Время шло, и авторы не сидели без дела, кропая как нечитабельную макулатуру типа «Ужасных тайн» Маркиза фон Гросса (1796), «Детей Аббатства» миссис Рош (1796), "Золфойи, или Мавра" мисс Шарлотты Дакр (1906) и потока праздных мыслей ранней юности поэта Шелли, заключенный в "Застроцци" (1810) и "Св. Ирвине"(1811) (оба почерпнули глубинный смысл из Золфойи), так и достойные произведения литературы о таинственном на английском и немецком языках. Обладая классическими чертами и контрастируя со своими собратьями по жанру, основываясь не на готическом романе Уолпола, а на восточных сказках, известная «История калифа Ватека» вышедшая из-под пера богатого дилетанта Уильяма Бекфорда, изначально была написана на французском языке, но опубликована в переводе на английский(1786). Восточные сказки влились в Европейскую литературу в начале восемнадцатого столетия благодаря переводу на французский язык «Тысячи и одной ночи» Голлана, став эталоном стиля, являясь весёлым аллегорическим повествованием. Ироничное чувство юмора, свойственное только восточному образу мысли, ловко сочеталось со сверхъестественным, покорив сердца искушенных ценителей жанра, и вскоре названия «Багдад» и «Дамаск» стали повсеместно встречаться в популярной литературе, так же, как когда-то испанские и итальянские имена и фамилии. Бекфорд, проникшись духом востока, смог создать неповторимо живую атмосферу: в его работах нашлось место для вычурной пышности, надменного высокомерия, холоднокровной жестокости, изысканного вероломства и незримого ужаса, переданного через арабские мотивы. Тема зловещей неизвестности сопряжена с пышностью и юмором, что не мешает, а только усиливает чарующий эффект повествования - смех пирующей нежити разноситься под сводами арабских мечетей. Ватек - история о внуке халифа Харуна, страстно стремившегося к сверхъестественной власти, мудрости, и неземным наслаждениям, отождествляясь с готическим злодеем или байроновским героем (что во многом схожи) поддавшись искушению злого духа, стремится найти неземной престол могущественных и легендарным султанов, что правили от начала рода человеческого в пламенных залах Магометанского дьявола - Иблиса. Описание дворца Ватека и его развлечений, интриги его матери-ведьмы Каратис с её колдовской башней с пятидесятью одноглазыми негритянками, его паломничество к населённым призраками руинам Истахара(Персеполиса) и одержимой злом невестой Нурониар, которой он обманом овладел по дороге, вечные своды и террасы Истахара в искрящемся лунном свете и жуткий ореол циклопических залов Иблиса, где, поддавшись уговорам лукавого, каждая жертва его коварства вынуждена мучиться и скитаться вечно, сжимая в руке своё раскалённое, пылающее жаром сердце. На этой сцене повествование заканчивается, но именно эти строчки стали ключевыми в признании места книги в английской литературе. Не менее интересными являются три эпизода о Ватеке, которые предполагалось интегрировать в текст повествования в качестве рассказов о несчастных душах, томящихся рядом с Ватеком в пламенных залах Иблиса. Они не были опубликованы при жизни писателя и были найдены лишь в 1909 году учёным Льюисом Мелвиллом, который собирал материал для книги «Жизнь и письма Уильяма Бекфорда» Однако, всё же, у Бекфорда нет той мистики, которая характерна для серьёзной сверхъестественной литературы. Его рассказы пропитаны романской педантичностью, твердость и ясность которых губит идею о чистом и невыразимом ужасе неизвестного.
