– На том, что трава – это луг, а луг – это трава, – напомнила Марион.
– Если трава может петь, то она, вероятно, может и еще что-нибудь.
– Что, например?
– Молчать.
– Хорошо бы…
– Или бояться, – продолжал Людвиг. – Почему бы вам не попробовать хорошенько запугать ее?
– Запугать? Но чем?
– Думайте, ваше высочество, думайте…
– Марион, где ты? – позвала Мэгг Морриган. – Мы выходим!
Марион присоединилась к остальным. И снова потянулись бесконечные «Венки». Зимородок пробовал свистеть. Над лугом раздавались голоса самых разных птиц. Зимородок мастерски передавал их трели. Но на траву это не производило ни малейшего впечатления.
– Хватит разливаться соловьем, – сказал разочарованный пан Борживой. – Ее, проклятущую, и вороной не проймешь. – Он хрипло каркнул пару раз, после чего плюнул себе под ноги. Трава ответила звонкой нотой: «Тр-рень!»
– А может, она ворон и не боится, – сказала Марион. – Она же трава. Может, она боится кротов?
– Мысль отменная, – отозвался Зимородок. – Только с чего ты взяла, что ее надо испугать?
– Потому что когда я пугаюсь, я немею, – объяснила Марион. – Вот я и подумала: если трава решит, что мы – кроты…
– Или дождевые черви, – подхватил Зимородок.
– Вот именно, – обрадовалась Марион.
– У меня вопрос, коллега, – вмешался Штранден. – Каким именно образом вы собираетесь имитировать пение дождевых червей?
Марион обиделась:
– Вы меня, наверное, за дуру считаете! Я тоже знаю, что червяки не поют и даже не кричат. Но можно там как-нибудь пошуршать…
– А знаете, мысль не лишена оснований, – сказал вдруг Зимородок. – Попробуем и в самом деле ее напугать. Что мы теряем?
– Теперь уже ничего, – согласился брат Дубрава.
– Мы червяки, мы червяки! Наши пути нелегки, нелегки! – пропел Гловач.
Они двинулись вперед, пытаясь различными криками заглушить ненавистное пение травы. Ни охотничье улюлюканье Борживоя, ни волчье завывание Зимородка, ни визг Гиацинты не произвели на траву ни малейшего впечатления. Вольфрам Кандела предложил рукоплескания, но траву это только раззадорило.
– Я предлагаю остановиться и хорошенько подумать, – сказал Штранден. – Кто ненавистен траве? Волков она явно не боится.
Пан Борживой поднатужился и молвил:
– Волков боятся всякие там овцы и коровы. А трава… – Он помолчал и с некоторым даже удивлением завершил: – А трава, выходит, боится этих самых коров!
Гловач очень похоже заблеял. И вдруг стало тихо. Трава словно бы начала прислушиваться к новым звукам.
– Получается? – громким шепотом спросила Марион.
– Еще не знаю, – прошипел в ответ Гловач. – Может, она сейчас разберется что к чему и снова примется за старое.
– Нужно создать стадо, – сказал брат Дубрава. – Ну-ка попробуем помычать.
– Я мычать не умею, – пожаловалась Марион.
– Будешь блеять. Это совсем просто. Бе-е… Бе-е… Ну, повторяй! Бе-е…
Девица Гиацинта вскинула голову и негромко, с достоинством, несколько раз очень похоже промычала.
– Великолепно! – одобрил пан Борживой.
– Просто у меня хороший музыкальный слух, – пояснила девица Гиацинта.
Стадо получилось отменное. Марион и Мэгг Морриган блеяли, Кандела самозабвенно хрюкал, прочие на все лады мычали, а Гловач залихватски кричал: «Пшла, проклятая! Куды прёсся? Вишь ты! Не озоруй, маткин-твой!..» и все в том же роде. Трава подавленно молчала.
К вечеру все осипли. У Гиацинты от долгого мычания разболелся живот. Неожиданно Зимородок прекратил оглашать окрестности нечеловеческими воплями и засипел:
– Холмы… Холмы…
«Стадо» рассыпалось.
