ЛЕГЕНДА О СОЛНЕЧНОМ ВЕТРЕ И МОРСКОЙ ДЕВЕ




Столько искать тебя в переплетах улиц, в лицах, стихах, обрывках случайных песен. Город гудит – огромный бетонный улей, в нём я – кусок мозайки, травинка, плесень, синяя птица, лёгкий прозрачный ладан, запах озона, ящик с двойным секретом...

Солнце моё – в историях и балладах. Так, понимаешь, легче дождаться лета.

Аль-го – страна визирей, пустынь, султанов, древних гробниц, запрятанных под песками, звёздных ночей, таинственных караванов, диких мечей, разящих и сталь, и камень, башен из белоснежной слоновой кости, ведьминых гобеленов из паутины.

В центре столицы – музыка, яства, гости, всяк позабыл про трудности и рутину. Центр столицы нынче раскрашен, звонок – День Маскарада любят сильнее прочих…

Только какой там праздник, когда ребёнок не доживет и до наступленья ночи.

В западных землях, в тёмной глухой лачуге Руфусу стало хуже от лихорадки. Мать

сбилась с ног, вояка-отец испуган, знахарь суров, не строит большой загадки.

Мальчику летом только сравнялся годик, ясный, весёлый, сердце светлей алмаза...

Бабушка Хэллэ молча встает, выходит. Чёртов костёр зажёгся с седьмого раза.

Бабушка Хэл – потомок пустынных магов, ей колыбельной танец служил шаманий; пламя горит – не сделаешь и полшага, дым, завиваясь, гаснет в сыром тумане. Ветер с

востока гонит в долину тучи, дождь разразился громом с водою пресной…

Бабушка Хэллэ знает – так будет лучше, смотрит в костер и хрипло заводит песню.

“Мёдом июльским, лавой, седой грозою, отблеском свеч в янтарных глазах ифрита,

искрами звезд, горячей моей слезою, жаром свечи откликнись, услышь, приди ты. Вспомни, Огонь, истлевшие эти мантры, внука спаси, позволь совершиться счастью...

Солнцем пустынным,

шкурою саламандры.

сделай его своею бессмертной частью…”

Земли Азганты – северный край суровый, край диких рун, гранитных могучих замков, смелых людей, скупых на любое слово, беглых комет, видений, небесных знаков, снов и легенд, пиратской лихой удачи, гоблинов, что на солнце замрут навеки…

Нынче в Азганте лето, а это значит – тают снега, проснувшись, бушуют реки, сотни

огней ночами мерцают с фьорда, ветер доносит гулкие звуки моря…

Но тишина в палатах владыки-лорда. С дочкой его случилось большое горе.

Сотни врачей сменялись и уходили, те же диагнозы, скорбные взгляды – те же. Свет

покидает щёки малютки Диллы, с каждой минутой сердце стучит всё реже.

Море шумит и точит скалу в заливе, город отсюда – тёмный и одинокий. Небо темнеет – будет неслабый ливень, только вода – не враг чародею-Йокки. Тот, кто умеет видеть и дно морское, знает, что было в прошлом, что ждёт в грядущем. Йокки-волшебник стар,

молчалив, спокоен. Если поможет – так будет даже лучше.

Тучи над ним – всё больше, темнее, гуще. Первые капли ткут водяную стену.

Голос у Йокки ладный, мотив тягучий, песня летит, врезаясь в морскую пену.

“Быстрым теченьем, талой речной водою, песней русалок, светом морских жемчужин, лейся, кипи, приди, совладай с бедою, только скорей – девчонке намного хуже. Сделай её

сиреною, водной нимфой, дочкой приёмной, белой рекою горной…

Только скорее – близится время мифа

Только скорее – близится время шторма…

Как началась война – уж никто не помнит, глупо, но ей не видно конца и края. Копья

сверкают, пену роняют кони, вместо баллад наскучивший марш играет...

