– А Гловач? – удивился философ. – Он-то чем может помешать?
– А Гловач – тот просто будет очень недоволен, если нам удастся вернуть к жизни Канделу.
На немолодом костлявом лице философа появилась мальчишеская улыбка.
– Давай попробуем, – тихо сказал он. – Клянусь яйцекладом ундины! Из профессуры Кейзенбруннерского университета я – самый великий прикладник и естествоиспытатель!
Часовой спал, вытянув длинные голые ноги и не препятствуя хищному комару насыщаться кровью. Оба заговорщика, передвигаясь очень медленно, с величайшими предосторожностями, выбрались из пещеры. Их сразу охватил ледяной ночной воздух. В головокружительно высоком черном небе горели звезды.
Зимородок хорошо видел в темноте, чего нельзя было сказать о Штрандене. Философ часто спотыкался и несколько раз чуть было не упал в пропасть. Но, к счастью, они быстро вышли на широкую дорогу.
Оказалось, они не так далеко ушли от того места, где разыгралась драма. Тело Канделы бесформенной темной массой до сих пор лежало на обочине.
Экспериментаторы остановились.
– Ну вот, коллега, – произнес Зимородок, – мы и у цели.
– Я почти ничего не вижу, – пожаловался Штранден. – Как вы думаете, коллега, не будет ли уместно зажечь какой-нибудь факел?
– Я думаю, коллега, – с важным видом сказал Зимородок, – что в данном случае будет уместен очень маленький факел. А лучше вообще обойтись без него. Не то нас, неровен час, заметят. Не те, так эти. А в таком случае наш эксперимент вообще потеряет всякий смысл.
– Абсолютно с вами согласен, коллега, – отозвался Штранден.
Они разложили крошечный костерчик из нескольких веточек прямо возле тела. Кандела лежал на боку, странно выкинув вперед правую ногу. Три стрелы торчали у него в груди, одна в горле и еще одна – под мышкой. Две стрелы нелепыми отростками высовывались из живота, две угодили в бедро, одна пробила вскинутую ладонь. Зимородок отметил про себя, что ни одна не пролетела мимо цели – на дороге возле тела других стрел не было.
Штранден потирал руки и приплясывал на месте от нетерпения.
– Ну что, коллега, начнем?
– Ох, – сказал Зимородок, – накличем мы на себя неприятности!.. Но была не была.
Он снял крышку с одной из фляжек и, скупо расходуя воду, обрызгал тело с головы до ног. Затем оба испытателя, вытянув шеи и затаив дыхание, начали ждать.
Сначала томительно долго ничего не происходило. Потом послышался тихий шорох. Стрелы в теле покрылись густым белым оперением. Мелкие перышки стали прорастать также на коже.
Штранден поспешно подкинул в костерчик еще одну веточку. Зимородок выглядел озадаченным.
– Н-да, – пробормотал он, – этого следовало ожидать. Та дохлятина тоже покрылась перьями. Я, правда, думал, это потому, что птица…
– В том и состоит ценность любого эксперимента, – взволнованно проговорил Штранден. – Эмпирическим путем подтверждаются или опровергаются различные теории. Итак, теперь установлено, что оперенность…
Зимородок перебил его:
– Послушай, Освальд. Если мы с тобой вернем к жизни этого подлеца, да еще пернатым, то, боюсь, пан Борживой изрубит нас на мелкие кусочки.
– Какие, в таком случае, будут идеи?
Зимородок вытащил вторую флягу и встряхнул ее:
– Попробуем воду номер два.
– Я предлагаю, – произнес Штранден, – точечную обработку водой номер два наиболее мощных перьев.
– Отлично! – обрадовался Зимородок. – Посвети-ка мне.
Штранден схватил горящий прутик и поднял его над трупом, а Зимородок капнул из второй фляги на стрелы. Стрелы тотчас облысели, засыпав все вокруг мертвым пухом. Голые участки тела, куда попали капли, порозовели и начали дергаться, точь-в-точь как шкура лошади, на которую садятся мухи.
– Поразительно! – прошептал Штранден. – Он ожил фрагментарно! Думаю, подобное наблюдается впервые. – Он развел руки в стороны и сделал попытку обнять Зимородка. – Мы с вами, коллега, войдем в историю!
– Может быть, может быть, – самодовольно бормотал Зимородок, – очень даже может быть…
Не сводя глаз с Канделы, он снова взялся за первую флягу.
– Ну-ка, а если его окатить… – Зимородок выплеснул несколько капель на голову Канделы.