– Давайте добежим! – предложил Зимородок. – Силы еще остались?
– Не знаю, что ужасней, – произнесла Гиацинта. – Мычать или слушать про белые лилии.
– Эх, – вздохнул Гловач. – Пшла, проклятая!
…И они побежали, побежали со всех ног! Марион на бегу визжала и трясла головой, чтобы только не слышать опостылевшую мелодию. Но звуки так и прыгали в уши, впивались в мочки острыми коготками, они висели, как серьги: «…от жгучей страсти изнемог…», «…заветный белый тот венок…», «…венок, венок, венок из белых лилий»!
Ночевали в холмах и спали как убитые. Рассвет и полдень следующего дня застали путешественников еще спящими. Первым проснулся Зимородок и даже глазам своим не поверил, увидев, что солнце успело перевалить за середину неба.
Причина торопиться была только одна: с каждым днем становилось все холоднее. Вот-вот должны были начаться осенние дожди. А путешественники потеряли почти половину дня.
Этими соображениями Зимородок поделился с Дубравой, который казался смущенным из-за того, что проспал.
– В конце концов, мы прошли уже полпути. – В этой мысли брат Дубрава пытался найти утешение.
Зимородок смотрел на вещи не столь жизнерадостно:
– Это означает также, что вторую половину пути придется проделывать под дождем, в обществе кашляющих и насморочных спутников.
С холма хорошо была видна Зеленая река. Она медленно текла среди невысоких холмов.
– Надо же, Зеленая река, – сказал брат Дубрава. – Говорят, где-то здесь остались поляны, куда каждую весну прилетали феи…
Они помолчали немного. Потом Зимородок сказал:
– Думаю, все равно придется задержаться на день. Без плота нам не перебраться.
– Дело в том, что я никогда раньше не строил плотов, – сознался брат Дубрава.
– Как-нибудь справимся, – утешил его Зимородок. – Нужно нарубить бревен, наделать из коры веревок… С этой рекой нам еще повезло. Скоро из-за дождей реки взбухнут – вот тогда-то и начнутся настоящие трудности.
Они спустились с холма в лагерь.
Известие о том, что предстоит идти валить деревья, радости ни у кого не вызвало.
– Неужели нет другого выхода? – спросил фон Штранден почти жалобно. – Таскать тяжелые бревна – это, знаете ли…
– Ну почему же, – хладнокровно ответил Зимородок, – есть и другой путь: можно вернуться назад, в поселок…
Брат Дубрава, явив неожиданное ехидство, тихонько пропел:
В лугах, где в изобилии
Произрастают лилии…
– О нет! – закричали в один голос Штранден и Мэгг Морриган.
Откуда-то из-за деревьев прибежала Гиацинта и, гневно сверкая глазами, заорала:
– Какой идиот вздумал распевать здесь эту проклятую песню?!
– Это я, – успокоил ее брат Дубрава.
Гиацинта фыркнула и удалилась.
После этого все мужчины занялись бревнами, а женщины – веревками. Мэгг Морриган объяснила, как нужно снимать с деревьев кору.
К вечеру десяток стволов лежал на земле в ряд. Зимородок и Мэгг Морриган прорубали пазы для веревок. Марион суетилась с веревками, а Гиацинта переходила от одного к другому и показывала кровавые мозоли на своих ладонях.
Гловач объявил, что хочет передохнуть, и занялся ужином.
Тем временем туман сгущался и вскоре затянул все вокруг. Он медленно всползал по склонам холма наверх. Неожиданно потянуло промозглым холодом. Зимородок несколько раз, вздрагивая, бросал по сторонам настороженные взгляды.
– Ты что озираешься? – спросила Мэгг Морриган.
– Что-то мне не по себе, – объяснил Зимородок. – Как-то нехорошо здесь стало. Ты разве не чувствуешь?
