
Конечно, сняли их с первой же электрички и так отругали, что ребята и думать про леса забыли. Вечером того дня мама пришла в комнату к заплаканной Петьке, села на краешек кровати. Осторожно погладила её по волосам. Петька жалостно всхлипнула:
– Мам… мы же правда не хотели вас пугать. Я же записку вам оставила!
– Ох, Ветка… Записку… «Мы с Сашкой уходим в лес, вы нас не ищите, мы потом вернёмся» С каким Сашкой, в какой лес, когда потом? У дедушки чуть инфаркт не случился.
Петька опять всхлипнула – из‑за дедушки. Она прижалась к маме и пообещала:
– Мамочка, я тебе честно‑пречестно клянусь, что никуда больше не сбегу!
С Сашкой они встретились только через три дня.
– Беда с этими взрослыми, – сказал Сашка.
– Беда, – откликнулась Петька.
– Никакой самостоятельной жизни…
– Нет уж! – решительно сказала Петька, – пусть уж лучше совсем без жизни этой… са‑мо‑стоятельной, чем они так из‑за меня убиваться будут!
Санька посмотрел на Петьку синими глазами и улыбнулся.
– Я тоже так решил, – сказал он. – Уж больно они переживательные, эти взрослые.
Вот так они и подружились. Сашка заходил за Петькой в школу, иногда помогал нести ей портфель, но никто в классе не дразнился «жених и невеста», потому что у Сашки и Петьки было полное равноправие: Сашка мог треснуть подружку между лопаток от избытка чувств, а она огреть его учебником по лохматой голове. Петька никогда с ним не кокетничала, Сашка за Петькой не ухаживал. Только однажды, уже в третьем классе, Сашка принёс Петьке на день рождения охапку подснежников, протянул и сказал:
– На вот! Они из леса только что… Самые первые.
Петька, смутившись, взяла цветы, а Сашка засиял белозубой улыбкой и сказал:
– С днём рождения!
Дом над обрывом
– 1 –
Денёк и Петька сидели на крыше высокого гаража. Внизу желтела одуванчиковая поляна. Отсюда, сверху, она казалась мягкой и пушистой. Петька вдруг сказала:
– Вот возьму и прыгну.
Денёк посмотрел на неё недоверчиво.
– Не веришь? – глаза у Петьки стали колючими. – А я вот возьму и прыгну!
Денёк ещё совсем недолго дружил с Петькой и не знал, что, когда у неё такие глаза, то лучше с ней не спорить. Вот Олежка, увидев такое упрямое Петькино лицо, тут же стащил бы сестру с гаража и увёл подальше. Но Денёк только сказал неуверенно:
– Высоко же…
– Пфе! Подумаешь! Я и не с такой высоты прыгала!
– Да ну тебя, – отмахнулся Денёк. И Петька тут же скользнула вниз.
– Петька‑а‑а! – рванулся за ней Денёк.
Приземлился он удачно и услышал, как Петька смеётся:
– А ты не верил!
Она вскочила на ноги, но тут же взвизгнула по‑щенячьи и, схватившись за щиколотку, упала на траву и одуванчики.
– Петь! Петь, ты чего, а?..
Петька жалобно и сердито всхлипнула, растирая ладошками ногу:
– День… у меня, наверное, перелом.
До Петькиного дома было четыре квартала. Денёк нес её на закорках. Нёс молча, а Петька хныкала:
– Денёк, ну поругай меня, ну скажи, что я дура набитая… Чего ты молчишь?
– А чего говорить? Сама же знаешь, что… не очень умная. Нашла откуда прыгать.
– Я думала, мягко… Ты же вот нормально!
– Я три года прыжками в воду занимался, я приземляться умею.
– Ой, правда? А меня научишь?
– Сиди спокойно! – прикрикнул Денис. Петька замерла, а потом снова захныкала:
– Денёк, ну брось меня здесь, я сама… доползу!
– Ну тебя! – буркнул Денёк.