В Аль-го куют щиты и не спят солдаты, люди Азганты точат свои катаны…

Руфус – душа отряда, хмельное злато, тёмное пламя, смуглый собрат шайтана. Рыжие космы, хитрый раскосый прищур, смел и удачлив, словно нашедший клевер…

Враг их среди пустынной равнины ищет, путь их недолог – прямо, вперед, на север.

А вдалеке, за пылью, за южным ветром, конный отряд навстречу солдатам скачет. До столкновенья где-то полсотни метров, руны на звонкой стали ведут к удаче. Дилле здесь каждый дорог, и нужен – каждый, но не уйти – обязанность командира…

…Взгляд на неё в момент прогоняет жажду, серым дождем танцует её рапира. Голос её овеян весенним бризом, черты тонки, и кожа белей коралла…

Битва не стала ни для кого сюрпризом. Крики, атака, стрелы и звон металла.

…Так и бывает – чтобы всё вдруг померкло, хватит порою жеста, улыбки, взгляда.

И посреди насилия, крови, пекла,

Руфус и Дилла вдруг оказались рядом.

“Тенью шафрана, первым цветком мимозы, бездною слов неслышной моей молитвы…”

“Видеть тебя в рисунках осенней грёзы, а отыскать в какой-то нелепой битве…”

“Столько ждала, а всё разрешилось боем... но почему я будто вернулась в детство?…”

“Просто теперь я здесь,

я теперь с тобою,

и от меня уже никуда не деться…”

Что было дальше – нынче никто не помнит, всяк привирает, каждый на лад свой делит…

Только перо пока что в моих ладонях. Я расскажу, как было на самом деле.

Знаешь, порой хватает прикосновенья, первого слова, верного поцелуя.

Море пришло огромной солёной тенью, до облаков – холодные злые струи. Пламя пришло грозою и дерзким смехом, южным бураном, дерзкою песней барда…

Вместе они срывали с людей доспехи, гнулись мечи и плавились алебарды, море шумело,

рушило все заставы, в саже и прахе рушились баррикады, молнии били в воинские уставы, ветер срывал остатки былой бравады, порох стал скользкой тиною в сотнях бочек, карты истлели, полк превращен в пустыню…

Эта война закончилась ближе к ночи.

Все по домам,

обед уже год как стынет.

Руфус и Дилла так и исчезли вместе, как растворились в бешеной круговерти…

Только ты, друг, не те выбираешь песни, если подумал что-то на тему смерти.

Столько искать тебя средь опавших листьев, вечных снегов, безликой чужой одежды, видеть тебя сквозь сотню фальшивых истин, всё заменив одною своей надеждой.

Быть бы морским пиратом, вторым пилотом, ждать бы ветров, удачи – но не ответа…

…Солнце моё – за следующим поворотом. Сквозь темноту я чувствую жар рассвета.


ДРАКОНЬЯ

Остается драконья суть под людскою кожей. Ты не можешь смеяться искренне, петь не

можешь. Ты не можешь плакать, только рычать зверино. Меж людей не поймут, как ни бейся, тебя не примут.

Проступают чешуйки к утру на костяшках пальцев. Ты хотел принцессу, которой едва семнадцать. Ну а вышло: дракон трехсотлетний глядит из карих. Ты вздыхаешь. А я

соглашаюсь. Плохая карма.

Что с драконом делать, я и не знаю толком. Все волшебные твари в реальности не уместны. Если хочешь прогнать, прогони. Это будет честно. Если можешь любить, люби. Чешуи, иголки.

Опущу до шелковой гладкости вдоль лопаток. У драконов три тысячи с лишним дурных повадок. Но освой их, узнай, и огонь тебе, тебе покорится. Ляжет ласково алым в ямочку под ключицей. Коль завел дракона, будь к волшебству готовым.

Волшебства будут километры, ветра и тонны. Я смотрю на тебя. Чешуя на висках и

скулах. Разрастается за уши и в волосах бликует. На драконьем людям в ночи хорошо молчится. Пламя входит в тебя через ямочку под ключицей.

...Вот тоска по небу, и ад в подреберье темном. Я лежу на груди твоей тихим ручным

котенком. Этот Голод по небу гаснет лишь кожей к коже.

