– Ничего не вижу. Томас, подставь мне плечо.
Великий Магистр поставил ногу на сиденье стула, и едва дождавшись Амнета, вскарабкался повыше, пока его голова не поднялась над палатками.
– Трудно сказать, столько пыли в воздухе.
– Видите их стяги? – спросил Амнет.
– Ни одного… Они поднимают их на рассвете, как ты думаешь? Или убирают их?
– Я так понимаю, они закреплены на шестах, как и наши знамена.
– Значит сарацины ушли. Проклятье!
– Разве это плохо? – осмелился спросить Амнет.
– Ничего хорошего, особенно сейчас, когда я рассчитывал прижать их к Кераку и раздавить с помощью Рейнальда.
– Рейнальд был готов к участию в этом предприятии, сударь?
– Не совсем. Мы должны были связаться с ним, как только подойдем достаточно близко, и выработать общую стратегию.
– Ах связаться с ним! С помощью какой-нибудь птички, полагаю?
Жерар нахмурился.
– Что-то в этом роде, – Великий Магистр спрыгнул вниз и отряхнул руки. – Надо как-то сообщить королю.
– Да уж, Ги не обрадуется!
Жерар опять нахмурился.
– Ты разыгрываешь меня, Томас?
– Нет, сударь.
– Смотри же.
– Как ушли? – спросил король Ги, поднимая голову от таза. Вода и розовое масло стекали по бороде и капали мелким дождиком.
– Это совершенно точно, государь, – отвечал Жерар.
Он и другие магистры Ордена собрались перед шатром короля Ги. Это сооружение было шедевром палаточного искусства. Круглый центральный павильон был достаточно вместительным, чтобы вся титулованная знать, сопровождавшая короля, могла встать перед ним плечом к плечу, не касаясь локтями. Вся эта ткань поддерживалась хитроумной системой распорок, каждая из которых в сложенном виде была с четверть стрелы длиной. Четыре квадратных портика присоединялись к центральному павильону с помощью особого рода крестовых сводов, которые были задрапированы тканью, имитирующей своды собора. В этих пристройках можно было спать, обедать, устраивать аудиенции, развлекаться.
|
|
Чтобы никто не мог ошибиться, полотнища королевского шатра были выкрашены в ослепительно красный цвет, карнизы отделаны алой парчой, расшитой изображениями двенадцати апостолов и гербами тех французских герцогств, которые направили своих людей в Святую землю. По слухам, и сам шатер, и его богатое убранство были даром Сибиллы, супруги и доброго гения Ги.
– А-хм! – возглас короля отвлек Жерара, рассматривавшего украдкой этот полотняный замок. Король Ги протянул руку, ладонью вверх. Великий Магистр торопливо положил на нее кусок чистого полотна. Ги вытер лицо.
– Значит мы их спугнули, – заявил Король.
– Похоже на то, сэр.
– Куда они направились?
Жерар, похоже, взвешивал тяжесть вопроса. Амнет, глядя на него, дивился дипломатичности своего начальника.
Такое огромное вооруженное соединение могло уйти только в одном направлении. На север, в обход Моаба, по направлению к Тиберию. Саладин вел за собой сто тысяч человек, всего восьмую часть из них составляли конники, их сопровождало еще не меньше пятидесяти тысяч слуг и рабов, поваров и конюхов, лакеев и шпионов, да еще вьючные животные и телеги со скарбом. Все это двигалось со скоростью пешехода. Попытка перевалить таким составом через горные цепи на западе или на востоке граничила бы с безумием. Со времен Ганнибала это не удавалось никому. Отступить на юг означало пройти прямиком через лагерь самого короля Ги. В этом случае и орденские, и королевские рекруты, образно говоря, проснулись бы мертвыми, со следами сапог и копыт на спинах и животах. Выходило, что единственно возможным направлением отхода неприятельской армии был север, в обход крепости Рейнальда.
|
|
Если король не понял этого с первого взгляда, значит он даже карты ни разу не видел, и вести армию вдогонку за Саладином было совсем не его дело. Это же так просто, понял вдруг Амнет: Ги здесь вообще нечего делать. Интересно, как Жерару удастся высказать это словами?
