СМЕРТЬ НА НИЛЕ
Сибил Барнетт, которая не меньше меня любит путешествовать по всему свету.
Часть 1
АНГЛИЯ
Глава 1
Линит Риджуэй!
— Это она! — сказал мистер Барнэби, хозяин «Трех корон». И толкнул локтем соседа. Приоткрыв рты, оба выкатили буколические глаза. Перед почтовым отделением стал большой ярко-красный «Роллс-Ройс». Из него выпрыгнула девица — без шляпки и в простеньком (обманчиво простеньком) платьице; златовласая девица с властным лицом, с прелестной фигурой — словом, редкая птица тут, в Молтон-андер-Вуде.
Она быстрым, уверенным шагом прошла в здание почты.
— Она, — повторил мистер Барнэби и, понизив голос, трепетно продолжал: —У нее миллионы... Собирается потратить тысячи на усадьбу. Бассейны устроить, итальянские сады с бальным залом, полдома порушить и перестроить...
— Потекут в город денежки, — сказал его худой, болезненного вида приятель. Сказал завистливым, вредным тоном.
Мистер Барнэби согласился:
— Подфартило Молтон-андер-Вуду. Подфартило. — Мистер Барнэби ликовал. — От спячки наконец пробудимся, — добавил он.
— Не то что при сэре Джордже, — сказал второй.
— Да, тому, кроме лошадей, ничего не надо было, — снисходительно сказал мистер Барнэби. — Вот и дошел до ручки.
— Сколько он получил за усадьбу?
— Шестьдесят тысяч, я слышал, так-то.
Худой присвистнул.
— И говорят, еще шестьдесят, — продолжал радоваться мистер Барнэби, — она потратит на обустройство.
— Черт-те что, — сказал худой. — Откуда у нее эти деньжищи?
— Из Америки, я слышал. Мать была единственной дочкой у тамошнего миллионера. Прямо кино, правда?
Девица вышла из почты и села в автомобиль. Худой проводил взглядом отъехавшую машину.
— Неправильно это, — пробормотал он себе под нос, — чтобы она еще так выглядела. Это слишком — иметь деньги и такую внешность. Если девушке привалило богатство, то какое же она имеет право быть еще и красоткой? А она — красотка... Все при ней. Нечестно...
Глава 2
Отрывок из светской хроники во «Всякой всячине»: «Среди ужинавших в ресторане «У тетушки» мое внимание привлекла красавица Линит Риджуэй. С ней были достопочтенная Джоанна Саутвуд, лорд Уиндлизем и мистер Тоби Брайс. Общеизвестно, что мисс Риджуэй является единственной дочерью Мелиша Риджуэя, мужа Анны Хатc. От своего деда, Леопольда Хатса, она наследует огромное состояние. Сейчас прелестная Линит в центре внимания, и поговаривают, что в скором времени может быть объявлено о помолвке. Разумеется, лорд Уиндлизем казался весьма epris![1]»
Глава 3
Достопочтенная Джоанна Саутвуд сказала:
— Дорогая, по-моему, все получится совершенно изумительно.
Она сидела в спальне Линит Риджуэй в Вуд-Холле. За окнами взгляд, миновав парк, уходил в поля с сизой каймой леса.
— Прелестно тут, правда? — сказала Линит.
Она стояла, опершись руками в подоконник. Лицо горело энергией, нетерпением. Рядом с ней высокая и тонкая двадцатисемилетняя Джоанна Саутвуд с продолговатым умным лицом и капризно выщипанными бровями смотрелась тускловато.
— Сколько же ты успела сделать! У тебя было много архитекторов или кого там еще?
— Трое.
— А какие они — архитекторы? Никогда с ними не сталкивалась.
— Славные люди. Иногда, правда, довольно непрактичные.
— Ну, это ты быстро поправишь. Ты очень практичный человек, дорогая. — Джоанна взяла с туалетного столика нитку жемчуга. — Это ведь настоящий жемчуг, да?
— Конечно.
— Для тебя — «конечно», моя радость, но большинство людей сочтут его либо старательной подделкой, либо даже дешевкой из «Вулвортс»[2]. Совершенно неправдоподобный жемчуг, дорогая, изумительно подобран. Эта нитка должна стоить сказочно дорого.
— Ты находишь, она вульгарна?
— Отнюдь нет! В чистом виде красота. Сколько же это стоит?
— Около пятидесяти тысяч.
— Кругленькая сумма! Ты не боишься, что твой жемчуг украдут?
— Нет, я его всегда ношу, а кроме того, он застрахован.
— Слушай, дай поносить до обеда. Дай порадоваться жизни.
Линит рассмеялась:
— Носи, если хочешь.
— Как я тебе завидую, Линит! Тебе только птичьего молока не хватает. В двадцать лет ты сама себе хозяйка, денег не считаешь, красавица, на здоровье не жалуешься. И вдобавок умница\ Когда тебе будет двадцать один?
— В июне. Я устрою в Лондоне грандиозный прием в честь совершеннолетия.