В своей преданности Востоку Бекфорд был одинок. Прочие писатели предпочитали держаться тропы Готической традиции и Западного образа мысли, проторенной Уолполом. Среди великого множества авторов сверхъестественной литературы того времени, думаю, стоит выделить теоретика политической философии Уильяма Годвина, с которым ассоциируется знаменитый, но лишенный каких-либо мистических аспектов роман «Вещи как они есть, или Калеб Уильямс»(1794) и написанный с уже напускным мистицизмом «Сент-Лион» (1799) в которых фигурирует эликсир бессмертия и связанный с ним тайный теологический «Орден Креста и Розы» (Розекрейцеры), написанные несомненно, гениально, но без какой либо претензии на атмосферу и реализм. На волне всеобщего общественного интереса к волшебству и магии что-то от учения розенкрейцеров можно увидеть и у знаменитого авантюриста Алессандро Калиостро и в «Маге»(1801) Френсиса Баретта - небольшом, но крайне занимательном научном труде о принципах оккультизма и церемониальной магии, перепечатанный позже в 1896 году, который упоминается у Бульвер-Литтона и во многих поздних готических романах, особенно в тех, которые представлены концом девятнадцатого века, например «Фауст и Демон», «Вагнер», «Вер-волк» Джорджа У.М. Рейнольдса. «Калеб Уильямс» хоть и не содержит мистики, но имеет к ней множество отсылок. Это рассказ о слуге, преследуемом своим господином, которого он уличил в убийстве. Находчивость и умение главного героя выкрутиться из любой ситуации способствовало тому, что история интересна публике по сей день. Произведение было театрализовано под названием «Железный сундук» и пользовалось такой же популярностью, как и первоисточник. Все же, Годвин был человеком высокой, прозаической мысли, слишком приторной для того, что бы создать настоящий шедевр.
Его дочь, жена Шелли, добилась большего успеха вместе со своим неподражаемым романом «Франкенштейн или Современный Прометей»(1818) что стал признанной классикой жанра ужасы. Соревнуясь в мастерстве стиля со своим мужем, Байроном, и Доктором Умльямом Полидори, «Франкенштейн» миссис Шелли был единственной историей, дописанной до конца, и критики не смогли доказать что лучшие строки принадлежат перу Шелли, а не ей. Роман, слегка сдобренным дидактизмом, рассказывает об искусственном человеке - существе, созданном из частей плоти умерших, молодым швейцарским студентом-медиком Виктором Франкенштейном. Созданное безумным гением чудовище обладало не только высоким интеллектом, но и жуткой, пугающей внешностью. Оно отвергается человеческим обществом, становится озлобленным и жестоким, и вскоре начинает методично убивать всех, кто дорог молодому доктору Франкенштейну. Существо требует, чтобы Франкенштейн создал для него жену. Доктор категорически отказался исполнять его желание, содрогаясь от одной мысли, что подобные ему смогут жить на свете. Создание уходит, бросая вслед жуткую угрозу «вернуться в брачную ночь» своего создателя. В эту ночь невеста Франкенштейна была задушена, и с той поры он начал охотиться на созданное им чудовище, в поисках своих даже путешествуя в ледяных пустошах Арктики. В конце концов, найдя приют на корабле человека, от лица которого идёт повествование в романе, Франкенштейн сам становится жертвой того, кого он столь упорно искал, ужасного чудовища, созданного его непомерной гордыней. Некоторые сцены из Франкенштейна отличаются исключительной примечательностью, к примеру, когда только что созданное существо заходит в комнату к создателю, сдвигает занавесь над кроватью и смотрит на него в желтом лунном свете остекленевшими глазами - «если это вообще можно было назвать глазами». Госпожой Шелли были написаны и другие романы, в том числе и известный «Последний человек»(1826), но повторить бескомпромиссный успех своей первой работы ей так и не удалось. У «Франкенштейна» есть черты неуловимого, незримого страха, хотя затянутость произведения несколько сглаживает их выразительность. Доктор Полидори придумал собственную конкурирующею идею, озаглавив свой длинный рассказ как «Вампир», в котором мы видим благородного злодея, истинно готического, байроновского типа и встречаем прекрасные образы абсолютного страха, включая исполненную ужасами ночь, проведённую в отдалённом эллинском лесу.
В тоже время в работах сэра Вальтера Скотта всё чаще проскальзывают сверхъестественные мотивы, то и дело вплетающиеся не только в его поэзию и романы, но и небольшие обособленные истории вроде «Комната с гобеленами, или Дама в старинном платье»(1828) или «Рассказ слепого странника Вилли» в «Редгонтлете», в последнем случае силу образам предаёт дьявольский контраст просторечия на фоне гротескной атмосферы. В 1830 году Скотт опубликовал свои «Письма о Демонологии и Колдовстве»(1830) которые по сей день являются одним из лучших собраний европейского фольклора повествующего о ведьмах. Вашингтон Ирвинг - ещё один известный писатель, прибегнувший к использованию элементов сверхъестественного, но все же надо признать, большинство его персонажей-призраков слишком чудаковаты и вызывают скорее искреннюю улыбку, нежели страх, не укладываясь в каноны жанра. Эту тенденцию не сложно проследить, ознакомившись с большинством его работ. «Немецкий студент» в «Рассказах путешественника»(1824) - ироничная, сокращенная и хорошо переработанная старая легенда о мёртвой невесте, элементы которой использовались в «Кладоискателях», где присутствует множество намёков на проявления сверхъестественного, связанных с пиратом, некогда бесчинствующим в колониях и окрестных водах Нового Света - знаменитым Капитаном Киддом. Томас Мур присоединился к числу творцов литературы ужаса после написания поэмы «Алкифрон», которая была позже переработана автором в прозаический роман «Эпикурей»(1827) Несмотря на то, что роман представляет собой историю о приключениях молодого афинянина, обманутого хитрыми и коварными египетскими жрецами, Муру удалось передать подлинную атмосферу незримого страха, описывая чудеса и ужасы древнего подземелья, раскинувшегося под Великими Храмами Мемфиса. Де Куинси не раз злоупотреблял использованием гротескных арабских ужасов; но в своих изысканиях он мог бы быть намного логичнее; и вполне обойтись без претензий на научность, посему его нельзя назвать настоящим мастером своего дела.