Разлюби дракона.

Если, конечно, сможешь.

У тебя он огненный – в каждой чешуйке танцует пламя.

Подойти, и касаясь, жар зачерпнуть руками,

И прижаться к печке большого правого бока,

И молчать до слез, уголь крыльев горячих трогать,

Глядя в проруби глаз – темнота в них густа, вишнева,

Начать говорить, но вдруг подавиться словом,

И глядеть, и спать в следах твоих лап огромных,

Ощущая себя почему-то на дне как дома.

Сто костров под ребрами, тысяча три пожара,

За спиной принцесс, похищенных в рамках жанра

Не иначе столько, что впору писать баллады…

Я стою поперек дороги напротив взгляда,

Я стою, вытянув руку, отбросив косы,

Твой дракон в ладонь мою ткнулся горячим носом.

Выгляни в небо за оконным стеклом холодным.

Выгляни в космос, касайся пушистых звёзд.

Знаешь, нам на земле – бескрылым, наверно, поздно.

Ты же, Дракон – крылатый. Взлетай всерьёз.

От первого взмаха бездну почувствуй телом,

Отбрось все сомненья, страхи и прочий хлам.

Оставь за спиной чешуйчатой звездную нашу систему.

Ты же Дракон, а значит, все правила – напополам.

Как часто мы видим тех, кто совсем не отсюда?

Как часто встречаем их – не людей совсем…

В драконьих узких зрачках всегда воскресает чудо.

Обыкновенное чудо, но это заметно всем…

И почему вы ногами ходите между нами?

Вам место не в нашем мире, а в сказочном лесу.

Неужто вы позабыли ту сказку, что с чудесами…

И ждете теперь тех Рыцарей, что от судьбы спасут?

Тот, кто раньше любил легенды, захлебнется пусть новой пьесой…

Рыцарь смелый убил дракона, а дракон оказался принцессой. Белокожей, зеленоглазой,

отчего-то такой знакомой… Рыцарь был из него неважный. Оттого и убил дракона.

Оттого и смотрел равнодушно, как с чудовища морок сползает: не сумев сделать тварь

послушной, он вдруг понял — чудес не бывает.

Раньше шедший вперед отважно, помня голос и хрупкость плеч, он, истерзанный долгой жаждой, в сердце-пламя вонзил свой меч.

Остальное все — бред и враки, и давно уже сыграны роли.

Расцветают кровавые маки на лице, посеревшем от боли.

И смеялись глаза, тускнея в мрачном свете тоскливых окон:

“Если станешь чуть-чуть сильнее, я тебе подарю свой локон…”

Тот, кто раньше любил легенды, захлебнется пусть новой пьесой: рыцарь тот оказался

слабым…

Оттого и убил принцессу.

ВЕДЬМИНО СЛОВО

Сегодня ночь будет длинной - не прячься и не беги: к тебе, предо мной повинным, пришла собирать долги за полные фальши речи, за ночи мои без сна.

Чтоб было тебе - не легче, расплатишься ты сполна и где бы ни был с другими, тебе не

забыть меня - едва моё вспомнишь имя, захлопнется западня, и воздух вдруг станет горек - как сможешь таким дышать?

Со вкусом полыни горе накроет тебя, как шарф, со вкусом полыни пища тебе обожжет

гортань.

Кого ты теперь отыщешь, раз я для тебя - не та?

Мой образ змеёй гремучей отравит ночной покой - ты сам же себя измучишь, раз мы с тобой далеко. Тоска с каждым днем болезнью тебя изгрызет сильней.

Огонь и вода, железо не будут помехой мне.

Тебе не найти спасенья, обиды не отплатив - я злобным своим весельем испорчу тебе пути: блуждать тебе в одиночку, желая найти меня, и самой холодной ночью сгорая как от огня, шептать моё имя глухо, до боли ладони сжав.

Страдать тебе телом, духом, пока моя боль свежа.

Приди же ко мне, покорный, склонись к моему плечу.

У слов моих горьки корни –

Пусть будет, как я хочу.


