(1812-1824 гг.)
Дата первого появления польских уроженцев на Северном Кавказе остается неясной. Но, если не учитывать польских путешественников, то первыми были польские крестьяне-поселенцы. Они двинулись на Кавказ в потоке колонистов, хлынувшем сюда после издания указа (1782 г.) о дозволении заселять край гражданским населением. В числе крестьян-переселенцев на Ставрополье (по ведомости 1790 г.) были 32 польских выходца[1]. Цифра ничтожно малая, но все же говорящая о том, что этот край был известен полякам до массового появления их на Северном Кавказе. Этому предшествовали хорошо известные события в Польше, когда в конце XVIII в. она перестала существовать как суверенное государство[2]. После подавления восстания Т. Костюшко многих поляков-заговорщиков сослали на неспокойный Кавказ, где они вынуждены были служить в действующей армии. Они и составили «первую волну» польских военнопленных. А в 1812-1813 гг. к ним присоединились около 10 тыс.[3] солдат и офицеров из армий Великого герцогства Варшавского и Великого княжества Литовского, «осколков великой армии», взятых в плен в ходе войны с Наполеоном I – первая волна массовой миграции поляков на Северный Кавказ.
По оценкам историков, в рядах Великой армии состояло около 83,5 тыс. польских солдат[4], в том числе 74,7 тыс. в армии самого герцогства[5] (июнь 1812 г.). Как наиболее надежные союзники французов[6], поляки сохранили свою особую структуру и командование, став 5-м армейским корпусом в армии императора. В ходе кампании 1812 г. польско-литовские[7] войска понесли огромные потери. Из числа мобилизованных в ряды Великой армии (118,6 тыс. чел.), по данным польских историков, к началу 1814 г. в Польше (с учетом остававшихся там войск) находилось около 28 тыс. чел.[8], погибли до 60 тыс. чел. Остальные попали в плен и, как подданные Российской империи, были отправлены в Сибирь и на Кавказ.
О них пишет Г.Н. Прозрителев в брошюре «О военно-пленных поляках на северном Кавказе в войну 1812 г.»[9]. В этой работе автор расшифровывает польские надписи, обнаруженные в сентябре 1912 г. высеченными на одном из выступов скалистого кряжа, «в местности, совершенно уединенной и никем не посещаемой», близ сел Ореховки и Высоцкого Ставропольской губернии. Одна надпись гласит: «DLA OYCZYZNY MILA SMIERC BLIZNY I KAYDANY – POLACY W ROKU 1813» («Для отчизны мила смерть, раны и кандалы – поляки в 1813 году»). Размеры букв до трех вершков (13,3 см). Отдельно изображены в нескольких столбцах и в разных местах подписи 16 пленных поляков – шрифтом несколько меньшим, чем на первой надписи, и не всегда равномерным: 1) KID.... (не разобрано); 2) WAR... (не разобрано); 3) CIEMNIEWSKI (Цемневский); 4) SZPINCIER (Шпинцер); 5) PORADOWSKI (Порадовский); 6) RYDZEWSKI (Рыдзевский); 7) MOKIN (Мокин); 8) SOBIESZCZANSKI (Собещанский); 9) WIERCINSKI (Верцинский); 10) A. POMORSKI (А. Поморский); 11-12, 15) не разобрано; 13) IAK. ZELEWSKI (Якуб Желевский); 14) W. MILADOWSKI (В. Миладовский); 16) BOHATKA (Бохатка). Часть надписей выветрились и стерлись, поэтому и не удалось их прочесть. Миладовский – вероятно, тот самый подпоручик В. Милодовский из Минской губернии, который летом 1814 г. в числе прочих вернулся на родину из Кавказской губернии. Имена остальных оставивших подписи поляков в документах не встречаются.
По свидетельству Г.Н. Прозрителева, «в этом кряже имеется два выступа довольно причудливой формы. Все надписи сделаны на втором, считая от Ореховки, выступе, но видно, что первоначально выбран был первый выступ: на нем была обрублена и выровнена одна сторона скалы и намечены первые буквы предположенной надписи, но затем работа оставлена и видны насечки, уничтожающие буквы. На верху, на плоской стороне этой скалы, уцелело слова «Vada». Надо заметить, что скала с надписью более обращена лицевою стороною к западу, нежели первая, и вероятно, поэтому ей отдано предпочтение. Все надписи сделаны опытной рукой, особенно тщательно и на такой высоте, что требовалось известное приспособление (подмостки), чтобы произвести работу, и, несомненно, довольно продолжительное время, так как камень крепкий»[10]. В связи с этим возникает вопрос: что делали пленные поляки у Ореховки[11] и откуда у них появилось достаточно времени и необходимых орудий труда, чтобы столь тщательно вырезать в камне данную надпись?