Рост перьев на щеках прекратился. Одутловатая физиономия бывшего судебного исполнителя застыла, нос заострился, черты приобрели некоторую чеканность. Их портил только птичий пух, обильно украшавший небритые щеки и подбородок.
– Забавно! – сказал Зимородок. – Ну, коллега, что будем делать дальше?
– Предлагаю исследовать степень омертвения мозга! – азартно воскликнул Штранден.
Зимородок принял позу, с его точки зрения, наиболее подходящую для ученого – отставил одну ногу и изящно взмахнул над головой рукою.
– Конкретизируйте, коллега! – изрек он.
– Конкретизирую. Плесните ему на лоб из второй фляжки.
Результаты нового опыта испугали обоих. Кандела раскрыл невидящие глаза, горящие мертвенным желтоватым светом, и глухо заговорил:
– Степень дырчатости сыра напрямую зависит от степени вспененности рек в период половодья, но никоим образом не связана со степенью благосостояния граждан города Кейзенбруннер. Теории, согласно которым размеры дырок в сыре раздуваются искусственно, каждый здравомыслящий гражданин должен признать несостоятельными.
– Я больше не могу! – с отвращением произнес Зимородок. С этими словами он схватил обе фляжки и одновременно излил их содержимое на тело Канделы.
Кандела замолчал, почернел, волосы мгновенно отделились от его головы, тело прямо на глазах начало размягчаться и спустя несколько минут превратилось в небольшую черную лужицу. В ее блестящей поверхности отражались далекие звезды.
– Ну вот и все, – молвил Зимородок и выбросил фляжки в пропасть.
– Посуда-то в чем виновата? – спросил Штранден.
– Не знаю, как вы, коллега, но лично я не рискну наливать сюда питьевую воду.
– Ты прав. – Штранден вытер об одежду вспотевшие ладони. – Это было потрясающе!..
– А у меня какое-то пакостное чувство, – признался Зимородок.
– Да будет тебе! – Штранден хлопнул его по плечу.
Они еще раз взглянули на то место, где еще недавно лежал Кандела, и обнаружили, что лужица уже высохла.
– Там что-то шевелится, – сказал Зимородок. Он поджег еще одну веточку и опустился на корточки. Штранден тоже наклонился. Из черного пятна на дороге стремительно проклевывался острый зеленый росток. Он увеличивался и наливался соками с удивительной быстротой.
– Вот это да!.. – прошептал Зимородок.
Спустя полчаса росток был уже высотою в два локтя, и среди листьев, мясистых, по форме напоминающих мечи, показалась стрела будущего цветка.
Темно-красные лепестки начали раскрываться незадолго до рассвета. Неожиданно послышалась очень нежная, тихая музыка. Лепестки раздвинулись, словно уста в ожидании поцелуя, и обнаружили хоровод тычинок и высокий пестик. Затем пестик шевельнулся и медленно отделился от цветка. Развернулись крошечные полупрозрачные крылья, сходные с крыльями бабочки.
Эти крылышки, трепеща, держали в воздухе миниатюрное тельце человечка, облаченного в изящные серебристые одежды.
Приглядевшись к вылупившемуся чуду, Зимородок со Штранденом так и ахнули: у крошечного человечка-бабочки было хорошо знакомое лицо с бульдожьими щеками и плохо выбритым подбородком. Но глаза его лучились неземным светом, а на губах порхала веселая улыбка.
– Друзья мои! – пропел он хрустальным голосом. – Близится рассвет! Заиграет роса на траве, благоуханием наполнится воздух! Весь день я буду порхать, а ночью лягу спать в душистую постельку внутри лепестков.
И, рассыпая в воздухе светящиеся искры, преображенный Вольфрам Кандела взмыл в небеса.
Если не все путешественники нашли в себе силы для того, чтобы вкусить прелести ужина, то завтраку отдали должное с удовольствием. Людвиг с детским восторгом отправлял в рот куски и, жуя, блаженно жмурился. Гиацинта матерински заботливо наблюдала за тем, как он ест.
Ночное приключение Зимородка и Штрандена, как это ни удивительно, осталось незамеченным.
Марион была скучная.
Дубрава с растерянной улыбкой спрашивал у Мэгг Морриган, нет ли у нее какой-нибудь мази для сбитых ног.
– Вчера нужно было смазать, – сердилась Мэгг Морриган, разглядывая присохшие кровавые струпья. – Бестолочь! Что теперь с тобой делать?
– Не знаю, – честно сказал брат Дубрава.
