Василий Михайлович Пронин

Под редакцией Л. М. Суриса

Москва

Берлин

УДК 94(47)

ББК 63.3(2)

П78

Пронин, В. М.

П78 Последние дни Царской Ставки

(24 февраля — 8 марта 1917 г.) / В. М. Пронин; под ред. Л. М. Суриса — М.; Берлин: Директ-Медиа, 2016. — 79 с.

ISBN 978-5-4475-8769-7

Воспоминания политического деятеля, участника Бе­лого движения на юге России, полковника Василия Михай­ловича Пронина (1882-1965 гг.) имеют огромную историческую ценность. Это воспоминания о последних днях Императорской России. Автор считает, что в сплете­нии событий тех дней четко прослеживался какой-то неот­вратимый рок. Как развивались события, какими были умонастроения их непосредственных участников, а также что способствовало отречению Императора Николая II — ответы на эти вопросы Вы найдете на страницах этих ме­муаров.

УДК 94(47) ББК 63.3(2)

© Сурис Л. М., редактор, текст, 2016

© Издательство «Директ-Медиа», оформление, 2016

Часть I

Печатая свои краткие воспоминания о событиях, происходивших в Царской Ставке в конце февраля и в начале марта 1917 г., я должен оговориться, что эти воспоминания совершенно не претендуют на всесто­ронность и исчерпывающую полноту изложения всего того, что происходило в Ставке в эти дни.

Я делюсь с читателем только тем, чему я был свиде­телем и что подтверждается сохранившимися у меня документами и моими того времени записями.

Некоторые из приводимых мною документов уже были опубликованы, однако, я полагаю, не лишним будет в настоящее время еще раз о них напомнить.

***

Вспоминая февральские и мартовские события, эту только что открывавшуюся новую и роковую страницу в жизни нашей Родины, я невольно мысленно перено­шусь туда, в Могилев на Днепре, в Могилев 1917 года, в Ставку Верховного Главнокомандующего.

И перед моим мысленным взором вновь проносит­ся ураган минувших событий и встают тени ушедших в историю Императора Николая II и его Начальника Штаба Генерала М. В. Алексеева.

Я вспоминаю спокойное, приветливое лицо, серо­голубые глаза Императора, в которые я смотрел, встре­чая Его с рапортом у входа в Управление Генерал- Квартирмейстера Ставки...

И я, как сейчас, вижу врезавшееся в мою память на всю жизнь, скорбное лицо Императора и крупные сле­зы, катившиеся по его щекам, когда он обходил встре­чавших его на вокзале офицеров Ставки, в момент прибытия из Пскова, после отречения...

Я вспоминаю и больное, с лихорадочным блеском глаз, осунувшееся лицо старика Генерала М. В. Алексе­ева, принимавшего все меры, дабы предотвратить, ослабить надвигавшуюся грозную бурю, а затем до конца дней своих, боровшегося за честь и счастье Ро­дины с ее разрушителями...

Часть II

На южной окраине Могилева, на высоком и крутом берегу Днепра, откуда открывался прекрасный вид на заднепровские дали, стоял небольшой двухэтажный губернаторский дом.

Здесь имел пребывание Государь Император во время своих приездов в Могилев.

Почти вплотную к этому дому или как мы его называли — «дворцу», примыкало длинное двухэтаж­ное здание Губернского Правления; в нем находилось Управление Генерал-Квартирмейстера, этого «святая святых» всей русской армии.

Перед дворцом и Управлением была довольно большая площадка, обнесенная со стороны приле­гавшего к ней городского сада и улицы железной ре­шеткой.

У парадного входа дворца, когда Государь был в Ставке, обыкновенно стояли парные часовые от Геор­гиевского батальона, составлявшего охрану Ставки.

Батальон комплектовался георгиевскими кавалера­ми — офицерами и солдатами всех строевых пехотных частей армии, по особому выбору. Это, так сказать, бы­ли «храбрейшие из храбрых».

В ближайших аллеях сада и на прилегающей к площадке улице несли дежурство чины дворцовой по­лиции и секретные агенты, которых мы называли «бо­таниками». Дабы не обращать на себя внимание, они, внешне сохраняя непринужденный вид, словно про­гуливаясь, останавливались у дерева или цветочной клумбы и как бы внимательно их рассматривали, в то же время зорко следя за всеми прохожими и проез­жими.