В эту эпоху находит своё признание и славу Уильям Гаррисон Эйнсворт, чьи романтические новеллы так и сочатся жутью и ужасом. Из под пера Фредерика Марриета вышли не только короткие рассказы вроде «Оборотня» - он был автором знаменитого романа «Корабль-призрак»(1839), написанный по мотивам легенды о «Летучем Голландце» - парусном корабле-призраке, что не может пристать к берегу и вынужден вечность бороздить море у мыса Доброй Надежды. Мотивы сверхъестественного проскальзывают и в творчестве Диккенса, к примеру, в его рассказе «Сигнальщик», где речь идёт о зловещем предзнаменовании, материал при этом используется самый, что ни на есть заурядный, но изложение текста настолько качественно, что его одинаково можно отнести и к только начавшему формироваться в то время психологическому стилю, так и к ушедшей в лету готике. Очередную волну любопытства вызывал фальшивый спиритуализм, медиумизм, индуистская теософия и прочие темы подобного характера, актуальные в обществе и по сей день; посему, число сверхъестественной литературы с «психологическим» или псевдонаучным подтекстом неуклонно множилось. Отчасти ответственность за это лежит на плечах плодовитого и известного писателя Эдварда Бульвер-Литтона; и, не смотря на огромное количество вычурной, не несущей никакого высокого смысла риторики и пустого романтизма в его работах, они пропитаны эдаким неуловимым шармом, дымным очарованием, присутствием, которым нельзя пренебречь.
В своей повести «Ум и дом»(1859) он использует мотивы Розенкрейцерства, в частности история о злом и бессмертном человеке, прототипом которого, возможно, стал загадочный придворный Людовика XV - Граф Сен-Жермен, что является классикой коротких рассказов о призраках. Роман «Занони»(1842) так же содержит подобные элементы, уже поданные в более искусной форме и представляет собой необъятный, неизведанные мир, который соприкасается с нашей реальностью и охраняется жутким «Обитателем предела» который начинает охотиться на каждого, кто пытается перешагнуть за черту междумирья и терпит неудачу. Здесь мы имеем дело с братством света, существовавшего многие поколения до момента, пока не остался в живых его единственный представитель и персонажа античности - халдейский колдун, сохранивший свою юность и погибший на гильотине французской революции. Несмотря на это, роман полон романтизма, увы, омрачённого тяжелым сочетанием невзрачных образов и заунывных рассуждений, сводящим на «нет» всю атмосферу прикосновения к неведомому, потустороннему миру, тем не менее «Занози» - чудесный романтический роман; он вполне может быть весьма успешно прочитан и даже вызвать интерес у не слишком искушенного читателя. Примечательно, что в процессе описания обряда посвящения в древний орден, автор не смог избежать использования образа готического замка из классических Уолпольских образов.
