На следующий день мистер Хэйс, не появился за семейным столом; и вчерашнее примирение, видно, оказалось непрочным, ибо, когда миссис Спрингэтт спросила Вуда о Хэйсе, тот ответил, что Хэйс с утра ушел из дому, не сказав ни куда, ни на сколько. Только буркнул довольно нелюбезно, что скорей всего останется ночевать у приятеля. «Хоть я что-то ни о каких его приятелях прежде не слыхивал, — добавил мистер Вуд. — Дай бог, чтобы он не вздумал сбежать от бедной своей жены, которая и так немало от него натерпелась». Миссис Спрингэтт подхватила эту молитву, и на том почтенные собеседники расстались.
Какими делами был занят Биллингс, в точности неизвестно; но если накануне ему понадобилось идти в сторону Стрэнда и Вестминстера, то в этот вечер он собрался на Мэрилебонское поле; и хоть погода, в отличие от вчерашней, была ветреная и дождливая, Вуд, добрый старик, вызвался его сопровождать и на этот раз; и они отправились вдвоем.
У миссис Кэтрин, как мы знаем, в этот вечер были свои дела, причем весьма деликатного свойства. На десять часов было у нее назначено свидание с графом; и точно в это время она уже поджидала monsieur де Гальгенштейна на кладбище св. Маргариты близ Вестминстерского аббатства.
Место было выбрано удачно: весьма уединенное, оно в то же время отстояло недалеко от графского дома на Уайтхолле. Его сиятельство явился с некоторым опозданием; сказать по правде, вольнодумец граф верил в чертей и в привидения и побаивался в одиночку расхаживать по кладбищу. Оттого-то он и почувствовал облегчение, увидев у ворот закутанную в плащ женщину, которая приблизилась к нему и шепнула: «Это вы?» Он взял протянутую ему руку; она была холодная и влажная на ощупь. По просьбе дамы он отпустил своего доверенного камердинера, который факелом освещал ему дорогу.
Факелоносец удалился, и влюбленные остались в темноте; осторожно, ощупью пробираясь между могилами, они прошли в глубь кладбища и присели на одну из могил, расположенную словно бы под деревом. Дул пронизывающий ветер, лишь его жалобный вой и нарушал тишину. Кэтрин стучала зубами, несмотря на теплый свой плащ; Макс привлек ее ближе, обнял за талию, сжал руку — и она не оттолкнула его, но сама прильнула к его плечу, и ее холодные пальцы чуть слышно ответили на его пожатие.
Бедняжка совсем поникла, и слезы текли у нее по щекам. Она поведала Максу причину своего горя. Она осталась одна на свете — совсем одна и без единого пенни. Муж бросил ее; не далее как сегодня она получила от него письмо с подтверждением того, что давно уже подозревала. Он уехал, увез все их достояние и больше не вернется!
Читатель не удивится, если мы скажем, что при этом известии monsieur де Гальгенштейн исполнился корыстного восторга. Жестокосердый распутник, в душе он радовался плачевной участи Кэтрин, ибо надеялся, что нужда заставит ее сдаться. Он привлек бедняжку к себе на грудь и пообещал, что заменит ей мужа, которого она лишилась, и разделит с ней все свое богатство.
— Так ты готов заменить его? — переспросила она.
— О да, возлюбленная моя Кэтрин, — во всем, исключая звания; но после его смерти, клянусь, ты станешь графиней Гальгенштейн.
— Клянешься? — вскричала она в сильном волнении.
— Всем, что только есть для меня святого; будь ты свободна, я (тут он поклялся страшной клятвой) — я завтра бы назвал тебя своей женой.
Мы уже знаем, что monsieur де Гальгенштейну ничего не стоило дать любую клятву. К тому же он был уверен, что Хэйс проживет дольше Кэтрин, — во всяком случае, дольше, чем продолжится связь графа с нею; но на этот раз он попался в собственные сети.
Она схватила его руку; целовала ее, прижимала к своей груди, обливала слезами.
— Макс! — сказал она наконец. — Я уже свободна! Будь моим мужем, и я всегда буду любить тебя, как люблю сейчас, как любила все эти годы!
Макс отшатнулся.
— Как! Он умер? — воскликнул он.
— Нет, нет, он жив; но он не муж мне и никогда им не был…
Он выпустил ее руку и, не дав ей договорить, сказал с резкостью:
— Право же, сударыня, если этот плотник никогда не был вашим мужем, не вижу, почему я должен стать таковым. Если особа, двадцать лет бывшая любовницей деревенского мужлана, не желает принять покровительство аристократа, представителя иностранной державы, — тем хуже для нее; а мужа пусть ищет себе в другом месте!
