– Ты знаешь их обычаи, Томас, – в конце концов сказал сэр Брор. – Тебе можно верить.
Амнет поклонился ему с холодной улыбкой и опустился на свое место. Остальные тамплиеры потянулись за кубками и кружками.
Один из сарацинских принцев поймал его взгляд.
– Мерси, сеньор, – отчетливо сказал он.
Амнет кивнул, в свою очередь глядя на него.
– Я слышал об их пророке, – холодный чистый голос послышался с конца стола.
Все вокруг Томаса замерло, как молодая мышь в тени сокола.
– Из того, что я слышал, их Мухаммед был погонщиком верблюдов и бродягой, и никем более.
Голос принадлежал Рейнальду де Шатильону.
Рыцари за столом беспокойно задвигались. Сидящий рядом Жерар де Ридерфорд положил руку на плечо Рейнальда, но тот стряхнул ее.
– Конечно, у него были видения. И он писал плохие стишки. А почему бы нет? Он пьянствовал почти все время.
Сарацинские принцы прищурились, и Амнет был уверен, что они поняли это издевательство. Однако положение гостей обязывало их хранить молчание.
– Он был никем, – конечно, до тех пор, пока не женился на богатой вдове и смог предаваться своим вольностям, и – как ты там сказал, Томас – прелюбодеянию?
Сарацины впились глазами в Амнета, будто внезапно заподозрили его в том, что он расставил для них ловушку.
– Мой господин, – продолжал Рейнальд, обращаясь теперь к королю Ги, – если бы ты захотел смыть позорное пятно присутствия трупа этого погонщика верблюдов в Святой стране, я мог бы возглавить поход в Аравию, вырыть его кости и разбросать их по песку, чтобы они проветрились. И отдать их, – он похлопал пальцами по подбородку, – для укрепления мощи сарацинской армии.
Амнет не отрываясь смотрел на принцев. Их глаза сузились до щелочек, белые зубы поблескивали между усами и бородами.
– Кто из рыцарей Ордена Тамплиеров присоединится ко мне? – воскликнул Рейнальд.
В ответ на этот вызов раздались нестройные вопли норманнских и французских голосов.
Сарацинские принцы готовы были взорваться, чего и добивался Рейнальд де Шатильон.
– Тьфу на всех христиан! – вскричал один, и оба вскочили из-за стола, опрокинув кубки с красным вином и блюда с едой. Куски пищи полетели на одежду и головы рыцарей на другой стороне стола.
– Так-то французские господа принимают своих гостей? – спросил второй, адресуя свой вопрос прямо Амнету.
Томас мог только покачать головой и опустил глаза.
Сарацины подобрали свои длинные плащи и шагнули из-за стола. Пока они шли к двери в дальнем углу зала, два тамплиера попытались остановить их. Быстрее, чем французы успели среагировать, два кинжала из дамасской стали очутились возле их глоток. Сарацины и тамплиеры повернулись вокруг лезвий, в результате чего принцы оказались ближе к двери. Больше никто не пытался их остановить.
У самой двери один из них задержался.
– Мы знаем этого Рейнальда! – воскликнул он. – Это самозваный принц Антиохии. Пророк отомстит ему.
Выходя, он так хлопнул дверью, что треск прокатился по всему залу.
После его ухода воцарилась абсолютная тишина. Внезапно Рейнальд де Шатильон начал смеяться – высоким, чистым, заливистым смехом.
Ги, который наблюдал насмешки над сарацинскими принцами и их уход нахмурившись, расслабился и тоже начал смеяться. Его смех был более низкий и богатый оттенками, начали смеяться и тамплиеры.
Только Амнет не участвовал в этом. Ему внезапно открылось видение: темное лицо, черные крылья усов, горящие глаза, отыскивающие Томаса Амнета среди прочих.
– Я предоставил тебе, Томас, много поблажек из-за твоих особых способностей, – грохотал на следующее утро Жерар де Ридерфорд из глубины своего кресла. – Не заставляй меня применять власть.
– Я не имел в виду неуважение, Магистр. Но вы не можете не учитывать тот вред, который Рейнальд нанес нашему положению в этой стране.
– А как ты оцениваешь это?
– Рейнальд намеренно грубо оскорбил гостей короля Ги. Правила гостеприимства свято чтутся этим народом. Пригласить сарацинских принцев во дворец и так глубоко оскорбить их религию, – это мог сделать только сумасшедший.
– Томас, у меня раскалывается голова и неприятное ощущение в желудке. Ты побуждаешь меня – непонятно к чему. Я ничего не могу для тебя сделать, Ги даже слова не скажет Рейнальду.
– Потому что он боится этого человека.
– По многим причинам. Принц Антиохии грубый и необузданный человек. Ни ты, ни я не осмелимся оскорбить его. Король Ги не захочет… Ну, и что ты хочешь от меня?
– Готовьтесь. Готовьте Орден.
– Камень сказал тебе это?
– Нет, не прямо.
– Готовиться к чему?
– К войне.
ФАЙЛ 03.
СТАДИЯ КУКОЛКИ
Помни…
Словно гаснущая звезда
Она исчезла в ночи.
Помни…
Уходя в темноту навсегда,
Я не помню ее почти.
Помни…
Дилан Томас
Регистрационная система Холидей Халл рекламировала комнату в Атлантик Сити как «подходящую» и запросила огромную предоплату, чтобы они могли оценить услугу. Это означало, что санузел – вместо унитаза рядом с кроватью – размещался в отдельном помещении, совмещенном с ванной. В ванну можно было забраться вдвоем, хотя и согнувшись. В комнате не было окон, но голографическое устройство предлагало широкий выбор видов, включая Тадж Махал, Маттерхорн и Безымянные Атлантические Пляжи, числом около 1960. По крайней мере, они не пахли.
Гарден осмотрел электронику: ограниченный доступ, черно-белое изображение, динамик звука, сломанный предыдущим постояльцем и висящий на одном единственном оптическом волокне.
На постели была только одна простыня и половина одеяла. Сделанная по трафарету надпись в изголовье гласила, что посетители, предпочитающие пользоваться своими спальными принадлежностями, должны подвергать их химической чистке за дополнительную плату. Комната сдавалась на полдня, но они с Сэнди заплатили за сорок восемь часов.
– Привет, милый.
Гарден повернулся на звук.
– Привет. Где ты была?
– Нужно было сходить по делу, посмотреть, кое-что проверить. Ты знаешь…
Он действительно знал. Он чувствовал запах этого: аромат любви, пот мужчины, запах только что выделившихся гормонов.
Гарден не был уверен, что он всегда мог так свободно читать скрытые знаки в душе и теле. Наверное, эта способность была чем-то новым, обнаружившимся лишь после того, как таинственный мужчина пытался убить его. А может быть, состояние Сэнди было очевидным для любого: женщина, которая недавно получила удовлетворение. Он взял это на заметку над этим стоило подумать.
– На что же похож этот город?
– Светлый. Немного вычурный. Многое изменилось с тех пор, как я была здесь в последний раз.
– Когда это было? Гарден вспомнил, что она однажды рассказывала ему, что приехала с севера, из французской Канады, а предки ее были из Дании или Нормандии.
– Сто лет назад, – ответила Сэнди, – тогда это был сонный городок на побережье, заполненный детьми и песчаными замками, и азартные игры были запрещены здесь.
– Ты смеешься.
– Конечно же. Азартные игры всегда были главным, единственным поводом для того, чтобы приехать в Атлантик-Сити.
– Так, – он остановился, подыскивая выражение. – Все было бы хорошо, но мои финансы сейчас не на уровне. Три сотни в день очень быстро сведут их на нет.
– Что ты собираешься делать?
– Разве я не видел бар с пианино по дороге сюда?
– Я не думала, что ты сможешь плавать и играть.
– Плевать на это. Бассейн не настолько глубок.
Гарден раскрыл свою сумку и достал два ролика. Это было приспособление, которое, будучи заправлено в пианолу, расширяло возможности его игры.
– Не подписывай длительный контракт, – напомнила ему Сэнди. – Мы должны двигаться, помнишь?
Гарден остановился, держа руку на замке.
– Почему? Я думал, мы уже достаточно далеко.
– Мы ведь действительно хотим быть вне досягаемости этой банды убийц. Джексон Нейтс для Атлантик-Сити всего лишь пригород.
– О! – Он ухитрился сделать растерянный вид. – И на Каролине свет клином сошелся?
– Это место назначения. Вот и все.
– Ну, так я полагаю, у нас есть достаточно времени, прежде чем мы туда отправимся, чтобы несколько порастратить содержимое кошелька.
– Ну хорошо. Устраивайся на работу. Ты чувствуешь себя одиноко без публики, не так ли?
– Разве мы не все такие? – Он улыбнулся и вышел.
В коридоре – квадратной металлической трубе, разлинованной надоедливой штриховкой и скрытыми источниками света – Гарден перевел дух.
Всегда ли Сэнди была столь понятной?
Когда-то она казалась таинственной, насколько он помнил. Холодная и скрытная, она могла жить по своему и в своем собственном времени. Это означало, что она могла быть и непостоянной. Когда-то казалось, что она обожает внезапные походы по магазинам, пикники, прогулки на лошади. «Это мой день», – могла сказать она и исчезнуть на полдня в поисках приключений. Но до сих пор ее приключения не распространялись на других мужчин. Так же, как и на неуклюжую ложь, чтобы скрыть это.
Том Гарден покачал головой и повернул налево по коридору, чтобы найти управляющего отелем.
– Ты умеешь плавать? – спросил его Брайан Холдерн.
– Конечно, я умею плавать. А что, разве кто-то не может?
– Нет, с тех пор, как Акт об Охране Грунтовых Вод запретил использование хлора в искусственных бассейнах и они все заросли водорослями в течение трех недель.
– Почему же ваш бассейн не зарос?
– Это морской бассейн. Они упустили из виду и того, что можно сбрасывать воду в океан, если она химически чистая и не содержит чего-либо, что могло бы осаждаться или всплывать. Небольшая концентрация хлора за бортом позволяет держать бассейн чистым, – Холдерн перекатил окурок сигары на другую сторону рта.
– Итак, сынок, ты умеешь плавать.
– Запасись мазью – хорошей безвредной мазью, которая не теряет блеска – или иди ищи другую работу. Мне не нужны бледные немочи, выглядящие как провяленный виноград и отпугивающие моих посетителей, понял?
– Да, сэр. Мазаться мазью. Каждую ночь. Ну, так я получу эту работу?
– Конечно, иначе зачем же я теряю с тобой время, объясняя все это?
– Спасибо, мистер Холдерн, – Гарден начал пятиться к двери.
– Начало в семь-тридцать. Три полных часа. И если ты утонешь или сморщишься, ты уволен.
– Да, сэр.
– Получше смажь свои принадлежности.
– Что?
– Получше смажь свой член, сынок. В этом бассейне все в чем мать родила. Никаких одежек. Особенно для официанток и музыкантов.
– Я понял.
– Все еще хочешь эту работу?
– Конечно. Семь-тридцать.
– Выше нос, сынок.
– Я постараюсь, мистер Холдерн.
Мазь была плотной и тяжелой, как теплый парафин, но в отличие от него, холодила кожу. Он смог разогреть ее, сильно растирая ладонями мускулы бедер, голеней, лодыжек. Казалось, она не втирается в кожу, а лежится на нее, как слой растаявшего желатина.
Гарден начал растирать плечи, стараясь достать и спину. Но ему никак не удавалось равномерно распределить мазь. Может быть, нужно попробовать полотенцем или чем-нибудь еще. Одним из полотенец заведения – в этом была бы справедливость.
На короткое мгновение, пока он растирал тяжелую липкую мазь, он представил кольчугу и тяжесть, с которой она должна давить на плечи и грудь. Та же самая холодная тяжесть. Тяжесть и холод смерти.
Он выбросил образ из головы.
Практические вещи. Когда он начнет потеть – как он всегда потел, играя хороший джаз, – потечет ли мазь в воду? И, что более важно, позволит ли эта мазь дышать коже? Он читал о детях в Средние века, расписанных золотой и серебряной краской и изображавших ангелов, они умирали от отравления. Пока эта мазь… А куда делись те пианисты, которые были на этой работе до него?
Вероятно, они не смогли держаться наравне с женщинами.
Гарден продолжал наносить и растирать мазь до тех пор, пока не покрылся ею от кончиков пальцев ног до подбородка. Затем он нашел белый хлопчатобумажный халат и завернулся в него, положив ключ от комнаты в карман. Ролик он держал в руке.
В семь-тридцать возле бассейна было пустынно и темно. Бассейн, подсвеченный снизу, отливал зеленью и серебром. Пианино плавало с мелкой стороны.
Сбросив халат, Гарден вошел в воду. Она была чуть холоднее температуры тела. Он скоро узнает все насчет пота. Пианино закачалось при его приближении, гоня волны.
Инструмент был прямой сзади и изогнутый в передней части. Крышка поднялась легко и он подпер ее держателем.
На этом все сходство с пианино кончалось. Вместо железной рамы и стальных струн он обнаружил ряды бутылок, осколки стекла, ковш для льда, сосуды из-под напитков и маринованного чеснока. Два пивных бочонка – один из-под светлого, другой – из-под пльзеньского – угнездились у стойки пианино. Внутри пианино вместо молоточков он обнаружил большую двенадцативольтовую батарею.
– Не могли бы вы убрать за собой?
Голос раздался с бортика над ним.
Гарден повернулся и увидел молодую женщину, совсем обнаженную и намазанную той же мазью, что и он. Она стояла, гордо выпрямившись, и протягивала ему его халат.
– Посетители не должны спотыкаться о ваше тряпье. Его место в шкафу.
– Я… – начал Гарден.
– Не беспокойтесь. На этот вечер я его приберу.
Гарден перевел дыхание и проскользнул к дальнему краю пианино. Лишь один взгляд на нее вызвал серию непроизвольных реакций, для контроля над которыми требовалось время.
Она подошла к стене из зеркал и толкнула одно из них. За ним обнаружилось пустое пространство с крючками и вешалками. Ну а куда же она дела свой халат? Тома предупредили насчет пользования посетительскими раздевалками. Или она пришла сюда, лишь намазавшись мазью?
Девушка вернулась, двигаясь плавно и не пытаясь что-либо скрыть. Гарден часто замечал, что женщины без высоких каблуков выглядят коренастыми и топают, как скво. Однако эта двигалась грациозно, как балерина.
– Меня зовут Тиффани, я официантка.
– Я догадался. Том Гарден, пианист.
– Конечно! Это ваша музыка? – Она взяла сверток, развернула его и, казалась, начала читать его. Минуту, затем другую, она была захвачена этим.
– Хорошая штучка, – сказала она. – Но вы не сможете играть ее здесь.
– Почему?
– Наши посетители не могут танцевать быстрые танцы – слишком велико сопротивление воды. Они предпочитают медленные. Старые романтические вещи.
– Медленные танцы. Обнаженными. В воде. Я понимаю.
– Думаю, что да. У нас среднее число оргазмов в час равно девяти с половиной, иначе посетители потребуют назад свои денежки. Вы приняли антибиотики, не так ли? – заботливо спросила она. Тиффани соскользнула в воду и пошла-поплыла к нему. Гарден только теперь заметил, что грим ее нарочит, как у актера: расширяющиеся брови нарисованы на лбу, голубые тени и черные линии глаз подведены до висков, щеки нарумянены, рот увеличен помадой и контурным карандашом. Это скрывало ее сущность надежнее, чем резиновая маска.
Ее волосы были рыжими, прямыми и гладкими. В искусственном свете они блестели как парик из полиэстера – это и был парик.
Том Гарден перевел взгляд на пианино.
– Зачем эта батарея?
– Какая батарея? Где?
Он показал на батарею за осколками стекла.
– О, это, должно быть, питание для пианино.
– Это не пианино.
– Ну для клавиатуры.
Он рассмотрел действующую часть инструмента. Это была Yamaha Clavonica – шестидесятишестиклавишная модель, прикрепленная к плавучему ящику. Весь механизм был подвешен на петлях. Ограничительные перекладины с петлями на запястьях должны были удержать его на месте, если он переступит в воде. Клавиатура и переключатели были покрыты пластиком, чтобы не пропустить влагу к электрическим цепям. Микрофон крепился к нижней части крышки, а вторая группа гидродинамиков была расположена там, где обычно находятся педали. Когда Гарден возьмет басовый аккорд, присутствующие ощутят его животом, как землетрясение.
– Хорошо. Питание для пианино. Что же произойдет, если этот ящик промокнет и коротнет, когда мы будем в воде?
– Послушай, для парня, который собирается плавать в бассейне с обнаженными женщинами, ты пессимист.
– Сюда что, не заходят мужчины?
– Как же, «заходят» именно то слово. Но тебе не нужно о них беспокоиться. По крайней мере, о большинстве из них.
Тиффани подтянула к себе поднос, который плавал поблизости и поставила на него блюдо с высокими краями, заполнив его орехами. Легким толчком она отправила его в центр бассейна.
– А как насчет цен?
– Две выпивки включаются в стодолларовую входную плату. Если больше, я записываю в своем блокноте. – Она показала ему, как привязывает блокнот к запястью. – Это приплюсовывается к счету в отеле. Но сюда никто не ходит за выпивкой. Выпивка только помогает расслабиться.
Она повернулась и поплыла к другому краю бассейна.
– Не мог бы ты помочь мне управиться со льдом?
– Только льда здесь не хватало, – сказал Гарден и последовал за ней.
Мороженица находилась за другой зеркальной панелью.
Тиффани вытащила пару изогнутых щипцов, выбирая подходящие. Пока Том держал крышку ящика со льдом, она пристраивала щипцы, чтобы захватить двадцатикилограммовый блок. Все это время она вынуждена была выгибать спину, чтобы не коснуться животом или грудью замороженной металлической окантовки, иначе она могла приклеиться к металлу. Когда ей удалось захватить блок, Тиффани крепко сжала одну ручку и кивком указала ему на другую. Они вместе удерживали крышку свободными руками, пока вытаскивали блок.
Затем оттащили его к бассейну.
– Мы будем буксировать его?
– Нет, если только ты не знаешь людей, которые любят хлор в своей выпивке. Подержи его, пока я подтащу пианино.
Он вынужден был взять обе ручки и широко расставить ноги. В теплой влажной атмосфере холодные испарения ото льда поднимались прямо к промежности. Он почувствовал озноб.
Тиффани подтащила пианино к бортику бассейна, наслаждаясь очевидным дискомфортом Тома.
– Опускай его прямо в центр. Прямо в корзину, или его вес перевернет этот ящик и нам придется платить за всю выпивку.
Гарден набрал воздуха, поднял блок, перенес его через бортик, обо что-то слегка стукнув и медленно опустил – не бросил – в приготовленную корзину. Пианино опустилось под его тяжестью на шесть сантиметров.
– Очень хорошо для первого раза. Следующий раз держи его подальше от моих волос.
– Да, мэм.
– Хороший мальчик. Уже появляются наши первые посетители. Так что тебе лучше пойти на свое место и начать играть.
Как было условлено, Сэнди вошла в казино на берегу ровно в восемь и подошла к третьему столу слева. Хасана там не было. Некоторое время она наблюдала, как американец в белой кожаной куртке шесть раз ставил по тридцать тысяч долларов, каждый раз удваивая выигрыш, а затем все потерял. С последним поворотом колеса остаток исчез остаток денег возле него.
У Александры не было сомнения в том, что колесо было жульническим. Но чтобы жульничество было столь очевидным, такого она еще не видела.
– Ваши деньги здесь в опасности! – промурлыкал знакомый голос ей в плечо, почти теряясь на фоне окружающего шума.
– Конечно, нет, мой господин. Но меня удивляет, почему вы назначили это место.
– Меня несет ветер Бога.
– Вашей организации нужны деньги?
– У нас нет в этом нужды, так как есть богатые американские арабы, которые думают, что их пожертвования помогут освободить Святую страну от неверных. Мне нужно оправдание для имеющихся денег.
– Палестинский плейбой в Атлантик-Сити?
Он улыбнулся краем рта.
– Тебя могут спутать с иранцем в изгнании или с жирным египтянином, – продолжала она, поддразнивая.
– Я человек со множеством лиц.
– И со множеством целей. Зачем ты позвал меня?
Вокруг них опять возник шум, поздравления случайному выигравшему. Она и Хасан присоединились к аплодисментам.
– Вы с Гарденом болтаетесь здесь. В этом плавучем борделе. Почему?
– Это его идея.
– Ты не можешь занять его?
Александра фыркнула:
– Ему нужно заработать деньги. У него нет денег на поездку.
– Ты могла бы предложить.
– Я предлагала. Но он гордый, он хочет сам оплачивать свое существование. А я не могу торопить его, не вызывая подозрений. Если я начну делать это, он почувствует, что его подталкивают.
Хасан прикрыл лицо рукой, когда за соседним столиком поднялся фотограф. Он ответил из-под руки:
– Ты же знаешь, есть распорядок.
– Твой распорядок – не его, сказала она ему в затылок. – Гарден должен думать, что путешествие – его идея. Или можешь надеть ему мешок на голову и похитить.
– Похищение предусмотрено на соответствующей стадии. Его тело бесполезно без мозга.
– Так что позволь мне делать все по-своему.
– В борделе?
– Удовольствие и боль имеют свою пользу.
– Особенно боль.
– Садист! Она показала ему язык, только кончик, так, чтобы никто другой не увидел.
– Может быть. Готовь его. И доставь его в нужное место во-время.
Хасан отошел в сторону.
– Но куда?… – Ее вопрос повис в воздухе.
Элиза: Доброе утро. Это Элиза 774, дежурная.
Гарден: Я хочу поговорить с Элизой 212. Это Том Гарден.
Элиза: Соединяю… Да, Том. Спасибо, что вызвал меня. Для тебя не слишком поздно?
Гарден: Не особенно. Я снова работаю – если это можно назвать работой.
Элиза: Я не понимаю.
Гарден: Я работаю в Холидей Халл в Атлантик-Сити.
Элиза: Прости, пожалуйста. Оцениваю… Я не знала, что в этом заведении есть пианино.
Гарден: Там его и нет – только клавоника. Но они хотят, чтобы я играл на ней. Между дружескими ныряниями, ощупываниями и щипками. Я весь в синяках от пяток до плеч. Я думаю, они вывихнули мне один палец.
Элиза: Ты больше не видел приземистых, темных мужчин?
Гарден: Множество – и женщин тоже. Все толстые и уродливые. Но без плащей, револьверов, кольчуг. В этом преимущества работы в нудистском баре.
Элиза: Тебя могут утопить.
Гарден: Только в виде шутки. Кроме того, у меня есть ангел, который держит мою голову над водой.
Элиза: Еще какие-нибудь сны?
Гарден: М-м-м…
Элиза: Что это значит?
Гарден: Один… Плохой.
Элиза: Расскажи мне о нем. Пожалуйста.
Гарден: Это, должно быть, был какой-то вид возврата к прошлому. Я вспомнил работу, которая у меня однажды была в Филадельфии. Большой колониальный дом посредине двенадцати акров газонов и деревьев. Доски и камень, широкий балкон и четыре толстых колонны. Выглядело как Тара.
Элиза: Тара? Это место?
Гарден: Выдуманное. Дом в «Унесенных ветром» – в старом кино. Из прошлого столетия.
Элиза: Замечено. Продолжай.
Гарден: Я должен был играть на дне рождения в одной семье. Идея вечеринки была из этого фильма. Предполагалось, что все будут одеты в сюртуки и кринолины, хотя получилось некоторое смешение костюмов. У нас были костюмы на лет сто более ранние – мундиры французских гренадеров, оплетенные тесьмой, платья в стиле империи, брюки со штрипками, черные утренние пиджаки и платья с бахромой и длинными шлейфами.
Они заказали старую музыку. Преимущественно Стефан Фостер, «Лебединая река», такого типа. Никакого джаза или страйда, ничего подобного. Так что я отошел от всех современных мелодий и погрузился в музыку прошлого. Тогда все и произошло.
Элиза: Когда ты играл?
Гарден: Да. И еще раз, более сильно, в моем сне в следующую ночь.
Элиза: Что произошло?
Гарден: Я покинул самого себя и превратился в другого. Не Тома Гардена. Ни в кого из тех, кого я знаю.
Элиза: Расскажи мне об этом.
Луи Бреве пришел в себя. Его подташнивало. Он лежал на спине и ощущал кислый вкус слюны в глотке. Чтобы загородиться от света и успокоить свой желудок, он прикрыл глаза ладонью и перевернулся, стараясь зарыться в подушки.
Его щека наткнулась на грубую ткань матраса, вместо свежего белого белья, к которому он привык. Мерзкий запах проник глубоко в ноздри и Бреве приподнялся на руках, широко открыв глаза.
Голый матрас под ним был грязен от сальных волос, пятен старой крови, остатков рвоты, засохшей в корку. Койка под матрасом была сделана из железных трубок, когда-то белых, на которых была натянута сетка из крученых конопляных веревок. Пол под койкой был из голых сосновых досок, в щелях между которыми набилась грязь. Грязь медленно колыхалась… это ползали тараканы освещенные косым светом.
Бреве рассудил: Нет дубового пола, нет узорчатого ковра, нет кровати из грецкого ореха, ни простыней, ни наволочек, ни подушек. Это не спальня Луи Бреве. Quod erat demonstrandum.
Итак, где же он находится?
Стараясь не шевельнуть головой, которая раскалывалась от боли, Бреве медленно сел. Он посмотрел налево и направо, избегая солнечных лучей, которые лились в дверь в дальнем углу комнаты. Стены были обшиты сосновыми планками. Квадратные прорези в них напоминали окна, незастекленные и незавешенные, с решетками из черного железа. Койки образовывали длинный ряд. На матрасах лежали бесформенные тела, облаченные в грубую голубую ткань.
«Луи опять напился и вступил в армию, – была его первая мысль. – Как я это объясню Анжелике?» – тут же пришла вторая.
– Эй вы, лежебоки! Подъем!
Разве в армии не трубят горнисты или нет какой-либо другой стандартной процедуры? Значит, Луи не в армии. Q.E.D.
Люди вокруг него поворачивались и стонали, урчали и испускали ветры, сморкались и приподнимались. Их головы поворачивались назад и вперед как у бешеных боровов, ищущих, что бы разнести. Один за другим недобрые взгляды останавливались на Луи Бреве. Голоса зазвучали громче, пока совершался утренний ритуал надевания ботинок, почесываний, приборки постелей.
– Кто этот новенький?..
– Не знаю. Надзиратели привели. Ночью.
– Они его использовали?
– Нет. На нем нет отметин.
– Может быть, они слишком устали.
– Ну да!
– Может быть, они не захотели огорчать леди.
– Или поделили его, ты понимаешь?
– Я же тебе сказал, на нем нет метки.
– Кончайте вы там! – в голосе, прозвучавшем из-за двери, было многое: животный страх, ущемленная властность, плохой характер из-за постоянно подавляемых чувств.
Нет, решил Луи, он определенно не в армии. Все еще держа голову неестественно прямо, он встал и начал двигаться по центральному проходу между койками.
– Эй, погоди! – закричал кто-то.
– Послушай! Перрик должен идти первым! – раздалось с другой стороны.
– Он может идти!
В комнате внезапно все стихло.
– Должно быть, он из господ! – последнее прозвучало в тишине, и сказано было скорее себе под нос, чем для кого-либо.
– Извините! – Луи Бреве позвал по направлению к двери. Надзиратель, или кто еще, не могли бы вы подойти? Произошла ужасная ошибка.
– Извините! – кто-то пропел в комнате вполголоса.
– Назад! – откуда-то за ним.
– Не злите Вингерта!
– Он всех нас пошлет сегодня на дамбу!
Люди возле кроватей медленно двигались вперед по направлению к тому месту, где стоял Луи. Теперь он расслышал тот звук, которому вначале не придал значения и посчитал за галлюцинацию – позвякивание цепей.
Стальная цепь от якоря средней величины тянулась от кровати к кровати и между ногами людей. Ноги людей соединялись отдельными цепями, пристегнутыми к общей. Оба конца длинной цепи, видимо, были присоединены к первому и последнему человеку.
Когда люди двигались вперед, чтобы загородить путь Луи, их цепи протягивались вдоль кроватей и падали на пол, издавая характерное звяканье.
– Что вы там делаете? – раздался тот же самый голос, вероятно, принадлежащий мистеру Вингерту. В голосе слышались угрожающие нотки. В тишине, внезапно установившейся в комнате, шаги звучали очень громко. В дверном проеме возник силуэт мужчины и загородил свет.
Вингерт был огромен: мощный в плечах, толстый в талии, с широкими, как у женщины, бедрами и ляжками. Даже голова у него была огромная. Нечесаные волосы свисали на глаза и воротник.
Его тень была большой и темной – за исключением белеющих глаз, когда он вглядывался в комнату, да блеска золота на среднем пальце правой руки. Золота и чего-то еще, коричневого овала, который мог быть вырезанной печаткой. «Странное украшение для охранника спального барака разбойников», – подумал Луи.
Вероятно, он отнял его у какого-нибудь заключенного, решил Луи. Разрешив эту загадку, он тут же столкнулся со следующей: что он, Луи, здесь делает? Как могло случиться, что он очутился среди бандитов, не имея ни малейшего представления о том, как это произошло?
Бреве вынужден был отложить свои размышления на эту тему, потому как тучный человек вошел в дверь, двигаясь как тигр, пробирающийся сквозь высокую траву.
Вингерт мог запугать обычных преступников, но не Бреве. Луи начал заниматься боксом с тех пор, как ему исполнилось девять лет. Он тренировался, будучи на военной службе и в колледже, и победил в гребле на местных соревнованиях три года назад.
Мужчина выглядел большим, но слабым. Его руки, каждая величиной со смитфилдовский окорок, казалась такой же дряблой, как жир окорока.