Мэгг Морриган поежилась:
– Теперь, когда ты сказал, – вроде, да. Хотя чего тут, собственно, бояться? Чудовища открытых мест не любят, до злобного колдуна еще далеко… Кому тут быть?
– Сам знаю, – отозвался Зимородок. – А все равно ощущение какое-то гадкое.
В этот момент они услышали голоса. Кто-то приближался к лагерю из тумана. Шли не таясь, громко разговаривая, смеясь. Вообще, судя по всему, это были люди мирные и дружелюбные. Вот только чувство тревоги стало еще сильнее.
Из тумана один за другим вынырнули пять человек. Это были молодые мужчины с правильными, но незапоминающимися лицами. На них была серая одежда, не то для охоты, не то для верховой езды. Они остановились у костра, безмолвно улыбаясь.
Брат Дубрава вышел к ним навстречу.
– Вы, наверное, продрогли, – сказал он. – Садитесь к огоньку.
– Да, ночи стали прохладными, – согласился один из пришельцев.
Все пятеро уселись в ряд и, продолжая улыбаться, молча уставились на путешественников. Мэгг Морриган предложила им пряников с медом и была немало удивлена, когда гости смутились. Они быстро переглянулись, словно не вполне поняли, о чем идет речь. Потом один из них снова улыбнулся и произнес:
– Благодарю вас, спасибо.
– Спасибо «да» или спасибо «нет»? – уточнила Мэгг Морриган.
– А если я скажу «нет», это будет невежливо?
– По крайней мере, нам останется больше пряников, – рассмеялась Мэгг Морриган.
У гостей словно какая-то тяжесть спала с души. Тот, что задавал вопросы, улыбался самодовольно, словно только что кого-то перехитрил.
– А вы сами издалека идете? – спросил он брата Дубраву.
– Это точно, – сказал брат Дубрава и в свою очередь поинтересовался: – А вы, должно быть, местные жители?
Снова возникла неловкость. Все пятеро гостей безмолвно улыбались.
Брат Дубрава упорно не замечал, как застыл Зимородок, как Марион жмется к Мэгг Морриган, а пан Борживой как бы мимоходом поглаживает свою саблю. Продолжал расспросы как ни в чем не бывало:
– Большой ли у вас поселок?
Некоторое время все пятеро озадаченно молчали, глядя в землю перед собой. Потом один поднял глаза, улыбнулся по-детски простодушно и произнес:
– В поселке живут поселенцы, которые откуда-то переселились. А в деревне живут исконные жители. Вот такое различие.
– Вы, наверное, торопитесь домой, – предположил брат Дубрава.
Гости заерзали, начали подниматься. Они улыбались все шире и шире, пока наконец их рты не начали напоминать зияющие раны. Девица Гиацинта, кусавшая платок, при виде этого затолкала его себе поглубже в рот и чуть не задохнулась.
Гости беззвучно растворились в тумане.
– Ну, и что вы обо всем этом думаете? – спросила Мэгг Морриган, стараясь держаться нарочито спокойно.
Брат Дубрава ответил:
– Нежить.
– Нечисть? – переспросил Вольфрам Кандела, широко раскрыв глаза.
– Да нет же, нежить, – повторил брат Дубрава, даже не повышая голоса.
Кандела вскочил и забегал вокруг костра.
– Куда вы меня затащили? – кричал он. – Я жил себе в городе, среди нормальных людей! У меня была дома замечательная бочка с горячей водой, где я мог нормально помыться! Я ел каждый день горячие обеды! Я трудился на благо общества! Слышите вы – ОБ-ЩЕСТ-ВА! А вы… вы всегда были чем-то недовольны. Вам вечно чего-то не хватало. Вот и хорошо! Ушли из города – скатертью дорога! Но я-то! – выкрикнул он почти с детской обидой. – Я всегда и всем был доволен! Мне всего хватало! Куда вы меня затащили? – Он с силой пнул полено, высовывавшееся из костра. В небо поднялась жидкая змея искр. – Я не хочу! – выкрикнул Кандела со слезами. – На смерть, на смерть меня повели!.. И бежать некуда… некуда…
Он обхватил голову руками и зло зарыдал.