– У Людвига тоже кровавые раны, – вмешалась Гиацинта. – А он, между прочим, ни слова жалобы не проронил! Что ж, он привык страдать!
– Да и у тебя, золотко, ноги не в лучшем виде, – заметила Мэгг Морриган.
– Я! – Гиацинта усмехнулась. – С самого детства мой удел…
– Между прочим, там, в горах, еще выше, – уже снег, – перебила Мэгг Морриган. – И если не позаботиться сейчас, ты можешь вовсе остаться без ног.
– О, я знаю, – кивнула Гиацинта. – Гниющие раны, отмирающая плоть…
Мэгг Морриган дала ей коробочку с мазью и тряпицу для перевязки.
– Займись собой и Людвигом, а я попрошу у наших хозяев какую-нибудь обувку. Дальше босиком идти нельзя. С повязками справишься?
– Любая девушка благородного происхождения с детства обучается… – начала Гиацинта.
– Вот и хорошо, – сказала Мэгг Морриган.
Дубрава показал на босые ноги лесной маркитантки:
– А как же ты?
Мэгг Морриган тихонько рассмеялась:
– Во-первых, я не поранилась. А во-вторых… – И она вытащила из своего короба пару стоптанных сапожек. – Вот это я ношу зимой.
– А если у них не найдется для нас сапог? – спросил Людвиг.
Мэгг Морриган пожала плечами:
– Это не мне решать, но я бы всех обезноживших оставила пока в пещере.
Однако до такого не дошло. В пещере отыскалась подходящая обувь, снятая, как любезно объяснили горцы, с убитых. Кроме того, Людвига снабдили теплым плащом, поскольку из всех одежды у него были штаны да рубаха.
Хозяева предлагали пару добротных башмаков и пану Борживою, но тот наотрез отказался расставаться с сапогами из Сливиц.
– Они хранят в себе частицы родной почвы, – растолковал он. – От этого я чувствую в ногах особенную силу.
Идти предстояло по дороге. Как объяснил предводитель горцев, выше в горах неприятеля нет.
Путешественники во все глаза наблюдали за подданными Драгомира. Все они, как на подбор, были людьми высокими и хмурыми. Удивляла их одежда: вязаные из овечьей шерсти просторные рубахи и состоящие из разноцветных клиньев юбки. Вероятно, в холодное время года они носили также и штаны. Между собой эти люди, впрочем, общались очень просто и были довольно смешливы, но стоило заговорить с ними чужаку, как они тотчас принимали суровый вид.
Марион это сбивало с толку. Она чувствовала себя маленькой, не стоящей внимания девочкой. В Зимородке, напротив, росла уверенность в том, что переговоры с Драгомиром окажутся удачными.
Остальные, похоже, были заняты – каждый своими делами, и мало беспокоились об успехе миссии. Штранден шепотом рассказывал Мэгг Морриган о ночной вылазке. Людвиг и Гиацинта со страдальчески-счастливыми улыбками ковыляли молча, держась за руки. Гловач беспечно вертел головой, созерцая окружающий его необычный мир. Пан Борживой обсуждал с одним из горцев принципы осады и обороны укрепленных стен. Брат Дубрава, переставляя ноги с большим трудом, все же находил в себе силы радостно удивляться красоте горного пейзажа.
Дорога поднималась все выше и выше. Один раз они миновали горный луг, где паслось небольшое стадо овец. А затем вновь потянулись отвесные скалы.
– Вот он, – произнес Зимородок и показал Марион куда-то наверх.
Она сразу увидела ЭТО.
Трехбашенный замок, словно вырастающий из скалы. Он как будто поглядывал на путников – не то с насмешкой, не то с угрозой.
– Да! – с чувством молвил пан Борживой. – Не хотел бы я штурмовать вот такое!
– Эту крепость возвел еще Драгомир Могучий, – сказал предводитель горцев. Его голос зазвучал неожиданно тепло: – Он был мудрец, наш первый Захудалый граф, и все предусмотрел. За двести лет эту крепость так и не сумели одолеть враги.
У самых крепостных стен была сложена высокая пирамида из черепов. Во многих зияли отверстия. Гладкая желтоватая кость слегка поблескивала.
Марион вцепилась в руку Зимородка. Пан Борживой выпрямился, выпятив живот и слегка раздув ноздри, а Гловач легкомысленно присвистнул.
Довольный произведенным эффектом, предводитель горцев сказал:
– Все эти господа были настолько любезны, что принесли сюда и сложили здесь свои головы.
– Великолепно! – вскричал пан Борживой. – Ха-ха! Почему это мы в Сливицах до такого не додумались? За двести лет там бы тоже накопилось, знаете ли!..