— Ничьей любовницей я не была, кроме как твоею, — простонала Кэтрин, заломив руки и вся сотрясаясь от рыданий, — и вот мое возмездие, о, боже! За то, что совсем еще девчонкой я повстречала тебя и ты погубил меня, а потом покинул; за то, что в горе моем и раскаянии, стремясь искупить свой грех, я вышла за этого человека, чья любовь тронула мое сердце; за то, что и он обманул меня и покинул; за то, что безумно любя тебя — как любила все эти двадцать лет — и дорожа твоим уважением, я не хочу уронить себя, уступив твоей воле, — за все за это и ты теперь пренебрегаешь мной! О, боже — это уж слишком — это слишком! — И несчастная почти в беспамятстве пала на землю.
Макс, несколько испуганный столь бурным взрывом отчаяния, хотел было ее поднять, но она отстранила его и, достав из-за корсажа письмо, сказала:
— Будь здесь посветлее, Макс, ты мог бы увидеть сам, как жестоко меня предал тот, кто двадцать лет называл себя моим мужем. Он женился на мне, уже будучи женатым. Та женщина, говорится в письме, жива и поныне, а меня он решил навсегда покинуть.
Тут над Вестминстерским аббатством взошла луна, доселе скрытая его черной громадой, и залила своим серебристым сиянием маленькую церковь св. Маргариты и место, где происходила описанная сцена. Макс в это время уже отошел от Кэтрин и с мрачным видом расхаживал среди могильных плит. Она же оставалась на прежнем месте под деревом; впрочем, при лунном свете стало видно, что это не дерево, а столб. Она прислонилась к нему спиной и, протянув к Максу прекрасную, круглую белую руку, подала ему полученное от мужа письмо.
— Прочти, Макс, — сказала она. — Господь сжалился надо мною и пролил с неба свет, при котором можно читать.
Но Макс словно застыл на месте. Внезапный ужас исказил его лицо. Он не говорил ни слова, только глядел перед собой дикими, выкатившимися из орбит глазами. Он глядел не на Кэтрин, а куда-то выше, поверх ее головы. Наконец он медленно поднял указательный палец и сказал:
— Смотри, Кэт — голова — голова! — Потом захохотал чудовищным, страшным хохотом и, рухнув между плитами, забился в корчах падучей.
Кэтрин отпрянула в сторону и оглянулась. Столб, в темноте принятый ею за дерево, был теперь ярко освещен луной; и на самой его верхушке, четко рисуясь на фоне ночного неба, оскалив зубы в зловещей улыбке, торчала мертвая человеческая голова.
Несчастная женщина бросилась бежать — оглянуться еще раз она не посмела. А когда через несколько часов графский камердинер, встревоженный долгим отсутствием своего господина, отправился на поиски, он нашел его на кладбище; граф сидел на могильной плите, не сводя глаз с головы на столбе, кивал ей, смеялся и бессвязно бормотал что-то, обращаясь к ней. Его увезли в дом для умалишенных, но разум так и не вернулся к нему во все долгие годы, которые ему еще суждено было прожить на свете; греметь своей цепью и стонать под плетьми — вот и все, на что он остался способен; да еще выть ночи напролет, зарывшись головою в солому, когда лунный свет проникал сквозь решетку окна в его одинокую келью.
Итак — тайное стало явным! И, посвятив этому целую главу изящнейшей словесности, автор просит английских читателей не обойти вниманием его труд, скромно надеясь, что он не лишен тех особых достоинств, что заслужили столь громкий успех другим образцам изящной словесности, принадлежащим перу других авторов.
Без всякой похвальбы я хотел бы отметить, чем особенно хороша глава, о которой идет речь. Начать с того, что все в ней достаточно напыщенно и ненатурально; и чувства и речь героев искусно рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление как можно более сильное и величественное. Милейшая наша Кэт — просто неграмотная баба, которая только что перерезала глотку своему мужу; а — вот поди ж ты! — изъясняется и ведет себя, как принцесса из классической трагедии, возвышенно страждущая белыми стихами. В том-то и состоит истинная цель беллетристики, крупнейшая победа, какую может одержать романист. Невелика штука вызвать у читателя сочувствие к добродетели; а вот изобразить мерзавца, да при этом заставить нас вздыхать и охать над ним, точно он святой мученик, — это не каждый сумеет. Тут уж требуется настоящее большое искусство; и приятно видеть, что за последнее время многие преуспели в нем.
Сюжет нашей повести основан на историческом факте; чтобы в этом убедиться, стоит лишь взять в руки номер «Дэйли пост» от 3 марта 1726 года, где напечатано нижеследующее:
«Вчера утром, на берегу Темзы, близ Миллбэнка, Вестминстер, обнаружена человеческая голова с волосами, судя по ее состоянию, отрубленная совсем недавно. Голова была выставлена для всеобщего обозрения на кладбище св. Маргариты, и ее видели тысячи людей, но ни один не опознал. Таким образом, до сих пор неизвестно, кто жертва этого чудовищного, зверского преступления, ни тем более, кто его виновник. Есть несколько предположений относительно личности убитого, но столь необоснованных, что мы считаем излишним их приводить. При отделении от туловища голова была сильно искромсана и изуродована».