Невдалеке, напротив Управления Ген.-Квартир­мейстера, за садом в большом здании Окружного Суда помещалось Управление Дежурного Генерала Ставки, во главе которого стоял Ген.-Лейтенант Кондзеров- ский.

Остальные учреждения Ставки были размещены в казенных и городских зданиях, гостиницах и школах.

***

Жизнь Ставки до роковых февральских дней шла нормальным, давно заведенным порядком.

Работали в условиях совершенно мирной обстанов­ки; до ближайшего участка фронта Западного — было около 250 верст.

Рабочий день Управления Генерал-Квартирмейстера, где я, в чине подполковника Ген. Штаба имел высокую честь служить вплоть до заключения в Быхове вместе с Ген. Корниловым, начинался в 8 ч. утра, и с перерыва­ми для питания продолжался обыкновенно до 10—11 ч. вечера.

Во главе Управления стоял Ген.-Лейтенант Луком- ский.

На фронте в дни, предшествовавшие революцион­ной буре, было спокойно. Происходили лишь незна­чительные, успешные для нас бои на Юго-западном и Кавказском фронтах.

Все мысли наши и работа были сосредоточены, главным образом, на подготовке к весеннему общему с союзниками наступлению...

Русская армия к этому времени, благодаря усилен­ному производству отечественной промышленности и поддержке союзников, располагала огромными мате­риальными и техническими средствами; она была ими богата как никогда со времени начала войны. Что же касается духа армии, то он оставлял желать лучшего...

Продолжительная и кровопролитнейшая во всей мировой истории война, вызвавшая огромную напря­женность духовных и материальных сил, понизила во­обще моральную устойчивость боровшихся народов и их армий.

Но, нужно правду сказать, это в большей степени, чем кого-либо, коснулось нашей родины и русской ар­мии; причиной тому были обстоятельства внутренне­политического характера и в частности, как результат крупных пробелов в воспитании народных масс в духе сознательной и горячей любви к родине.

В общем же, однако, нужно признать, что русская армия начала 1917 г., прочно державшая свыше чем 1000 вер. фронт, представляла внушительную силу и могла быть использована не только для продолжения пассивной обороны, но и для наступления, что, при наличии упомянутых выше огромных технических средств, сулило успех.

Дабы закончить так затянувшуюся, перешедшую на истощение и медленное обескровление народов войну, нужно было той или другой из борющихся сторон — союзникам или центральным державам — напрячь все усилия и нанести врагу последний и всесокрушающий удар.

И тот удар, который готовилась нанести вместе с союзниками Россия, была бы более чем вероятно роко­вым для Германии^[1].

Однако события конца февраля и начала марта — вспыхнувший и охвативший нашу родину революцион­ный пожар не только сжег большие ВОЗМОЖНОСТИ на победоносное окончание войны^[2], но и разрушил грандиозную, созданную веками и многими, многими поколениями русского народа величественную храми­ну Государства Российского...

Часть III

Около 20-х чисел февраля в Ставку прибыл после продолжительного отпуска Нач. Штаба Верховного Главнокомандующего Ген. Алексеев. Он провел не­сколько месяцев в отпуску в Крыму и, не закончив пол­ного курса лечения, поспешил в Ставку, ибо приближалось время весенних операций.

Серьезная, изнурительная болезнь все еще мучила его. Температура временами доходила до 39-40°.

В его отсутствие должность Нач-ка Штаба испол­нял Ген. Гурко.

Помощником Нач-ка Штаба был Ген. Клембов- ский.

Впервые тревожные сведения о волнениях в Петро­граде начали поступать в Ставку 24-го февраля. Особо­го значения им как-то не придавали.

Кстати, здесь необходимо сказать несколько слов вообще о настроении офицеров Ставки и именно тех кругов, с коими я соприкасался.

Внутренне — политическая напряженность, охва­тившая широкие общественные круги страны незадол­го до революции, не могла, конечно, не повлиять в той или иной мере на психологию офицерства армии, в частности, и в большей степени, офицерства Ставки, которое естественно по своему положению было более в курсе всего происходившего.

Не скажу чтобы часто, но все-таки были разгово­ры и суждения на политические темы, являвшиеся отзвуком тогдашних общественно-политических настроений.

Из Петрограда доходили слухи о могущих быть «крупных переменах наверху» и даже о «дворцовом пе­ревороте» и т. п.

Однако, о возможности революционного взрыва во время войны не допускалось и мысли.

В течение 25 и 26 февраля были получены более тревожного характера телеграммы от Гл. Начальника Петроградского военного округа Ген. Хабалова и Председателя Государственной Думы Родзянко.