В «Странной истории»(1862) Бульвер-Литтон демонстрирует заметные успехи в создании и передаче сверхъестественных образов и чувств, ими вызываемых. Роман, не смотря на внушительный объем, имеет искусно проработанный сюжет, подкреплённый чередой уместных совпадений, с атмосферой научного развенчания мифов о лженауках в угоду практичного и целеустремленного викторианского читателя. Этот приём оказался весьма эффективен. Следствием этого стал мгновенный и не затухающий интерес к повествованию, наполненному множеством сильных моментов, пожалуй, чересчур аффективных - тем не менее, ярких и захватывающих. Вновь мы видим использование таинственного эликсира жизни на этот раз бездушным чародеем Маргрейвом, чьи тёмные поступки исполнены драматизма и всё это на фоне современного, тихого Английского городка и Австралийской пущи; вновь мы видим непрозрачный намёк на необъятные просторы неведомого мира, существующего рядом с нашим - в данном случае мир выглядит более органично и проработано, нежели это было в «Занони». Одним из двух примечательных колдовских пассажей был момент, когда главный герой, предавшись дрёме, находясь в сомнамбулическом состоянии, услышал зов Светящейся тени, приказывающий взять странный египетский жезл и вызвать незримую сущность в населённом призраками павильоне и облицованном камнем мавзолее знаменитого алхимика эпохи Возрождения. Эти фрагменты воистину можно считать одними из лучших в истории сверхъестественной литературы - просты в описании и лаконичны в повествовании. Неизвестная речь дважды звучит в голове лунатика, и когда он произносит заветные слова, земля начинает дрожать под ногами и все окрестные собаки заливаются неистовым лаем, едва узрев бесформенные тени, которые следуют отвесно лучам лунного света. Когда становиться известна третья часть заклинания, всё естество лунатика противится произносить последние строки, как будто его душа узрела последующие неописуемые ужасы, ранее сокрытые от спящего разума. Кульминацией романа становится появление призрака его возлюбленной, после чего добрый ангел развеивает злые чары. Этот фрагмент является иллюстрацией того, как далеко Лорд Литтон смог уйти от характерного, помпезного стиля, используя романтические черты в описании кристаллизованной сущности художественного страха, которая, в большей своей степени принадлежит к сфере поэзии. Описанием некоторых деталей колдовского ритуала Литтон обязан своим нелепо-серьёзным отношением к оккультным исследованиям, в ходе которых он познакомился со странным французским учёным и каббалистом Альфонсом Луи Константом (Элифас Леви) который утверждал, что обладает древними знаниями о магическом искусстве, с помощью которых ему удалось призвать из небытия дух древнегреческого чародея Апполония Тианского, который жил во времена Нерона.
Эта романтическая, почти готическая, квази-моральная традиция, обособленная и проповедуемая на много дольше XIX века такими авторами как Джозеф Шаридан Ле Фаню(1814-1874), Томас Пекетт Прест(1810-1859) со своим знаменитым «Варни, вампир»(1847), Уилки Коллинз(1824-1889), ныне покойный сэр Генри Рейдер Хаггард(1856-1925), (чей роман «Она»(1887) действительно очень хорош) Сэр Артур Конан Дойл (1859-1930) и Роберт Льюис Стивенсон(1850-1894), последний из которых, несмотря на жуткую тягу к использованию маньеризма, создал незыблемые классические произведения вроде «Маркхейм»(1885), «Похититель трупов»(1884) и известнейший «Доктор Джекил и Мистер Хайд»(1886). Действительно, мы можем с уверенностью сказать, что эта школа ещё существует, поскольку к ней, очевидно, принадлежат такие современные истории о сверхъестественном, которые опираются не на атмосферу и её детали, а обращаются к голосу разума, а не к субъективному, импрессионистическому воображению, поощряющему «изысканное сияние» вместо жуткой атмосферы или психологического давления, вызывая определенную симпатию к герою, заставляя сочувствовать и сопереживать ему, беспокоясь за его судьбу. Этот приём имеет неоспоримую силу и статус, поскольку «элемент человечности» позволяет охватить более широкую аудиторию, чем узкоспециализированный, «чистый» художественный кошмар. Если в нём и будет меньше таинственного и ужасного, то только потому, что разбавленная смесь никогда не сможет достичь состояния концентрированной.