Голова, произведшая столь сокрушительное впечатление на monsieur де Гальгенштейна, сидела некогда на плечах мистера Джона Хэйса и была им утрачена при следующих обстоятельствах. Мы уже видели, как мистера Хэйса усиленно потчевали шотландским виски. Выпив большое количество названного напитка, мистер Хэйс пришел в крайне веселое расположение духа, стал петь и плясать; но его жена опасалась, что выпитого им недостаточно для оказания желаемого действия, и потому послала еще за одной бутылкой, которую он выпил тоже. Ожидания миссис Хэйс оправдались: после этого мистер Хэйс опьянел настолько, что уже ничего не сознавал.
Он, однако же, сумел как-то добраться до своей комнаты, где бросился на постель и сразу уснул; тогда миссис Хэйс напомнила своим сообщникам о задуманном ими деле, высказав мнение, что сейчас самое время с этим делом покончить [94].
* * *
Динь-динь-дилень! Опущен мрачно-зеленый занавес, каждый из dramatis personae [95] нашел свою судьбу, проворные служители гасят свечи, и публика в задумчивости расходится по домам. А если какой-нибудь критик даст себе труд спросить, отчего это автор, столь многословный при описании ранних диковинных перипетий жизни Кэтрин, вдруг скомкал развязку, казалось бы, открывавшую широкий простор для изящной словесности, — Соломонс ответит, что никакой его опус, уснащенный обилием риторических фигур, не мог бы сравниться по силе выражения с простым рассказом о происшедшем. Ему лично процесс мистера Арама казался куда интересней в отчете газетного репортера, чем в пространном поэтическом изложении одного из прославленных наших романистов. О деяниях мистера Терпина он с большей пользой и удовольствием прочтет у Ньюгетского Плутарха, нежели в «Биографическом словаре» ученого Эйнсворта. Опытный мастер по увенчанию подобных героев заслуженной ими наградой совершит церемонию du grand cordon [96] и быстрей и сноровистей, чем самый рьяный любитель; и точно так же, по нашему убеждению, описывать подобные церемонии дело тех, кто к ним непосредственно причастен, а не тех, кто лишь восхищенно взирает со стороны, не зная многих секретов Кетчева ремесла. Сам великий Мильтон не создал бы столь страшной картины казни, какую мы находим в нескольких строчках из номера «Дэйли пост», что лежит сейчас перед нами «herrlich wie am ersten Tag» [97] свежий и чистый, как в день своего выхода из печати сто с лишком лет тому назад. Подумать только, его читала Белинда [98] за своим туалетным столиком, и внимательно изучали в кофейнях Баттона и Уилла, он давал пищу насмешкам присяжных острословов, о нем говорили всюду, от дворцов до хижин, его знало целое хлопотливое племя в париках, в башмаках с красными каблуками, в фижмах, в мушках, в тряпье всевозможного вида — хлопотливое племя, давным-давно канувшее в бездонную пропасть, к которой и все мы идем быстрым шагом.
Где они теперь? «Afflavit Deus» [99] — и их не стало! Чу! То не вой ли ветра, который и нас сметет с лица земли? И вот уже у кассы со шрифтом стоит наборщик, чтобы в один прекрасный день известить человечество о том, что «вчера, в своем особняке на Гровнер-сквер» или же «в Ботани-Бэй, ко всеобщему прискорбию» скончался Такой-то. Вот в какие дебри глубокомыслия завел нас абзац о сожжении миссис Кэтрин!
Впрочем, что ж — к этому мы и хотели прийти; по завершении столь утонченной трапезы уместно произнести несколько слов в виде послеобеденной молитвы и порадоваться, что можно наконец выйти из-за стола. Автор задался целью: не допускать в свою драму никаких других персонажей, кроме отъявленнейших мерзавцев (исключение было сделано в двух случаях, — но для самых пустяковых, «проходных» ролей). Свидетельством, что в какой-то мере он этой цели достиг, служат несколько газетных отзывов, которые ему посчастливилось прочесть и в которых повесть «Кэтрин» объявлена одним из самых скучных, безнравственных и вульгарных сочинений, появившихся за последнее время. Автору было весьма приятно узнать это мнение; оно доказывает, что пристрастие к ньюгетской литературе идет у нас на убыль и что, когда честный критик сталкивается с явной и откровенной безнравственностью, он возмущен и не стесняется довольно резко выражать свое возмущение. Да, персонажи этой повести безнравственны, тут нет спора; но автор скромно надеется, что не таков ее замысел. Все дело в том, что читатель наш отравлен медленным ядом популярной нынче литературы и нуждался в таком лекарстве, которое вызвало бы целительную тошноту, ведущую к выздоровлению.