Сообщалось, что 25 февраля в Петрограде начались волнения, выразившиеся в демонстрациях и вооружен­ных столкновениях населения с жандармерией и поли­цией в разных частях города, и что в этот день забастовало 240 000 рабочих.

Родзянко в своей телеграмме на имя Нач-ка Штаба Верховн. Главнокомандующего для доклада Государю уже указывал на критическое положение страны, нахо­дящейся накануне полного краха.

«России», телеграфировал Родзянко: «предстоит заключить позорный мир. Единственное спасение, единственный выход из создавшегося положения, это — назначение лица, облеченного доверием страны во главу Правительства, с предоставлением ему полно­мочий сформировать ответственное министерство».

Копию этой телеграммы Родзянко адресовал и Главнокомандующему Юго-Западным фронтом гене­ралу Брусилову. Последний повторил ее в адрес гене­рала Алексеева с припиской для доклада Государю, что единственный выход из создавшегося положения, это — пойти по пути, предлагаемому Родзянко.

Таким образом, первым из вождей армии, обратив­шимся к Государю с просьбой о даровании стране от­ветственного министерства был ген. Брусилов.

Настроение Ставки и в эти дни еще было относи­тельно спокойное; жизнь шла нормальным порядком; все продолжали выполнять свою работу. Событиям в Петрограде как будто не придавали серьезного значе­ния; их рассматривали как серьезный бунт, но который должен быть подавлен властью. Сообщения Родзянко считали преувеличенными.

Не было заметно, во всяком случае наружно, ника­ких перемен и в укладе жизни дворца; все шло по уста­новленному порядку и этикету.

В этот день, 26 февраля (воскресенье) Государь был в дворцовой семинарской церкви, и я видел его воз­вращающимся оттуда в сопровождении барона Фреде­рикса, Воейкова и генерала Лукомского. Затем Государь приходил в Управление Генерал-Квартирмейстера и принимал очередной оперативный доклад Начальника Штаба.

Поступившие в течение 27 февраля из Петрограда сведения рисовали уже весьма тревожные картины раз­вертывавшихся там событий. Бунт, по-видимому, раз­растался.

С утра 26-го февраля начались серьезные волнения в войсковых запасных частях гарнизона Петрограда.

Необходимо здесь отметить, что столица в это вре­мя была буквально наводнена сотнями тысяч запасных.

Это был в своем огромном большинстве совершен­но сырой, мало дисциплинированный материал.

Это были не солдаты, а одетые в солдатские шине­ли разных категорий люди, для привидения коих в солдатский вид нужно было и время, и совершенно другая обстановка, и, наконец, что самое важное, доста­точное количество хорошего качества обучающего (офицерского и унтер-офицерского) кадра.

Обстановка большого города развращающе дей­ствовала на запасных. Регулярные и продуктивные занятия с ними не могли вестись, т. к. на 5000 чело­век приходилось примерно два-три офицера, да и то в большинстве случаев прошедших только ускорен­ные военно-училищные курсы или школу прапор­щиков, не имевших ни опыта, ни достаточных знаний, и кои сами нуждались в руководстве.

В общем, запасные были распущены, не дисципли­нированы, а главное, идти на фронт не хотели.

Это был горючий, быстро воспламеняющийся ма­териал для производства всякого рода беспорядков; это был пороховой погреб, который от брошенной рево­люционной искры и взорвал основной фундамент, на котором держалась наша родина, положив начало всей дальнейшей катастрофе.

26 февраля некоторые запасные части вышли из ка­зарм на улицу и присоединились к демонстрировав­шим толпам рабочих и подонков населения.

Посланные на усмирение запасные войсковые части отказались употребить оружие против бунтовщиков.

Произошли вооруженные столкновения с полици­ей, в результате были убитые, в том числе и офицеры^[3]. Характерно, что манифестанты избивали и даже уби­вали лиц, кричавших «долой войну».

Ген. Хабалов объявил Петроград на осадном поло­жении.

Для подавления же беспорядков он и Воен. Мин. ген. Беляев просили командировать в Петроград надежные войсковые части.

В телеграмме, полученной в ночь на 27 февраля, Председатель Сов. Министров кн. Голицын доносил Государю, что в виду создавшегося положения и на ос­новании данных ему Государем инструкций он распу­стил Государственную Думу и Государственный Совет. В агентских телеграммах Указ о роспуске Думы и Сове­та был датирован — «25 февраля. Ставка»»; из этого мы заключили, что Указ был заготовлен и подписан Госу­дарем заранее, а кн. Голицын только проставил дату и место отдачи.