Пан Борживой в задумчивости ерошил волосы.
– Гляжу на тебя, Кандела, – зарокотал он, – а на ум так и идут детские мои разговоры с одним занятным старичком. Харлампий-Кривобок – так его звали. Доживал век в Сливицах. Знатно мастерил свистульки! Детвора души в нем не чаяла… В молодые годы преискуснейший был палач. Языки рвал – как другие песни пели. А уж рассказывал об этом… заслушаешься! Соловей! В Сливицах ему каждый мальчишка завидовал… М-да, к чему я бишь это вспоминаю?
Кандела еще раз пнул полено, но уже без прежней безоглядности, и обиженно ушел спать.
Зимородок задумчиво произнес:
– А ведь если это нежить, то они, пожалуй, ночью нагрянут.
– А ты почем знаешь, стратег? – набросился на него Гловач. У лютниста заметно постукивали зубы. – Может, мы их устрашили!
– Будь я нежитью, непременно бы напал, – пояснил Зимородок. – И ничего мы их не устрашили.
– А может, их вовсе не существует? – неожиданно предположил Штранден.
Все обернулись к философу.
– Как это может быть? – удивился Гловач. – Они же здесь сидели, разговаривали…
– А вы не обратили внимания на то, что они не знали самых простых вещей? – продолжал Штранден. – Они даже не смогли объяснить, где живут. У них вообще не было ни одной самостоятельной мысли.
– Они действительно говорили как-то невпопад, – согласилась Мэгг Морриган. – Но мне кажется, выражались вполне разумно.
– Все эти мысли они брали в готовом виде у нас, – пояснил Штранден.
– Ну что ж, будем надеяться, что ты прав, и их на самом деле не существует, – сказал Зимородок. – Морок все-таки лучше, чем нежить.
– Дальнейшее покажет, – произнес брат Дубрава. – Но мне кажется, лучше быть начеку.
– А с этим никто и не спорит, – заявил пан Борживой. – Гловач! Твое дежурство первое. Я иду спать.
Все равно спали вполглаза.
Приблизительно за два часа до рассвета Зимородок – ему оставалось сторожить не более получаса – заметил, как ночной туман начал колыхаться. Он успел лишь схватиться за свой лук и поднять тревогу, как из тумана начали вываливаться один за другим ночные гости, все пятеро.
Они больше не улыбались. Их белые лица, слабо светившиеся в темноте, казались холодными и бесстрастными. Зимородок успел снять первого стрелой. Нападавший упал, не издав ни единого звука, бесшумно, как сова. Остальные окружили Зимородка и принялись разглядывать его неподвижными глазами – прикидывали, с какой стороны лучше ударить. Они были вооружены короткими широкими мечами.
В темноте тяжко заворочался пан Борживой. Спросонок он зарычал:
– Ерошка, козий сын! Штаны и саблю!
Нежити замерли и один за другим осторожно повернулись на громовой голос.
Пан Борживой уже стоял на ногах, позевывая.
– А ну! – зычно крикнул он. И, видя, что враги приближаются к нему высокими нелепыми скачками, как кузнечики, рявкнул: – Гловач! Ну где ты? Саблю!
Верный слуга всунул в широкую ладонь пана верную саблю, и Борживой, не тратя больше времени, рассек прямо на лету ближайшего к нему врага. И снова – ни звука. Тишина и всплеск тумана. Рассеченное тело исчезло где-то под ногами. Оставшиеся трое будто не заметили этого.
Тем временем в лагере проснулись остальные.
– Что происходит? – спросила Гиацинта у Марион.
Та не успела ответить. Из темноты, широко размахивая руками, вылетело существо в сером. Туман, окутывавший его как плащ, слабо светясь, стекал с пальцев нежити. Обе девушки схватились друг за друга и громко завизжали.
Мэгг Морриган с кинжалом в руке вынырнула из-за спины Гиацинты и метнулась навстречу нападавшему. Оба повалились на землю и принялись кататься. В темноте странно вспыхивало оружие.