БЕРЕГИНЯ

Черные земли в следах, в пыли, в тропах кривых среди мокрых трав. Многие здесь в темноте прошли – кровь истекала с душевных ран, став где брусникой, а где иргой, капая вниз, напитав песок, став земляникою под ногой, лентою алой вплетаясь в дрок. Многие шли на тепло-огонь. Я же сидела, ждала в ночи, нити в ладонях держала мойр, слушала, как

тишина молчит. Глаз васильковая синева, губы – душистый июльский мак.

Что приходили мне отдавать? Что забирала с собою тьма?

Я протяну вересковый лед – он не растает, но охладит, липы дурманящий желтый мед. Не говорят мне, где что болит, как раскололось ребро в груди, как разлетелись осколки душ.

Я протяну вересковых льдин из заполярных белесых стуж и приложу к перекрестьям ран, и всем пришедшим подам воды – впредь им неведом да будет страх, горе развеется пусть, как дым, пусть колосятся гречиха, рожь, хлеб пусть румянится на печи. Я достаю свои зелья, нож и начинаю недуг лечить.

Я вытираю им жемчуг слез на разгоревшихся вдруг щеках. Ветры кружат над горой

внахлест…так продолжается уж века – я и не помню себя другой. Все мои жизни – лишь

ворожба. Все мои жизни – земной покой, черных теней среди леса бал. Все мои жизни – лишь колдовство, ветви сухие, змеиный яд. Я обнимаю осины ствол.

Снова приходят и говорят: “боги не знают, как нам помочь. Сделай, ты можешь. Спаси, умрем…” Я соглашаюсь… темнее ночь. Мне танцевать до утра с огнем. Мне, словно птице, взлетать, крича. Мне, как лисице, скользить во мхах, чтобы никто не болел, не чах, мне развевать беспокойный прах. Ссадины им целовать и петь – грешных отец, наконец,

простит. Месяц взойдет, свеж, и юн, и спел, в венах моих успокоив Стикс, мягко лаская изгибы плеч, блики рассеяв по волосам.

Я так устала их всех беречь…

Месяц смеется на небесах…

СТРАХ

Тише, тише, кричать не надо, не услышат тебя соседи. Я всего лишь присела рядом, что же стал ты смертельно бледен? Я тебе предлагаю сделку. Нет, конечно же не на душу. Души нынче товарец мелкий - измельчавший. Есть что получше. Кто-то доброе в людях ищет, словно жемчуг среди навоза, мне же страх - дорогая пища, он мне нужен почти как воздух. Кто я? Мальчик, а ты уверен, в том, что это узнать ты хочешь?

В каждом веке и в каждой эре все боятся прихода ночи. Я из тех, кто во тьме таится и скребётся за каждой дверью, кто как маски меняет лица и в любом живёт суеверье, кто вздыхает в пустой кладовой и пугает собак и кошек.

Что же, мальчик, узнал ты вдоволь?

Выбор сделан и жребий брошен.

Спи спокойно, тебя не тронут негодяи и террористы, не обманут тебя законы и не

высмеют юмористы, и машина не загорится, и найдётся кусочек хлеба, а потрёпанная

синица не рванёт к журавлям на небо. Телевизору верь пореже, выбирай по душе товары...

Ночью слушай противный скрежет и послушно смотри кошмары, ощущая мороз на коже, сгинув между кругами ада.

Лишь пред тем, что понять не можешь, страх простителен и оправдан.


КНИГА ЖИЗНИ

Ты прожил много и не жалеешь, пусть книга жизни - цветущий сад. В пять сердце бьётся – “живи скорее”, седые волосы – в пятьдесят. В двенадцать – мяч у разбитых стекол, подобно грому с небес гремит. А в сорок хочется… тихо сдохнуть, что б не прощаться навек с людьми. С годами правдой тебя побило, хлебнул реальности без прекрас… В пути с рождения до могилы нет в жизни – было. Всегда – сейчас.

Ты помнишь тихий апрельский город? Дробятся блики в речной воде. С гитарой в парке.