Особняком как среди обычных романов, так и среди произведений, относящихся, к категории литературы ужаса, стоит знаменитый «Грозовой перевал»(1847) Эмилии Бранте(1818-1848) с её безумными, мрачными видами продуваемых всеми ветрами пустошей Йоркшира, и обосновавшимся там суровым, неестественным ходом вещей. Хотя изначально роман задумывался как история о жизни и человеческих страстях в агонии и постоянных противоречиях, её большой эпический потенциал порождает ужас иного сорта - духовного. Хитклифф, видоизменённый байроновский герой-злодей - странный, пугающий бродяжка, найденный на улице ещё ребенком, который постоянно бубнил себе под нос какую-то тарабарщину, ровно до тех пор, пока не свёл в могилу своих приёмных родителей. То, что он в сущности своей является не человеком, а воплощением злого духа, не раз предполагается по ходу романа, и это предположение только подкрепляется видением несчастного ребёнка-призрака в тёмном окне дома гостем. Связь между Хитклиффом и Кэтрин Эншоу тем более сильнее, и тем не менее ужаснее, чем человеческая любовь. После её смерти он дважды разрывает её могилу и не может избавиться от ощущения чьего-то присутствия, которое не может быть ни чем иным, как её духом. Постепенно, дух становиться частью его жизни, и в нём окрепла уверенность в неизбежности мистической встречи. Он чувствует странные изменения и вскоре отказывается от приёма пищи. Ночью он либо где-то бродит, либо открывает створку окна у своей кровати. Когда он умирает, створка всё ещё колышется от приливного дождя, и странная улыбка искажает его напряженное лицо. Его хоронят в могиле возле холма, на который он ходил восемнадцать лет, а мальчишки-пастушки рассказывали, что в дождливую погоду он ходит со своей Кэтрин по кладбищу, и по болоту, и по пустоши. Их облики так же порой видны дождливыми ночами в верхнем окне на Грозовом перевале. Ужас мисс Бронте - не просто Готическое эхо, а экспрессивное, напряженное выражение реакции человека на непознанное. В этом аспекте, «Грозовой перевал» становиться символом литературного перехода, поспособствовавшему становлению и развитию нового, не менее популярного стиля.
«Сверхъестественная литература в Западной Европе»
В континентальной Европе литература ужаса процветала. Знаменитые короткие рассказы и истории Эрнеста Теодора Вильгельма Хоффмана(1776-1822) - символ мягкости фона и зрелости формы, тем не менее, они наполнены легкомысленностью и откровенной блажью и не содержат возвышенных аспектов подлинного ужаса, от которого перехватывает дыхание, что под силу и менее искусному писателю. Как правило, от них больше гротеска, нежели ужаса. Наиболее художественно примечательные истории ужаса на континенте - немецкая классика «Ундина»(1811) Фридриха Генриха Карла барона де ла Мотт Фуке. Это история о водном духе, ставшем женой смертного и обретшем человеческую душу, и в этом есть изящная грань мастерства, которая не даёт причислить произведение к какому-то конкретному жанру литературы - лёгкость и естественность повествования характерна скорее для настоящего народного творчества. Сюжет, по сути, происходит из истории, рассказанной врачом эпохи Возрождения и алхимиком Парацельсом в его трактате «О стихийных духах»
Ундина, дочь могущественного водного владыки, обмененная её отцом на маленькую дочь рыбака, чтобы она могла обрести душу, при условии, что выйдет замуж за земного мужчину. Повстречав благородного юношу Хильдебранда в хижине своего приёмного отца у моря рядом со зловещим лесом, она вскоре выходит за него замуж, и в сопровождении мужа отправляется в его родовой замок - Рингстеттен. Хильдебранта со временем начинает раздражать сверхъестественная природа его жены, особенно сильно его утомляет появление её дяди - духа лесного водопада - Кюлебона; кроме этого, с каждым днём всё сильнее становятся его чувства к Бернальде - дочери того самого рыбака, обменной на Ундину. Наконец, в путешествии по устью Дуная он, взбешенный нежностью своей любящей жены, срывается и говорит оскорбительные слова, после которых Ундина вновь принимает свой прежний облик - по законам её народа получить человеческое обличье можно лишь раз - чтобы убить его, если он окажется неверен ей. Позднее, когда Хильдебрант собирается жениться на Бернальде, Ундина выполняет свой нелёгкий долг, но делает это со слезами на глазах. Когда его будут хоронить среди могил его предков на окрестном кладбище, среди череды скорбящих появится девушка в белоснежной вуали, но после погребальной молитвы исчезнет без следа. Там, где она стояла, появляется небольшой серебряный ручеёк, который с журчанием почти полностью огибает свежую могилу и теряется где-то в водах небольшого озера неподалёку. Жители окрестностей до сих пор показывают приезжим это место и говорят, что это Ундина и её возлюбленный Хильдебрант, что воссоединились в посмертии. Многие эпизоды и атмосферные моменты в этой истории отражают уровень мастерства Фуке, достигнутого им в сверхъестественной литературе; в частности, описание жуткого леса и огромного белоснежно-белого человека, что там обитает и прочие неупомянутые моменты, присутствующие в начале повествования.