– Что это? Кто это? – бормотала Гиацинта. – Что происходит? Я не выдержу!..
Мэгг Морриган поднялась на ноги, отряхиваясь. Ее противник утонул во мраке.
Белые бесшумные тени метались по лагерю. Вольфрам Кандела, вцепившись руками в ствол дерева, громко, отчаянно кричал. Гловач, вооруженный поленом, принимал то одну, то другую воинственную позу. Белолицый чужак взвился в воздух и приземлился посреди тлевшего костра. Оттуда вылетел вихрь искр. Миг – и чужака объяло белое пламя. Он тонко засвистел. В этот момент Гловач ловко огрел его поленом по голове. Пламя из белого сделалось обычного цвета и охватило упавшее тело.
Последнего из пяти нигде не было видно. Мэгг Морриган бросила в костер несколько веток. Тело нападавшего почти сразу превратилось в пепел.
Стоянка ярко озарилась огнем. Из темноты, пыхтя, прибежал пан Борживой.
– Всех уложили? – осведомился он. – Я своего разрубил пополам.
– Надо проверить, как там мой. – Мэгг Морриган кивнула куда-то в сторону.
Борживой глянул на Гловача. Лютнист бросился туда и вскоре вернулся, волоча за ноги неподвижного противника лесной маркитантки.
– Мертв? – холодно осведомилась Мэгг Морриган.
– Во всяком случае, не жив, – отозвался Гловач, затаскивая тело в костер.
Снедаемая любопытством, Марион посмотрела на убитого и тихонько ахнула: теперь у него и вовсе не было лица.
Самый первый из нападавших, со стрелой в груди, уже начинал шевелиться, когда его бросили в костер. Ноги нежити, разрубленной паном Борживоем, притащил Штранден, а верхнюю часть туловища – сам Борживой.
– Меня сейчас стошнит, – произнесла Гиацинта. – Предупреждаю!
– Замечательно. Мы победили, – подал голос Зимородок. – Кстати, кто помнит: сколько их было?
– Пятеро, – отозвалась Марион.
– Один скрылся, – сказал брат Дубрава. – Не будет нам теперь покоя.
Все замолчали. Слышно было только, как безутешно завывает Кандела.
– Стукните его чем-нибудь, – раздраженно попросила Гиацинта. – Мне дурно…
Гловач взял дубину и направился к бывшему судебному исполнителю. Вскоре Кандела замолчал.
– Что ж, теперь всю ночь сидеть и бояться? – тоскливо спросила Марион.
– Скоро рассвет, – утешил ее брат Дубрава. – Можно будет спустить на воду плот.
– А что если они ждут нас у переправы? – предположил Штранден.
– Вряд ли, – ответил Зимородок. – Бойцы они неважные, к тому же их мало. Поэтому-то они сперва и разведывали, а потом попытались перебить нас сонными.
– Раз уж мы встали, то давайте завтракать, – предложила Мэгг Морриган. – Только отойдем отсюда. Лично я отказываюсь пить чай, разогретый на этой нелюди.
Они перебрались на другой холм, ближе к реке. Здесь наскоро вскипятили воду и перекусили остатками пряников.
Когда с чаепитием было покончено, Марион сказала Зимородку:
– Помнишь, мы обсуждали насчет воды.
– Что именно?
– Ну, что Огнедум отравил всю воду в королевстве, – пояснила Марион. – Людвиг только разок хлебнул – и готово дело, уже тень.
При имени «Людвиг» Гиацинта широко раскрыла глаза.
– Тень? – переспросила она. – Тот самый Людвиг?
– Нет-нет, это другой, – поспешно ответила Марион.
– А к чему ты это говоришь? – осведомился Гловач.
– Просто, может быть, отрава… – начала Марион. – Я хочу сказать, мы уже довольно близко. Может быть, уже опасно…
– Меня тошнит, – повторила девица Гиацинта.
Марион так и подскочила:
– Ну вот! Может, уже началось?
– Нет, – слабым голосом возразила Гиацинта. – Я бы почувствовала. Просто мне дурно.
– Конечно, какая-то опасность могла сохраниться до сих пор, – сказал Зимородок. – Но лес умеет сам врачевать свои раны. Я почти уверен, что за двести лет здешняя вода стала безвредной.
– Во всяком случае, относительно безвредной, – поправил его Штранден.
– Что значит «относительно»? – осведомилась Гиацинта, морща нос.
– Это значит, что тенями мы, во всяком случае, не станем, – пояснил философ. – Но я не исключаю побочных эффектов.
– А поточнее? – попросила Гиацинта.
– Ничего угрожающего жизни. Ну, например, вырастет чешуя, выпадут волосы…
– Ничего угрожающего? – прошептала Гиацинта.
– Уверяю вас. Я видел немало лысых, наслаждавшихся полным здравием.
– И на чем вы основываете подобные выводы? – спросил Зимородок.
– Насчет лысых? – прищурился Штранден.
– Не валяйте дурака, профессор, – развязно произнес Гловач. – Насчет того, что ничего не угрожает жизни.
– Мои выводы основаны на простых наблюдениях. Животные-литераторы, с творчеством которых мы имели удовольствие познакомиться, всосали свой дар вместе с отравленными водами Красной реки. Изменение забавное, нелепое, но вполне безопасное. Во всяком случае, для их жизни.
– Убедил, – сказал Гловач.
– Ну, знаете… чешуя… – зафыркала Гиацинта.
– К сожалению, здесь решаю не я, – развел руками Штранден.
Наконец взошло солнце.
– Где же все-таки этот пятый? – бормотал Зимородок. – Не нравится мне, что он затаился.
Однако нежить не появлялась.
Плот спустили на воду. Пан Борживой все время держался сзади с саблей наголо.
– Красавец! – Штранден горделиво кивнул на плот.
Мэгг Морриган поглядела на философа с улыбкой. Похоже, плот был первой вещью, которую тот мастерил своими руками.
– Вот он! – закричал Гловач.
Почти прозрачная белая тень взвилась в воздух за спиной у путешественников. Едва касаясь земли, нежить кидалась то вправо, то влево.
– Руби его, руби! – вне себя закричал Зимородок.
– Не говори! под! руку! – задыхаясь, крикнул в ответ пан Борживой.
Несколько раз он пытался достать противника саблей, но тот всегда успевал ускользнуть. Нелюдь промчался над плотом, осыпав своих противников целым градом острых штырей. Зимородок поспешно ставил на лук тетиву. Пан Борживой рядом с ним воинственно размахивал саблей. Штыри вонзались в древесину, пришили к плоту юбку Мэгг Морриган, пробили короб и оцарапали руку Марион.
Целиться в полупрозрачную фигуру, метавшуюся из стороны в сторону, было чрезвычайно трудно. Зимородок потратил впустую две стрелы и только третья пронзила нежить насквозь, и она упала в воду. Зимородок, не раздумывая, прыгнул следом, а Борживой закричал:
– Костер, живо!
Жечь мокрого врага оказалось довольно хлопотным делом. Пришлось немало повозиться. Гловач потом уверял, что натер себе кровавые мозоли, оглушая поленом все время оживающего противника.
Наконец все было позади. Тлеющий костер остался на берегу, а плот медленно пересекал полноводную реку, унося путешественников все дальше в глубь заколдованного королевства.
Глава девятая
– Жаль расставаться с нашим плотом, – сказала Марион, оглядываясь на берег.
– Может быть, мы его еще увидим, – предположила Мэгг Морриган. – Будем возвращаться – и увидим.
– Возвращаться? – Гиацинта нарочито расхохоталась. – Да простит мне Весенняя Фея, не думаю, что кто-нибудь из нас вообще вернется назад!
– До сих пор мы не потеряли ни одного человека, – холодно заметил Зимородок. – Полагаю, и впредь…
Гиацинта громко вздохнула и отвернулась.