В последующих телеграммах он доносил, что в Петрограде уже революция, что восставшими войсками занята Государственная Дума, Государственный Совет, Арсенал, просил уволить в отставку кабинет министров и дать стране ответственное министерство.

Позднее кн. Голицын донес, что Кабинет Мини­стров сложил с себя свои полномочия... Россия оста­лась без правительства...

Так быстро и уже грозно развертывающиеся собы­тия в Петрограде не могли не сказаться на настроении Ставки и не отразиться на привычной деловой работе. На фронте было спокойно и мысли всех переносились туда, к очагу начинавшегося пожара, который по­видимому все больше и больше разгорался.

Кн. Голицына и ген. Хабалова обвиняли в трусости и бездействии власти. Вопрос о необходимости самы­ми крутыми мерами подавить беспорядки в столице или же, как телеграфировали несколько дней тому назад Родзянко и кн. Голицын, дать стране давно ожи­даемое ответственное министерство и этим положить начало умиротворению расходившихся в Петрограде страстей, было основной темой разговоров и суждений.

Промедление в принятии того или другого реше­ния могло повести к расширению бунта, который легко мог переброситься в другие пункты, а главное затянув­шиеся беспорядки в столице-центре управления госу­дарством — могли отразиться печально на ходе жизни страны и управления ею, а затем переброситься и в армию.

Большинство в указанных выше суждениях склоня­лось к тому, что следует уступить и дать ответственное министерство.

Слово «революция» уже было на устах многих. В этот день Государь Император, как всегда, пришел около 11 ч. у. в Управление Ген. Квартирмейстера и, приняв оперативный доклад, долго беседовал с Ген. Алексеевым наедине.

Содержания этой беседы, конечно, мы не знали, но, по-видимому, обсуждался вопрос о текущих грозных событиях, происходивших в столице, об отъезде Госу­даря в Царское Село к больным детям^[4]и о назначении в Петроград популярного генерала для наведения поряд­ка, ибо вскоре стало известно, что Государь утром 28/2 уезжает в Царское, а в Петроград с чрезвычайными полномочиями командируется находившийся в почет­ной отставке и проживавший в вагоне на могилевском вокзале, престарелый и мало активный Ген. Н. И. Ива­нов и с ним Георгиевский батальон Ставки.

Кроме того было приказано Главнокомандующим Северного и Западного фронтов командировать в Пет­роград для усмирения беспорядков по бригаде пехоты и конницы.

Известие о предположенном отъезде Государя в та­кое тревожное время взволновало всех; опасались, что Государь может попасть в руки мятежников, и тогда наступит действительно катастрофа.

«Петроград в огне, последний может переброситься в Царское, и жизни Государя будет грозить огромная опасность»...

«Находясь в Ставке — Государь при армии, под ее защитой. Отсюда можно организовать управление страной вместо ушедшего правительства, и тогда пусть бунтует Петроград... Задушить его, изолировав со всех сторон...»

Вот те отрывочные мысли, кои высказывали неко­торые взволнованные офицеры Генер. Штаба, обсуж­дая предстоящий отъезд Государя.

В течение второй половины дня Ген. Алексеев, не­смотря на повышенную температуру и озноб, несколь­ко раз был с докладом у Государя и упрашивал его, во имя блага Родины и скорейшего успокоения народных волнений, последовать советам кн. Голицына и Ро­дзянко и дать ответственное министерство.

Он также убеждал Государя не покидать Ставки, указывая Его Величеству на всю опасность такого шага в настоящее тревожное время.

На все эти просьбы Государь в начале не давал определенного ответа, а затем, после переговоров по прямому проводу с Царским Селом, послал телеграмму кн. Голицыну, в которой приказывал всему Кабинету Министров оставаться на своем посту и принять все меры к подавлению беспорядков.

Вечером ген. Алексеев вновь был у Государя и про­сил Его даровать стране ответственное министерство.

«На коленях умолял Его Величество», — сказал он грустно качая головой, возвратившись из дворца: «не согласен»...

Вечером этого же дня ген. Воейков, беседуя с кем-то из офицеров Ставки, как мне передавали, так образно выразился в отношении вопроса об ответственном ми­нистерстве: «знаем мы их, дай им палец, а они захотят отнять и всю руку; еще посмотрим...»