Походы в горы. Успеть повсюду, всегда, везде... Как терпко пахнут степные травы - полынь, шалфей и лиловый цвет. Года проходят - теперь отрава, всё то, что в двадцать хотелось лет.

Ты прожил много и скоро рухнет картонный домик в конце пути. Сидишь под лампочкою на кухне за утром утро - всегда один. Давно здоровье ушло куда-то, давно противен

прогнивший мир.

Встряхнись! На крыше встречай закаты… А хаму сверху без слов вломи… Ударь с размаха, чтоб крепко помнил, что весом с пуд кулаки добра. Ты полной грудью, вдыхая воздух, забудь о том, что тебе пора. Когда тупик, за проход борись. Бывает тяжко – ты стисни зубы! Не ной, не кашляй, а соберись… Жизнь любит тех, кто себя полюбит.

Пока рассветный янтарь сгорает, увидеть солнца легко черты. Ты – не старик, ты – весёлый парень, хоть в мире мало таких, как ты.

Старушку Землю измерь шагами, не жди удачи и прочих благ. Ведь если сдашься, ты

станешь – камень, а если сдюжишь, то смерть – пустяк. Не стоит плакать, бояться, биться… На наковальне судьбы – печаль. Твоих задатков сырая крица станет под молотом точно сталь. Закалка силы в ослабшем сердце – будить характер, страсти губя. Чтобы

однажды за тайной дверцей проснулся кто-то сильней тебя! Пусть он покажет тебе дорогу, пусть скрутит время твоё в спираль. Не стой растерянно у порога, открой дверь в мир, чтоб не стало жаль… Впиши в том жизни шальные строчки, не сосчитать в нем ещё страниц. Забудь про правила и про точки, не стоит право дрожать за дни. Не стоит

времени бег бояться, как проржавевший металлолом. Ведь, если в темном углу скрываться, жизнь и останется за углом. Растратно очень – всё ждать чего-то, гадать на гуще, не спать, не жить…

Ныряй в круг жизни, как в топкий омут, где камни острые, как ножи. Живи под небом

открытым звёздным, коль все считают, что “едет крыша”. Смотри, как яркое наше солнце тебя окрасило хною в рыжий. Гуляй по миру, стань менестрелем, вдыхая сказку в свои слова. Не торопись жить ещё быстрее, учись в мгновении застывать. Найди себе свой

медвежий угол, влюбись в вселенную в этот раз, не будь похожим на мертвых кукол – в твоих глазах мир увидит нас.

* * *

Ты знаешь, чем пахнет безумие? Бычками и пролитым кофе…, и я у окна, будто мумия – старуха в вязанной кофте. Замерзшие пальцы касаются теней на стекле и скользят, а мысли в туман расползаются – внутрь тусклый, бессмысленный взгляд.

Ты знаешь, чем пахнет безумие? Забытою вещью, что ты когда-то дарил мне по случаю, и тем сжигает мечты. Твоим смс заполошеным, густой полуночной тоской, усталостью, парком заброшенным. Безумие пахнет тобой…

ГРАФИНЯ БАТОРИ

Ночью кошмары бывают явью.

Острым осколком впиваясь в плоть, души незрелые больно ранят, и красота вдруг теряет лоск, молодость вянет, невинность блекнет… Кровь по ступеням течет рекой замковых

каменных, мшелых лестниц, кто среди стен обретал покой?

Синие губы, мертвелость кожи, сколько же дней продолжался плен?

Леди красива, неосторожна. Псы скалят морды и у колен ждут от хозяйки лишь только знака…

Солнце танцует на витраже…

Мертвые девочки – мед и сахар. сердце графини – слюда и желчь. Замок крадет и хоронит стоны, тени колонн рассекают ночь, эха не слышно, все звуки тонут. Боги не могут ничем помочь, боги бессильны и отвернулись. Камень прохладен из века в век, под черепицей –

осиный улей, в замке – истоки кровавых рек. Шепот, рыданье, молитва, шепот –

замкнутый круг в лабиринтах стен. Скрипы в углах, непонятный шорох и пустота внутри вскрытых вен…

Слухи ползут и волнуют графство: снова девчонка пропала здесь, белый венок у ворот,

измятый ворон несет в черном клюве весть: Снова пытали, сожгли, убили, в замке у

Батори зло, порок. Или навет это? Или… Или…

Кто переступит еще порог замка, лежащего на Карпатах, замка с гербом, где драконий зуб? Поздно искать здесь жертв, виноватых – время возводится мерно в куб. Только ступени, быть может, помнят дымку тумана, тревожный шаг. Замок устал от безумья оргий, где по подвалам клубился мрак, где по колодцам вода плескалась черным запекшимся серебром.