Дома была только бабушка. Денёк неловко затоптался на месте под её строгим взглядом:
– Вот… Она тут немножко покалечилась.
– Очень мило! – сказала бабушка. – Мило с вашей стороны, молодой человек, что вы её доставили. Несите в комнату, – а Петьку спросила:
– Где ты так умудрилась?
– Я споткнулась и упала. Там проволока железная торчит. Бабушка, у меня перелом, да?
– Глупости! Даже растяжения нет. К вечеру танцевать будешь, – сказала бабушка и ушла за эластичным бинтом.
– Ну, ты и врёшь, – восхитился Денёк, – без запинки!
Петька подняла на него насмешливые глаза и сказала:
– Я не вру. Я выкручиваюсь. Чтобы меньше ругали. Взрослым совсем необязательно знать всю правду.
Потом пришли папа и дедушка, все сели пить чай с печеньем, благодарили Денька за спасение Петьки, которая «как всегда, бегает и под ноги не смотрит», приглашали в гости. Денёк краснел, пил чай большими глотками и исподлобья смотрел на Петьку, которая уже беззаботно жевала печенье и смеялась над папиными шутками.
– 2 –
Денёк прибежал утром, растрепанный и весь как на иголках.
– А‑а, Денис Хорса! – воскликнул папа. – Входи, входи, спаситель!
Денёк смущенно остановился у порога.
– He‑а, мне Петьку… – вскинул глаза, – Лизу.
Папа хмыкнул.
– Петьку‑Лизу, – и крикнул: – Елизавета!
Петька, сонно потягиваясь, вышла в коридор:
– Привет… Ты чего у порога торчишь? Проходи!
Но Денёк замотал головой, поманил её и что‑то зашептал на ухо. Папа улыбнулся и ушёл в Картинную. Через минуту Петька пронеслась мимо него в свою комнату, крикнув:
– Па‑ап, я на улицу!
– А завтрак?
– Потом!
Натягивая на ходу шорты и футболку, она выскочила на площадку и вместе с Деньком побежала, щёлкая подошвами, в сторону старого пруда.
– А как ты туда попал? – спросила Петька на бегу.
– Да просто гулял, гулял, смотрю – каменная кладка разобрана, а там – пустота… Ну и полез.
– И пролез? – Петька сбавила скорость.
– Ну, я ещё разобрал немножко…
– А если кто‑нибудь туда уже проник?
– Да нет, – Денёк перешёл на быстрый шаг. – Там же обрыв и крапива с человека ростом. Там и не видно, если со стороны.
– А тебя чего в крапиву понесло? – удивилась Петька.
Денёк сердито стрельнул глазами:
– Ну чего‑чего, сама, что ли, не понимаешь? Кустов‑то вокруг нет…
Город, в котором жили Петька и её друзья, был старым, с большими деревянными купеческими домами из тяжёлых брёвен, с покосившимися от времени заборами и кривыми улочками. Кривыми, потому что со всех сторон город был зажат невысокими, поросшими сосновым лесом горами. Улицы сбегали с гор и карабкались по ним опять, огибая каменные нагромождения, уходили к берегу речки Ямолги и к старому, заросшему камышом, кувшинками и осокой пруду. Около пруда дома были особенные. Петьке это место нравилось. Они часто здесь гуляли вдвоём с мамой и обо всём разговаривали. Мама жила здесь, когда была маленькой. Берег пруда круто уходил к воде, а фундаменты окружающих домов были сложены из больших плоских камней коричнево‑серого цвета. Весь квартал казался из‑за этого очень древним и каким‑то нездешним. Будто из старых фильмов про далёкие города.