– А зачем нам возвращаться, – сказала Марион, – если мы будем жить-поживать в Королевстве Пяти Рек? Вы найдете там свой город, а я выйду замуж за Ольгерда и стану королевой. Может, когда-нибудь во время прогулки мы и приедем сюда… увидим наш старый плот… вспомним путешествие… все наши опасности и приключения…
– Не здесь ли находилась та поляна, куда по весне слетались феи? – Зимородок показал рукой куда-то вперед.
Марион прищурилась:
– Возможно. – И вдруг со счастливой, растерянной улыбкой схватилась за сердце: – Неужели мы сейчас их увидим? Настоящих фей?
– Может быть, – сказал Зимородок. – А что ты так разволновалась?
Девушку поддержал Гловач:
– Ничего удивительного. Феи – это всегда волнующе. Даже когда их встречаешь каждый день. Любая, самая маленькая, самая незначительная феечка удивительным образом изменяет мир вокруг себя. В очень слабой степени этим свойством обладает музыка. Я бы так сказал: фея – это музыка в обличии прекрасной женщины!
Девица Гиацинта с громким горловым смехом неожиданно подскочила к Гловачу и провела ладонями по его щекам.
– Ой, а раскраснелся-то как! – закричала она. – И глаза блестят! Что это у тебя глаза блестят? Слезу пустил?
– Отстань, – отбивался Гловач. – Что ты в этом понимаешь, гарпия? Я музыкант!
– Да ладно, не обижайся ты, – примирительно сказала Гиацинта.
– Тише! – оборвал их Зимородок. – Сюда кто-то бежит!
Действительно вскоре все услышали треск ломаемых сучьев, и на поляну выбежал олень. Это был красавец с ветвистыми рогами и царственной осанкой. Солнце ярко освещало его. Он на миг остановился, топча собственную тень, затем одним прыжком скрылся в чаще.
Вслед за ним на поляну вырвалась свора прекрасных борзых, стремительных и тонких. В беззвучном лае они разевали свои узкие пасти. На путешественников собаки не обратили никакого внимания. Не заметили их и охотники, которые появились несколькими мгновениями спустя.
– Тени! – шепнула Марион. – Вот они, тени!
Роскошно одетые рыцари и дамы с печальными истонченными лицами сидели как влитые на своих лошадях. Сквозь их изящные тела проступали очертания деревьев, кустов, травы… Казалось, охота не доставляет им ни малейшего удовольствия. Они делали то, что умели и к чему привыкли, давно позабыв о значении и смысле своих поступков. Один из них поднял арбалет… Еще миг – и кавалькада исчезла.
Некоторое время путешественники стояли как громом пораженные.
Молчание нарушил Штранден, заговорив с подчеркнутой грубостью:
– Водички, стало быть, из местных водоемов попили – и готово дело!
Кандела как-то страшно всхлипнул.
Философ усмехнулся:
– Кажется, наш законопослушный друг несколько напуган.
– А я не вижу смысла притворяться! – выкрикнул Кандела. – Я не лицемер! И не говорите, что вас это не испугало!
– Знаете, как бы я поставил вопрос? – заговорил Штранден. – Важно знать: те ли это люди, которых двести лет назад сгубил Огнедум, или же это, так сказать, свежие жертвы из новых поколений?
– Ну, вряд ли вы отыщете эксперта, способного опознать людей, живших двести лет назад, – ядовито заметил Кандела.
– А жаль, – вздохнул Штранден. – Это существенно упростило бы нам задачу. Если жертвы свежие, то воду здесь пить действительно небезопасно. Если же нет, то сохраняется надежда на сравнительную чистоту местных водоемов.
– Думаю, это древние люди, – вмешалась Гиацинта. – Вы обратили внимание на то, как они одеты? Эти стоячие воротнички и ужасные рукава с пузырями… И талия спущена почти на бедра. Манера подкалывать шлейф сзади! Кто сейчас подкалывает сзади?
– А как? – заинтересовался Штранден.