– Не знаю даже, как сообщить вам об этом, сир. Не покажется ли вам слишком невероятным, что они двинулись на север?
– На север? – кажется, это было для Ги полной неожиданностью.
– На север, государь.
– Север… и обогнули Рейнальда?
– Трудно поверить, сир.
– В самом деле. Я полагал, наш друг Рейнальд и был главной целью их похода.
– Так и было сказано. Но кто может постигнуть мысли араба?
– Воистину, кто? – согласился Ги.
Амнет чуть не вскрикнул. Неужели они не видят, что творит Саладин? Ускользнув от Жерара, неловко попытавшегося запереть его в долине (будто полевая мышь может запереть дикого медведя!) и потеряв интерес к Рейнальду, окопавшемуся в Кераке, Саладин теперь уводил христианскую армию в пустыню. Бесплодную пустыню. Выжженную пустыню. Сарацинскую пустыню, где каждая скала, каждый пастух были потенциальными союзниками – если только медведь нуждается в союзниках в своем собственном лесу.
– Мы, конечно, будем преследовать их, – провозгласил король Ги.
|
|
– Да, государь, – ответил Жерар. – Это мое глубочайшее желание.
– Мы застигнем их врасплох, да?
Среди звона упряжи, фырканья и ржания лошадей, постукивания кольчуг о ножны и седла, только Томас Амнет сохранял безучастность. Со своим походным набором порошков и эссенций под плащом он шагал прямо на восток, прочь от суматохи сборов.
– Хозяин? – крикнул ему вдогонку Лео. – Куда вы идете?
Амнет посмотрел на него через плечо и неопределенно махнул рукой.
– Посторожить вашего коня?
Амнет кивнул, не заботясь о том, понял ли его Лео. После чего, уже не оборачиваясь, зашагал в пустыню. Шипы колючих кустарников цеплялись за плащ и обламывались об юбку кольчуги.
Он услышал, как кто-то спросил равнодушно:
– Куда это Томас направился?
К тому времени, как человеку ответили, Амнет уже был далеко и ничего не слышал.
После того, как он отошел на двести шагов, даже тяжелый грохот копыт королевской армии на марше затерялся в шепоте восточного ветра.
Он спустился на берег пересохшей «вади», изгибы и рукава которой теперь были засыпаны песком, но растительность еще сохраняла некоторую пышность. Амнет укрылся под навесом крутого берега и проверил ветер. Воздух здесь был совсем неподвижен.
Он разровнял песок и выложил свой сверток. Неподалеку торчало несколько колючих кустарников, высушенных солнцем, и он с изрядным усилием нарвал охапку жестких веток с сухими листьями. Когда он разломал эти ветки на мелкие щепки, его руки были все изрезаны колючками.
Вернувшись на расчищенное место, он сложил щепки для костра. Из свертка достал маленькую реторту из толстого зеленого стекла, сосуд с масляным экстрактом трав, из которого он получал густой дым, и линзу для разжигания огня. Последним он извлек Камень в кожаном чехле.
Встав на колени в тени берега, Амнет выкопал небольшое углубление в песке рядом с кучей щепок и положил туда Камень. Он налил масляно-травяную смесь в реторту, которую установил на щепках. С помощью линзы он разжег беловатый огонек среди скрученных листьев и раздул из него маленькое бездымное пламя.
Пока огонь набирал силу, Амнет скинул свою белую мантию и расположил ее на вытянутых руках в виде навеса, закрепил внизу камнями. Таким образом он укрыл огонь и Камень от любого случайного ветерка и солнечного света.
Потом он присел на корточки и стал ждать.