— Кстати, ты выходишь за Чарлза Уиндлизема? Пресловутая светская хроника спит и видит поженить вас. А как жутко он тебе предан!
Линит пожала плечами:
— Не знаю. Мне пока совсем не хочется замуж.
— И правильно, дорогая! От добра добра не ищут.
Пронзительно зазвонил телефон, Линит подошла.
— Да? Да?
Ответил голос дворецкого:
— Звонит мисс де Бельфор. Вас соединить с ней?
— Бельфор? Да, конечно, соединяйте.
В трубке щелкнуло, и напористо, сбиваясь с дыхания, заговорил мягкий голос:
— Алло, это мисс Риджуэй? Линит!
— Джеки, дорогая! Я не слышала тебя целую вечность!
— Я знаю. Ужас! Мне страшно нужно увидеть тебя, Линит.
— А что бы тебе не приехать сюда? У меня новая игрушка. Очень хочется показать тебе.
— Я как раз хочу приехать.
— Так садись скорее на поезд или в машину.
— Я так и сделаю. У меня двухместная развалина. Я купила ее за пятнадцать фунтов, и время от времени она прилично бегает. А иногда дурит. Если я не приеду к чаю, значит, она задурила. Пока, моя радость.
Линит положила трубку и вернулась к Джоанне.
— Это моя старинная подружка — Жаклин де Бельфор. Мы обе были воспитанницами в одном парижском монастыре. Ей жутко не повезло. Ее отец был французским графом, а мать — американкой из южных штатов. Отец ушел к другой женщине, мать потеряла все деньги в уолл-стритском[3] крахе. Джеки осталась буквально ни с чем. Не представляю, как она прожила эти два года.
Джоанна полировала кроваво-красные ногти подушечкой из набора своей подруги. Клоня набок откинутую голову, она придирчиво разглядывала достигнутый результат.
— Дорогая, — протянула она, — а это не будет тебе в тягость? Если у моих друзей случаются неприятности, я сразу порываю с ними. Пусть это звучит жестоко, зато потом никаких забот. Они все время норовят занять денег либо определяются в белошвейки, а ты носи их жуткие платья. Или еще: расписывают абажуры, тачают батиковые кашне.
— Потеряй я все свои деньги, ты завтра же порвешь со мной?
— Всенепременно, дорогая. И ты не назовешь меня лицемеркой. Я люблю только везучих людей. Ты еще убедишься, что я совсем не исключение, — просто-напросто большинство боится в этом признаться. Они скажут, что стало невозможно переносить Мэри, Эмили или Памелу: невзгоды совсем ожесточили бедняжку, она теперь такая странная!
— Какая же ты противная, Джоанна!
— Просто я устраиваюсь в жизни — как все.
— Я, например, не устраиваюсь.
— Понятное дело! Тебе ли жаться, если каждый квартал симпатичные, средних лет американские опекуны выплачивают тебе роскошное содержание.
— А насчет Жаклин ты ошибаешься, — сказала Линит. — Она не попрошайка. Я хотела ей помочь — так она не дала. В ней гордости до черта.
— А что это она так спешит повидаться? Держу пари, ей что-нибудь нужно от тебя. Сама увидишь.
— Она в самом деле чем-то возбуждена, — признала Линит. — Джеки всегда страшно горячо все воспринимала. Однажды она пырнула одного перочинным ножом.
— Боже, какой страх!
— Мальчишка мучил собаку. Джеки пыталась остановить его. Тот не слушался. Она цеплялась за него, тормошила, но он был сильнее, и тогда она выхватила ножик и вонзила в него. Был кошмарный скандал.
— Я думаю! Дико представить себе такое.
В комнату вошла горничная Линит. Пробормотав извинения, она взяла из шкафа платье и вышла.
— Что случилось с Мари? — спросила Джоанна. — У нее глаза на мокром месте.
— Жалко ее. Ты помнишь, я говорила, она собирается замуж за человека, который работает в Египте? Она мало знала о нем, и я подумала: надо проверить, какой он человек. Выяснилось, что у него уже есть жена и трое детей в придачу.
— Сколько же врагов ты наживаешь себе, Линит!
— Врагов? — Линит удивилась.
Джоанна кивнула и взяла сигарету.
— Именно врагов, моя радость. Тебя на все хватает, и, что нужно, ты делаешь до ужаса правильно.
Линит рассмеялась:
— У меня нет ни единого врага в целом мире!
Глава 4
Лорд Уиндлизем сидел под кедром. Приятные пропорции Вуд-Холла радовали глаз. Ничто не портило его старозаветную красоту — новейшие постройки и пристройки укрылись за домом. А перед глазами был красивый и мирный пейзаж, залитый осенним солнцем. Но не Вуд-Холл видел Чарлз Уиндлизем: перед его мысленным взором стояли куда более внушительный елизаветинский дворец, раскинувшийся парк, сумрачноватое окружение... То было его родовое гнездо, Чарлтонбери, с фигурой на переднем плане — златовласой, смотревшей смело и уверенно... Линит, хозяйка Чарлтонбери!