И, слава богу, в очень многих случаях «Кэтрин» оказала достаточно сильное действие и нужный эффект был получен. Автор радуется негодованию, порожденному его повестью, и с приятным чувством подстерегает гримасы на лицах пациентов, проглотивших лекарство. Помнится, в заведении на Берчин-лейн, где Соломонс имел честь проходить курс наук, воспитанникам давали лекарство от кашля, такое вкусное, что все наперебой старались простудиться, чтобы попить его. Кое-кто из наших популярных романистов изготовляет свои произведения по тому же рецепту; содержащийся в них яд заключен в столь сладкую оболочку, что читающая публика, некогда здоровая телом и духом, ныне почти сплошь отравлена этим снадобьем. Но вот уж о Соломонсе такого никто не скажет, — будто его бальзамы согревают кровь, как шампанское, а его пилюли сладки, точно ячменный сахар, — он всегда заботился о том, чтобы порок пороком и выглядел; а если кой-когда позволял ему прикидываться добродетелью, то лишь так, чтобы подделка сразу бросалась в глаза и даже самый неповоротливый ум не мог ее не обнаружить.
Каков же итог его стараний? А вот та самая благотворная тошнота, которую ему посчастливилось вызвать у своих, быть может, не столь уж многочисленных читателей.
Испытал ли кто хоть на полпенни ненужного сочувствия к тому или иному лицу, выведенному в этой повести? Уж, верно, нет. Но авторы, более одаренные и более знаменитые, чем Соломонс, придерживаются другой методы; и долг каждого собрата по ремеслу громко с ними спорить и неустанно изобличать их ошибки.
Таковы были соображения, побудившие мистера Айзека Соломонса-младшего написать повесть о миссис Кэт, и он счастлив, что довел ее до конца. Скажут, что творение его скучно, — что ж, может быть. А великий Блекмор, великий Деннис, великий Спрат, великий Помфрет, [100] не говоря уж о великих сочинителях нашего времени, — разве они не были скучными, хоть это и не мешало их славе? Пусть так: Соломонс скучен, но не нападайте на его нравственные принципы, которые он почтительнейше предлагает вашему вниманию, повесть писана так, чтобы никто не мог принять в ней порок за добродетель; чтобы и тень сострадания или восхищения не закралась ни в чью грудь; все здесь, от начала до конца — зрелище подлости и мерзости человеческой, и добрые побуждения незнакомы героям. И хоть автор и не помышляет сравниться с упомянутыми великими современниками умом или же изобразительной способностью, он берет на себя смелость полагать, что в нравственном отношении стоит выше их; ибо всей душой ненавидит собственных персонажей и все свои скромные силы употребляет на то, чтобы и у читателя вызвать отвращение к ним.
Хорсмонгер-лейн, [101] январь, 1840.
Комментарии
«Catherine»- впервые напечатана в «Журнале Фрэзера», май 1839 — февраль 1840, под псевдонимом «Айки Соломонс, эсквайр, младший».
Время действия «Кэтрин» — начало XVIII в., царствование королевы Анны (1702–1714) — эпоха, которой Теккерей занимался всю жизнь. Он начал изучать ее еще в 30-х годах, как явствует из его рецензии на книгу «Личная переписка Сары, герцогини Мальборо» («Таймc», 6 янв. 1838 г.). Эта же эпоха дана широким полотном в историческом романе «Эсмонд», она же служит фоном для некоторых очерков серии «Английские юмористы».
С 1701 по 1713 г. Англия в союзе с Голландией, родиной английского короля Вильгельма III (1689–1702), вела против Франции так называемую «войну за испанское наследство». Речь шла о нескольких претендентах (ставленниках Франции, Англии, Австрии) на испанский престол, освободившийся в 1700 г. со смертью бездетного короля Карла II, а по существу — о гегемонии Франции или Англии в Европе и на Средиземном море.
Примечательной фигурой эпохи королевы Анны был «один из ее генералов» герцог Мальборо (он же Джон Черчилль, он же «капрал Джон»), победитель французов в битвах при Бленгейме (1704), при Рамильи (1706), Мальплакэ (1709) и др., крупный полководец, но человек алчный и беспринципный, не раз предававший интересы Англии. Его жена Сара, урожденная Дженнингс, была первым другом и поверенной принцессы, а затем королевы Анны, но после 1708 г., когда Мальборо оказался в немилости, ее сменила Абигайль Мэшем, ставленница лидеров тори, добивавшихся отстранения Мальборо и прекращения войны.