Г.Н. Прозрителев следующим образом комментирует надписи: «В местных архивах за 1812 год мне удалось найти дела о пленных поляках, которые были препровождены в Ставрополь и здесь находились, некоторые до 1815 года, а некоторые остались и на жительство. В этих делах поляки именуются «военнопленными» и «невольниками»[12], препровождаются военными командами. Кроме Ставрополя, они были размещены и в других местах: «Горячих водах» (Пятигорске), Моздоке, Кизляре, Георгиевске»… В деле 1813 г. говорится о маршруте от г. Вятки до Ставрополя и Георгиевска. От Ставрополя военнопленные шли на крепость Северную (в 32 верстах от Ореховки), а далее на Георгиевск (через Саблю и Александрию). Через Ореховку шел почтовый тракт, и, возможно, одна из партий была направлена этим путем. Далее, селение Высоцкое в то время было имением генерала Высоцкого. Не исключено, что пленные поляки временно останавливались именно в этом имении, всего в трех верстах от места, где были сделаны надписи. Наконец, предполагает Прозрителев, не исключено, что поляки могли находиться в этом месте на работах в каменоломнях для крепостей[13].
Новейшие исследования позволяют уточнить наши представления о пребывании польских военнопленных на Кавказе. Как указывается в отношении главнокомандующего в Петербурге С.К. Вязмитинова А.А. Аракчееву (глава Собственной Е.И.В. канцелярии) от 10 мая 1813 г., в Грузию и на Кавказ отправляемы были из военнопленных только поляки[14]. В эти регионы они высылались на основании циркулярного предписания от 22 октября 1812 г. Конкретно направлялись они в г. Георгиевск, в распоряжение командующего войсками на Кавказской линии генерал-майора С.А. Портнягина, сообщая об этом в министерство полиции[15]. Сами поляки были уверены, что будут там «охранять границу с Персией»[16]. Так, в ноябре 1812 г. на имя кавказского гражданского губернатора поступило письмо от Вятского губернатора. В нем, в частности, сообщалось, что «по Высочайшей воле, объявленной еще в предписании господина главнокомандующего в С.-Петербурге Сергея Козьмича Вязмитинова, в первых числах декабря месяца отправлено будет известие в Георгиевск: из числа французских военнопленных партия поляков, состоящая из 75 человек, которую должны препровождать от уезда до уезда и сдать один другому земские или в случае недостаточности оных другие гражданские по распоряжению губернского начальника чиновники от селения к селению конвоем. Полагая при том снабдить подводами и провиантом на подводах, по 12 человек на одной обывательской подводе, а под больных, будет случаться, по одной подводе на двух человек, о чем с приложением маршрута, по которому партия сия должна следовать, уведомил Ваше превосходительство». При этом сообщалось, что за весь путь в 2317 верст военнопленные должны были пройти через 103 селения, где им обязаны были предоставить подводы и отдых[17]. Кроме того, пленных перед отправкой на Кавказ обеспечивали одеждой[18].
Но препровождение поляков в данный регион было временно приостановлено циркулярами от 24 декабря 1812 г. и 28 января 1813 г. Тем не менее, к началу 1813 г. некоторое количество поляков уже достигло Георгиевска. Их распределили по полкам 19-й и 20-й пехотных дивизий, располагавшихся на Кавказской линии и в Грузии. Однако доставление сведений о численности их не требовалось, что и затрудняет исследователям подсчеты. Тем не менее, есть данные, что тогда, в начале 1813 г., на Кавказ и в Грузию должны были отправить из губерний и Белостокской области 8643 пленных польской нации. Составленная 7 апреля 1814 г. «Ведомость о числе военнопленных поляков, распределенных в войска на кавказской линии и в Грузии находящихся, и в военно-рабочие по инженерным командам и к укреплению берегов р. Терек» показывает сведения о 8963 поляках. Допуская, что все эти люди, занесенные в донесения из регионов, к весне 1814 г. уже прибыли в назначенные места, получаем разницу в 320 чел. Это значение характеризует минимальное количество поляков, находившихся к началу 1813 г. на Кавказе и в Закавказье. Вместе с тем известно, что в начале марта 1813 г. в Георгиевск прибыли две партии пленных (одна из Саратова) общей численностью в 647 нижних чинов. Количество этих поляков, отправленных, вероятно, до получения распоряжений об остановке движения военнопленных, не нашло отражения ни в одном из документов, доставленных с мест императору. Таким образом, численность поляков, присланных в Георгиевск к началу 1813 г. и не зафиксированных в отчетной документации регионов, может быть оценена примерно в 1000 чел.[19] Добавляя к ним 8643 чел., прибывших на протяжении 1813 – начала 1814 гг., получаем цифру в пределах 9 тыс. чел. Это уже близко к встречающейся в источниках того времени и утвердившейся в историографии оценке количества военнопленных 1812 г. на Кавказе как 10 тыс. чел. (всего, с учетом Сибири, пленных поляков было 11,4 тыс. чел.).