И была в этом квартале тайна. Дом над обрывом. Он стоял на самом краю оврага, был тёмный и хмурый, без признаков жизни. Петька никогда не видела в его окнах света, хоть, бывало, допоздна следила за домом. Никто никогда не выходил оттуда, и почтовый ящик давно покосился и покрылся бурой ржавчиной. Дом Петьку привлекал, как самая большая тайна на свете. Со стороны обрыва к дому было трудно подобраться, зато с другой стороны к дому вела лестница. И какая! Под стать дому! Как и фундаменты домов, она была выложена каменными плитами, отшлифованными тысячами дождей и ног. По обеим сторонам лестницы – заборы садов, только были они не из проволоки и не из дерева, а тоже каменные. Один сад был того самого дома, и в нем росли столетние лиственницы, а другой сад – соседнего дома, из‑за его забора над лестницей склонялись яблони. Лестница плавно изгибалась в тени деревьев, поэтому издалека она была незаметна и даже в самый солнечный день казалась сумрачной.
Петька всегда поднималась по лестнице с лёгкой дрожью в коленках. Лестница упиралась в высоченную (до неба!) ограду с тяжёлыми воротами. На воротах была звёздочка. Когда‑то она была красная, но теперь сливалась с деревом ворот. Сбоку – шаткая калитка. Дом – громада, молчаливая, грозная, полная тайн и загадок. Прошлой осенью Петька решилась. Всё равно дом пустой, это же ясно! А калитка так соблазнительно приоткрыта! И если выйти через сад к обрыву, то будет видно всё: пруд, и мамин квартал, и ближайшие горы, и дорога, ведущая в Новый город. А потом можно разбежаться и ухнуть с обрыва в обморочную пустоту стремительного полёта. Там такой скат, будто сотни ребят прокатились!
Петька зажмурилась и открыла калитку. Но не успела сделать и двух шагов, как непонятно откуда выскочил высокий старик с палкой наперевес, в широкой вылинявшей блузе, в соломенной шляпе на всклоченной седой шевелюре. Нос у него был орлиный, а глаза такие, что Петькино сердце дрогнуло.
– Ну?! – грозно спросил старик.
Петька бросилась наутёк. Может быть, это было малодушием (так Петька сама себе потом и сказала), но объяснить старику, что ей надо, она всё равно бы не смогла.
Петька добежала до колодца, села около него и расплакалась. Так было обидно! Такой дом! И вот кто там живёт! Да какая разница, кто! Главное, что живёт! Что дом не пустой! И нет в нём никаких тайн! И старик какой‑то сумасшедший…
Потом Петька успокоилась и поняла, что старик тоже загадочный, а то, что он так набросился, тоже понятно: кому понравится, что без спроса к тебе кто‑то в сад суётся? В общем, этот эпизод не лишил дом таинственности, и интерес Петьки к нему ещё больше возрос.
И вот прибегает Денёк! И что говорит! Тайный лаз в каменном фундаменте того самого дома!
Перед обрывом, на котором стоял дом, был пустырь. Небольшой, с жёлто‑рыжей землёй, клочками блёклой полыни и сухой травы. Перед зарослями крапивы Петька и Денёк остановились. Оба были в шортах и футболках.
– Да… – выдохнула Петька. – Ты чего меня не предупредил, что такая крапива? Не пройти не проехать…
– Да я сам‑то… забыл как‑то, – буркнул Денёк и сказал жалобно, – может, вырубить? Найдём палки…
– Ага! И все увидят!
Выход был один. Не идти же переодеваться! Ещё не пустят… Ребята переглянулись.
– Ну? Была не была? – сказал бодро Денёк и протянул Петьке руку. Та вцепилась в неё и, закрыв лицо другой рукой, рванула вслед за другом в крапивный лес. Будто пчелиный рой набросился на Петьку и Денька. Но Петька только зубы сжала. Она загадала: если не пикнет ни разу, то всё будет хорошо, они исследуют тайный лаз и раскроют тайну дома. Краем глаза Петька глянула на Денька. Закрываясь рукой лицо, он прорывался вперёд, и лицо у него было такое, будто вокруг не крапива, а пули и огненные стрелы. Когда они выскочили из зарослей и уткнулись в камень фундамента, кожа на руках и ногах горела адским пламенем. Денёк хихикнул:
– Будем теперь в крапинку.