* * *
С редакционной сноской, относящейся к 1869 г., когда "Кэтрин" была впервые переиздана, о подробном описании убийства и казни, взятом из газет того времени, нельзя не согласиться: подробности убийства и казни, занимающие в "Журнале Фрэзера" три страницы мелкого шрифта, отвратительны и в литературном отношении неинтересны. В книжных публикациях опущены также шутливые предложения Теккерея об использовании сюжета "Кэтрин" в живописи и на сцене. Приводим одно из них:
«Живая картина. Финал.
Синий свет. Зеленый свет. Оркестр в полном составе. Кэтрин горит на костре. На заднем плане вешают Биллингса.
Три вопля жертвы! Палач вышибает ей мозги поленом. Боже, храни королеву! Деньги обратно не возвращаются.
Грудным детям вход не воспрещен, скорее напротив.»
* * *
В журнальном варианте повести есть еще два абзаца — предпоследние, тоже исключенные из последующих изданий. Приводим их полностью:
«Начать хотя бы с мистера Диккенса. Нет человека, который, читая замечательный роман „Оливер Твист“, остался бы равнодушен к бедной Нэнси и ее убийце, не смеялся бы до упаду над проделками Ловкого Плута и его сотоварищей. Таково могущество автора: читатель сразу становится его пленником и готов идти, не рассуждая, куда ни поведут. А к чему нас приводят? Заставляют с замиранием сердца следить за преступлениями Феджина, проливать слезы сочувствия над судьбой заблудшей Нэнси, испытывать к Биллу Сайксу жалость пополам с восхищением и просто-таки наслаждаться обществом Плута. Все названные герои со страниц романа шагнули на театральные подмостки, и лондонская публика, от пэров до трубочистов, с глубоким интересом вникает в жизнь кучки воров, убийц и проституток. Премилая компания, и каждый из них не лишен человеческих достоинств, но знаться с ними ни для кого не полезно. Самое благоразумное вовсе о них не говорить; ибо нет писателя, который бы сумел или посмел рассказать всю правду; а раз нельзя полностью обрисовать их пороки, незачем ex-parte [102] распространяться об их добродетелях.
Что повлек за собою „Оливер Твист“? Публика разохотилась на непривычную остроту переживаний, на добрые чувства к ворам — и вот на свет явился „Джек Шеппард“. Сам Джек, две его жены, его верный сподвижник Синий и его пьянчужка мамаша, эта предобрая Магдалина, — с какой неподражаемой истовостью повествуется об их похождениях, как простодушно и красочно живописует биограф Джека все его дела и заслуги! Нам, правда, внушают, что Уайльд достоин осуждения — но за что? За то, что он, такой-сякой, выдавал воров! Однако сколь ни дурна, нелепа, чудовищна заложенная в книге идея, мы читаем, читаем и не можем оторваться. Автор с большим уважением относится к своему предмету, непоколебимо веря в его значительность. Ни тени усмешки нет в его сочинении; все мысли, и вредные и полезные, разработаны им с одинаковой серьезностью и тщанием; и в прекрасное описание бури на Темзе или великолепный рассказ о побеге из Ньюгетской тюрьмы вложено не меньше труда, чем в сцены в Уайтфрайерсе или разговоры у Уайльда, своею ненатуральностью превосходящие все когда-либо написанное. Нас, впрочем, интересуют не литературные достоинства упомянутых романов, а ньюгетские элементы их содержания, которые не только портят вкус читателей, но, что гораздо хуже, делают для них преступление чем-то обыденным и привычным. Читая „Джонатана Уайльда“, даже совершенный болван не усомнится в том, что это зловещая сатира, и ему не придет в голову восхищаться героем, которого сам автор открыто и горячо презирает, горькое остроумие „Оперы нищих“ бьет по сильным мира сего, показывая их сходство с прохвостами, выведенными в пьесе; и пусть под личиной искрометного веселья иной тупица и не разглядит прикрытой ею неприглядной действительности, но мораль сатиры ясна, стоит только дать себе труд вдуматься. А вот в страданиях Нэнси и в подвигах Шеппарда мы такой морали не обнаружили; в одном случае нас откровенно хотят разжалобить, в другом — заставить нас восторгаться мужеством разбойника. Проститутка вполне может быть образцом душевной чистоты, а вор отважным, как герцог Веллингтон; но не стоит заниматься ими, их пороками и добродетелями. Сцены в работном доме из „Оливера Твиста“ и в Флитской тюрьме из „Пиквика“ истинно трогательны в своей глубокой правдивости — пусть будет сколько угодно таких сцен; пусть будет как можно больше участия к бедным, сострадания к обездоленным; но во имя здравого смысла не будем тратить жар своего сердца на убийц, насильников и прочие исчадия ада!»