Он был преисполнен надежды. Тот ее отказ, строго говоря, не был отказом — скорее это была просьба об отсрочке. Ладно, он еще может подождать...
На редкость удачно все складывалось. Конечно, весьма желательно жениться на деньгах, хотя не до такой степени необходимо, чтобы поступаться при этом чувствами. А он вдобавок любит Линит. Он бы искал ее руки, будь она даже нищенкой, а не одной из богатейших невест в Англии. К счастью, она как раз из богатейших невест...
Он потешил себя планами на будущее. Может, подиректорствовать в Роксдейле, реставрировать западное крыло, не пускать больше шотландскую охоту[4] — нет надобности...
Чарлз Уиндлизем задремал на солнышке.
Глава 5
В четыре часа, хрустя гравием, подъехал видавший виды двухместный автомобиль-малютка. Из него выпрыгнуло хрупкое создание с копной темных волос. Девушка взбежала по ступенькам и позвонила в дверь.
Через несколько минут ее провели в просторную строгую гостиную, и пасторского вида дворецкий печально возгласил:
— Мисс де Бельфор!
— Линит!
— Джеки!
Стоявший поодаль Уиндлизем благосклонно взирал на темпераментную крошку, заключившую Линит в свои объятия.
— Лорд Уиндлизем — мисс де Бельфор, моя ближайшая под-руга.
«Милашка, — думал тот, — не красавица, но определенно привлекательная — эти темные кудри, огромные глаза». Промычав что-то из приличия, он предупредительно вышел, оставив подруг вдвоем.
Жаклин, как это водилось за ней, не преминула посудачить:
— Уиндлизем? Да ведь это его все газеты прочат тебе в мужья! А ты правда выходишь за него, Линит?
— Может быть, — обронила Линит.
— Дорогая, как я рада! Он такой милый.
— Не настраивайся, я еще ничего не решила.
— Разумеется! Королевам полагается быть осмотрительными в выборе супруга.
— Не смеши меня, Джеки.
— Но ты в самом деле королева, Линит, и всегда была королевой! Sa Majeste, la reine Linitte. Linitte la blonde![5] А я твоя наперсница. Особо приближенная фрейлина.
— Какую чушь ты несешь, Джеки! А где ты вообще пропадала? Как в воду канула, ни строчки не написала.
— Я терпеть не могу писать письма. Где пропадала? Пускала пузыри. Работа! Скучная работа, скучные товарки.
— Дорогая, я хочу, чтобы ты...
— Приняла королевское пособие?[6] Честно говоря, я за этим и приехала. Нет-нет, не за деньгами! До этого пока не дошло. Я приехала просить о важной-преважной услуге.
— Выкладывай.
— Если ты собираешься выходить за своего Уиндлизема, ты, может быть, поймешь меня.
Линит приняла озадаченный вид; потом лицо ее прояснилось.
— Ты хочешь сказать, что...
— Правильно, дорогая! Я помолвлена.
— Вот оно что! То-то, я смотрю, тебя как подменили. Ты всегда живчик, но сегодня — особенно.
— Такое у меня настроение.
— Расскажи про него.
— Его зовут Саймон Дойл. Он такой большой, плечистый и невероятно простой, совсем дитя малое, невозможная прелесть! Он бедный, совсем без денег. Но, по-вашему, он еще тот дворянин — из обедневших, правда, да еще младший сын, и все такое. Их корни в Девоншире. Он любит провинцию и все деревенское. А сам последние пять лет сидит в городе, в душной конторе. Сейчас там сокращение, он без работы. Линит, я умру, если не выйду за него замуж! Умру! Умру...
— Не говори глупостей, Джеки.
— Говорю тебе: умру! Я без ума от него. А он — от меня. Мы не можем друг без друга.
— Дорогая, ты просто не в себе.
— Я знаю. Страшно, правда? Когда тебя одолевает 'любовь, с ней уже не справиться.
Она смолкла. Ее широко раскрывшиеся темные глаза обрели трагическое выражение. Она передернула плечами.
— Иногда просто страшно делается! Мы с Саймоном созданы друг для друга. Мне никто больше не нужен. Ты должна помочь нам, Линит. Я узнала, что ты купила это поместье, и вот что подумала: ведь тебе понадобится управляющий — и, может, даже не один. Возьми на это место Саймона.
— Как? — поразилась Линит.
— Он собаку съел на этом деле, — зачастила Жаклин. — Все знает про поместья — сам вырос в таких условиях. Да еще специально учился. Ну, Линит, ну, из любви ко мне — дай ему работу, а? Если он не справится — уволишь. А он справится! Мы себе будем жить в какой-нибудь сторожке, я буду постоянно видеть тебя, а в твоем парке станет просто божественно красиво. — Она встала. — Скажи, что ты его берешь, Линит. Красивая, золотая Линит! Бесценное мое сокровище! Скажи, что ты его берешь!