В Ставропольском государственном архиве на этот счет имеются документы – о поступлении польских военнопленных в Кавказскую губернию. Так, только за сентябрь 1813 г. в Георгиевск проследовали через Ставрополь партии из 131[20], 130, 150, 263[21] и 203[22] пленных «Варшавского войска»[23]. В ноябре прибыла из Харькова партия из 284 поляков[24]. Шли через город и партии поменьше – скажем, четверо поляков прибыли в Ставрополь 19 августа 1813 г. Исходными пунктами назначения были Георгиевск, Ставрополь, Пятигорск, Моздок, Кизляр, Александровск, сел. Отказное. Из пределов Кавказской губернии поляков иногда отсылали в Астрахань, Владикавказ, в Грузию – Тифлис. Заболевшие по пути на Кавказ (или с Кавказа) поступали на лечение в Дмитриевский полевой госпиталь либо в Ставропольский временный военный госпиталь. Выздоровев, они догоняли свои партии[25].
На месте пребывания военнопленных их предполагалось размещать по домам местных жителей, несших квартирную повинность, и «иметь за их поведением надлежащий присмотр». Полякам выдавались от казны денежные средства на «собственные нужды»[26]. Так, в станице Ставропольской Хоперского полка квартировал военнопленный «французской службы» подпоручик Старжинский (март 1814 г.)[27]. На жительство в город Ставрополь (октябрь 1813 г.) были назначены 20 офицеров (5 капитанов, 7 поручиков и 8 подпоручиков). Сохранился именной список «военнопленных полякам нижним чинам, исправляющим при пленных же офицерах услугу им вроде денщиков» – перечислены 10 чел.[28] Польским офицерам выдавались деньги «на исправление им одежды»[29].
Одни пленные, попавшие на Кавказ, состояли в военно-рабочих подразделениях, другие служили на линии. Так, ряд поляков были прикомандированы к линейным казачьим полкам, поскольку собственно казачьих сил для укомплектования их не хватало, и кавказское командование вынуждено было прибегать к любой помощи извне. Так, в сентябре 1813 г., по приказу генерал-майора Портнягина, в Кубанский линейный казачий полк «для служения» было причислено 50 пленных поляков. Немного позднее к ним присоединились еще 63 поляка[30]. В Хоперский же полк в октябре, согласно приказу того же Портнягина, зачислили 143 военнопленных польской национальности[31]. Скажем, в июле 1814 г. при хоперцах числился поляк Николай Юзефов[32]. Другой, 56-летний «поляк», Федор Анисимович Денисьев, был уроженцем Царства Польского, из Львовского уезда Тарнопольской губернии. Он служил «в первом абистьянском (?) полку» польской армии[33] и был взят в плен под Борисовым. Затем «по желанию его» Денисьев был причислен в Хоперский полк, где служил до отставки, после чего отпущен на родину (1827 г.)[34]. Были и другие из «оказаченных» поляков, которые решили остаться на Кавказе. Например, в декабре 1814 г. из числа военнопленных поляков при Кубанском полку, 5 чел. изъявили желание остаться на «всегдашнее жительство». Подобная картина наблюдалась и в Кавказском полку (ноябрь 1816 г.): оставлено на жительство 14 военнопленных поляков, которые были распределены по станицам. К этому же времени количество поляков при Кубанском полку выросло до 7 чел. При других казачьих частях состояли военнопленные в следующем количестве: Терское семейное войско – 34 чел., Гребенское войско – 34 чел., Моздокский полк – 11 чел., Волжский полк – 44 чел., Хоперский полк[35] – 68 чел.; итого 212 чел.[36]
Более того, «по недостаточному состоянию войск на Кавказской линии», военное начальство использовало военнопленных для укомплектования не только казачьих, но и регулярных частей. В общей сложности, 4 тыс. поляков было привлечено в ряды армии (конкретные полки, где служили пленные, перечислены в приложении № 2)[37]. Но в основном польские военнопленные использовались в качестве дешевой рабочей силы (см. приложение № 2) – «в военнорабочих при производстве казенных строений на Кавказской линии возводимых»[38]. Так, в Ставрополе осенью 1813 г. состояли «при рабочей команде в ведении моем сто тринадцать человек военнопленных поляков», – докладывал штабс-ротмистр Таганрогского уланского полка Головинский[39]. Кизлярский городничий, желая использовать труд поляков для «укрепления мест у лащуринского карантина угрожающим опасностью залития строения оного и исправления по лащуринской дороге прорывов из рек», получил ответ, что «ныне рабочие все без изъятия находятся при работах и свободного ни одного человека не имеется»[40] (1814 г.). Как видим, Г.Н. Прозрителев предполагал, что поляки могли находиться на работах в каменоломнях с целью строительства военных укреплений. Это подтверждают источники[41].