Со стен гнусаво запела труба. Ворота раскрылись, и путешественники вступили в замок.
Глава одиннадцатая
Внутри это был настоящий небольшой город. Жилые помещения размещались прямо в стенах, во дворе имелись хозяйственные постройки, тщательно закрытый колодец и несколько продовольственных складов. На каждой башне находился дозорный, сменяемый, как объяснили Борживою, ежечасно.
Граф Драгомир ожидал чужаков, о которых ему немедленно доложили, в своих личных апартаментах, на втором этаже самой большой из трех башен. Он пожелал видеть всех девятерых.
Один за другим путешественники поднялись по узкой винтовой лестнице и оказались в большом сводчатом зале. Вдоль стен выстроились, словно стражи, рыцарские доспехи. Их было семь. Все они предназначались для рослых людей, но сильно различались в конструкции: от гладких, с остроносыми сапогами, до снабженных металлическими пластинами самых причудливых форм. Эти доспехи принадлежали предшественникам нынешнего графа – Драгомира Восьмого.
При виде Захудалого графа Людвиг-сенешаль вздрогнул. Драгомир – высокий светловолосый мужчина, уже начинающий полнеть, – заметил это и кивнул Людвигу подбородком:
– Почему ты вздрагиваешь?
– Прошу прощения, ваша светлость. – Людвиг слегка выдвинулся вперед и поклонился. – Вы так исключительно похожи на короля Ольгерда, что мне на один миг показалось… Еще раз прошу прощения.
– Вот это интересно! – воскликнул Драгомир. – Неужели портреты Плачевного короля продаются теперь на ярмарках за пределами королевства?
– Разумеется, нет, ваша светлость! – ответил Людвиг. – Но образ Ольгерда Счастливого, моего короля и друга, неувядаемым сохраняется в моем сердце.
Граф Драгомир нахмурился:
– Это что, шутка?
– Какие уж тут шутки! – вмешалась Гиацинта. Она с подчеркнутой торжественностью присела в низком реверансе, причем все в ней, казалось, демонстрировало безукоризненное знание хороших манер. – Позвольте представиться: баронесса Гиацинта Гуннарсдоттир, известная также как дочь Кровавого Барона.
Граф Драгомир слегка прищурился. Гиацинта вспыхнула:
– Тот, кто страдал и был заколдован, кто перенес неслыханные мучения… Умоляю вас прислушаться к речам этого молодого человека. Клянусь честью моего древнего рода, каждое его слово – истинная правда, исторгнутая из глубин исстрадавшегося сердца!
– Да, это правда. – Людвиг снова поклонился. – Двести лет я находился во власти чар.
– Это все очень хорошо, – перебил его граф, – но что вам угодно от меня?
– Кстати, мы собираемся вызволить короля Ольгерда, – вмешалась Марион. – А если вы нам не верите, то вам же хуже.
Казалось, Захудалый граф не знал, смеяться ему или гневаться.
– Ну-ка, подойди поближе, дитя мое, – обратился он к Марион. – Как тебя зовут? Тоже какая-нибудь кровавая баронесса?
– Нет, я Марион, – разъяснила девушка. – Когда Людвиг был еще заколдованный, он все мне рассказал. И я, кстати, сразу так полюбила короля! После первого же рассказа! Я и его расколдую, вот увидите.
Зимородок еле слышно застонал: вечно Марион со своими «кстати»!.. Следопыт осторожно отстранил ее, отвесил неловкий поклон и быстро заговорил сам:
– У нас общие враги, думаю – это главное. Мы пришли предложить помощь.
– Вряд ли я сумею ею воспользоваться, – возразил граф. – Вы уже видели, каковы мы в деле. Какую помощь могут оказать нам симпатичные, но слабые женщины, музыкант, лесной следопыт, придворный кавалер, рыцарь – несомненно, доблестный, но, увы, немолодой… – Внезапно Драгомир остановился. На его лице появилось странное выражение. Он еще раз оглядел стоявших перед ним чужаков, словно пересчитывал их. А затем, как-то невпопад, спросил: – А где же малютка?
Гиацинта мертвенно побледнела и залепетала:
– Спит в своей постельке под толстым слоем мха…
Людвиг обнял ее за плечи и шепнул ей что-то на ухо. Гиацинта, прикусив губу, замолчала.
Зимородок и Штранден обменялись быстрым вороватым взглядом. Остальные недоумевали вполне искренне.
После продолжительного замешательства брат Дубрава взял нить разговора в свои руки.