Не столь широко известным, как «Ундина» но примечательным благодаря своему убедительному реализму и отсутствию каких-либо черт готического стиля, является «Янтарная ведьма» Вильгельма Майнхольда - ещё один венец творения немецкого гения в жанре фантастики ушедшего в лету XIX столетия. Эта история происходит во времена тридцатилетней войны, найденная среди рукописей в старой церкви каким-то священником возле Козерова, повествующая о дочери автора, некой Марии Швайдер, которую по ошибке обвинили в колдовстве. Она обнаружила месторождение янтаря, но у неё имеются причины, чтобы держать его местоположение в тайне и неожиданное богатство внезапно становится поводом для обвинения, выдвинутого злопамятным охотником на волков, дворянином Виттихом Аппельманном, который безуспешно преследовал её своими откровенным домогательствами. Поступки настоящей ведьмы, которая позже сгниёт в тюрьме, тяжким грузом лягут на спину несчастной Марии. После обычного испытания на обладание колдовской силой в сочетании с полученным под пытками признанием, Марию в скором времени решено было сжечь на костре, но её успел спасти её возлюбленный - благородный юноша из соседнего района. Сильные, но в то же время лёгкие на подъём образы Майонхольда создают реалистичный фон повседневности, провоцируя интерес читателя к неведомому, стараясь заставить нас поверить, что все изложенные события если и не являются правдой, то по крайней мере, очень близки к истине. В самом деле, реализм повествования настолько безупречен, что популярный журнал опубликовал основные моменты «Янтарной ведьмы» как реально происходившие в семнадцатом столетии!
В наше время немецкая литература ужаса представлена в первую очередь Гансом Гейнцом Эверсом, решающим фактором в его тёмных сюжетах становится отличное знание современной психологии. Романы вроде «Ученик колдуна» и «Мандрагора» и короткие рассказы вроде «Паук», содержат интересные моменты, которые в сути своей можно ставить на один уровень с классикой.
В жанре сверхъестественного немалую активность проявляла не только Германия, но и Франция. Виктор Гюго в таких рассказах как «Ганс Исландец»(1821) и у Бальзака «Шагреневая кожа»(1830) и «Серафит»(1835), в той или иной степени в новеллах Луи Ламберта использовались сверхъестественные мотивы. Хотя, в последнем случае это был лишь способ придать человечность персонажам, не увлекаясь их демонизацией, которая в свою очередь, более характерна для стиля настоящего «творца теней». У Теофилья Готье мы впервые сталкиваемся с настоящей французской манерой чувствовать нереальный мир, в чём наблюдается настоящее мастерство, хоть и непланомерно используется, периодически встречается как подлинное и глубокомысленное. Короткие рассказы «Воплощение», «Нога Мумии» и «Любовь мёртвой красавицы» подразумевают под собой намёк на встречи с запретным, что завораживают, истязают, и порой устрашают; в это же время египетские мотивы вызванные в рассказе «Одна из Ночей Клеопатры» имею крайне экспрессивную окраску. Готье почувствовал саму суть вечной души Египта, с его мерным течением таинственной жизни и циклопической архитектурой, навсегда восславив бессмертный ужас нижнего мира подземных дворцов, где до конца времён миллионы скрюченных, пропитанных пряным зловонием трупов будут буравить темноту остекленевшими глазами, ожидая что-то жуткое и непостижимое. Гюстав Флобер умело продолжил дело Готье в вольности поэтических фантазий вроде «Искушение Святого Антония», и если бы не пристрастие автора к реализму, получилось бы создать атмосферу, пронизанную нитями ужаса. Чуть позже мы видим, как набирающее обороты движение пополняется новыми «творцами теней» из числа поэтов из фантастов, бывших символистов и декадентов, чей интерес к сверхъестественному по большому счёту сосредоточен в области отклонений, связанных с восприятием человеком окружающей реальности, нежели о востребованной чисто сверхъестественной тематике. В их числе есть множество искусных рассказчиков, чей опыт о таинственном несомненно добыт из иссиня-чёрных недр космической нереальности. Самым известным из бывших символистов, иначе говоря «творцов греха» в большей степени вдохновившийся работами Эдгара По, был Шарль Бодлер; среди психологической прозы крайне примечателен Жорим Карл Гюинсман - истинное дитя девяностых годов XIX века, который кристаллизовал и завершил традицию. Из декадентов снискать славу удалось Просперу Мериме, чья «Венера Илльская» настолько же немногословна и убедительна, насколько её соответствующий прототип в виде древней статуи-невесты, описанной в балладе «Кольцо» Томасом Муром.