Не у всех поляков благополучно сложилась новая жизнь на линии, были среди них и те, кого поджидали новые невзгоды – плен у горцев. В архиве, упоминал Г.Н. Прозрителев, хранилось дело о побеге с Горячих вод 26 пленных поляков. Нам удалось обнаружить донесение директора Минеральных вод кавказскому гражданскому губернатору (21 мая 1814 г.), где речь явно идет о данном событии. Всего поляков с Горячих вод бежало 29 чел., но один «возвратился сам собою», двое пропали без вести, а 26 чел. – пойманы по горячим следам генерал-майором князем Эристовым с казаками. Как уточнял директор, надворный советник Офросимов, в общей сложности за это время бежало 60 поляков, из которых 31 чел. «принадлежит к команде при построении батарей и казарм состоящих». Разыскано было 48 пленных, судьба еще 12-ти осталась неизвестной[42]. Скорее всего, они были схвачены горцами или ушли к ним «по доброй воле»[43]. Так, «уроженец из Пруссии города Тильжи»[44] Ян Петров Баталинский сначала «служил в французской гвардии и при сражении с российскими войсками при городе Вильно взят в плен[45], препровожден оттоле в город Минск, а из оного последовал в числе прочих пленных поляков в Грузию, но недойдя до назначенного места за речкою Териком [Тереком], остался от партии своей в горах по болезни, где захвачен черкесами в плен». Затем, во время «жатвы хлеба», он «учинил от них побег и вышел в город Ставрополь». Там Баталинский узнал о возвращении пленных на родину и «пошел … вслед за идущею партиею, не объявляя о себе никому, с которою и дошел до самой Каменской станицы, а во оной взят и представлен» в Донецкое сыскное начальство[46]. Поляк Лука Юзов Гурский «служил в французской службе в 16 уланском конном полку, взят в плен в сражении при Брест-Литовске[47], и отправлен в город Георгиевск, где находясь в казенной работе бежал оттоль к черкесам». Через месяц Гурский «услышал то же, что пленные возвращаются в свое отечество, ушел от них и вышел в город Ставрополь», после чего проделал тот же путь, что и Баталинский[48].
Этим беглецам повезло, но Ян Кочевич таким образом страдал в рабстве у закубанских народов на протяжении почти 12 лет. «В отобранном от него... показании объяснил, что подлинно звать его Яном Францов сын Качевич, отроду имеет 44 года, грамота по польски читать умеет, а писать не знает, веры римскокатолической, уроженец Царства Польского города Варшавы, мещанин, холост, 1807-го года поступил в польскую службу в 1-й пехотный полк под командою шефа Бернардского[49] состоящий, в 1812 году во время нашествия французских войск на Россию находился под городом Борисовым в сражении, где и взят российскими войсками в плен и препровожден с таковыми пленными на Кавказскую линию в 1814 году и будучи на Минеральных водах в том же году взят был с другим его товарищем Антоном Левичем горскими хищниками в плен, где и находился 12 лет переходя из рук в руки, а в 1825 году выбежал из плена». Из Прочного Окопа, где он содержался, Кочевича отправили в Ставрополь. Там он «изъявил желание возвратиться в свою родину в город Варшаву, где имел отца, варшавского мещанина Францыска Кочевича и двух братьев». Согласно постановлению Кавказского областного правления от 7 июня 1827 г., Качевич был отправлен на родину[50]. Поляк Андрей Лосюк, работавший у кизлярского купца, был схвачен горцами, увезен в горы, на протяжении восьми лет переходил от одного хозяина к другому, пытался бежать, но был пойман. В конечном итоге, он был выкуплен русской администрацией[51]...
Уже Высочайший манифест от 12 декабря 1812 г. объявил прощение проживавшим в присоединенных от России к Польше областях людям, которые находились на службе у неприятеля и тем, кто в течение двух месяцев покинет неприятельскую армию и вернется в свои дома. Относительно же военнопленных говорилось, что «пленные, взятые с оружием в руках, хотя не изъемлются из всего всеобщего прощения, но без нарушения справедливости не можем Мы последовать движениям Нашего сердца, доколе плен их разрешится окончанием настоящей войны. Впрочем, и они в свое время вступят в право сего Нашего всем и каждому прощения»[52].