Примечания
[См. «Комментарии» в конце книги.]
(обратно)
Исаак Ньютон (1642–1727) — знаменитый ученый и философ, преподавал математику в Кембриджском университете.
(обратно)
Аддисон Джозеф (1672–1719) — поэт, драматург, издатель ежедневного журнала «Зритель», для которого сам писал большую часть очерков, — был членом парламента и занимал ряд государственных должностей.
(обратно)
«Ньюгетский календарь» (1-е изд. — в 1774, продолжение — 1826) — многотомный справочник, в котором дана история крупнейших преступников, содержавшихся в Ньюгетской тюрьме начиная с 1700 г.
(обратно)
Феджин — начальник воровской шайки в «Оливере Твисте» Диккенса; Дик Терпин, Джек Шеппард, Клод Дюваль — разбойники, казненные в XVII–XVIII вв. О двух первых Эйнсворт написал по роману, о третьем роман был им задуман, но не написан.
(обратно)
Восьмая заповедь в Библии гласит: «Не укради».
(обратно)
Таково, как вам, сударыня, должно быть известно, деликатное название Ньюгетской королевской тюрьмы.
(обратно)
Джек Кетч — английский палач XVII в.; имя это стало нарицательным.
(обратно)
Оксфордская дорога (теперь — Оксфорд-стрит) вела из центра Лондона к Тайберну, месту публичных казней с 1196 по 1783 г.
(обратно)
Капитан Плюм и сержант Кайт — персонажи комедии Фаркуэра "Офицер-вербовщик" (1706).
(обратно)
Родиль Хосе Рамон (1789–1858) — испанский генерал, впоследствии министр.
(обратно)
Намек на легенду, будто семь городов спорили за право называться родиной Гомера.
(обратно)
Бойнская битва — битва на реке Бойн в Ирландии, где в 1690 г. армия короля Вильгельма III (принца Оранского) разбила войска вернувшегося из изгнания Якова II Стюарта, после чего тот снова бежал во Францию, где и умер.
(обратно)
Автор считает нужным это отметить, поскольку в Англии титул переходит по наследству только к старшему сыну.
(обратно)
Лейб-гвардии (франц.).
(обратно)
Принц Евгений (Савойский) — (1663-1736) — полководец, сподвижник Мальборо в войне против Франции.
(обратно)
Престер Джон — герой средневековой легенды, священник и король, якобы владевший землями где-то в сердце Азии.
(обратно)
Непременным (лат.).
(обратно)
За неимением лучшего (франц.).
(обратно)
Откровенная кокетка (франц.).
(обратно)
Лачуг бедняков (лат.).
(обратно)
Каплей вина рисовал все битвы (лат.).
В «Героинях» Овидия жена Одиссея Пенелопа сообщает мужу, что воины, вернувшиеся из-под Трои, для оживления своих рассказов рисовали на столе карту местности, макая палец в вино:
Тот за обедом рисует им яростной встречи картину:
Несколько капель вина весь представляют Пергам.
«Здесь протекал Симеонт, здесь берег Сигейский тянулся,
Здесь возвышался при нас старца Приама дворец;
Здесь Эакида белели, а здесь Одиссея палатки,
Здесь своим голосом гнал Гектор отважных коней…»
(Перевод Ф. Зелинского)
(обратно)
Крибедж — карточная игра.
(обратно)
Том д'Эрфи (1653–1723) — автор множества песен, повестей, мелодрам и фарсов.
(обратно)
«Эрнест Мальтраверс» — роман Бульвера (1837).
(обратно)
Герцогиня Луиза Лавальер (1644–1710) — фаворитка Людовика XIV, окончила свои дни в монастыре.
(обратно)
Уилкс Джон (1727–1797) — издатель еженедельника «Северный британец», смело критиковавший короля и парламент, член парламента, дважды исключенный из палаты общин, но многократно переизбиравшийся, в 1774 г. — лорд-мэр Лондона.
(обратно)
К чему? (лат.).
(обратно)
На Боу-стрит до сих пор помещается главный полицейский суд Лондона.
(обратно)
То есть герб побочного отпрыска знатного рода.
(обратно)
Откровенности (франц.).
(обратно)
На улицу (франц.).
(обратно)
Очень тихо (итал.).
(обратно)
С большим выражением (итал.).
(обратно)
Олоферн (библейск.) — военачальник царя Навуходоносора, обезглавленный своей любовницей Юдифью.
(обратно)
Юджин Арам — герой одноименного романа Бульвера (1832).
(обратно)
Прекрасном (греч.).
(обратно)
Олд-Бейли — уголовный суд для Лондона и части примыкающих к нему графств.
(обратно)
Подвиг (франц.).