Жуткие истории известного циника Ги де Мопассана, написанные как результат исподволь овладевшего им предсмертного безумия, настигая его в моменты самосозерцания. Эти образы - болезненное порождение воспалённого разума, не имеющие ничего общего с обычным богатым воображением здорового человека, склонного в своей степени видеть и чувствовать иллюзии неведомого. Тем не менее, оно представляет неподдельный интерес и актуальность, приглашая узреть неумолимую силу незримого ужаса, что неустанно преследует несчастного человека в образе жутких и зловещих представителей иных сфер. Одним из шедевров из этих рассказов является «Орля». Эта история повествует о появлении во Франции неведомого существа, которое обитает в воде и молоке и способно подавлять волю других живых существ и вроде бы представляет собой передовой отряд бесчисленной популяции инопланетных организмов, прибывших на Землю с целью поработить и свергнуть человеческую расу. Это повествование беспрецедентно в своём стиле, несмотря на некоторое сходство в деталях описываемого монстра с рассказом американца Фиц-Джеймса О`Брайна. Ещё одними примечательными порождениями тёмного гения являются «Кто знает?», «Призрак», «Он?», «Дневник сумасшедшего», «Белый волк», «На реке» и жуткий стих под названием «Ужас».
Соавторство Александра Шатриана и Эмиля Эркмана обогатили Французскую литературу многими жуткими мотивами, такими как «Оборотень», в котором история о родовом проклятье происходит на фоне традиционного готического замка. Их способность передавать жуткую атмосферу рокового часа не была омрачена даже тенденцией объяснять происходящие события с научной точки зрения, и, пожалуй, самым жутким из всех их рассказов был «Невидимое око, или Гостиница Трех Повешенных» - история о ведомой злой волей старой ведьме, что с наступлением ночи шептала неведомое колдовство, вынуждающее обитателей комнаты в гостинице напротив её дома принимать смерть через повешение на балке у входа в гостиницу. «Ухо совы» и «Воды смерти» исполнены объёмными очертаниями мрака и сокрытых в нём тайн; последний включает классический образ огромного паука, так полюбившийся мастерам жанра. Огюст Вилье де Лиль-Адан так же открыл для себя стезю мрака; его «Пытка надеждой» - история о приговорённом к смертной казни человеке, которому волей судьбы дарован шанс на спасение, но не для того что бы избежать страшной участи, а для того, чтобы он почувствовал все грани отчаяния по возвращению в темницу - пожалуй, один из самых трагических рассказов в истории литературы. Но всё же, данный стиль нельзя однозначно причислить к жанру ужасов, это скорее отдельная его ветвь - так называемый conte cruel (жестокая ирония) в котором накал страстей происходит за счёт драмы о недостижимости, казалось бы, близкой цели, краха надежд и вызванное им жуткое психологическое давление. В такой концепции представлено практически всё творчество современного писателя Мориса Левела, чьи короткие рассказы прекрасно адаптируется под сюжеты театральных постановок «ужастиков» в Гран-Гиньоль. В сущности своей, французский гений лучше всего подходит для отражения мрачного реализма, нежели незримого-непознанного, для убедительного отражения которого требуется более объёмное, обширное восприятие мира реального и мира неведомого, характерного для северных народов.