— Джеки...
— Берешь?..
Линит рассмеялась:
— Смешная ты, Джеки! Вези сюда своего кавалера, дай на него посмотреть — тогда все и обсудим.
Джеки набросилась на нее с поцелуями.
— Дорогая ты моя, ты настоящий друг! Я знала! Ты меня никогда не подведешь! Ты самая ненаглядная на свете. До свидания!
— Нет, ты останешься, Джеки.
— Нет, не останусь. Я возвращаюсь в Лондон, а завтра привезу Саймона, и мы все решим. Ты полюбишь его. Он душка.
— Неужели ты не можешь задержаться и выпить чаю?
— Не могу, Линит. У меня от всего голова идет кругом. Я должна вернуться и рассказать Саймону. Я сумасшедшая, знаю, но с этим ничего не поделаешь. Даст бог, замужество меня излечит. Оно вроде бы отрезвляюще действует на людей. — Она направилась к двери, но тут же кинулась напоследок обнять подругу. — Ты одна такая на всем свете, Линит.
Глава 6
Месье Гастон Блонден, владелец ресторанчика «У тетушки», отнюдь не баловал вниманием свою clientele[7]. Напрасно могли ждать, что их заметят и выделят из остальных, богач и красавица, знаменитость и аристократ. И уж совсем в исключительных случаях, являя особую милость, месье Блонден встречал гостя, провожал к придержанному столику и заводил уместный разговор.
Нынешним вечером месье Блонден почтил своим монаршим вниманием лишь троих — герцогиню, пэра-лошадника и комической внешности коротышку с длиннющими черными усами, который своим появлением «У тетушки», отметил бы поверхностный наблюдатель, едва ли делает одолжение ресторану.
А месье Блонден был сама любезность. Хотя последние полчаса посетителей заверили, что ни единого свободного столика не имеется, тут и столик таинственным образом объявился, причем в удобнейшем месте. И месье Блонден самолично, с подчеркнутой empressement![8] провел к нему гостя.
— Само собой разумеется, месье Пуаро, для вас всегда найдется столик. Как бы мне хотелось, чтобы вы почаще оказывали нам эту честь.
Эркюль Пуаро улыбнулся, вспомнив давний инцидент с участием мертвого тела, официанта, самого месье Блондена и очень привлекательной дамы.
— Вы очень любезны, месье Блонден, — сказал он.
— Вы один, месье Пуаро?
— Да, один.
— Не беда, Жюль попотчует вас не обедом, а настоящей поэмой. Как ни очаровательны дамы, за ними есть один грешок: они отвлекают от еды! Вы получите удовольствие от обеда, месье Пуаро, я вам это обещаю. Итак, какое вино...
С подоспевшим Жюлем разговор принял специальный характер.
Еще задержавшись, месье Блонден спросил, понизив голос:
— Есть какие-нибудь серьезные дела?
Пуаро покачал головой.
— Увы, я теперь лентяй, — сказал он с грустью. — В свое время я сделал кое-какие сбережения, и мне по средствам вести праздную жизнь.
— Завидую вам.
— Что вы, завидовать мне неразумно. Уверяю вас, это только звучит хорошо: праздность. — Он вздохнул. — Правду говорят, что человек вынужден занимать себя работой, чтобы не думать.
Месье Блонден воздел руки:
— Но есть же масса другого! Есть путешествия!
— Да, есть путешествия. Я уже отдал им немалую дань. Этой зимой, вероятно, посещу Египет. Климат, говорят, восхитительный. Сбежать от туманов, пасмурного неба и однообразного бесконечного дождя.
— Египет... — вздохнул месье Блонден.
— Туда, по-моему, теперь можно добраться поездом, а не морем, если не считать паром через Ла-Манш.
— Море — вы плохо переносите его?
Эркюль Пуаро кивнул и чуть передернулся.
— Так же я, — сочувственно сказал месье Блонден. — Занятно, что это так действует на желудок.
— Но не на всякий желудок. Есть люди, на которых движение совершенно не оказывает действия. Оно им даже в удовольствие.
— Не поровну милость божья, — сказал месье Блонден. Он печально помотал головой и с этой греховной мыслью удалился.
Неслышные расторопные официанты накрывали столик. Сухарики «мелба», масло, ведерко со льдом — все, что полагается для первоклассного обеда.
Оглушительно и вразнобой грянул негритянский оркестр. Лондон танцевал.
Эркюль Пуаро поднял глаза, размещая впечатления в своей ясной, упорядоченной голове.
Сколько скучных усталых лиц! Хотя вон те крепыши веселятся напропалую... притом что на лицах их спутниц застыло одно стоическое терпение. Чему-то радуется толстая женщина в красном... Вообще у толстяков есть свои радости в жизни... смаковать, гурманствовать — кто позволит себе, следя за фигурой?
И молодежи порядочно пришло — безразличной, скучающей, тоскующей. Считать юность счастливой порой — какая чушь! — ведь юность более всего ранима.