Мрамор полов отливает алым. Девочка с раною под ребром. Запахи фенхеля и ромашки, свечи горящие и шафран. В замке так сыро, темно и страшно, дерево, камень и стылость ванн, полных горячей и пенной крови – дикость, безумие, волчий нрав. Умалишенный, он род укроет, сам же уснет в многоцветье трав, в тенях блуждающих, словно нежить, в лапах ветров, приходящих выть.

Лики ушедших теряют свежесть.

Кто-то кошмары хотел забыть.

Венгрия, помнишь ли ты о Чейте, верность легендам своим храня?

Ржавые пятна на черной ленте.

Кто сохранит от беды меня?


СКАЗКА О ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

Я расскажу тебе сказку о человечности, сказку о вечности я тебе расскажу. Небо качает звезды ладонями млечными, тихо ползет по облаку желтый жук. Мир на планете зиждется на неравенстве долларов, евро, юаней, рублей и вон.

Дженнифер Джонс не родилась неправильной.

Были неправильны мистер и миссис Джонс.

Школьная жизнь похожа на горки американские: завтра - падение, ну, а сегодня - взлёт. Ссадины на коленях заклеив пластырем, Дженнифер Джонс поднимается и идёт. Форма в пыли и юбка совсем измятая, драка сегодня со счетом четыре|ноль. И синяки

расползаются темными пятнами, очень непросто быть на Земле другой. Ей не нужны ни платьица, ни косметика, лучше с мальчишками бегать бы по двору. Галстук носить,

лениво считать созвездия, да у соседа выкрасть бы поцелуй. Как ей ходить, задыхаясь,

цепляясь рюшами? Складывать губы восторженной буквой “о”? Если машинки были ее

игрушками, а от нарядных кукол несло тоской.

И когда мать приходит из школы, гневная, (“знаете, Вашей дочери нужен врач”), от ее крика мелко трясутся стены, и превращается в хрипы надрывный плач. Хватка отца

безжалостная и цепкая, и на щеке от пощечины красный след. Каждое слово падает

камнем, центнером, быть храбрым воином трудно в пятнадцать лет.

Только приказ родительский был не выполнен - у пациента под ребрами пустота. То, что сломалось - не склеить, да и не выпрямить.

Дженнифер Джонс делает шаг с моста.

Саймону Ли семнадцать - года тяжелые. Клёпки на куртке, да в глотке горчит табак. Вместе с друзьями опять прогуляли школу, и тяжесть гитары лежит на его руках.

Взрослые всё решили - он будет доктором. Важный хирург, и в банке солидный счет. Будет квартира с большими стеклянными окнами, вид на красоты города круглый год.

Как объяснить им, что тошно от анатомии, от вида крови крутит узлом живот. Он живет музыкой. Он дышит ей и в ней же тонет он, по вечерам в замшелом кафе поет.

“Брось эти глупости”. Только вот “бросить глупости” - как на живую из сердца извлечь мечту. И, задыхаясь от чьей-то душевной скупости, Саймон под кожу вонзает себе иглу.

Нет ничего страшнее, чем быть незамеченным. Так страшно вырасти и потерять свой путь. Я расскажу тебе сказку о человечности, ты расскажи ее детям. Когда-нибудь…

Каждый ребенок, чье сердце разбито взрослыми, и на чью шею Смерти легла коса, за

крышкой гроба становится (вровень со звездами), рыцарем Божьим в шёлковых небесах.




Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-10-17 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: