Светлой памяти Александра Феоктистовича Родина посвящаю
В Архангельском соборе Московского Кремля, и без того не слишком обширном, тесно от надгробий московских великих князей и царей. Здесь века сжимаются в сантиметры: не более полутора метров отделяют друг от друга гробницы Ивана Калиты и царя Алексея Михайловича. Что ни погребение, то имя, хорошо знакомое каждому по страницам учебников: Дмитрий Донской, Василий Темный, Иван III, Владимир Старицкий... Одна из гробниц выделена особо: над нею возвышается возведенный в XVII веке резной каменный шатер, кованая медная решетка ограждает ее. Надписи на металлическом футляре подробно повествуют о горестной судьбе почивающего здесь святого царевича Дмитрия, убиенного в Угличе. И как напоминание о трагической гибели восьмилетнего отпрыска "царского корени" серьезно и печально смотрит на детскую могилу Андрей Боголюбский: с фрески на столпе храма. Князь, убитый своими приближенными за четыре века до Дмитрия.
Кто покоится в этой гробнице? Действительно ли царевич Дмитрий? Что произошло в Угличе 15 мая 1591 года?
- ТРИ ВЕРСИИ
Три взаимоисключающие версии угличского дела оставили нам современники, и до сих пор, вне зависимости от его истинного влияния на ход истории, нас волнует это трагическое событие, разгадка тайны, которой уже четыре века.
Вспомним же прежде всего предысторию угличской драмы: иначе в ней не разобраться.
В 1584 году закончилось продолжавшееся полвека царствование Ивана Грозного. Вступив на трон трехлетним несмышленышем, царь Иван скончался духовно и физически изнуренным, преждевременно состарившимся пятидесятитрехлетним человеком. Старший из его сыновней - походивший на отца и умом, и начитанностью, и необузданной садистской жестокостью - Иван Иванович был убит отцом в припадке гнева. Следующий - Федор Иванович - был человеком крайне недалеким, почти слабоумным. Официальная летописная традиция создала светлый образ царя-юродивого, печальника и молитвенника за страну, мало разбирающегося в делах земных, повседневных, но видящего далеко "духовными очами".
А. К. Толстой опоэтизировал и вместе с тем наполнил конкретным содержанием этот образ в своей замечательной трагедии "Царь Федор Иоаннович". Впрочем, в своей сатирической поэме тот же А. К. Толстой характеризовал его уже иначе: "Был разумом не бодор, трезвонить был горазд". Да и народ без особого восторга относился к своему немудрому государю. Шведский король говорил, что "русские на своем языке называют его «durak»". Матерью Ивана и Федора была Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева, рано умершая первая жена царя. Ее брат боярин Никита Романович Юрьев благополучно пережил все невзгоды опричного времени (впрочем, Юрьевы были близки к опричным кругам, а некоторые даже сами были опричниками) и стал одним из членов регентского совета, учрежденного умиравшим царем для опеки над своим глуповатым наследником. С самого начала царствования Федора большим влиянием пользовался брат его жены Ирины Борис Федорович Годунов, бывший опричник, сам женатый на одной из дочерей Малюты Скуратова. Царский шурин Борис Годунов после смерти в 1585 году Н. Р. Юрьева смог легко выйти на первый план и стать фактически единоличным правителем государства.
У вступившего на престол царя был младший брат - царевич Дмитрий. На его матери - Марии Федоровне Нагой - Иван IV женился седьмым или шестым браком за четыре года до смерти. Незадолго до рождения ребенка он уже вел в Англии переговоры о новом браке с родственницей королевы Елизаветы принцессой Гастингской. Дмитрий родился в 1582 году, и ко времени смерти отца ему было всего полтора года. Семейство крупных вотчинников, из которого происходила мать Дмитрия, принадлежало к второстепенным родам государева двора. Двоюродная тетка будущей царицы Евдокия Александровна была первой женой старицкого князя Владимира Андреевича, двоюродного брата и династического соперника грозного царя. Дядя царицы Афанасий Федорович - крупный дипломат - ездил послом в Крым и в награду был зачислен в опричнину. Дед царицы Федор Михайлович - единственный из Нагих, попавший в Боярскую думу до женитьбы царя на Марии.
После вступления на престол Федора Ивановича Дмитрий получил в удел Углич - город, часто находившийся в собственности удельных князей Московского дома. Однако ни он, ни его семья не стали в действительности удельными владыками. Отправка в Углич была фактически ссылкой опасных конкурентов в борьбе за власть. Удельные права князя ограничивались получением части доходов уезда. Административная власть принадлежала присланным из Москвы служилым людям, и в первую очередь дьяку Михаилу Битяговскому. Воспитывали молодого царевича мать, многочисленная родня - Нагие и обширный придворный штат.