Что касается отъезда Государя, то, как передавали из дворца, доводы ген. Алексеева возымели было в начале действие, и Государь отставил свое решение ехать в Царское, но перед вечером ген. Воейков сообщил, что Государь все-таки решил ехать, и уже было отдано рас­поряжение о подготовке литерных поездов.

Ген. Алексеев, перемогая болезнь, опять идет около 9 час. веч. к Государю и упрашивает Его отставить свою поездку.

«Слава Богу, Государь не уезжает, остается...», — ра­достно сообщил нам ген. Алексеев, возвратившись из дворца и направляясь в свою комнату. (Он работал и жил в Управлении Ген.-Квартирмейстера).

Все вздохнули с облегчением.

Поздно вечером, около 12 часов, закончив свой ра­бочий день в оперативном отделении, я возвратился к себе домой, в гостиницу «Метрополь», в комнату №5, где, кстати сказать, ровно через шесть месяцев сидел в заключении вместе с Генералом Корниловым, будучи арестован по распоряжению Керенского, впредь до пе­ревода в Быховскую тюрьму.

Не успел я уснуть, как был разбужен шумом быстро мчавшихся по Днепровскому проспекту автомобилей.

Посмотрев в окно, я заметил еще два автомобиля, полным ходом промчавшихся со стороны дворца по направлению к вокзалу.

«Неужели Государь все-таки уехал?» — мелькнула у меня мысль.

И действительно, подходя утром на следующий день (28 февраля) к штабу, я уже не заметил дежурив­ших возле дворца и в сквере чинов дворцовой поли­ции; не было и «ботаников». Мне стало ясно: Государь действительно уехал.

Это решение Он принял окончательно поздно ве­чером и сообщил его Ген. Алексееву почти перед са­мым отъездом.

Какая эта была непоправимая и роковая ошибка! Государь оставил армию в такой ответственный для жизни Государства момент.

В штабе было только и разговоров, что об отъезде Государя и об отказе Его, как уже определенно выясни­лось, дать ответственное министерство. Однако, не те­рялась еще надежда, что Петроградский бунт все-таки будет подавлен вооруженной силой; для сего и предна­значался, как было уже сказано выше, Георгиевский ба­тальон во главе с Ген. Ивановым, который в 8 часов утра продефилировал мимо штаба, направляясь на вок­зал для посадки. В качестве нач-ка штаба к Ген. Ивано­ву был прикомандирован Ген. Шт. Подполк. Капустин.

С Северного фронта была уже направлена в Петро­град 2-ая бригада 17-ой пехотной дивизии (67-ой пехотный Тарутинский и 68-ой пехотный Лейб- Бородинский полки), а с Западного фронта — сводная бригада 9-ой пехотной дивизии (34-ый пехотный Сев- ский и 36-ой пехотный Орловский полки). Эти части войск считались наиболее надежными^[5].

Полученные в этот день 28 февраля сведения из Петрограда были самого трагического содержания.

Генерал Хабалов телеграфировал, что столица в ру­ках мятежников, что подавить волнения уже нельзя, и что в Мариинском дворце заседает революционная власть.

Утром была получена телеграмма от Председателя Государственной Думы Родзянко. Он сообщал, что уже сформирована новая власть в лице Комитета Государ­ственной Думы, возглавляемого самим Родзянко и что исполняющим обязанности Военного Министра назначен Ген. Маниковский, а Министром Путей Со­общения вместо Кригера-Войновского член Государ­ственной Думы Бубликов.

Сведений о местонахождении Государя, несмотря на все принятые меры в этот день, не удалось добыть; было лишь известно, что Государь не прибывал в Цар­ское.

Настроение в Ставке нервное и мрачное.

Интересы фронта как-то отошли на второй план; всё мысли направлены к двум точкам — Петрограду и неизвестно где находившемуся Императору.

Весьма сложный государственный механизм остался без руководства, без управления. Правительства нет и Государь неизвестно где...

Государственный корабль остался без кормчего; руль был фактически брошен, и за него схватились ру­ки частью неопытных, но пытавшихся спасти положе­ние, частью ничтожных, принесших в дальнейшем неисчислимые бедствия нашей Родине, людей.

В городе уже ходили разного рода тревожные вер­сии и слухи об аресте Государя, Его смерти и т. п.