– Ага, – выдохнула Петька и тут же потребовала: – Ну, веди!
Она не пикнула в крапиве, всё теперь должно быть так, как загадано!
– Да куда вести‑то? Вот…
В каменном фундаменте зияла дыра. Как раз такая, чтобы мог пролезть одиннадцатилетний тощий мальчишка. Все жилки у Петьки дрожали: то ли от страха, то ли от предвкушения.
– Идём? – стрельнул глазами Денёк.
На секунду у Петьки к горлу подкатил комок. Это был противный комок страха, что их поймает тот старик и – палкой их, палкой! Ну, не палкой, но всё равно. Ещё в милицию отведёт, всё‑таки чужая собственность. Но Денёк смотрел на неё нетерпеливо и ничего не боялся, и Петька тряхнула головой, загоняя страх подальше.
– Идём!
Денёк полез первым, спрыгнул в неведомую темноту, высунулся оттуда. Протянул Петьке руку, помогая забраться.
Внутри было не так уж и темно. Прохладно. Земляной пол, а стены обиты грубыми досками. Сразу ясно, что хозяева сами этот ход сделали. Может, хранят здесь соленья‑варенья. И никакой романтики! Ни клада, ни пленников жуткого старика, ни привидений…
– Пойдём? – горячим шёпотом спросил Денёк и щёлкнул фонариком. Тонкий лучик заскользил по полу, по бурой земляной пыли, по стенам и потолку.
Ребята двинулись вглубь подвала. Легкая дрожь под коленками у Петьки совсем прошла. Чего бояться‑то? Не полезет же старик в это подземелье, тем более с утра пораньше. А они только посмотрят и уйдут. Темнота поредела. И вдруг… Петька даже присела! Луч Денькиного фонарика столкнулся с другим лучом.
– Попались! – пискнула Петька. Она даже хотела рвануть назад, но Денёк схватил её за руку, буркнул:
– Куда бежать‑то уже.
Луч фонаря приблизился, ослепил.
– Ну что, голубчики, вам надобно? – спросил голос, молодой и веселый, как у Ивана.
– 3 –
Уже в сумерках Петька и Денёк возвращались домой, перебирая в который раз события этого дня. Тот, кто поймал их в подвале, оказался парнем лет девятнадцати‑двадцати, смуглым, высоким, веселым. Звали его Егором. Он сначала вывел их из подвала в дом, отчитал как следует, а потом усадил за стол, налил по кружке (громадной, глиняной) чая, поставил на стол тарелку с пряниками и цукатами из арбузных корочек. Петька и Денёк сначала отказывались, но Егор грустно возмутился:
– Эгоисты! Я так сильно чаю хочу, но один же я не буду его пить, да еще с пряниками! Быстро за стол!
Пришлось забраться на высокие самодельные табуреты, тем более что желудки тихонько урчали от голода.
Сам Егор сел напротив и сказал:
– Ну, рассказывайте.
Петька и Денёк переглянулись. Что рассказывать?
– Зачем пожаловали? Просто так люди в чужих домах не оказываются.
Так‑то оно так, но как об этом рассказать? О тайне, которая живёт в доме и притягивает как магнит? Денёк, запинаясь, рассказал про лаз в каменной кладке фундамента. Егор, кажется, понял их, улыбнулся. И перепуганные ребята улыбнулись в ответ.
Потом, после чая, Егор показал им Дом. Весь‑весь, от чердака до подвала. Дом и внутри был необыкновенным.
– Ему на следующей неделе исполнится 111 лет, – сказал Егор, – его ещё мой прадед построил.
– Ух ты! – сказала Петька. – Почти наш ровесник. Без ста лет.
Егор развеселился, взлохматил ей волосы, сказал серьёзно:
– Приходите, отпразднуем.
– А… Можно?