15 мая 1591 года царевич играл во дворе. Во время игры он упал на землю с ножевой раной в горле и тут же умер. Во двор Угличского кремля сбежались горожане. Мать царевича и ее родственники обвинили в убийстве присланных из Москвы людей, которые были растерзаны толпой жителей города. Прибывшая из Москвы через несколько дней комиссия в составе митрополита Сарского и Подонского Геласия, боярина князя Василия Ивановича Шуйского, окольничего Андрея Петровича Клешнина и дьяка Елизария Даниловича Вылузгина пришла к выводу, что царевич, страдавший эпилепсией, играл ножом и в припадке сам на него накололся. Выступавший сначала в качестве претендента на русский трон, а в 1605-1606 годах и царивший в Москве молодой человек утверждал, что он - Дмитрий, спасшийся от убийц благодаря подмене. Ставший царем после его свержения Василий Шуйский, главный деятель угличской комиссии, заявил, что Дмитрий был убит в Угличе по приказу Бориса Годунова. Именно тогда появилась гробница Дмитрия в Архангельском соборе, а сам Дмитрий был канонизирован, то есть объявлен святым.
Итак, три версии:
- погиб в результате несчастного случая;
- убит по наущению Бориса Годунова;
- пытались убить, но спасся.
Автор не рассчитывает прибавить нечто существенное к тому спору, что длится с 1591 года. Моя задача скромнее - оценить весомость аргументов в пользу каждой из версий, изложить все "за" и "против".
- САМОЗВАНЕЦ ЛИ ЛЖЕДМИТРИЙ?
Начнем с последней версии. Она довольно редко проникает на страницы современной литературы. А между тем ее нельзя считать просто плодом досужего вымысла. В спасение Дмитрия верили (или хотя бы допускали эту возможность) крупный специалист по генеалогии и истории письменности С. Д. Шереметев, профессор Петербургского университета К. Н. Бестужев-Рюмин, видный историк И. С. Беляев... Книгу, специально посвященную обоснованию этой версии, выпустил известный реакционный журналист А. С. Суворин [1].
Н. И. Костомаров как-то заметил, что "легче было спасти, чем подделать Димитрия" [2]. Авторы, считавшие, что в 1605-1606 годах на русском престоле сидел подлинный Дмитрий, обращали внимание на то, что молодой царь вел себя поразительно уверенно для авантюриста-самозванца. Он, похоже, верил в свое царственное происхождение. Вот некоторые факты. Василий Шуйский был приговорен судом Боярской думы к смертной казни за заговор против Лжедмитрия. Казалось бы, вот легкий и желанный случай отделаться от одного из самых опасных свидетелей - того, кто своими глазами видел мертвое тело царевича в Угличе. Но "царь Дмитрий" дарует ему жизнь и даже прощает его. Он не боялся и разоблачений из Польши - иначе не пошел бы на риск обострения отношений с королем Сигизмундом III. А он отказывался принять из рук посла королевскую грамоту, адресованную великому князю, а не царю всея Руси. Это было не простым театральным жестом - в Польше эти действия были восприняты как недружественный акт и вызвали возмущение магнатской верхушки. И даже во время мятежа, лежа на земле со сломанной ногой после вынужденного прыжка из окна второго этажа, Лжедмитрий продолжал уверять собравшихся вокруг него стрельцов, что он - законный царь Дмитрий Иванович.
Современники единодушно отмечают, с какой поразительной, напоминающей петровскую, смелостью молодой царь нарушал сложившийся при московском дворе этикет. Он не вышагивал медленно по дворцу, поддерживаемый под руки приближенными, а стремительно переходил из одной комнаты в другую, так что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти. Толпы он не боялся, не раз в сопровождении одного-двух человек он скакал по московским улицам. Он даже не спал после обеда. Царю прилично было быть спокойным и неторопливым, истовым и важным. Этот действовал с темпераментом названого отца (без его жестокости). Все крайне непохоже на расчетливого самозванца. Вспомним, как старательно пытался Пугачев копировать формы екатерининского двора. Считай Лжедмитрий себя самозванцем, он уж наверняка сумел бы заранее освоить этикет московского двора. А в учителях в Польше не было недостатка: и любой из дипломатов, часто бывавших в Московии, и многочисленные эмигранты из России.
Многие доказывали самозванство Дмитрия тем, что он был нерусским по происхождению, видели в нем белоруса или украинца, подвергшегося ополячиванию, отмечали его приверженность к польским обычаям. Однако в конце прошлого века исследователь отношений России и папского престола П. Пирлинг разыскал в ватиканском архиве собственноручное письмо Лжедмитрия на польском языке.
Язык и графику письма одновременно и независимо друг от друга изучили крупнейшие ученые-слависты С. Л. Пташицкий и И. А. Бодуэн де Куртенэ [3] Они пришли к выводу, что письмо было составлено человеком, для которого польский язык был родным. Но переписал письмо человек (а письмо - автограф Лжедмитрия), отнюдь не столь сведущий в польском языке. Переписчик делал ошибки, свидетельствующие о том, что он говорил по-польски с русским акцентом. Слово "imperator" он, например, написал так: "inparatur". Кроме того, он систематически стилизовал латинские буквы под соответствующие начертания московской скорописи рубежа XVI-XVII веков. Письмо, вероятно, составил один из польских приближенных Лжедмитрия, а уже переписал он сам. Тем самым русское и даже московское происхождение Лжедмитрия было вполне доказано.
Заемное письмо Лжедимитрия I на 4 тыс. злотых, данное в 1604 г. воеводе Юрию Мнишеку
Сторонники самозванства Лжедмитрия подчеркивают, что, по данным следственного дела, царевич Дмитрий страдал эпилепсией. У Лжедмитрия же в течение длительного срока (от появления в Польше в 1601 году до смерти в 1606-м) не наблюдалось никаких симптомов этой болезни. Эпилепсию же не удается излечивать и современной медицине. Однако даже без всякого лечения у больных эпилепсией могут наступать временные улучшения, тянущиеся иной раз годами и не сопровождающиеся припадками *. Таким образом, отсутствие эпилептических припадков не противоречит возможности тождества Лжедмитрия и Дмитрия.
* Приношу благодарность врачу-психиатру В. М. Радиной за любезную консультацию по вопросам медицины, затронутым в этом очерке.
Сторонники версии о том, что в Угличе был убит не царевич, а посторонний мальчик, обращают внимание на то, что в сохранившемся следственном деле совершенно не упоминается один из Нагих, живший и действовавший в Угличе в это время: Афанасий Александрович, двоюродный брат царицы. Между тем о нем сохранились сведения в записках английского дипломата Джерома Горсея. Тогда Горсей из-за ссоры с влиятельным дьяком Андреем Щелкаловым оказался высланным из Москвы в Ярославль. Предоставим ему слово:
"Кто-то застучал в мои ворота в полночь. У меня в запасе было много пистолетов и другого оружия. Я и мои пятнадцать слуг подошли к воротам с этим оружием.
- Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с тобой.
Я увидел при свете луны Афанасия Нагого, брата вдовствующей царицы, матери юного царевича Дмитрия, находившегося в 25 милях от меня в Угличе.
- Царевич Дмитрий мертв, сын дьяка, один из его слуг, перерезал ему горло около шести часов; [он] признался на пытке, что его послал Борис; царица отравлена и при смерти, у нее вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя: помоги мне, дай какое-нибудь средство!" [4]
Неужели Афанасий Нагой только затем будил среди ночи английского дипломата, чтобы получить у него средство от нервной экземы, поразившей царицу? Почему имя Афанасия Нагого не упоминается в следственном деле? Может быть, Афанасий Нагой отвозил Дмитрия в Ярославль и прятал там при помощи Горсея? А ловкий дипломат побоялся прямо написать об этом в своих записках?
Впрочем, помимо записок Горсея, окончательно отредактированных уже в XVII веке, через много лет после событий, есть его письмо, отправленное по свежим следам, через 26 дней после угличской трагедии, 10 июня 1591 года. Адресатом Горсея был лорд-казначей Бэрли. Сообщая об убийстве Дмитрия, Горсей прибавляет: "...случились еще многие столь же необыкновенные дела, которые я не осмелюсь описать не столько потому, что это утомительно, сколько из-за того, что это неприятно и опасно" [5]. Что могло показаться Горсею опаснее, чем известие об убийстве царевича? Не сообщение ли о подмене и о своей роли в этой манипуляции?
Обращали также внимание на то, с какой легкостью мать царевича инокиня Марфа (в миру - Мария) признала сына в Лжедмитрии. Кстати, еще до прихода самозванца в Москву, вызванная Годуновым, она по слухам, заявила, что верные люди сообщили ей о спасении сына. Известно также, что Лжедмитрий, объявляя князю Адаму Вишневецкому о своем царском происхождении, предъявил в качестве доказательства драгоценный крест, усыпанный бриллиантами. По этому же кресту мать якобы узнала в нем своего сына.
После убийства Лжедмитрия. Марфу Нагую толпа спросила, был ли убитый ее сыном.
- Об этом надобно было спрашивать, когда он был жив, а теперь он уже не мой, - двусмысленно ответила царица.
Стоит только задать себе вопрос, а не спасся ли царевич, как многие детали получают новое освещение, легко и удобно вписываются в общую картину. Свидетели в ходе следствия часто говорят о теле Дмитрия - к чему подчеркивать, где находится тело убитого, если нет подозрений, что это иное тело? У погибшего во время мятежа Михаила Битяговского была большая конюшня. Восемь или девять лошадей оттуда были взяты восставшими после разгрома усадьбы Битяговских и отведены на конюшню Нагих. На этих лошадях разъезжали в окрестностях города посадские люди, чтобы дать знать о приближении следственной комиссии. А не взяты ли были эти лошади для иной цели: отвезти в Ярославль спасенного царевича? Через два дня после восстания по приказу царицы Марьи была разыскана "жоночка уродливая" (т. е. юродивая), которая жила у Битяговских и иногда "для потехи" приходила к царице. Ее обвинили, что она "портила" царевича, и убили. А не была ли тем самым просто устранена та, что знала о подмене? Наконец, С. Д. Шереметев обратил внимание, что ни Федор Иванович, по своем брате, ни царица Марья по своем сыне не сделали столь обычных для состоятельных людей Древней Руси заупокойных вкладов в монастыри и церкви. Конечно, сделать вклад по душе здравствующего человека недопустимо и даже опасно. Выходит, Мария Нагая знала, что ее сын жив. Весь этот комплекс аргументов дал возможность С. Ф. Платонову - наиболее серьезному исследователю этой эпохи в дореволюцинной историографии - заметить, что за мнениями о спасении Дмитрия "стоит новая аргументация, дающая им сравнительно большую силу" [6].
Однако и позднейшие исследования, и внимательное изучение источников, известных еще раньше, опровергли эту версию с достаточной убедительностью. Начнем с того, что, когда в научный оборот было введено больше материалов, были обнаружены и вклады по душе царевича Дмитрия [7]. Причем один из них был сделан матерью как раз в годовщину смерти царевича - 15 мая 1592 года. Остальные аргументы - и ночная поездка Афанасия Нагого, и лошади с конюшни Битяговского, и убийство "жоночки уродливой" - не могут, естественно, сами по себе доказать спасения царевича.
Вряд ли всерьез следует принимать во внимание показания матери царевича. Ведь она не раз меняла свою точку зрения на события в Угличе. Уверенная 15 мая 1591 года в убийстве сына, она полуотказалась от своего утверждения после работы следственной комиссии: призвав к себе митрополита Геласия, она называла "грешным делом" убийство Михаила Битяговского и других и просила заступиться за ее "бедных" братьев. Она потом торжественно признала Лжедмитрия своим сыном, а после его низвержения и воцарения Шуйского не менее торжественно отреклась от него, уверяя, что назвала его сыном под страхом смерти. Царица, конечно, лгала: каждому было ясно, что Лжедмитрий просто не мог убить мать царевича Дмитрия. Вероятнее другое: велика была ненависть у этой женщины к Борису Годунову, велико было искушение из ссыльной монахини, которой, по некоторым сведениям, приходилось самой даже стирать свое белье, превратиться снова в почитаемую государыню царицу.
В одном из частных летописцев - так называемом "Пискаревском" - сохранилось и известие, проливающее свет на эпизод с крестом. Автор летописца, хорошо осведомленный о различных слухах, бродивших по Руси, рассказывает, что Отрепьев перед побегом в Польшу проник в монастырь, где содержалась царица, "и, неведомо каким вражьим наветом, прельстил царицу и сказал ей воровство свое. И она ему дала крест злат с мощьми и камением драгим сына своего, благовернаго царевича Дмитрея Ивановича Углецкого" [8]
Но, может быть, в документах Лжедмитрия сохранились какие-нибудь доказательства его правоты? 24 апреля 1604 года он отправил папе римскому Клименту VIII письмо, в котором, между прочим, так описывал свое прошлое: "...убегая от тирана и уходя от смерти, от которой еще в детстве избавил меня Господь Бог дивным своим промыслом, я сначала проживал в самом Московском государстве до известного времени между чернецами" [9].
До нас дошли и те грамоты самозванца, в которых он объявлял русским людям о своем спасении. В них мы не находим опять-таки никаких подробностей. "Царь Дмитрий Иванович" настойчиво повторяет лишь, что его "Бог невидимою рукою укрыл и много лет в судьбах своих сохранил" [10]. Казалось бы, столь чудесно спасшемуся монарху следовало бы вознаградить тех, кто помогал ему бежать, кто, рискуя жизнью, укрывал его многие годы. Это нужно было и для того, чтобы снять с себя подозрение в самозванстве, и чтобы показать себя благодарным, и чтобы сделать этих преданных подданных достойным примером для подражания. Нет, Лжедмитрий молчит о них. И. С. Беляев предполагал, что правительство Василия Шуйского постаралось уничтожить такого рода документы. Но ведь сами грамоты Лжедмитрия сохранились. Почему же в них нет этих сведений?
Нам также известно, как объяснял Лжедмитрий свое спасение окружающим. В наиболее четкой форме эти объяснения сохранились в дневнике жены самозванца - Марины Мнишек. "При царевиче был доктор, - пишет Марина, - родом итальянец. Сведав о злом умысле, он... нашел мальчика, похожего на Дмитрия, и велел ему быть безотлучно при царевиче, даже спать на одной постели. Когда же мальчик засыпал, осторожный доктор переносил Дмитрия на другую постель. В результате был убит другой мальчик, а не Дмитрий, доктор же вывез Дмитрия из Углича и бежал с ним к Ледовитому океану" [11].
Очень близки к этому объяснению показания Юрия Мнишка, отца Марины, арестованного после свержения самозванца. Мнишек сообщил, что его зять рассказывал, что "его Господь Бог с помощью его доктора спас от смерти, положив на его место другого мальчика, которого в Угличе вместо него зарезали: и что этот доктор потом отдал его на воспитание одному сыну боярскому, который потом ему посоветовал, чтобы он скрылся между чернецами" [12].
О враче-иноземце, спасшем Дмитрия от смерти, говорят также многие иностранцы. Приехавший в Москву перед самой свадьбой Лжедмитрия и Марины немецкий купец Георг Паэрле пишет, что наставник царевича Симеон подменил Дмитрия в постели другим мальчиком, а сам бежал, скрыв Дмитрия в монастыре. Поляк Товяновский утверждает, что врачу Симону Годунов поручил убийство Дмитрия, а тот положил в постель царевича слугу. Капитан роты телохранителей Лжедмитрия француз Жак Маржерет тоже говорил о подмене, только приписывал ее царице и боярам [13].
Итак, ясно, что Лжедмитрий в кругу близких к нему людей рассказывал, что был спасен иностранным врачом Симоном, подменившим его в постели. Однако русские источники не знают ни о каком враче-иностранце, жившем в Угличе. Во всем следственном деле нет ни одного упоминания о нем, следователи не интересуются ни тем, что он делал, ни тем. куда он девался. К тому же, положив в постель другого мальчика, Симон ничего не добился бы: царевич погиб среди бела дня, в послеобеденное время, играя во дворе. В этом единодушны все русские источники: как считающие смерть царевича результатом несчастного случая, так и обвиняющие в убийстве Бориса Годунова и его агентов. Таким образом, Лжедмитрий даже не знал обстоятельств смерти своего прототипа. Должно быть, те, кто окружал Лжедмитрия, видели шаткость его противоречащей фактам версии и посоветовали претенденту на престол быть сдержаннее в публичных высказываниях об обстоятельствах своего "чудесного спасения". Потому-то, вероятно, и молчат об этих обстоятельствах грамоты "царя Дмитрия".
Важные соображения в пользу самозванства Лжедмитрия приводит немецкий ландскнехт Конрад Буссов. Это был человек, стоявший близко к самозванцу и относящийся к нему на протяжении всего своего повествования с большим уважением и сочувствием. Он вовсе не склонен принимать на веру официальные заявления московского правительства. Тем не менее целую главу своей книги он посвятил доказательству того, что Лжедмитрий - самозванец. Буссов приводит слова одного из самых близких к Лжедмитрию людей, погибшего вместе с ним Петра Басманова: "Хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он наш государь. Мы его приняли и ему присягнули, и лучшего государя на Руси мы никогда не найдем". Неподалеку от Углича Буссов и немецкий купец Бернд Хопер разговорились с бывшим сторожем угличского дворца. Сторож сказал о Лжедмитрии: "Он был разумным государем, но сыном Грозного не был, ибо тот действительно убит 17 лет тому назад и давно истлел. Я видел его, лежащего мертвым на месте для игр" [14]
Не так просто, как может показаться, обстоит дело и с эпилепсией. Действительно, в течение длительного срока у больного может не быть припадков. Но у человека, заболевшего эпилепсией еще в детском возрасте, непременно должны проявиться определенные черты характера. В современной медицине эти "своеобразные изменения личности" считаются "очень важными в диагностическом отношении", и к ним относятся: "вязкость мыслей, застревание, медлительность, прилипчивость, слащавость в отношениях с другими лицами, злобность, особая мелочная аккуратность - педантичность, черствость, пониженная приспособляемость к изменяющимся условиям, жестокость, склонность к резким аффектам, взрывчатость и т. д." [15] Образ Лжедмитрия, каким он представляется по иностранным и русским источникам, настолько противоположен этим чертам, что его можно было бы назвать антипортретом эпилептика.
Все эти обстоятельства полностью разрушают легенду о тождестве Лжедмитрия и царевича Дмитрия.
- ЛЖЕДМИТРИЙ И РОМАНОВЫ
Но откуда же тогда у Лжедмитрия уверенность в своем царском происхождении? Не был ли он с детства подготовлен к этой роли? Ведь слухи о появлении самозванца возникли уже через семь лет после смерти Дмитрия, за шесть лет до первого выступления Лжедмитрия в Польше. Именно тогда гонец германского императора Шиль получил приказание разведать в Москве, не стал ли царем "незаконный брат великого князя, отрок приблизительно 12 лет по имени Дмитрий Иванович". Рассказывали даже о том, как якобы Борис после смерти царя Федора показал боярам царевича Дмитрия, живущего тайно у него во дворце.
Когда первые вести о самозванце достигли Москвы, Борис Годунов, как говорят, сразу заявил боярам, что это - их рук дело. Вскоре после вступления Бориса на престол по обвинению в заговоре были приговорены к ссылке пятеро двоюродных братьев покойного царя Федора - сыновья боярина Никиты Романовича Юрьева. Старший из "Никитичей" - Федор, будущий патриарх Филарет и отец первого царя из дома Романовых Михаила - был насильственно пострижен в монахи в Антониево-Сийском монастыре на Двине. Еще в 1602 году его любимый слуга, вероятно, по приказу своего господина, сообщал приставу, что старец Филарет мыслит только о спасении души и о своей бедствующей семье: "Лихо-де на меня жена и дети: как-де их помянешь, ино-де рогатиной в сердце толкнет". Он даже будто бы мечтал, чтобы они скорее умерли, чем мучиться здесь: а "я бы-де стал промышляти одною своею душою".
Прошло всего три года, и донесения пристава резко меняются. Перед нами уже не смирившийся до конца человек, потерпевший жизненное крушение, а политический борец, заслышавший звуки боевой трубы. Летом 1604 года в Польше появился Лжедмитрий, а уже в феврале 1605 года пристав доносит, что старец Филарет живет "не по монастырскому чину, всегда смеется, неведомо чему, и говорит про мирское житье, про птицы ловчие и про собаки, как он в мире жил". Другим же монахам Филарет гордо заявлял, что "увидят они, каков он впредь будет" [16]. Радость Филарета Романова по случаю появления самозванца была не напрасной: он и впрямь скоро показал монахам, "каков он впредь будет". Меньше полугода прошло с того дня, когда пристав отправил в Москву донос на опального старца Филарета, как Филарет был уже торжественно возведен по приказанию Лжедмитрия в сан митрополита Ростовского. Одновременно получил боярский чин другой оставшийся в живых из братьев Никитичей - Иван.
Этим не ограничиваются связи самозванца с романовской семьей. Как только Лжедмитрий объявился в Польше, годуновское правительство поспешило объявить, что он - самозванец Юшка (а в монашестве Григорий) Богданов, сын Отрепьев, дьякон-расстрига Чудова монастыря, состоявший "для письма" при патриархе Иове. Вопрос о тождестве Лжедмитрия и Отрепьева еще не решен окончательно и выходит за рамки этого очерка. Но все же пока это наиболее вероятная гипотеза. Так вот Отрепьев некоторое время жил на дворе у Романовых. Не они ли готовили юношу к роли самозванца, не они ли воспитали его в убеждении, что он - подлинный наследник царского трона? Не раскрытие ли этого заговора, при котором будущему Лжедмитрию удалось бежать, было причиной жестоких опал, обрушившихся на романовскую семью?
Все это, разумеется, только предположения, в той или иной форме со времен С. М. Соловьева ходящие в исторической науке. Нам сейчас важно одно: уверенность Лжедмитрия в своем царском происхождении еще не доказывает его подлинности.
- НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Итак, остаются две версии: закололся сам и убит по наущению Бориса Годунова. Обе версии имеют сейчас сторонников в исторической науке. Чтобы оценить их аргументы, необходимо обратиться к источникам, на которых основывается каждая из версий. Здесь, с одной стороны, - следственное дело, составленное комиссией, посланной из Москвы, документ, современный событию. С другой - вся русская историческая традиция XVII века: многочисленные сказания о Смутном времени, воспоминания и исторические сочинения участников и современников событий. Здесь же - многие сочинения иностранцев. Какова же степень достоверности информации об угличских событиях, сообщаемых этими источниками?
Начнем со следственного дела [17]. Вот как вырисовывается то, что произошло в Угличе в майские дни 1591 года, из этого документа, представляющего собой запись показаний нескольких десятков людей, частью очевидцев. Царевич Дмитрий давно страдал эпилепсией - падучей болезнью, "черной немочью". Об этом говорила мамка царевича Василиса Волохова, показавшая, что "и преж того, сего году в великое говенье (то есть в великий пост. - В.К.), та ж над ним болезнь была - падучей недуг, и он поколол сваею * и матерь свою царицу Марью: в вдругорядь на него была та ж болезнь перед великим днем (то есть перед Пасхой. - В.К.), и царевич объел руки Ондрееве дочке Нагово, едва у него Ондрееву дочь Нагово отнели".
* По словам В. И. Даля, свая или свайка - это "толстый гвоздь или шип с большою головкою для игры в свайку, ее берут в кулак за гвоздь или хвост и броском втыкают в землю, попадая в кольцо" // Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. С. 146. М., 1955.
Андрей Александрович Нагой, двоюродный дядя царицы, подтвердил эту часть показаний Василисы Волоховой: "А на царевиче бывала болезнь падучая: да ныне в великое говенье у дочери его руки переел, да и у него, Ондрея, царевич руки едал же в болезни... Как на него болезнь придет, и царевича станут держать. и он в те поры ест... што попадетца".
12 мая, незадолго до трагического события, припадок повторился. 14 мая Дмитрию "маленько стало полехче", и мать взяла его с собой в церковь, а вернувшись, велела погулять во дворе. В субботу 15 мая царица опять ходила с сыном к обедне, а потом отпустила гулять во внутренний дворик дворца. С царевичем были мамка В. Волохова, кормилица Арина Тучкова, постельница Марья Колобова и четверо сверстников Дмитрия, "маленькие робятка жильцы" - сыновья кормилицы и постельницы Петруша Колобов и Важен Тучков, Иван Красенский и Гриша Козловский. Дети играли в тычки.
Эта игра очерчена в показаниях разных свидетелей: Василиса, не вникая в детскую игру, говорит просто: "играл царевич ножиком"; "в тычку ножиком", не считая нужным объяснять хорошо известные им правила игры, говорят дети. Подробнее объясняет дело Андрей Нагой: "...царевич ходил на заднем дворе и тешился с робяты, играл через черту ножем". Те, кто не присутствовал при смерти царевича, говорят о том же: "тыкал ножем" (губной староста Иван Муранов), "тешился в тычку ножем" (сытники И. Меншиков и др.). Одиноко стоит утверждение, что Дмитрий "тешился сваею в кольцо". Вероятно, авторы этого показания - Ромка Иванов "с товарищи" - спутали две игры, которые любил покойный царевич.
Сама игра в тычки состоит, по описанию В. И. Даля, в следующем: "втыкают ножик броском в пол" [18]. Очевидно, проводится черта, и определяется, насколько далеко за черту воткнулся нож. Во всяком случае, именно этот способ я помню с детства и он же отвечает описанию игры, данному А. А. Нагим: "через черту ножем". Во время игры у царевича начался очередной припадок эпилепсии.
Множество угличан давало показания о последовавшей затем трагедии. Предоставим слово лишь родственникам царевича и очевидцам его смерти.
Михайло Федорович Нагой, брат царицы: "Царевича зарезали Осип Волохов, да Микита Качалов, да Данило Битяговской".
Григорий Федорович Нагой, другой брат царицы: "И прибежали на двор, ажио царевич Дмитрей лежит, набрушился сам ножем в падучей болезни".
Василиса Волохова: "И бросило его на землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало".
Товарищи Дмитрия по играм: "Пришла на него болезнь, падучей недуг, и набросился на нож".
Кормилица Арина Тучкова: "Она того не уберегла, как пришла на царевича болезнь черная, а у него в те поры был нож в руках, и он ножем покололся, и она царевича взяла к себе на руки, и у нее царевича на руках и не стало".
Постельница Марья Колобова: "И его бросило о землю, а у него был ножик в руках, и он тем ножиком покололся".
Андрей Александрович Нагой: "Прибежал туто ж к царице, а царевич лежит у кормилицы на руках мертв, а сказывают, что его зарезали".
Дмитрий погиб вскоре после обедни, около полудня, когда весь Углич разошелся по домам. Уехал к себе из дьячьей избы Михайло Битяговский. К нему пришел в гости на обед духовник Григория Нагого священник Богдан. Разошлись "по своим подворьишком" вслед за Битяговским его подчиненные - подьячие и "пищики" - писари из дьячьей избы. Братья Нагие - Михайло и Григорий Федоровичи - "поехали... к себе на подворье обедать". "В те поры сидел у ествы" и Андрей Александрович Нагой. Готовились к обеду и во дворце царевича. Слуги уже "понесли кушанье вверх", заняли свои места в передних сенях истопники, дежурили у поставца с посудой стряпчий Семейка Юдин и подключники, на поварне и в хлебне стряпали повара, хлебники, скатертники, "помясы". Внезапно стоявшие у поставца прислужники увидели бегущего Петрушу Колобова. Он успел сказать им, что царевич накололся на нож. К кормилице, державшей на руках умиравшего (или уже умершего) ребенка, подбежала мать. Все ее горе, весь гнев вылились на мамку - Василису Волохову. Схватив полено, она начала ее бить и "голову ей пробила во многих местех". Здесь-то и были впервые названы имена предполагаемых убийц: царица "почала ей, Василисе, приговаривать, что будто се сын ее Василисин Осип с Михайловым сыном Битяговского да Микита Качалов царевича Дмитрея убили".
Сторож расположенной здесь Спасской церкви Максим Кузнецов зазвонил в набат. Стали сбегаться люди. Одним из первых прибежал пономарь Федор * Огурец. Ему навстречу шел стряпчий Суббота Протопопов и от имени царицы приказал идти "на колокольню и сильно звонити" (вероятно, неумелый сторож звонил слишком тихо). Чтобы Огурец не замешкался, Протопопов подкрепил приказание ударом по шее. На следствии Протопопов показал, что приказ о звоне получил от Михаила Нагого, чтобы мир сходился. С этого времени набат звучит непрерывно. Колокольный звон стал зловещим аккомпанементом, под который разыгрывались дальнейшие трагические события. Недаром о нем говорят все свидетели.
* Или Федот? В разных местах дела его называют по-разному.
Звук набата заставил поторопиться к дворцу, бросив еду и повседневные дела, все население города. Прискакал на коне крепко выпивший Михайло Нагой ("мертв пиян"). Одновременно явились Андрей и Григорий Нагие. Уставшая царица приказала своему брату Григорию продолжать бить Волохову тем же поленом - теперь уже по бокам.
Не ясны обстоятельства, при которых появился во дворе царевичева дворца Михайло Битяговский. Его обеденный гость поп Богдан показал, что после набата Битяговский послал своих людей "проведати в городе", слуги, вернувшись на подворье, "сказали, что царевича Дмитрея не стало", и только тогда Битяговский поехал во дворец. По словам жены Битяговского Авдотьи, ее муж и сын не ждали ничьих сообщений, а, услышав звон, сразу "поскочили на двор, а чаяли пожару". Угличские рассыльщики ** сообщали, что, услышав шум, Битяговский "пришел с сыном в диячью избу. А подал весть Михаилу Битяговскому сытник *** Кирило Моховиков, что царевич болен черным недугом". И Михайло Битяговский пришел на двор к царице, а сын Данило остался в диячьей избе. Сам Моховиков заявлял, что увидел Битяговского тогда, когда он уже подходил к воротам дворца: "...и Михайло Битяговской прискочил к воротам, а вороты были заперты, и он побежал к Михайле к воротом и Михаилу ворота отпер". За это Моховикова "почали бити и забили на смерть, руки и ноги переламали". Конюх Михайло Григорьев утверждал, что Битяговский, "взбежав на двор. да вверьх побежал, а чаял того, что царевич вверху".
** Мелка