Его взгляд размягченно остановился на одной паре. Прекрасно они смотрелись рядом — широкоплечий мужчина и стройная хрупкая девушка. В идеальном ритме счастья двигались их тела. Счастьем было то, что они здесь в этот час — и вместе.
Танец оборвался. После аплодисментов он возобновился, и еще раз оркестр играл на «бис», и только потом та пара вернулась к своему столику недалеко от Пуаро. Раскрасневшаяся девушка смеялась. Она так села против своего спутника, что Пуаро мог хорошо разглядеть ее лицо.
Если бы только ее глаза смеялись! Пуаро с сомнением покачал головой.
«Что-то заботит малышку, — сказал он про себя. — Что-то не так. Да-да, не так».
Тут его слуха коснулось слово: Египет.
Он ясно слышал их голоса — девушки, молодой и свежий, напористый, с чуть смягченным иностранным «р», и приятный, негромкий голос хорошо воспитанного англичанина.
— Я знаю, что цыплят по осени считают, Саймон. Но говорю тебе: Линит не подведет.
— Зато я могу ее подвести.
— Чепуха, это прямо для тебя работа.
— Честно говоря, мне тоже так кажется... Насчет своей пригодности у меня нет сомнений. Тем более что я очень постараюсь — ради тебя.
Девушка тихо рассмеялась безоглядно счастливым смехом.
— Переждем три месяца, убедимся, что тебя не уволят, и...
— И я выделю тебе долю от нажитого добра[9] — я правильно уловил мысль?
— И мы поедем в Египет в наш медовый месяц — вот что я хотела сказать. Плевать, что дорого! Я всю жизнь хочу поехать в Египет. Нил... пирамиды... пески...
Мужской голос прозвучал не очень отчетливо:
— Мы вдвоем увидим все это, Джеки... вдвоем. Будет дивно, да?
— Мне — да, а тебе? Интересно... ты правда этого хочешь так же сильно, как я?
Ее голос напрягся, глаза округлились — и чуть ли не страх был в них.
Ответ последовал быстрый и резковатый:
— Не глупи, Джеки.
— Интересно... — повторила девушка. И передернула плечами. — Пойдем потанцуем.
Эркюль Пуаро пробормотал под нос:
— «Un qui aime et un qui se laisse aimer»[10]. М-да, мне тоже интересно.
Глава 7
— А вдруг с ним чертовски трудно ладить? — сказала Джоанна Саутвуд.
Линит покачала головой:
— Не думаю. Я доверяю вкусу Жаклин.
На это Джоанна заметила:
— В любви люди всегда другие.
Линит нетерпеливо мотнула головой и переменила тему:
— Мне надо к мистеру Пирсу — насчет проекта.
— Насчет проекта?
— Насчет развалюх. Я хочу их снести, а людей переселить.
— Какая ты у нас тонкая и сознательная, душка.
— Эти дома все равно надо убирать. Они испортят вид на мой бассейн.
— А их обитатели согласятся выехать?
— Да многие за милую душу! А некоторые — такие зануды. Не могут уразуметь, как сказочно изменятся их условия жизни.
— Я знаю, ты не упустишь поучить их уму-разуму.
— Ради их же пользы, дорогая Джоанна.
— Конечно, дорогая, я все понимаю. Принудительное благо.
Линит нахмурилась. Джоанна рассмеялась:
— Не отпирайся, ведь ты — тиран. Если угодно, тиран-благодетель.
— Я ни капельки не тиран!
— Но ты любишь настоять на своем.
— Не очень.
— Погляди мне в глаза, Линит Риджуэй, и назови хоть один раз, когда тебе не удалось поступить по-своему.
— Я тебе назову тысячу раз.
— Вот-вот: «тысяча раз» — и ни одного конкретного примера. Ты не придумаешь его, сколько ни старайся. Триумфальный проезд Линит Риджуэй в золотом авто.
— Ты считаешь, я эгоистка? — резко бросила Линит.
— Нет, ты победительница — только и всего. Благодаря союзу денег и обаяния. Все повергается перед тобой. Чего не купят деньги — доставит улыбка. Вот это и означает: Линит Риджуэй — Девушка, у Которой Все Есть.
— Не смеши меня, Джоанна.
— Разве не правда, что у тебя все есть?
— Пожалуй, правда... Дикость какая-то!
— Еще бы не дикость! Ты, наверное, иногда сатанеешь от скуки и blase[11]. А пока верши свой триумфальный проезд в золотом авто. Но хотелось бы мне знать — даже очень! — что будет, когда ты выедешь на улицу, а там знак: «Проезда нет».
— Не городи чушь, Джоанна. — Обернувшись к вошедшему лорду Уиндлизему, Линит сказала: — Джоанна говорит обо мне страшные гадости.
— Из вредности, дорогая, исключительно из вредности, — рассеянно отозвалась та, поднимаясь с кресла.