Высочайшим повелением от 6 апреля 1814 г. все пленные поляки (последними из военнопленных) получали дозволение вернуться домой «на прежнее их отечество». 12 мая по секретной части последовало разъяснение к предписаниям, касавшимся возвращения пленных на родину. В пути они обеспечивались медицинским обслуживанием, подводами, порционными деньгами, провиантом, одеждой и обувью[53]. Инструкции насчет отпуска пленных «в их домы» были отправлены кавказскому гражданскому губернатору 1 июня[54]. Впрочем, 20 июля Дельпоццо, с дозволения главнокомандующего в Грузии Н.Ф. Ртищева, разрешил полковнику Апухтину задержать отправку 500 пленных поляков, трудящихся в Кизлярском уезде на «укреплении берега Терека»[55] под контролем местных казаков и воинских команд[56], но не более чем до сентября[57], а затем «отправление им сделать в последней партии». Кроме того, указывал С.К. Вязмитинов, репатриация не распространялась на сосланных под присмотр полиции «поляков и других наций людей». Всех их предписывалось оставить на местах и содержать под надзором до соответствующих распоряжений (вопрос об их возвращении решался в индивидуальном порядке)[58]. Освобождение их, вероятно, последовало несколько позднее, на основании 19-го пункта Всемилостивейшего манифеста от 30 августа 1814 г., в котором даровалось Высочайшее прощение всем тем, кто находился на службе у неприятеля[59]. «Император ценит ваше мужество, он знает, что вы выходили всегда с честью из всех ужасов этой чудовищной войны. Своим геройским поведением вы отличились в этой продолжительной борьбе, цели которой подчас были для вас совершенно чужды»[60], – писал великий князь Константин Павлович в приказе по войскам нового Царства Польского…
Уже в мае 1814 г. «для отправления находящихся в здешней губернии военнопленных польских штаб и обер-офицеров по освобождении в их дома» губернатор направил соответствующее предписание губернскому предводителю дворянства А. Реброву. Его Малинский просил назначить не менее пяти «исправных» дворян, «кои до предположенных мест препроводить их (пленных офицеров – Авт.) должны»[61]. Городничему Юзефовичу вменялось в обязанность представлять рапорт губернатору о сроках прибытия и отбытия партий, а также о том, нанесли ли они какие-либо обиды жителям или притесняли их. Возвращение пленных (за государственный счет) шло по разным путям – по маршруту от Георгиевска до Могилева, или до Киева, Воронежа, Минска, Гродно, Белостока, до Витебска через Могилев[62]. Поляки передавались в конечном пункте маршрута местным властям. Большинство пленных было отправлено на Украину или в Белоруссию. Те из них, кто возвращался в Царство Польское или в Пруссию, высылались в Белосток, уроженцы Галиции направлялись в Волынскую губернию. Назначаемый для сопровождения их чиновник снабжался инструкцией и деньгами, а также конвоем – командой от батальона внутренней стражи или казаками[63]. Ниже приведен документ – донесение «партионного офицера» о выполнении возложенного на него поручения (см. приложение № 1).
Губернская администрация не всегда была в состоянии обеспечить военнопленных всем необходимым. Хотя земские исправники закупали в губернии рубашечный и подкладочный холст, крестьянское сукно и сапожный товар на обмундирование возвращающихся на родину поляков[64], 19 июля 1814 г. управляющий военным министерством отправил предписание Дельпоццо, где ссылался на затруднения «в снабжении одеждою военнопленных поляков, находящихся на службе в полках», учитывая «крайний недостаток в Кавказской губернии вещей к одеянию потребных». Поэтому князь Горчаков рекомендовал Дельпоццо передавать пленных в распоряжение губернатора «со всею тою аммунициею, какая ныне на них находится, хотя бы сроки мундирам и шинелям были еще отдалены»[65]. Довольствие же пленных, от сборного пункта по тракту до границ губернии, возлагалось первоначально на гражданские власти. Однако, учитывая возражения губернатора о том, что «тех мест жители, чрез которых военнопленных проводить должно, никак не в состоянии их продовольствовать своею пищею», снабжая их «сообразно солдатским дачам», эта задача была возложена на Георгиевское провиантское депо, обязанное «приготовить по тракту … потребное количество провианта в тех местах», где будут проходить поляки[66].