Часть IV

1-го марта в 11 часов утра телеграфная связь ставки с Царским Селом была прервана. Дежурившему в этот день по Управлению Генерал-Квартирмейстера Ген. Штаба Подполковнику Тихобразову станция Цар­ское Село передала по аппарату, что по распоряжению члена Государственной Думы Полковника Энгельгард­та, она прекращает прием телеграмм из Ставки, и что в дальнейшем все телеграммы, адресованные в Царское и Петроград, должны направляться по прямому прово­ду в Государственную Думу, где уже установлен аппарат Юза.

Вслед за тем, заведующий связью Ставки Ген. Шт. Подполковн. Сергиевский доложил Генерал- Квартирмейстеру, что и радиостанция в Царском пере­стала отвечать на вызовы Ставки.

Таким образом, устанавливалась цензура сношений Штаба Верховного Главнокомандующего с Петрогра­дом и Царским Селом. Новая революционная власть уже начала диктовать свою волю и Ставке.

Только около 3-х часов дня удалось выяснить ме­стонахождение Государя: Он был на станции Дно, куда прибыл кружным путем через Смоленск, Вязьму и, по­сле неудачных попыток проехать далее на север в Цар­ское, направлялся в Штаб Северного фронта в городе Псков.

Немедленно по установлении местонахождения Государя Ген. Алексеев послал ему телеграмму, в кото­рой умолял Его Величество для установления порядка в стране и успокоения согласиться на просьбу Комитета Государственной Думы о даровании стране ответствен­ного министерства. Текст этой телеграммы до ее по­сылки был показан бывшему в это время в Ставке В. К. Сергею Михайловичу, который, прочтя, сказал, что нужно просить Государя о назначении Родзянко премьером с поручением ему сформировать Кабинет. В дальнейшем события вечера этого дня у меня записа- 6

ны по часам.

«21 час. 25 мин. Все в движении и волнении. Все ждут самых печальных и, быть может, еще более траги­ческих вестей. Великий Князь Сергей Михайлович си­дит то в аппаратной, то в соседней комнате дежурного офицера и ждет ответа Государя на телеграмму Ген. Алексеева об ответственном министерстве.

Из поступивших агентских телеграмм видно, что в состав Временного Комитета Государственной Думы вошли: Родзянко, Керенский, Милюков, Чхеидзе, Ка­раулов, Коновалов, Некрасов и князь Львов.

Поздно вечером из Пскова было получено офици­альное донесение, что туда прибыл Государь. Немед­ленно была повторена указанная выше телеграмма Ген. Алексеева.

22 ч. 40 м. Сейчас только возвратился из редакции «Могилевских Известий». Генерал-Квартирмейстер приказал мне добыть во чтобы то ни стало образец Высочайшего Манифеста. В указанной редакции, вме­сте с секретарем ее, я разыскал № за 1914 год с текстом Высочайшего Манифеста об объявлении войны.

В это время уже был составлен проект Манифеста о даровании ответственного министерства. Составляли его Ген. Алексеев, Ген. Лукомский, Камергер Высоч. Двора Н. А. Базили и Великий Князь Сергей Михай­лович.

Текст этого Манифеста с соответствующей припис­кой Генерала Алексеева послан Государю в 22 час. 20 мин.».

⁶ Все выписки из дневника взяты в кавычки.

Привожу текст полностью:

«Ваше Императорское Величество! Ежеминутно растет опасность распространения анархии по всей стране; дальнейшее разложение армии и невозмож­ность продолжения войны при создавшейся обстанов­ке настоятельно требуют издания Высочайшего Акта, могущего еще успокоить умы, что возможно только путем призвания ответственного министерства и пору­чения составления его Председателю Государственной Думы Родзянко.

Поступающие сведения дают основание надеяться, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ними мо­жет пойти. Но утрата всякого часа уменьшает послед­ний шанс на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элемен­тами.

В виду этого умоляю, Ваше Императорское Величе­ство, соизволить на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего Манифеста: «Объявляю всем верным Нашим подданным: Грозный и жестокий враг напрягает все последние силы для борьбы с Нашей Ро­диной. Близок решительный час. Судьба России и честь Нашей геройской армии, благополучие народа, все лучшее будущее Нашего Отечества требуют дове­дения войны во что бы то ни стало до победного кон­ца. Стремясь сплотить все силы народа для скорейшего достижения победы, Я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа Мини­стерство, возложив образование его на Председателя Государственной Думы Родзянко из лиц, пользующих­ся доверием страны.

Уповаю, что все верные сыны Родины тесно объ­единятся вокруг Престола и народных представителей, дружно помогут Нашей доблестной армии завершить

ее великий подвиг. Во имя Нашей возлюбленной Ро­дины призываю всех русских людей к исполнению своего святого долга перед ней, дабы явить, что Россия столь же несокрушима, как всегда, и никакие козни вра­га не одолеют ее. Да поможет Нам Господь Бог». 1865. Алексеев».

Ответа от Государя ни на телеграмму, ни на проект Манифеста не последовало.

«Полученные за день сведения из Петербурга рисо­вали все более и более мрачные картины разгоравшей­ся революции.

Москва подчинилась новой власти, революция ста­ла разливаться по всей стране...

Начались беспорядки и эксцессы в Балтийском флоте...

Запомнилась мне в этот день такая сцена. Около 12 часов дня в комнату оперативного отделения вбежал капитан 1-го ранга профессор Д. А. Бубнов. Горячась и волнуясь, он говорил, что нужно принимать самые ре­шительные меры для подавления беспорядков в Петро­граде, что опасность уже грозит Кронштадту и всему Балтийскому Флоту. На это вошедший в комнату Гене­рал-Квартирмейстер генерал Лукомский, успокаивая его, заметил: «не волнуйтесь, все, что нужно для сего, делается»».

Часть V

«2 марта. С утра, как обычно, началась деловая ра­бота, но как-то все не идет ладно. Идут разговоры и споры: что-то будет? Согласится ли Государь подпи­сать посланный ему ночью текст манифеста от ответ­ственном министерстве? Если подпишет, можно считать, что начнется успокоение.

Днем были получены донесения из Пскова, что Государь изъявил свое согласие объявить Манифест об учреждении ответственного перед народом Министер­ства, поручив Родзянко образовать Кабинет. Вздох об­легчения вырвался у многих из груди — слава Богу!..

Однако вскоре выяснилось, что это согласие Госу­даря было уже запоздавшим...

Главнокомандующий Сев. фронтом Ген. Рузский, вызвав по аппарату в 2 ч. 30 м. ночи на 2 мар. Родзянко, сообщил ему о решении Государя. На это Родзянко ответил, что появление такого Манифеста было бы своевременно 27-го февраля, в настоящее же время этот акт является запоздалым; что ныне наступила одна из страшнейших революций; сдерживать народные стра­сти трудно, войска деморализованы. Далее Председа­тель Государственной Думы заявил, что пока и верит, но опасается, что сдержать народные страсти будет не­возможно, что династический вопрос поставлен реб­ром и войну можно продолжать до победного конца лишь при исполнении предъявленных требований от­носительно отречения Государя от престола в пользу сына при регенстве Михаила Александровича.

Содержание этого разговора Генерал Рузский со­общил Генералу Алексееву, а последний протелегра­фировал его Великому Князю Николаю Николаевичу и всем Главнокомандующим фронтами, добавив от се­бя, что: «обстановка, по-видимому, не допускает иного решения и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что продовольственное существование Армии и работа всех железных дорог находятся фактически в руках Петроградского Временного Правительства. Необхо­димо спасти действующую армию от развала, продол­жать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии, поставив все это на первом плане, хотя бы ценой дорогих уступок».

«Если Вы разделяете этот взгляд», — писал Ген. Алексеев, обращаясь к Главнокомандующим, «то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству через Главнокомандующего Северным Фронтом, изве­стив меня. Повторяю, что потеря каждой минуты мо­жет стать роковой для существования России, и что между высшими начальниками Действующей Армии нужно установить единство мысли и целей и спасти Армию от колебаний и возможных случаев измены долгу. Армия должна всеми силами бороться с внеш­ним врагом, а решения относительно внутренних дел должны избавить ее от покушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху». 2 марта 1917 года, 10 час. 15 мин. № 1872. Алексеев.

Около 2 час. дня уже были получены копии ответов на имя Государя от Великого Князя Николая Николае­вича и Главнокомандующих фронтами.

Великий Князь телеграфировал следующее:

«Генерал-Адъютант Алексеев сообщает мне со­здавшуюся не бывало роковую обстановку и просит меня поддержать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения династии, вызывает принятие сверхмер. Я как верноподданный считаю по долгу при­сяги и по духу присяги — необходимо коленопреклонно молить Ваше Императорское Величество спасти Рос­сию и Вашего Наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к нему. Осенив себя крестным зна­мением, передайте ему Ваше наследие. Другого выхода нет. Как никогда в жизни с особо горячею молитвою молю Бога подкрепить и направить Вас. Генерал- Адъютант Николай».