Она ушла, не придумав повода. В глазах Уиндлизема она отметила огонек.
Минуту-другую тот молчал. Потом прямо перешел к делу:
— Вы пришли к какому-нибудь решению, Линит?
Она медленно выговорила:
— Неужели придется быть жестокой? Ведь если я не уверена, мне нужно сказать: нет...
Он остановил ее:
— Не говорите! Время терпит — у вас сколько угодно времени. Только, мне кажется, мы будем счастливы вместе.
— Понимаете, — виновато, с детской интонацией сказала Линит, — мне сейчас так хорошо — да еще все это в придачу. — Она повела рукой. — Мне хотелось сделать из Вуд-Холла идеальный загородный дом, и, по-моему, получилось славно, вам не кажется?
— Здесь прекрасно. Прекрасная планировка. Все безукоризненно. Вы умница, Линит. — Он помолчал минуту и продолжал: — А Чарлтонбери — ведь он вам нравится? Конечно, требуется кое-что подновить, но у вас все так замечательно выходит. Вам это доставит удовольствие.
— Ну конечно, Чарлтонбери — это чудо.
Она охотно поддакнула ему, но на сердце лег холодок. Какая-то посторонняя нота внесла диссонанс в ее полное приятие жизни. Тогда она не стала углубляться в это чувство, но позже, когда Уиндлизем ушел в дом, решила покопаться в себе.
Вот оно: Чарлтонбери — ей было неприятно, что о нем зашла речь. Но почему? Весьма знаменитое место. Предки Уиндлизема владели поместьем со времен Елизаветы[12]. Быть хозяйкой Чарлтонбери — высокая честь. Уиндлизем был из самых желанных партий в Англии.
Понятно, он не может всерьез воспринимать Вуд... Даже сравнивать смешно с Чарлтонбери.
Зато Вуд — это только ее! Она увидела поместье, купила его, перестроила и все переделала, вложила пропасть денег. Это ее собственность, ее королевство.
И оно утратит всякий смысл, выйди она замуж за Уиндлизема. Что им делать с двумя загородными домами? И естественно, отказаться придется от Вуд-Холла.
И от себя самой придется отказаться. Линит Риджуэй станет графиней Уиндлизем, осчастливив своим приданым Чарлтонбери и его хозяина. Она будет королевской супругой, но уже никак не королевой.
«Я делаюсь смешной», — подумала она.
Но странно, что ей так ненавистна мысль лишиться Вуда...
И еще не давали покоя слова, что Джеки выговорила странным, зыбким голосом: «Я умру, если не выйду за него замуж. Просто умру...»
Какая решимость, сколько убежденности. А сама она, Линит, чувствовала что-нибудь похожее к Уиндлизему? Ни в малой степени. Возможно, она вообще ни к кому не могла испытывать таких чувств. А должно быть, это замечательно по-своему — переживать такие чувства...
В открытое окно донесся звук автомобиля.
Линит нетерпеливо передернула плечами. Скорее всего, это Джеки со своим молодым человеком. Надо выйти и встретить их.
Она стояла на пороге, когда Жаклин и Саймон Дойл выходили из машины.
— Линит! — Джеки подбежала к ней. — Это Саймон. Саймон, это Линит. Самый замечательный человек на свете.
Линит увидела высокого, широкоплечего молодого человека с темно-синими глазами, кудрявой каштановой головой, с прямоугольным подбородком и обезоруживающе мальчишеской улыбкой.
Она протянула ему руку. Его пожатие было крепким и теплым. Ей понравился его взгляд, в нем светилось наивное, искреннее восхищение.
Джеки сказала, что она замечательная, и он истово поверил в это.
Все ее тело охватила сладкая истома.
— Правда, здесь прелестно? — сказала она. — Входите, Саймон, я хочу достойно принять своего нового управляющего.
Ведя их за собой в дом, она думала: «Мне ужасно, ужасно хорошо. Мне нравится молодой человек Джеки... Страшно нравится».
И еще уколола мысль: «Повезло Джеки...»
Глава 8
Тим Аллерган откинулся в плетеном кресле и, взглянув в сторону моря, зевнул. Потом бросил вороватый взгляд на мать.
Седовласая пятидесятилетняя миссис Аллерган была красивой женщиной. Всякий раз, когда она смотрела на сына, она сурово сжимала губы, чтобы скрыть горячую привязанность к нему. Даже совершенно посторонние люди редко попадались на эту уловку, а уж сам Тим отлично знал ей цену.
Сейчас он сказал:
— Мам, тебе правда нравится Майорка?[13]
— М-м, — задумалась миссис Аллертон. — Тут дешево.
— И холодно, — сказал Тим, зябко передернув плечами.
Это был высокий, худощавый молодой человек, темноволосый, с узкой грудью. У него очень приятная линия рта, грустные глаза и безвольный подбородок. Тонкие изящные руки.
Он никогда-то не был крепкого сложения, а несколько лет назад вдруг подкралась чахотка. Молва утверждала, что «он пишет», однако друзья знали, что интерес к его литературным делам не поощряется.
— Ты о чем думаешь, Тим?
Миссис Аллертон была начеку. Ее карие глаза смотрели на него подозрительно.
Тим Аллертон ухмыльнулся:
— Я думаю о Египте.
— О Египте? — В ее голосе прозвучало недоверие.
— Там по-настоящему тепло, дорогая. Сонные золотые пески. Нил. Мне всегда хотелось подняться по Нилу. А тебе?
— Еще как хотелось. — Голос ее стал сухим. — Но Египет — это дорого, мой милый. Он не для тех, кто считает каждый пенни.
Тим рассмеялся. Он встал с кресла, потянулся. Он как-то сразу поживел, ободрился. И голос у него окреп.
— Расходы я беру на себя. Да-да, дорогая! На бирже маленький переполох. Результат в высшей степени благоприятен. Я узнал сегодня утром.
— Сегодня утром? — резко переспросила миссис Аллертон. — Ты получил только одно письмо, причем от...
Закусив губу, она смолкла.
Тим с минуту гадал, сердиться ему или обернуть все в шутку. Победило хорошее настроение.
— Причем от Джоанны, — холодно договорил он. — Твоя правда, матушка. Тебе бы королевой сыщиков быть! Пресловутому Эркюлю Пуаро пришлось бы побороться с тобой за пальму первенства.
Миссис Аллертон казалась раздосадованной.
— Просто-напросто я увидела конверт...
— И поняла по почерку, что письмо не от маклера. О чем я и толкую. Вообще-то биржевые новости я узнал вчера. А почерк у Джоанны действительно приметный — пишет как курица лапой.
— Что пишет Джоанна? Что новенького?
Миссис Аллертон постаралась, чтобы полос ее прозвучал безразлично и обыденно. Ее раздражала дружба сына с троюродной сестрой Джоанной Саутвуд. Не то чтобы, как она это формулировала, «там что-то есть»: там, она была уверена, ничего не было. Никаких теплых чувств к Джоанне Тим не выказывал — как и она к нему. Их взаимная приязнь основывалась на любви к сплетням и множестве общих друзей и знакомых. Им обоим были интересны люди — и было интересно посудачить о них. У Джоанны был язвительный, если не сказать злой язык.
И не то чтобы миссис Аллертон боялась, что Тим может влюбиться в Джоанну, когда невольно напрягалась в ее присутствии или, как сейчас, получая от нее вести.
Тут было другое, и не сразу скажешь что — может, неосознанная ревность при виде удовольствия, которое Тим испытывал в обществе Джоанны. Увлечение сына другой женщиной всегда отчасти поражало миссис Аллертон: ведь они с сыном идеальные собеседники. И еще: когда такое случалось, она чувствовала как бы стену, вставшую между ней и молодыми людьми. Она не раз заставала их бойко беседующими, и когда они со всем старанием, но и как бы по обязанности втягивали ее в разговор, тот сразу увядал. Спору нет, миссис Аллертон не любила Джоанну Саутвуд. Она считала ее лицемерной и пустой, и бывало очень трудно сдержаться и не выразить свое отношение к ней.
В ответ на ее вопрос Тим вытянул из кармана письмо и пробежал его глазами. «Вон сколько понаписала», — отметила его мать.
— Новостей немного, — сказал он. — Девениши разводятся. Старину Монти сцапали за вождение в пьяном виде. Уиндпизем уехал в Канаду. Похоже, он не может опомниться, после того как Линит Риджуэй отказала ему. Она выходит за своего управляющего.
— Каков сюрприз! Он совершенный монстр?
— Отнюдь нет. Он из девонширских Дойлов. Бедняк, разумеется, притом он был обручен с лучшей подругой Линит. Крепко, крепко.
— Полное неприличие, — вспыхнув, сказала миссис Аллерган.
Тим послал в ее сторону любящий взгляд.
— Понимаю тебя, дорогая. Ты не одобряешь похищения чужих мужей и вообще мошенничества.
— Мы в молодости имели принципы, — сказала миссис Аллерган. — И слава богу! А нынешняя молодежь полагает, что может творить все что заблагорассудится.
Тим улыбнулся:
— Она не только полагает — она творит все это. Vide[14]. Линит Риджуэй.
— Так это ужас какой-то!
Тим подмигнул ей:
— Выше голову, пережиток прошлого! Может, я твой союзник. Во всяком случае, я пока что не умыкал чужих жен или невест.
— И впредь, уверена, не сделаешь этого, — сказала миссис Аллерган. — Я воспитывала тебя приличным человеком, — добавила она с чувством.
— Так что заслуга в этом твоя, и я тут ни при чем.
Ехидно улыбнувшись, он сложил письмо и вернул его в карман. Миссис Аллерган не удержалась от мысли: «Почти все письма он мне показывает. А когда от Джоанны — только зачитывает куски».
Однако она прогнала эту недостойную мысль и привычно решила явить широту души.