– Ну, конечно! Справим ему настоящий День Рождения! С подарками, фейерверками…
– Ой, а… – заторопилась Петька, – Егор, а можно мы не вдвоём придём? Можно мы ещё с друзьями? Только нас много…
– Да конечно! И хорошо, что много! Всё, в четверг я вас жду, по рукам?
Они ударили по его жёсткой ладони, и Петька наконец‑то решилась спросить про того старика.
– А, это дедушка, – ответил Егор. – Он сейчас на рыбалке. К вечеру подойдёт.
Петьке как‑то неуютно сразу стало, даже зябко. Егор это заметил и спросил:
– А что, у тебя с ним связаны неприятные воспоминания?
Давясь от неловкости, Петька рассказала. Егор слушал серьёзно, потом махнул рукой:
– Ничего страшного, у него это бывает. А вообще‑то он добрейший человек и талантливый. Вот пойдёмте, покажу.
Егор повёл ребят по сумрачному длинному коридору, потом по крутой скрипучей лестнице, залитой солнцем, потом толкнул обшарпанную дверь.
– Заходите.
Но Петька застыла на пороге. В светлой большой комнате с окном во всю стену всюду были духовые инструменты: трубы, саксофоны, флейты, тромбоны.
Была у Петьки мечта: научиться играть на горне. Тысячу раз видела себя в мечтах со сверкающим на солнце горном, в глубине которого живут стремительные, звонкие сигналы. После третьего класса даже поехала для этого в лагерь. Но пионерия уже распалась, в их городке как‑то очень быстро исчезли красные галстуки, обязательное и поголовное вступление в ряды Всесоюзной детской организации отменили, и горны вместе с флагами и другими атрибутами были убраны в шкафы и кладовки. Правда, по настоятельной просьбе пожилого директора линейки проходили как раньше, горны и барабаны достали (а флаг сшили новый – трёхцветный), но в горнисты набирали только старших и только мальчишек. И вот в этом старом доме, в комнате почти под самой крышей – целый склад горнов и его собратьев. Но Петьку интересовали не кларнеты и саксофоны, а только незамысловатый горн, на котором, кроме сигналов, и не сыграешь ничего. Но зато как они взлетают в небо! А как звучит сигнал тревоги! У Петьки сразу сердце начинало бешено биться, будто она мчится на коне.
Егор усмехнулся, глядя на притихших ребят, взял в руки саксофон, заиграл. Казалось, музыка разбудила дом. Где‑то на чердаке заворковали голуби, заскрипели половицы, тихо зазвенели окна, ожил за стенами дома запущенный старый сад. А у Петьки сладко и незнакомо заныло от тихой мелодии сердце.
– Как здорово, – выдохнул Денёк, когда Егор опустил саксофон.
– Ну что вы! Я вообще, можно сказать, играть не умею. Вот дед у меня! Он самоучка, но играет так, будто консерваторию закончил. На любом инструменте. И музыку сам пишет. Раньше он в городе духовым оркестром руководил. Помните оркестр?
– Конечно! – подпрыгнула Петька. Раньше оркестр каждое воскресенье играл в парке, выступал на всех праздниках и демонстрациях. Когда маленькая Петька слышала стройную, немного торжественную музыку, то сразу бросала все дела и бежала к золотым трубам, огромному гулкому барабану, к серьёзным людям, владеющим этим серьёзным чудом. Папа в такие минуты говорил:
– Что, Лизавета, труба зовёт?
Потом оркестр куда‑то исчез. Папа как‑то проворчал, что, мол, развалили оркестр, но толком ничего объяснить не мог. Петька тогда долго тосковала по звукам медных труб.
– А где он теперь, оркестр? – спросила Петька Егора.
– Вот он, – показал Егор на инструменты. – Только трубы без людей не запоют.
– А где люди‑то? – спросил Денёк, как добрую собаку, поглаживая крутой бок барабана.
– Кто где… Дедушка долго служил в военном оркестре, а вернулся потом – стал собирать людей, которые хоть как‑нибудь умеют играть на духовых инструментах. Потихоньку инструменты покупал. Он даже квартиру продал, чтобы их купить. Ну, поначалу всё здорово было: репетиции, выступления, поездки, конкурсы. А потом… потом как‑то все повзрослели, постарели, кто уехал, кто женился, кто просто решил, что глупо на это время тратить, раз ничего не платят. Старики умерли или слегли, а замены им не было. Вот так вот… К тому же кто‑то из о‑очень важных людей решил, что духовой оркестр – это «пережиток прошлого»… Дедушка потом работал в музыкальной школе, но оркестра больше не получилось.
– Как жалко… – прошептала неслышно Петька. Если бы оркестр был, она бы обязательно туда попросилась!
И научилась бы играть на горне! Она бы даже опять в музыкальную школу пошла!
– Ладно. Зачем мы о грустном? – встряхнулся Егор. – Пойдёмте, – и он тихонько вытолкнул ребят из комнаты.
И Петька не решилась сказать ему о своей мечте. «Может, как‑нибудь в другой раз», – подумала она.
Потом они ещё залезли на пустой пыльный чердак, где сушились веники для бани, побегали по саду, пообщались со свирепым на вид, но добрейшим псом Чеком, ещё раз попили чай, помогли Егору ужин для дедушки приготовить и только тогда заметили, что уже вечереет. Стали прощаться.
– Егор, а почему в доме окна никогда не горят?
– Да просто окна жилых комнат во двор выходят. Дом‑то огромный! Ну, я жду вас в четверг, – напомнил Егор, – на День Рождения дома.
– Ага, мы придём.
– И друзей зовите! И вообще, если что – приходите.
Егор ещё долго стоял у калитки и махал им рукой, а Петька с Деньком то и дело оборачивались и махали в ответ.
Денёк спросил:
– А про каких друзей ты говорила?
Петька споткнулась о ступеньку лестницы и сказала:
– Ой, это мои друзья с нашего двора. Я вас познакомлю. Они все – знаешь какие? Во! – и она показала большой палец. – Хочешь, прямо завтра познакомлю?
– Ну, ладно…
Они помолчали немного, и Денёк спросил:
– А тебе не попадёт, что так поздно?
– Пф‑фе! Я всегда так гуляю! – она искоса посмотрела на погрустневшего друга. – А тебе?
– Наверное, нет. Но скорей всего, да. Просто мама не любит, когда я к обеду не прихожу. И вообще, когда так надолго.
Петька тут же приняла решение.
– Пойдём, – сказала она, поворачивая в сторону его дома.
– Куда?
– К тебе.
– Зачем?!
– Ну, я скажу, что всё из‑за меня, и тебя ругать не будут.
– Ну, вот ещё! Не надо…
– Надо! А то тебя больше ко мне не отпустят.
– Да, Петька, отпустят меня! И ругать не будут.
– Ага! А кто говорил, что попадёт?
– Я сказал «может быть».
– Ты сказал «скорее всего», а это почти всегда «да».
– А вот и нет!
– А вот и да!
Денёк вдруг замолчал и внимательно посмотрел на Петьку.
– Ты чего? – смутилась она.
– Петька… Мы что, ссоримся?
– Вот ещё! – дёрнула Петька плечом. Посмотрела на Денька и улыбнулась.
И он тоже.
– Ладно, – сказала она. – Я не пойду тебя провожать. И ты меня – не ходи. Пока.
И она побежала по пыльной дороге. Потом она остановилась и помахала Деньку рукой. И он замахал ей в ответ.
– 4 –
С Ленкой Апрелевой Петька познакомилась в детском оздоровительном лагере, куда её родители отправили «набраться сил и здоровья перед первым классом». Петька попала в самый малышковый отряд и поначалу очень тосковала. Ещё бы! Все отряды купаться на речку, а они в бассейн‑лягушатник, где даже маленькой Петьке воды по пояс! Все отряды в лес – за ягодами, а они в песочницу и на качели. Для всех отбой в десять часов вечера, а их спать укладывают чуть ли не сразу после ужина.