(обратно)
Спокойной ночи (нем.).
(обратно)
Приятного отдыха (франц.).
(обратно)
Эдуард I, английский король с 1239 по 1307 г.
(обратно)
Брачная ночь (франц.).
(обратно)
В хитроумном повествовании о Молль Флендерс, относящемся к описываемому времени, упоминается парик ценою в эту сумму. (Прим.У. Теккерея).
(обратно)
Сент-Джон (впоследствии лорд Болинброк) и Харли (впоследствии граф Оксфорд) — лидеры партии тори, при королеве Анне были министрами.
(обратно)
Дик (Ричард) Стиль (1672–1729) — военный и писатель, автор трактатов, стихов и комедий, вместе с Аддисоном издавал журналы «Болтун», «Зритель» и др.
(обратно)
В то время загородный дом в Блумсбери, на месте нынешнего Британского музея. Луг за этим домом — обычное место дуэлей в XVIII в.
(обратно)
Девре — герой одноименного романа Бульвера (1829).
(обратно)
Штатная любовница (франц.).
(обратно)
Александр Поп (1688–1744) — критик, поэт, переводчик Гомера; Сэчеврел Генри (1674–1724) — проповедник, выступавший против войны с Францией, за что был отдан под суд.
(обратно)
Напомним, что автор состоит на казенном коште. (Прим.У. Теккерея).
(обратно)
Корсар Конрад — герой поэмы Байрона «Корсар» (1814).
(обратно)
Простолюдин (франц.).
(обратно)
Судья Балланс — персонаж комедии Фаркуэра "Офицер-вербовщик" (1706).
(обратно)
Перед этим тот же конюх назван Джоном. Таких описок у Теккерея немало — по-разному даны имена, числа, номера домов и т. д. Объясняется это спешкой журнальной работы, а позднее — системой печатать романы месячными выпусками. Сам Теккерей горько сожалеет об этих описках в своем позднем очерке «De Finibus».
(обратно)
Вполголоса (итал.).
(обратно)
Нинон де Ланкло (1620–1705) — хозяйка парижского салона, посещавшегося знатью и виднейшими писателями, славилась умом и красотой.
(обратно)
Эджуорт Мария (1767–1849) — автор романов из жизни Ирландии и нравоучительных книг о детях и о воспитании.
(обратно)
Джек (Джон) Хауорд (1726–1790) — известный филантроп, много сделал для улучшения ужасающих условий в английских тюрьмах; Тэртел Джон — убил и ограбил своего друга Уильяма Уира, которому проиграл крупную сумму в карты; повешен в 1823 г.
(обратно)
Мельбурн Уильям (1779–1848) — государственный деятель, премьер-министр в 1835–1841 гг.; поддерживал то оппозицию вигов, то правительство тори; не отмечен никакими талантами.
(обратно)
Герцог Веллингтон (1769–1852) — генерал; воевал в Индии, в Испании против войск Наполеона, был главнокомандующим силами союзников в победоносной битве при Ватерлоо (1815 г.), после которой пользовался в Англии необычайной популярностью. Позже сделал политическую карьеру, в 1828–1832 гг. был премьер-министром.
(обратно)
Линдхерст Джон (1772–1863) — реакционер, блестящий оратор. Трижды был лорд-канцлером.
(обратно)
О'Коннел Дэниел (1775–1847) — лидер ирландского национального движения, борец за права католиков и отделение Ирландии от Англии, примыкал к правому крылу чартистов. Теккерей дважды обращался к О'Коннелу со страниц «Панча» — 8 июня 1844 г., когда О'Коннел после суда отбывал тюремное заключение, и 15 ноября 1845 г., когда он снова был на свободе. Обвиняя О'Коннела в заговорщицкой деятельности, в клевете на англичан и разжигании ненависти к ним, Теккерей, однако же, признает бедственное положение Ирландии и ответственность, которую несет за него Англия. «Мы гневаемся на Николая (русского царя. — М. Л.) но поводу Польши, но разве до самого последнего времени кто-то другой обходился с Ирландией лучше?» («Панч», 8 июня 1844).
(обратно)
Бейкер Ричард (1568–1645) — автор популярной в свое время «Хроники английских королей», написанной им в Флитской тюрьме, куда он попал за чужие долги, где и умер.
(обратно)
Автор «Ришелье» (пьеса) и «Сиамских близнецов» (сатирическая поэма) — Бульвер.
(обратно)
Поэтом рождаются, а не становятся (лат.).
(обратно)
Если неумолимо (лат.).
… flectere si nequeo superos, Acheronta moveba … — начало строки «если боги останутся неумолимы, подвигну силы ада» — из «Энеиды» Вергилия, книга VII.