– Сбоку! – с легким оттенком презрения к невежеству собеседника пояснила Гиацинта и продолжала: – А разрезы! И дурацкая барбетта… Ненавижу!
– Великолепно! – воскликнул Штранден. – Вот вам и ответ. Ни одна нынешняя дама, будь она хоть трижды тень, не оделась бы так старомодно.
– Просто меня с детства учили замечать детали, – объяснила Гиацинта.
Они покинули поляну и снова углубились в чащу леса. Следы оленя были хорошо видны на мягкой почве. Но ни лошадиных копыт, ни собачьих лап не оказалось. Призрачная охота бесследно исчезла.
Путешественники шли по лесу, негромко переговариваясь и то и дело озираясь по сторонам. Затем Зимородок неожиданно вскрикнул:
– Вот он!
– Кто? – испуганно спросила Марион. – Огнедум?
– Какой Огнедум? Олень!
Действительно, впереди на лесной дороге стоял все тот же красавец олень. Он одарил людей высокомерным взглядом и не спеша удалился.
– Странно, – произнес Борживой. – Я был уверен, что его подстрелят или затравят.
– А они и затравили его, – спокойно отозвался Зимородок.
Борживой слегка покраснел:
– Шутить изволите?
– Отнюдь, – в тон ему произнес Зимородок. – Вы не обратили внимание на одну странность?
– Клянусь Огнедышащей Задн… кхе… кхе… Да тут на каждом шагу сплошные странности!
– У оленя не было тени, – сказал Зимородок.
– Тени охотятся на тени, – зачарованно прошептал Гловач. – Какая тема для элегии!
– А это еще что такое? – с подозрением осведомился Борживой. – Что-то я не припомню никаких элегий.
– Элегия – это когда все плохо, – объяснил Гловач. – Такой поэтический жанр.
Борживой показал лютнисту кулак:
– Ты эти глупости из головы выбрось. Поэтический жанр! Когда у врагов все плохо, надо сочинять какую-нибудь плясовую! А у нас и без того все хорошо.
Гловач выразительно задвигал бровями, но возражать не посмел.
– А ведь мы, пожалуй, забрались в самое сердце королевства Ольгерда, – произнес Зимородок.
– И чем глубже будем заходить, – добавила Мэгг Морриган, – тем больше странного повстречаем.
– Как-нибудь справимся, – сказал Штранден.
Удивительное дело – лесная жизнь пошла философу на пользу. Его длинное костлявое лицо загорело, обветрилось и даже приобрело своеобразную мужественную привлекательность.
В противоположность ему, Вольфрам Какам Кандела утратил за эти дни всю свою респектабельность. Добропорядочная физиономия приобрела нездоровый желтоватый оттенок, хорошая одежда в поразительно короткие сроки засалилась и оборвалась. Он совершенно перестал за собой следить, оброс неряшливой щетиной и вообще был грязен.
Освальд фон Штранден неожиданно произнес, обращаясь к брату Дубраве и нимало не заботясь о том, что разговор слышат остальные:
– Разрабатывая теорию и изучая историю счастья, я пришел к любопытному выводу. Вам как практику это было бы любопытно.
– Практику чего? – удивился брат Дубрава.
– Счастья, разумеется. Несчастные люди часто становятся добычей зла. И прежде, чем мы сунемся в логово Огнедума, необходимо решить то, что я условно называю «проблемой Канделы».
– Не вижу проблемы, – огрызнулся Кандела.
Не обращая на него внимания, Штранден продолжал:
– Он обладает всеми признаками, как внешними, так и внутренними, глубоко несчастного человека, несомненно, приверженного злу. Посмотрите, как он опустился. Это указывает на полностью атрофированные жизненные цели. Попросту говоря, их у него нет. В дальнейшем это может сильно нам повредить.
– Вы предлагаете избавиться от него? – спокойно спросил брат Дубрава.
– Я потому и называю это «проблемой», – объяснил Штранден. – Избавиться от этого господина было бы идеальным решением задачи. Но, к сожалению, я знаю недовольных.