Тем не менее, партионные офицеры жаловались по поводу отсутствия заранее подготовленных лошадей, провианта, подвод для больных среди поляков, что приводило к задержкам и невыполнению сроков прибытия и отбытия партий. Как писал губернатору один из них, есаул Миронов, везший 17 польских обер-офицеров, в пути, поскольку «за незаготовлением лошадей много делается остановки, едва ли успеть могу к показанному числу до Белостокской области» (17 июля 1814 г.)[67]. В другом рапорте, капитана Шметау, прослеживается та же ситуация: «…Были излишние остановки, в лошадях даже по уездным городам, целые сутки, нуждаясь лошадми также»[68]. В конце концов, тверской гражданский губернатор обратился к властям Кавказской губернии (24 июля 1814 г.) с просьбой «при отправлении каждой партии, как рекрут, так и военнопленных Французской службы Партионным Офицерам приказать, чтоб каждый Офицер давал о своем следовании и о числе партии … из ближайшего города чрез нарочно-посланных в Земские Суды предварительное извещение, о времени вступления его в уезд; дабы можно было успеть заготовить положенные по Высочайше утвержденной табели пищу, и должное количество лошадей»[69].
«Когда прочие военнопленные [были] обращены в свое отечество» с Кавказа, некоторые пожелали «остаться в России», ставшей для них вторым домом. Среди них был и военнопленный Семен Мартынов Кравец. Согласно его показаниям, в 1817 г. ему было 20 лет, «Польского царства Лабенской губернии Краспекова уезда деревни Греховец поляк, находился в прошедшую военную кампанию в французских войсках и лет пять назад тому в числе прочих в австрийских пределах взят российскими войсками в плен и препровожден в партии в здешнюю губернию и находился до сего времени в Ставропольском уезде». В сентябре 1817 г. Кравец был причислен «в Ставропольское мещанское общество» и приведен к присяге «на верность подданства» (см. приложение № 3)[70]. Тем самым он терял право возвратиться на исконную родину. Так, Михаил Вржоско позднее просил позволения вернуться в Виленскую губернию, где разыскал родственников, но ему было отказано на том основании, что он «приведен к присяге и … в 1816 году записан к мещанам города Кизляра согласно его желанию»[71].
4 августа 1816 г. был составлен «Список о военнопленных поляках приписавшихся в ставропольские мещане и потому присягнувших на подданство России и проживающих в городе Ставрополе в ожидании причисления по их желанию которое обещали им исходатайствовать разные чиновники». Согласно документу, состояли «причисленными в мещанское сословие города Ставрополя» и присягнувшими на верноподданство «из военнопленных поляк» 6 чел. Андрей Кривец «подавал прошение бывшему городничему Юзефовичу назад тому года два о приписке его в ставропольские мещане но почему-то остается непричисленным», Викентий Бурзиловский желает быть причисленным в моздокские мещане. Далее, Иван Червинский и Язгер (Ядгер?) Орловский ранее находились «в военно-рабочей команде» инженер-поручика Стасова, а теперь они «желают быть приписанными» в ставропольское мещанство[72]. Тогда же губернское начальство, следуя предписанию из столицы, пожелало собрать «верные» сведения относительно военнопленных поляков. Из поступавших с начала августа 1816 г. донесений и рапортов по Кавказской губернии вырисовывается следующая картина. Перечисленные выше 11 чел. (а также Станислав Казаковский в Ставропольском госпитале) находились в Ставрополе. Двое проживали в г. Александровске. К жителям Кизлярского уезда, «по желанию их», был причислен 71 военнопленный. В Моздокском уезде находился 21 военнопленный: 11 чел. в Моздокском казачьем полку, 9 чел. – «определены на службу в Волгский казачий полк и находятся в Екатериноградской станице», 1 чел. был причислен к казенным поселянам слободы Прохладной. Пять человек приняли присягу на верное подданство и были зачислены в мещане по г. Георгиевску (еще двое поляков, не примкнув к какому-либо сословию, все же не были отправлены на родину и проживали в этом городе), 11 – в мещане по г. Кизляру. Наконец, с 1815 г. находились на жительстве в семи селениях Георгиевского уезда еще 34 военнопленных[73].
В рапортах содержались конкретные данные о некоторых поляках. Так, Томаш Петрусевич (г. Георгиевск), из 17-го польского пехотного полка, указывалось в документе, «содержится при полиции под следствием» и «1815-го года марта 9-го прислан был от командира Суздальского пехотного полка господина полковника Максимовича и в воровстве замеченный». С другой стороны, Кароль Багровский («на свободе, но нанимается десятником при полиции», служил в 8-м уланском полку, пленен при Варшаве) оказался на Кавказе несколько необычным способом. Он был «привезен на Кавказскую линию к минеральным водам прапорщиком Позняковым…; при Горячих водах заболел и отошел от него Познякова, 1814 года в марте м-це, желает возвратиться в отечество в Царство Польское…»[74].