Смесь в реторте со свистом испустила облачко жирного дыма. Аромат фимиама и мирра достиг лица Амнета. Жидкость зашипела и выпустила длинную струйку дыма, смешанного с паром.
Амнет изучал изгибы и складки пара, пытаясь отыскать что-то в неясных очертаниях.
Он начал различать очертания щек, изгиб усов, провалы глазниц. В клубах испарений возникало то самое лицо, что стояло перед мысленным взором Томаса все эти месяцы. Сначала Томасу почудилось что это лицо Саладина, самого выдающегося из сарацинских полководцев и фактического правителя коренных жителей Ближнего Востока. Этот человек фигурировал бы в любом пророчестве Амнета, касающемся тамплиеров, Французского королевства Иерусалим или земель, лежащих между Иорданом и морем. Такое толкование призрачного видения напрашивалось само собой, если бы не тот факт, что Амнету и без того со дня на день предстояло лицом к лицу встретиться с Саладином из плоти и крови, а не из дыма.
С новой струей пара и масляного дыма левая глазница на лице начала как бы пухнуть и увеличиваться, в ее глубине стало зарождаться некое сферическое тело. Оно разрослось и превратилось в непрозрачный шар из плотного дыма, гладкий и белый, как полная луна. Это уже был не глаз. Первоначально глаза на этом лице отличались очень темными зрачками; они сверкали черными вспышками скрытого смысла и угрозы. Этот же глаз был словно покрыт катарактой белесого дыма. Внезапно белое глазное яблоко начало вращаться в своей глазнице.
Извилистая струя дыма стала рисовать четкий силуэт на поверхности шара. Амнет не мог ничего понять, пока его внимание не привлекло очертание, похожее, на сапог. Это было изображение Италийского полуострова на карте Средиземноморья. Справа возникали и двигались на запад висящее вымя Греции и выпирающий огузок Малой Азии. Эти образы были подвижными и текучими, как исторические границы империй и доминионов, сфер влияния и гегемоний.
Продолжая вращаться, шар вынес вперед морщинистую землю под Малой Азией. Глобус продолжал разрастаться, мелкие детали становились отчетливыми. Вот изгиб Синая. Вот впадина Мертвого Моря, широкая грудь Галилей и прямой клинок реки Иордан.
Долина Иордана росла и росла перед глазами Амнета. Река превратилась в трещину, уходящую вглубь шара, словно из апельсина извлекли дольку. Глазное яблоко, окутанное темным дымом, замерло. А внизу, под дымом сверкала отблесками огня поверхность камня, который, как верил Амнет, и порождал образы. Но такого ему еще не доводилось видеть: Камень стал испускать алые и пурпурные лучи, это было подобно извержению раскаленной лавы и искр из жерла вулкана. Амнет лицом почувствовал сильный жар. В фокусе лучей появилось нечто ярко-золотое, словно ковш с расплавленным металлом. Не двигаясь, он почувствовал, что склоняется вперед, пригибаемый к земле силой, не связанной ни с земным притяжением, ни с пространством, ни с временем. Жар становился невыносимым, свет все более слепящим. Его туловище наклонялось все ниже. Он весь пылал. Он падал, падал…
Амнет встряхнулся.
Камень, все еще лежащий в своем песчаном гнезде, был в дюйме от его лица. Поверхность его была темной и мутной. Пламя в сухих ветках догорело. Дым из реторты больше не шел, на дне виднелась лужица черноватой смолы.
Амнет снова встряхнулся.
Что предвещало это видение конца света?
И что мог простой фантазер сделать с этим?
Руками, еще слегка дрожащими от пережитых видений, он торопливо взял Камень и вложил его в чехол. На ощупь Камень был холодным. Амнет поднялся на ноги и поправил тунику.
Он осмотрел реторту, полузасыпынную пеплом; она была все еще очень горячей. Не меньше часа потребуется, чтобы очистить и упаковать ее на случай, если он захочет вызвать новые видения. Решительным движением он растоптал зеленое стекло своим грубым каблуком и раскидал ногами осколки вместе с пеплом по руслу «вади».