Главнокомандующий Юго-Западным Фронтом Ге­нерал Брусилов телеграфировал Начальнику Штаба для доклада Государю следующее:

«Прошу Вас доложить Государю Императору все­подданнейшую просьбу, основанную на моей предан­ности и любви к Родине и Царскому Престолу, что в данную минуту единственный исход, могущий спасти положение и дать возможность дальше бороться с внешним врагом, без чего Россия пропадет-отказаться от Престола в пользу Государя Наследника Цесаревича при регенстве Великого Князя Михаила Александрови­ча. Другого исхода нет, но необходимо спешить, дабы разгоревшийся и принявший большие размеры народ­ный пожар был скорее потушен, иначе повлечет за со­бой неисчислимое катастрофическое последствие. Этим актом будет спасена и сама династия в лице за­конного наследника». Генерал-Адъютант Брусилов.

Главнокомандующий Западным Фронтом Генерал Эверт прислал следующую телеграмму на имя Госу­даря:

«Ваше Императорское Величество. Начальник Штаба Вашего Величества передал мне обстановку, со­здавшуюся в Петрограде, Царском Селе, Балтийском флоте и Москве, и результат переговоров Генерал- Адъютанта Рузского с Председателем Государственной Думы. Ваше Величество! На армию в настоящем соста­ве рассчитывать при подавлении внутренних беспоряд­ков нельзя. Ее можно удержать лишь именем спасения России от несомненного порабощения злейшим вра­гом Родины при невозможности вести дальнейшую борьбу. Я принимаю все меры к тому, чтобы сведения о настоящем положении дел в столицах не проникали в Армию, дабы сберечь ее от несомненных волнений. Средств прекратить революцию в столицах нет ника­ких. Необходимо немедленное решение, которое могло бы привести к прекращению беспорядков и сохране­нию Армии для борьбы против врага. При создавшей­ся обстановке, не находя иного исхода, безгранично преданный Вашему Величеству верноподданный умо­ляет, Ваше Величество, во имя спасения Родины и ди­настии принять решение, согласное с заявлением Председателя Государственной Думы, выраженным им Генерал-Адъютанту Рузскому, как единственно видимо способное прекратить резолюцию и спасти Россию от ужасов анархии». Генерал-Адъютант Эверт.

Главнокомандующий Румынским Фронтом Генерал Сахаров прислал длиннейшую телеграмму, в начале ко­торой разразился ругательствами по адресу всех при­частных к начавшейся революции, а в конце умолял Государя согласиться и отказаться от Престола в пользу сына.

Все эти телеграммы были посланы Государю Начальником Штаба в 2 часа 30 мин. дня со следую­щей припиской:

«Всеподданнейше докладывая эти телеграммы Ва­шему Императорскому Величеству, умоляю безотлага­тельно принять решение, которое Господь Бог внушит Вам. Промедление грозит гибелью России. Пока Ар­мию удается спасти от проникновения болезни, охва­тывающей Петроград, Москву, Кронштадт и другие города, но ручаться за дальнейшее сохранение дисци­плины нельзя. Прикосновение же Армии к делу внут­ренней политики будет знаменовать неизбежный конец войны, позор России, развал ее.

Ваше Императорское Величество горячо любите Родину и ради ее целости, независимости, ради дости­жения победы, соизволите принять решение, которое может дать мирный и благополучный исход из создав­шегося более чем тяжелого положения. Ожидаю пове­лений». № 1873. Генерал Алексеев.

Таким образом, все Главнокомандующие фрон­тами во главе с Великим Князем, не сговариваясь, но совершенно одинаково оценивая обстановку, при­шли к одному и тому же определенному решению о необходимости во имя блага России и в целях продол­жения войны отречения Императора от престола в пользу сына.

Днем была получена телеграмма от Председателя Государственной Думы на имя Начальника Штаба, в копии всем Главнокомандующим Фронтами, такого содержания:

«Временный Комитет Государственной Думы, обра­зовавшийся для восстановления порядка в столице, принужден был взять в свои руки власть в виду того, что под давлением войск и народа старая власть ника­ких мер для успокоения населения не предприняла и совершенно устранена. В настоящее время власть будет передана Временным Комитетом Государственной Ду­мы Временному Правительству, образованному под председательством князя Г. Е. Львова.