— Не скучает Джоанна? — спросила она.
— Когда как. Пишет, что хочет открыть магазин в Мэйфере[15].
— Она всегда жалуется на жизнь, — с легкой неприязнью сказала миссис Аллертон, — а между тем ходит по гостям, и гардероб должен ей стоить целое состояние. Она прекрасно одевается.
— Так она, скорее всего, не платит за это, — сказал Тим. — Нет-нет, мам, я имею в виду совсем не то, что тебе подсказывает твое эдвардианское мировоззрение[16]. Просто она не оплачивает счета, только и всего.
Миссис Аллертон вздохнула:
— Не представляю, как людям удается это делать.
— Это в некотором роде особый талант, — сказал Тим. — Если иметь достаточно экстравагантные вкусы при полном непонимании, чего стоят деньги, — тебе откроют какой угодно кредит.
— Пусть, но в конечном счете тебя отправят в суд — за неплатежеспособность, как сэра Джорджа Вуда, беднягу.
— У тебя какая-то слабость к этому конскому барышнику — уж не оттого ли, что в тысяча восемьсот семьдесят девятом году, увидев тебя на балу, он назвал тебя розанчиком?
— В тысяча восемьсот семьдесят девятом я еще не родилась! — с чувством возразила миссис Аллертон. — У сэра Джорджа обворожительные манеры, и не смей звать его барышником.
— Я слышал занятные истории про него от знающих людей.
— Тебе и Джоанне все равно, что пересказывать о людях, — чем гаже, тем лучше.
Тим поднял брови:
— Дорогая, возьми себя в руки. Вот уж не представлял, что старина Вуд у тебя в таком фаворе.
— Ты даже не можешь вообразить, чего ему стоило продать Вуд-Холл. Он страшно дорожил поместьем.
Можно было возразить, но Тим сдержался. Кто он такой, в конце концов, чтобы судить других? И он раздумчиво ответил:
— Насчет этого ты, пожалуй, права. Линит звала его приехать и посмотреть, как она устроилась, — так он наотрез отказался.
— Еще бы! Надо было все-таки подумать, прежде чем звать его.
— Он, по-моему, затаил злобу на нее — всегда что-то бурчит под нос, когда завидит ее. Не может простить, что за источенное червями родовое гнездо она выложила немыслимые деньги.
— Ты и этого не можешь понять? — бросила ему миссис Аллертон.
— Честно говоря, — невозмутимо ответил Тим, — не могу. Зачем жить прошлым? Липнуть к тому, что было, да сплыло?
— А что ты предложишь взамен?
Он пожал плечами:
— Что-нибудь живое. Новое. Ведь какая редкость — не знать, что принесет завтрашний день. Что хорошего наследовать бросовый клочок земли? Гораздо приятнее зарабатывать на свой страх и риск.
— Например, успешно провернуть дельце на бирже.
Он рассмеялся:
— Почему бы и нет?
— А если так же успешно прогореть на бирже?
— Довольно бестактное замечание, дорогая, и уж совсем некстати сегодня... Как же насчет Египта?
— Ну, если...
Он с улыбкой прервал ее:
— Решено. Мы же всегда хотели побывать в Египте.
— Когда ты предлагаешь ехать?
— Да прямо в будущем месяце. Январь там — чуть ли не лучшее время. А пока несколько недель еще потерпим замечательных обитателей нашего отеля.
— Тим, — с упреком сказала миссис Аллертон и виновато добавила: — Я почти обещала миссис Лич, что ты сходишь с ней в полицейский участок. Она совсем не понимает по-испански.
Тим скорчил гримасу:
— Я обзавелся личной пиявкой. Это по поводу кольца? С кроваво-красным рубином? Она продолжает думать, что его украли? Если хочешь, я схожу, только это пустая трата времени. Она еще навлечет неприятности на какую-нибудь горничную. Я отлично помню, как она заходила в море и кольцо было у нее на руке. Она просто обронила его в воде — и не заметила.
— А она уверена, что сняла и оставила на туалетном столике.
— Она ошибается. Я видел его собственными глазами. Надо быть полной дурой, чтобы в декабре лезть в воду только потому, что ярко светит солнышко. Толстухам вообще надо запретить купание, в купальниках они отвратно выглядят.
— Придется, видимо, и мне отказаться от купаний, — пробормотала миссис Аллертон.
Тим расхохотался:
— Это тебе-то? Да ты любую девицу обставишь.
Вздохнув, миссис Аллертон сказала:
— Тебе бы хорошо тут иметь молодую компанию.
Тим Аллертон решительно замотал головой:
— Ни в коем случае. Мы вполне хорошая компания вдвоем.
— Тебе не хватает Джоанны.
— Ничуть. — Странно, насколько категорично прозвучал его голос. — Ты глубоко заблуждаешься. Джоанна забавляет меня, но теплых чувств я к ней не питаю. Слава богу, что ее тут нет. Исчезни она из моей жизни, я и не замечу. — И совсем тихо