(обратно)
То есть около Ньюгетской тюрьмы, где с 1783 до 1868 г. совершались публичные казни. Теккерей в 1840 г. присутствовал здесь при казни Курвуазье, лакея-француза, убившего своего хозяина лорда Рассела (см. его очерк «Как из казни устраивают зрелище»).
(обратно)
В римской мифологии то же, что Вулкан, бог огня и кузнечного ремесла.
(обратно)
Претендент — сын Якова II Стюарта, живший во Франция и предпринявший ряд попыток вернуть себе английский престол.
(обратно)
Обаятельный вор и разбойник, герой музыкальной комедии Гэя «Опера нищих» (172S); Паль Клиффорд — благородный разбойник, герой одноименного романа Бульвера (1830).
(обратно)
Помни о смерти! (лат.).
(обратно)
Уайльд Джонатан — глава крупной воровской шайки, тайно выдававший своих подчиненных властям. Повешен в Тайберне в 1725; г. Герой сатирического романа Филдинга «История жизни покойного Джонатана Уайльда Великого» (1743). Фигурирует также в романе Эйнсворта «Джек Шеппард» (1839).
(обратно)
Сладко у моря большого (лат.).
Начало 2-й книги поэмы Лукреция "О природе вещей":
Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого.
(Перевод Ф. Петровского)
(обратно)
Скуку, хандру (франц.).
(обратно)
Дюбуа, Гильом (1656–1723) — кардинал и дипломат, прославился своим вероломством.
(обратно)
Увы, господин аббат (франц.).
(обратно)
Любимый ученик… лондонского палача (франц.).
(обратно)
Колли Сиббер (1671–1757) — посредственный актер и драматург, в 1740 г. издал свою автобиографию, благодаря которой главным образом и известен.
(обратно)
Связь (франц.).
(обратно)
Вечные облака! Явитесь, росистые, мглистые, легкие… (греч.).
В пародийных целях Теккерей приписал эти слова из комедии древнегреческого драматурга Аристофана «Облака» римскому историку Корнелию Непоту.
(обратно)
Здесь и было шесть столбцов, как совершенно точно подсчитал мистер Соломонс; но мы изъяли из рукописи две и три четверти страницы, поступясь несколько чрезмерным, в соответствии с модою, красноречием нашего корреспондента, дабы поскорее вернуться к существу повести.
Неиспользуемые страницы могут быть возвращены мистеру Соломонсу по первому требованию. — О. Й. (Прим. У. Теккерея).
___________________
[О. Й. — Оливер Йорк, выдуманный Теккереем редактор «Журнала Фрэзера».]
(обратно)
Беттертон Томас (1635?-1710) — актер и драматург, директор ряда лондонских театров.
(обратно)
Здесь покоится (лат.).
(обратно)
Строки из поэмы Аддисона «Поход» (1704) даны в переводе Н. Вольпин.
(обратно)
Домик (франц.).
(обратно)
«Великий Кир» — десятитомный роман французской писательницы Мадлен да Скюдери (1607–1701).
(обратно)
Портновский подмастерье (франц.).
(обратно)
Автор писал это в 1840 г. (Прим. У. Теккерея)
(обратно)
На помощь! (устар. франц.)
Святая Мария-паромщица — легенда связывает церковь под таким названием, на южном берегу Темзы, с некоей Марией, задолго до существования мостов занимавшейся перевозом людей через реку.
(обратно)
Стелла и Ванесса — имена, которые Свифт дал двум женщинам, любившим его, — Эстер Джонсон и Эстер Вэннемери.
(обратно)
Гэй Джон (1685–1732) — поэт и драматург; Арбетнот Джон (1667–1735) — ученый врач и автор политических памфлетов.
(обратно)
Сэмюел Джонсон (1709–1784) — поэт, драматург, журналист, издатель Шекспира, автор толкового словаря английского языка; написал биографию своего друга Ричарда Сэведжа (1697?-1743), второстепенного поэта и драматурга, умершего в нищете.
(обратно)
В первоначальной редакции за этим следовало подробное описание убийства, а также казни преступников, взятое из газет того времени. В силу такого своего происхождения никакими литературными достоинствами оно, естественно, не обладало. Подробности преступления просто чудовищны, и в них нет и тени даже той своеобразной романтики, что иногда хоть немного облагораживает убийство. В свое время это вполне отвечало задаче, которую ставил себе мистер Теккерей, — показать в истинном виде нравы и обычаи Шеппардов и Терпинов, бывших тогда излюбленными героями беллетристических произведений. Но в наши дни такая задача не стоит, — и потому мы сочли нужным опустить эти излишние подробности. (Сноска редакции во втором издании «Кэтрин»).
[См. «Комментарии» в конце книги.]
(обратно)
Действующих лиц (лат.).
(обратно)
Буквально: орденской ленты; здесь — <