Довольно успешной, но до недавних пор остававшейся в тени, была ветка еврейской сверхъестественной литературы, которая не только просуществовала до наших дней, но и развилась под действием таинственного сумрака ранней восточной магии, апокалиптической и каббалистической литературы. Семитские народы, подобно кельтам и немцам, похоже, тоже обладают тонким внутренним чутьём сверхъестественного, ибо изобилуют разнообразием ужасов древние сказания, что звучат в мрачных трущобах и величественных синагогах, и в этих таинственных рассказах определённо есть что-то большее, чем кажется на первый взгляд. Каббала, столь распространённая в средние века, представляет собой философское учение, объясняя всё сущее как проявление божественной воли, энергии сотворения, включая в себя существования иных духовно-материальных сфер и населяющих их существ (духов), которые существует помимо материального мира, и способны соприкасаться с нашим и поделиться своей силой со страждущим, если последний обладает древним знанием и знает соответствующий ритуал и заклинание. Все эти ритуалы и чары так или иначе связаны с мистическим толкование Ветхого Завета, что приписывают особый, тайный смысл каждой букве еврейского алфавита - аспект, благодаря которому иврит получил необыкновенную притягательность и широкое применение в популярной магической литературе. Семитский фольклор сохранил в себе большую часть ужасных тайн прошлого и его более детальное изучение с высокой долей вероятности окажут значительное влияние на сверхъестественную литературу. Самым наиболее успешным примером применения подобного рода сюжетов в литературе по сей день является роман австрийского писателя Густава Майрика «Голем» и драма «Диббук», еврейского писателя, использовавшего псевдоним «Анский». «Голем», с его страждущими тенями, исполненными чудес, далёк от нас, поскольку сюжет его происходит в Праге и невероятно детально описывает древние городские трущобы, где существовали дома с полупрозрачными остроконечными фронтонами. Имя «Голем» принадлежит легендарному сотворённому посредством особой магии существу, которого создал и вдохнул жизнь средневековый раввин, согласно древнему, таинственному рецепту. «Диббук», переведённый и опубликованный в Америке в 1925 году, а совсем недавно был написан сценарий для оперы, описывает сверхъестественную силу злого духа мёртвого человека, посредством коей он завладевает чужим телом. И голем, и диббук - достаточно классические персонажи и довольно часто фигурируют в поздней еврейской литературе.
Эдгар Аллан По
В 1830 году происходит литературный «рассвет», напрямую затрагивающий не только историю сверхъестественной, но и всей художественной литературы в целом, косвенно формируя тенденцию в развитии и формировании великой школы европейского стиля. Нам очень повезло, поскольку американцы могут смело утверждать, что этот «рассвет» произошёл благодаря нашему известнейшему, но от того не менее несчастному соотечественнику Эдгару Аллану По. Поначалу он не сыскал большой славы, и хотя теперь популярно мнение среди «высокой интеллигенции» приуменьшать его значение и талант, для полноценного рефлексивного критика было бы довольно трудно отрицать огромное значение и очевидный гений этого человека, проложившего новые пути для развития художественного стиля. Его виденье тенденции, возможно, было предсказуемым; но именно он первым осознал новые возможности, вдохнул в них жизнь и методичную реализацию. Правда и то, что многие писатели после него, возможно, напишут лучше и больше рассказов чем он; и вновь мы должны понять, что именно он будет тем примером, на которого будут ровняться остальные, маяком, что осветит путь для других авторов, которые смогут создать что-то более совершенное, чем прежде. Какими бы ни были его пределы, По сделал то, что до него никто не делал и не сумел бы сделать, ведь именно ему мы обязаны современной сверхъестественной литературой в её окончательной, совершенной форме.
До Эдгара По подавляющее большинство писателей, работающих со сверхъестественным, походили на слепых котят; отсутствовало понимание психологического аспекта проявления страха, в той или иной степени препятствовало развитию негласное соглашение об использовании каких-либо условностей, штампов и прочего, будь то счастливый конец, добродетель, которая всегда обличена наградой, и вообще пустым моральным нравоучением, которые должны были соответствовать определённым общественным стандартам и требованиями, стремление автора навязать свои мысли и чувства по тому или иному вопросу, склоняя чашу весов в сторону «нужной» идеи или необходимого вывода, который «должен» был возникнуть в умах того или иного общества. По решил поступить по-другому - чтобы смотреть трезвым взглядом он был безразличен, как и должно настоящему художнику; он знал и понимал, что авторский вымысел - это лишь отражение и интерпретация в причудливой форме событий и явлений, что происходят вокруг нас так, как они есть, вне зависимости от их значений и стремлений - хорошие или плохие, привлекательные или отвратительные, побуждающие или угнетающие, причём автор представлен всего лишь в роли летописца, которому не нужно ничего придумывать или навязывать - он просто отстранённо пишет, что видит, не пытаясь ничего анализировать, кого-то учить или кому-то сопереживать. Он прекрасно понимал, что любой аспект человеческой жизни или мысли годится для описания в глазах настоящего мастера, и, исходя из своего пристрастия к таинственному и мрачному, решил стать толкователем таких чувств и событий, о которых обычно не принято говорить в слух, предпочитая боль - удовольствию, упадок - расцвету, страх - душевному умиротворению, которое обычно враждебно или безразлично к манерам и привычным для человека проявлениям чувств, ровно как и к здоровью,