Он собрал в котомку сосуды с эссенциями и другие нужные вещи, положил Камень в специальное отделение.
Амнет огляделся, словно видел пустыню впервые. Теперь он знал, куда идти. Ему нужен был конь. И меч. И доспехи.
Сберег ли Лео его коня? Догадался ли кто-то из тамплиеров захватить вооружение Амнета, брошенное в лагере? Он выбрался из «вади» и зашагал обратно по направлению к опустевшему лагерю короля Гая. Время подгоняло его. Он побежал.
ФАЙЛ 05.
КРИЗИС УЗНАВАНИЯ
И ты увидишь нечто странно-незнакомое
Как тень по утрам все бредет за тобой
К ночи, встретив ее ты получишь искомое
В пыльной пригоршне страха принесенной судьбой.
Томас Стернс Элиот
Дом среди дюн был старый, фундамент из цементных блоков поддерживал каркас из настоящего дерева. Обшивка тоже была деревянная: длинные доски заходили одна на другую, как у каравелл времен крестовых походов. Когда-то доски были покрашены, но сейчас, как заметил Гарден, подойдя поближе, они были гладко-серыми и даже как бы серебрились под луной. Их поверхность приобрела ту плотность, какая появляется у старого дерева незадолго до того, как внутреннее гниение закончит свою работу и превратит его в прах.
Когда-то у дома были большие окна, выходящие на океан. Теперь рамы в них перекосились, последние стекла мальчишки давным-давно выбили камнями. В этих оконных проемах виднелся тусклый, мерцающий свет.
Подойдя ближе, Гарден наткнулся на остатки костра в песке около фундамента. Обгорелые поленья, клочки обертки, жестянки из-под пива. Костер закоптил серые блоки и добрался до дерева, которое начало было тлеть. Давным-давно.
Вокруг на песке были разбросаны куски каких-то красных картонных трубок не толще мизинца. Их обломанные концы были размочалены. Гарден поднял одну и рассмотрел. Картон не выцвел на солнце, он был кроваво-красным, словно новенький. Значит это был не картон, а какая-то синтетическая пленка. Уж не миниатюрная ли граната? Сигнальная ракета? Тут он вспомнил Четвертое июля: фейерверк на берегу – тоже проделки мальчишек.
Он обогнул фасад дома с открытой верандой и льющимся из пустых провалов окон мягким светом. Лучше обойти кругом и войти в дом со стороны дороги. Это безопаснее.
Дверь он нашел быстро, она хоть и криво, но все еще висела на петлях.
Войдя, Гарден помедлил, хотя и знал, что его силуэт на фоне освещенных луной дюн представляет собой отличную мишень.
Пол второго этажа провалился. Балки, проломившиеся в полуметре от стены, упали на пол. Главный крестовый брус провис посередине, упавшие доски, зацепившись за него с одной стороны, образовывали нечто вроде амфитеатра; стена от которой они отвалились, служила как бы задником сцены.
Свет исходил от свечей, расставленных вдоль этого амфитеатра. Свечи были толстые, вроде церковных; снизу они оплыли от нагара. Доски отбрасывали мерцающий свет на «сцену».
Гарден, стоя в дверном проеме, как бы балансировал на границе света и тьмы.
– Томас из Амнета!
Голос, старческий, но сильный, отдавал металлом даже здесь, в комнате, состоящей из одних твердых поверхностей, без драпировок или ковров, смягчающих звуки. Голос исходил от теней в другом конце «сцены» – вернее, Гарден думал, что это тени, пока, вглядываясь пристальнее, не различил закутанные в темное фигуры с надвинутыми капюшонами.
– Томас – да, – откликнулся он, – Хэммет – никогда о таком не слышал. Меня зовут Гарден.
– Разумеется. Томас Гарден – имя, под которым ты рожден. Но другое имя ничего не говорит тебе?
– Хэммет? Нет, а что должно говорить?
– Амнет!
– И это ничего не говорит. Откуда такое – что-то арабское?
– Это имя произошло от греческого корня, означающего «забыть».
Гарден медленно прошел вперед, к свету. Фигуры в капюшонах – их было пятеро – окружили его веером. Они стояли спиной к свету, пряча лица в глубокой тени. Теперь, с близкого расстояния, было видно, что это невысокие, миниатюрные люди.
– Амнезия, – произнес Гарден, – и амнистия… Томас Забытый. Или Томас Прощенный, если нравится. Это какая-то загадка? Если так, то неглупо.
– Ну, понял теперь?
– Нет, не понял. Я не сделал ничего, за что меня следовало бы забыть – или нужно было бы простить. Так за что вы, ребята, хотите убить меня?
– Ты узнал нас? Это добрый знак.
– Вовсе нет. Только не для меня. Человек с ножом в моей квартире был одним из вас. Ну почему вы пытаетесь убить меня?
Главный из них, стоявший в центре полукруга, откинул капюшон. Его лицо было обветрено и изрезано морщинами, но это было интеллигентное лицо, лицо ученого или богослова. Волосы, седые и густые, были схвачены у шеи кожаным ремешком. Глаза, блестящие, как черное стекло, прятались в глубоких тенях лица.
– Мы давно ждем тебя, Томас Гарден. Мы, смертные, искали бессмертного. Мы, кто видит мир, меняющийся вокруг нас, искали то, что остается неизменным.
– Наше оружие, наши традиции, наша сила – все это старше, чем твое молодое существо может вообразить. Но есть частица тебя, столь же старая, на восемь сотен лет старше любого из нас. Эта частица была запущена странствовать в мире, среди его изменчивых путей, возрождаясь вновь и вновь.
– Ты возникаешь, как чистый медный ковш из глубины колодца, каждый раз зачерпывая глоток свежей воды. Мы же, подобно лягушкам, сидим вокруг на камнях и вглядываемся в мрачные глубины в ожидании блеска твоего металла. Мы долго ждали.
Гарден потряс головой.
– У вас все загадки, старики.
– Хочешь поговорить, как ты выражаешься, «начистоту»?
– Было бы неплохо для разнообразия.
– Ты – надежда нашего Ордена, Томас Гарден, и наше отчаяние. С твоей помощью мы смогли бы залечить раны, нанесенные временем, и исправить совершенные ошибки, ошибки в нас самих, быть может.
– Однако каждый раз, как ты возрождаешься на Земле, ты приходишь в новом обличье и в смертной сущности. Каждый раз мы должны заново испытывать тебя. Порой ты бываешь безвольным и опутанным плотскими узами. Тогда мы можем только следить сухими глазами, как ты движешься к смерти.
– Порой ты бываешь могучим и проворным, с острым, проницательным умом. Тогда мы нетерпеливо устремляемся к тебе. Но в прошлом ты каждый раз ускользал из наших рук.
– И вот ныне настал момент, когда ты стоишь на острой грани. В тебе есть сила, но нет знания – или, быть может, ты не хочешь принять его. Ты недостаточно слаб, чтобы умереть. И недостаточно силен, чтобы жить. А вокруг всегда есть те, кто использует тебя против нас.
– Мы спорили о тебе месяцами, Томас Гарден. Некоторые хотели изъять тебя из этого мира. Они предлагали похитить тебя и укрыть в тайном месте, чтобы посмотреть, можно ли разбудить тебя. Другие тоже предлагали изъять тебя из жизни – но более радикально.
Гарден слушал все это, нахмурившись Он почти не сомневался, что все эти старики сбежали из Центра Принудительного Отдыха. Такая версия объясняла тот факт, что пятеро мужчин, собравшись в одном месте, предавались каким-то бредовым занятиям. Но она не объясняла того мертвеца в квартире. Не объясняла она и совпадений, о которых он рассказывал Элизе: чудесные спасения и недвусмысленные покушения на убийство. И вообще, у безумцев не может быть такой четкой организации и настойчивости в осуществлении заговора.
Что ж, надо принять вещи такими, какие они есть. Эти люди, по каким-то причинам верили, что он является объектом их желаний и страхов одновременно. И они приняли некое решение на его счет.
– Вы упомянули «наш Орден», – рискнул он. – Что это такое?
– Мы – рыцари Храма. Давным-давно наши братья дали обет освободить Святую Землю. Мы должны были вырвать Храм Соломона из-под власти неверных и восстановить его, камень за камнем.
– Но рыцарей больше нет, – сказал Гарден.
– Ты прав. Их больше нет.
– Тогда как же вы… распространяетесь?
– Через круговые ложи, различные организации, братства – Франкмасонов, Древнескандинавское братство, Союз Гробницы. Здесь и там приходят новообращенные. Мы ожидаем уверовавших, романтиков, тех, кто хочет воплотить в жизнь древние легенды. Мы отделяем их от лавочников и страховых агентов. Мы вербуем и обучаем их. Мы испытываем их и выпалываем дурную траву. Мы наблюдаем. И ждем.
Ага! Теперь Гарден понял: организованные безумцы.
– Ждете меня? – спросил он.
– Ждем искры Томаса Амнета, которая может жить в тебе… И ты все еще утверждаешь, что ничего не помнишь?
– Не был ли я другом Робеспьера во время Французской Революции?
Старик обернулся к своим спутникам. Те кивнули ему.
– У Робеспьера не было друзей, только временные последователи, – сказал он. – Амнет был среди них.
– А не был ли я сельским джентльменом из Луизианы? Распутником, игроком и пьяницей, нашедшим спасение в религии?
– Это было не спасение, но акт раскаяния.
– Может, Амнет был туннельной крысой во Вьетнаме? Не погиб ли он там, пытаясь спасти одного из ваших тамплиеров, который полез в нору вместе с ним?
– В большинстве инкарнаций Амнет был доблестным мужем. С ним был Великий Дар.
– Тот человек в туннеле пытался спасти меня? Или ускорить мою гибель?
– Ты знаешь об этом лучше чем…
Старик запнулся, сделал щелкающее движение языком, словно пробовал воздух на вкус. Потом он зашатался, плащ обвился вокруг его колен. Когда он упал лицом к свету, Гарден увидел, что челюсть старика и часть горла вырваны.
И только тогда долетел звук выстрела.
– Хашишиины! – закричал одни из оставшихся тамплиеров. Он схватился за пояс и, как показалось Гардену, готов был выхватить меч или кинжал. Но он извлек неуклюжее старинное полуавтоматическое ружье, из которого сантиметров на двадцать свисала лента с патронами. Человек обернулся к оконным проемам, обращенным к морю, и выпустил трескучую очередь с желтыми вспышками.
Остальные тамплиеры укрылись кто где мог и начали прилаживать разнокалиберное оружие: дробовик, короткий гранатомет, арбалет с утолщенными (взрывчатыми?) стрелами, лазерное ружье с аккумулятором и оптическим прицелом. Вся эта техника тарахтела, бухала, свистела и дребезжала, стреляя в серые тени, перемещавшиеся среди дюн в свете зарождавшегося утра.
Гарден не испытывал ни малейшего желания оставаться тут и умирать вместе с тамплиерами. Он не знал, кто такие «хашишиины», но убивать ему никого не хотелось, даже если бы у него и было оружие.
Пламя свечей дрожало и колебалось от пчелиного жужжания пуль. Старое сухое дерево почти не оказывало сопротивления и не укрывало от выстрелов, только мешало целиться снайперам в дюнах.
Гарден не стоял столбом возле двери. Как только старик затих, Том одним махом перескочил через него и взлетел наверх по обвалившимся доскам. Доски были все в щелях и трещинах, карабкаться по ним было легко. Проворно, как обезьяна, Гарден взобрался на остатки второго этажа. Потом он подпрыгнул и зацепился за балку наверху – потолок под чердаком обвалился, а может его никогда и не было в этом летнем доме. Подтянувшись, он залез на балку и пробежал по ней, балансируя, метрах в шести над перестрелкой. Наконец он укрылся около кирпичной кладки дымохода со стороны, выходящей на море.
Съежившись в тени, Гарден мог остаться необнаруженным. Темные брюки и ботинки не выдадут его, но белая полотняная рубашка будет видна любому, кто посмотрит вверх. Он ухитрился так скорчиться, спрятав руки и торс между ногами, что только внешняя поверхность бедра и голени оставались открытыми для света.
Здесь, под самой крышей, воздух был каким-то безжизненным, пахло сухим мышиным пометом и птичьими гнездами. Гарден не осмеливался поднять свое бледное лицо, чтобы вдохнуть свежего воздуха и рассмотреть, что происходит на поле битвы.
Оборона тамплиеров сокращалась поэтапно, по мере того, как замолкал голос одного из видов вооружения. Последним выстрелил дробовик. Гарден подождал, не щелкнет ли боек еще раз перед следующим выстрелом, но все стихло. Видимо, прицелившись, горе-рыцарь получил свои девять граммов.
Тишина. Ни голоса, ни крика снаружи.
Гарден поборол искушение взглянуть вниз.
Потом он услышал шаги по дощатому полу. Раздался треск дерева – это кто-то опрокинул наспех сложенную тамплиерами баррикаду. Опять шаги. Словно целый взвод в тяжелых сапогах.
– Здесь нет, миледи.
– Осматривайте каждого.
– Мы осмотрели. Все незнакомые.
– Значит он выскользнул отсюда. Обыщите кругом.
– Он мог вообще убежать.
– А я говорю, что не мог. Ступайте.
Женский голос принадлежал Сэнди.
Другой – мужчина – говорил по-английски правильно, но с легким акцентом. Гардену понадобилось всего несколько секунд, чтобы опознать этот голос ухом музыканта: палестинский боевик, Итнайн, который появлялся в его квартире.
Сапоги затопали прочь из дома.
Гарден опять подавил желание повернуть голову и посмотреть вниз.
После того, как он отсчитал десять вздохов, раздались легкие шаги. Куда двигались – к выходу или просто прогуливались вдоль амфитеатра? Излом крыши искажал звуки, поэтому трудно было определить, что происходит внизу.
Еще через десять вздохов Гарден решил рискнуть. Все еще держа голову между колен, он слегка разогнул одну ногу так, чтобы можно было смотреть из-под колена, не подставляя лицо свету.
Далеко внизу Сэнди опустилась на колени перед стариком, рассматривая его рану. На ней была белая шелковая блузка, черные брюки для верховой езды и сапоги на шпильках. Волосы распущены по плечам. Они отсвечивали червонным золотом, окрашенные больше рассветом, занимающимся за окнами, нежели догорающими свечами.
Гарден хотел было окликнуть ее, но что-то перехватило звук, чуть не вырвавшийся из горла. Как? Почему он не хочет быть обнаруженным любимой женщиной? Потому что при ней был взвод вооруженных людей, хашишиинов, которые подчинялись любому ее слову? Потому что она была чужда ему, и сейчас он это понял?
Она вытащила из-за пояса старика какой-то продолговатый предмет – некое оружие или, может быть, магазин с патронами – и засунула его себе за пояс. Затем она поднялась и повернулась, ощупывая комнату зрением и всеми другими чувствами. Покончив с первым этажом, она подняла голову и произвела такой же осмотр полуразрушенного второго этажа.
Медленно, сантиметр за сантиметром, Гарден опять согнул колено и скрыл лицо. Он задержал дыхание и замер.