Указом Сената от 23 мая 1824 г. определялись правила «записки военнопленных присягнувших на подданство России в податные сословия» и «желающим навсегда оставаться в России»[75]. Каждому такому военнопленному было «необходимо избрать себе род жизни или состояния, на что и дан им сроку два месяца со дня приведения к присяге». Из числа присягнувших «тем, кои знают какое-нибудь ремесло, или же объявят желание работать на фабриках или заводах, предоставить определяться на частные и казенные фабрики и заводы по их добровольному желанию без малейшего принуждения и по взаимному … согласию и условию». «Поелику каждый подданный по узаконениям долженствует быть причислен к какому-нибудь сословию или званию, то таковых военно-пленных ремесленников, учинивших на подданство присягу, записывать в мещане, освобождая на 10 лет … от всех мещанских податей и повинностей, яко новых подданных, не имеющих оседлости и собственности». Ранее часть военнопленных поступила в колонисты и казенные поселяне «с предоставлением первым по положению Комитета Г.г. Министров от 17 апреля 1814 года … десятилетней льготы». Теперь таковая льгота предоставлялась и «незнающим ремесла военно-пленным», записанным в мещанское сословие или причисленным к казенным крестьянам.
В общей сложности, к ноябрю 1816 г. 212 чел. вступили в казачьи части (см. выше). Несколько бывших военнопленных остались «по желанию» в рядах регулярных войск Кавказской линии и принесли присягу на верноподданство. Унтер-офицеры Феликс Собещанский и Андрей Швец служили в Казанском пехотном полку. При Суздальском полку состояли Иван Андреев («за смертоубийство однодворца Пьяных … отослан в Сибирь») и Ян Голщинский. Францышек Галдевский числился во Владикавказском гарнизонном полку[76]. Многие, как указывалось выше, перешли в мещанское сословие[77], другие записывались в государственные крестьяне[78], занимались сельскими работами[79].
Пленные поляки оставались в России прежде всего по экономическим причинам (им предоставлялись льготы на 10 лет, освобождали от некоторых повинностей), а также по личным обстоятельствам, в связи с тем, что некоторые из них обзаводились здесь семьями[80]. Об этих людях и сегодня напоминают на Ставрополье польские фамилии, среди которых есть Польские[81]. Более поздняя, но характерная цифра – на 1888 г. в городах Терской области проживали до 3 тыс. поляков[82]. Шесть лет спустя среди населения Ставропольской губернии показано 872 поляка[83]. Безусловно, в немалой степени то были переселенцы, но среди них, вероятно, встречались и потомки польских военнопленных Отечественной войны 1812 года.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Документ № 1.
Донесение партионного чиновника, сопровождавшего из Кавказской губернии группу освобождаемых польских пленных офицеров.
«Его Превосходительству Господину Действительному Статскому Советнику Кавказскому Гражданскому Губернатору и Кавалеру Марку Леонтовичу Малинскому Партионного Чиновника дворянина Кирылы Атажанова рапорт.
Вследствие данного мне от вашего Превосходительства наставления, порученную мне партию военно-пленных польских обер-офицеров, препроводил я в назначенное место до города Житомира благополучно; и по рапорту моем к господину волынскому генерал-губернатору и кавалеру Комбурлею, сдал оных в ведение житомирской градской полиции за квитанциею сего августа 15-го числа – в чем получив особое свидетельство, и на обратный путь до Егорьевска[84] открытый лист от господина волынского вице-губернатора правящего должность гражданского губернатора Хрущова, отправляюсь с командою из Житомира сегоде августа 19-го числа благополучно – да и доставленные мною военнопленные обер-офицеры отправились уже в домы свои сами, по данным им особых пашпортам.
О чем Вашему Превосходительству честь имею донести (подпись).
№ 21, августа 19-го дня 1814 года, г. Житомир».
ГАСК. Ф. 87. Оп. 1. Д. 544. Л. 184.
Документ № 2.
Этот документ – рапорт командующего войсками на Кавказской линии – дает возможность представить сферы занятости поляков на Кавказе и подтверждает их зачисление в местные полки, перечисляя их.
«Милостивый Государь Марко Леонтьевич!
После распоряжения моего, по которому все военно-пленные поляки состоящие на службе в казачьих линейных полках и в военно-рабочих, исключая тех кои находятся при минеральных водах, отправлены для обращения в свое отечество, предписано от меня ныне кому следует о передаче в ведомство Вашего Превосходительства состоящих на службе в артиллерии на Кавказской линии состоящей, в Суздальском и Вологодском пехотных полках, Георгиевском гарнизонном батальоне[85] и подвижной инвалидной роте № 40[86] со всеми состоящими на них казенными мундирными вещьми и также находящихся при работах в Константиногорской крепости[87] у возведения военных укреплений, в ведомстве путей сообщения у берегов Терека[88] и в Георгиевске у построения гошпитального здания. Число сих имеющих отправиться военно-пленных поляков полагая достаточным на составление партии[89] к обращению их в свое отечество, в след за сим не оставлю предписать о таковом же отправлении остальных в Казанском пехотном, 16-м Егерьском полках, Владикавказском и Моздокском гарнизонах состоящих; и между тем не угодно ли будет Вашему Превосходительству приказать взять и тех, кои находятся при работах у горячих минеральных вод, и о том меня уведомить. Имею честь быть с истинным почтением и преданностью Милостивый Государь Вашего Превосходительства покорнейшим слугою (подпись).
Его преву Г. Кавказ: Граж. губер: и кава. М.Л. Малинскому.
№ 941, 10 Октября 1814, лагерь при речке Куре».
ГАСК. Ф. 87. Оп. 1. Д. 544. Лл. 381-381 об. Помета на рапорте о получении его 16 октября.
Документ № 3.
Текст присяги польских военнопленных на российское подданство (1817 г.). Публикуется с полным сохранением стиля оригинала. В квадратных скобках даны слова, отсутствующие изначально в тексте, но необходимые для понимания смысла документа.
«Клятвенное обещание.
Я Семен Кравец, бывший польскоподданный, обещаюсь и клянусь всемогущему Богу, что я Всепресветлейшему державнейшему великому Государю императору Александру Павловичу Самодержцу всероссийскому и прочая и прочая и прочая, и Его императорскому величеству всероссийского престола наследнику, который назначен будет, хочу верным добрым послушным и вечно подданным с моей фамилией[90] быть и никуда без высочайшего Его императорского величества соизволения и указа за границу не отъезжать и в чужестранную службу не вступать, також с неприятелями Его императорского величества вредительной откровенности не иметь и никакую заповедную корреспонденцию внутри и вне российского государства [не] содержать и никаким образом противу должности верного подданного Его императорского величества не поступать же, к писаному Его императорского величества самодержавству силе и власти принадлежащие права и преимущества узаконенные и впредь узаконяемые по крайнему разумению силе и возможности предостерегать и оборонять и в том бы во всем живота[91] своего в потребном случае не щадить и притом по крайней мере стараться споспешествовать все что к Его императорского величества верной службе и также государственной. Во всяких случаях клятва может [ неразборчиво ] Его величества интереса вреде и убытка как скоро о том уведаю не токмо благовременно объявлять наиве[р]ными мерами отвращать и не допущать тщатися буду, когда же к службе и пользе Его величества какое тайное дело или какое б оно не было которое приказано мне будет тайно содержать и то содержать к совершенной тайне и никому не объявлять кому о том ведать не надлежит и не будет повелено объявлять: сие должен пасщи (?) и верно содержать. Елико мне всемогущий господь бог душевно, и телесно да поможет. В заключении же моей клятвы целую слово и крест спасительный (?).
[ Другой рукой ] 1817-го года октября дня по сей присяге присягал из военнопленных поляков причисленных Ставропольского мещанства Семен Кравец а вместо его неграмотного подписал Хоперского казачьего полка недоросль Алексей Пиршинов. [ Другой рукой ] К присяге приводил из военнопленных поляков причисленного в городе Ставрополе в мещанское сословие Кравца, Ставропольский городовой [ далее неразборчиво ]».
ГАСК. Ф. 8. Оп. 2. Д. 51. Лл. 8-8 об.
[1] Стащук Н.И. Заселение Ставрополья в конце XVIII века и в первой половине XIX века // Материалы по изучению Ставропольского края. Вып. 4. Ставрополь, 1952. С. 161.
[2] Сковронек Е. Удары с трех сторон. Разделы Польши как составная часть европейской истории (1772-1793-1795) // Родина. 1994. № 12. С. 36-40.
[3] Эту цифру для Кавказской линии и Грузии подтверждают архивные документы 1814 г. – «число таковых военнопленных простирается около десяти тысяч человек» (ГАСК. Ф. 87. Оп. 1. Д. 544. Лл. 33, 49).
[4] Отечественная война 1812 года. Энциклопедия. М., 2004. С. 579.
[5] Pivka O., von. Napoleon’s Polish Troops. Osprey, 1974. P. 19.
[6] См.: Федосова Е.И. Польский вопрос во внешней политике Первой Империи во Франции. М., 1980.
[7] Недолго просуществовавшее Великое княжество Литовское, тем не менее, успело создать свои собственные вооруженные силы (19 тыс. чел. к середине ноября), принявшие участие в кампаниях 1812-1814 гг.
[8] Возможно, несколько больше – так, численность литовских частей у разных авторов колеблется от 3400 до 6000 чел. (Кудряшов И.Ю. Вооруженные силы Литовско<