Разглядит ли она следы, оставленные его ботинками в трухлявой древесине? Увидит ли она стертую пыль на балке? У нее хватило бы проницательности определить даже траекторию его полета, если бы он мог летать.
Десять… двадцать вздохов.
– Миледи! Снаружи! – громкий стук пары сапог по деревянному полу.
– Что такое?
– Следы на песке, слабые, но различимые. Здесь была большая лодка. Он мог на ней ускользнуть.
– Нет! Он на ней прибыл. Если бы он на ней уплыл, ему пришлось бы пробираться сквозь вас.
– Но…
– Закругляйтесь, парни. Мы его проворонили.
– Да, миледи.
Две пары сапог, одни тяжело грохочущие, другие на звенящих острых каблучках, протопали к выходу.
Гарден с трудом разогнул ноги и размял копчик, стараясь вернуть чувствительность пояснице. Он выглянул сквозь чердачные стропила.
Солнце было уже скорее золотое, чем красное, его лучи били вдоль центральной балки. В кровле зияли большие дыры. Если бы он подобрался к ним, перескакивая с перекладины на перекладину, можно было бы выбраться через них на крышу. Там бы он прополз по дранке к одной из пристроек и спрыгнул бы на траву.
Он прижался к дымоходу, анализируя свой план. Собственно, выбор у него был невелик: ждать, пока Сэнди со своими головорезами вернется за ним, или двигаться.
Плавно, с гибкостью знатока айкидо, он поднялся, скользя вдоль кирпичной кладки. Он взялся обеими руками за стропило над головой, больше для балансировки, чем для поддержки, и начал передвигаться над пустотой мертвого дома. Ногу он ставил очень осторожно, прямо и плотно на ближайшую перекладину, хотя расстояние между ними было всего сантиметров семьдесят: не такой уж широкий шаг. Он опасался скользить ногой вдоль перекладин, чтобы не стереть пыль и не повредить случайно трухлявое дерево. Если кто-то из «хашишиинов» сейчас вернется, его, Тома, конечно, немедленно обнаружат.
Наконец он добрался до первой дыры в крыше. Она была не больше сорока сантиметров шириной, слишком узкая для его плеч, к тому же планки, на которых лежала дранка, перекрывали выход.
Следующая дыра, в трех метрах от этой, была более гостеприимной. Планки сломаны, отверстие шириной сантиметров 125. С большими предосторожностями он высунул голову. Крыша круто уходила вниз, казалось, она касается песчаной дюны. С этой стороны дома никого не было видно.
Но как отсюда выбраться? Дранка, окружавшая дыру, еле держалась. Если опереться на нее всей тяжестью тела или даже просто съехать по ней, она с грохотом осыплется вниз. Если же подпрыгнуть и перебросить себя через дыру – даже предположив, что узка перекладина обеспечит достаточный толчок, – то, плюхнувшись на крышу, чего доброго, скатишься вниз. После падения с шестиметровой высоты, едва ли удастся быстро придти в себя и скрыться, пока Сэнди со своими людьми не вернется за ним.
Нужно было придумать что-то менее радикальное. И как можно быстрее.
Он начал пробовать дранку на нижнем краю дыры. Те щепки, что держались слабо, он выдергивал и складывал ниже по склону крыши. Те, что покрепче, он заталкивал глубже в переплетение дранки и планок. Его пальцы плясали, дергали, ощупывали. Ладони равномерно поднимались и опускались, как молотки. Глаза и руки действовали синхронно, как у запрограммированной машины: оценивали состояние каждой щепки и закрепляли ее или откладывали в сторону. Работа шла все быстрее и быстрее, слишком быстро, чтобы вовремя заметить ржавый десятипенсовый гвоздь, который цеплялся шляпкой за самый край одной из дранок – заметить прежде, чем тот упал.
Если бы Гарден наклонился, чтобы поймать его, он обязательно и сам свалился бы следом, потеряв равновесие на узкой перекладине. Вместо этого он замер, отсчитывая секунды.
Две.
Три.
Четыре.