– Какой малютка? – спросил он просто. – Дело в том, что с нами не было никакого малютки.
– Не было? – переспросил граф. – Странно.
– Почему странно? – удивился брат Дубрава.
– На миг мне показалось, что вы – те самые люди, из предсказания.
Марион так и подскочила:
– Ага, я же говорила! Про нас даже все предсказано уже!
– Можно узнать подробнее об этом предсказании? – снова заговорил Дубрава.
– Это очень старое предание, – отозвался граф задумчиво. – В давние-давние времена на главной площади столицы были построены чудесные часы. Ровно в полдень дверцы на башенке открывались, и высоко над городом проходил хоровод влюбленных… Проклятый Огнедум остановил эти часы. Говорят, что власть его кончится в тот день, когда часы снова оживут.
– А почему бы их просто не запустить? – с азартом спросила Марион.
– По слухам, они сломаны, – объяснил граф. – Кроме того, думаю, можно обойтись без часов… Вы почти в точности повторяете тот хоровод…
– А откуда это известно? – жадно осведомилась Марион. – Вы же этих часов никогда не видели!
– Марион! – зашипел Зимородок.
Граф улыбнулся:
– Знаете детскую считалку?
В центре города – куранты
Для бродяжки, музыканта,
Толстяка и босяка,
Друга их – лесовика,
Для красотки златокудрой,
Для ученого зануды,
Для девчонки, кавалера
И малютки-недомера.
Соберутся – будет звон!..
– А кто против – вышел вон! – заключил Людвиг. – Только какое это имеет отношение к нам? Среди нас нет ни бродяжки, ни босяка. Есть, правда, ученый – да только какой он зануда? Господин Штранден вполне приятный и остроумный собеседник, куртуазный кавалер… Есть и красавица, – Людвиг снова обнял Гиацинту, – но она не златокудрая…
– Не следует понимать все так буквально, – сказал граф. – Вон та дама, я думаю, – лесная маркитантка. Ведь вы ведете кочевой образ жизни, не так ли? – обратился он к Мэгг Морриган.
– Можно сказать и так, – согласилась она.
– Вот видите! – обрадовался Драгомир. – Бродяжка у нас имеется.
– Для доброго дела согласен считаться занудой, – твердо произнес Штранден. – Кроме того, дотошность часто принимается именно за занудство. А между тем, любая научная работа требует скрупулезности.
– Замечательно, – произнесла девица Гиацинта. – Волосы, в конце концов, можно и покрасить. Ради общего блага я готова идти и не на такие жертвы!
– Положим, босяк у нас – брат Дубрава, – вмешался в разговор Гловач.
– Думай, что говоришь! – возмутился пан Борживой. – Брат Дубрава – мыслитель! Умница, каких мало! А ты – «босяк»!
– Это же не я так считаю, – возразил Гловач. – Это люди говорят. И не о брате Дубраве, а вообще… Как увидят кого без обуви – так и говорят.
– Впрочем, все эти толкования вряд ли имеют смысл, – вздохнул Захудалый граф.
– Это почему еще? – возмутился Штранден.
– Потому что предсказание явно не про вас. Не хватает малютки-недомера.
Зимородок и Штранден снова обменялись непонятным взглядом. Потом Зимородок спросил:
– А сами-то вы верите в это предсказание, ваше светлость? В конце концов, это просто считалочка…
– Во что я верю, не так уж важно, – ответил граф.
Марион взволнованно стиснула кулачки:
– Я же говорила, я говорила, что мы освободим его! Я всегда верила! И недомера где-нибудь раздобудем. Кстати, кто это такой?
Зимородок глубоко вздохнул, словно собрался прыгнуть в воду, и тяжело уронил:
– Я знаю, кто. Это Кандела.
Сгустилось ужасное молчание. Пан Борживой медленно багровел. На лице Гловача застыла неопределенная гримаса. Мэгг Морриган вопросительно посмотрела на Штрандена, который, в свою очередь, углубился в исследование каких-то пылинок на полу.
Граф, подняв брови, уставился на Зимородка. Зимородок чувствовал, что должен все объяснить, и как можно быстрее. Захудалый граф был не из тех, кому можно безнаказанно морочить голову.
– Кандела – это наш спутник, ваша светлость, – поспешно сказал следопыт. – Его убили люди Огнедума. А мы потом его… превратили. Это вышло случайно. Мы вообще не ожидали, что он оживет.
– Ч Т О?! – закричал Гловач, позабыв о всяких правилах приличия. – Вы оживили Канделу? Кто твой сообщник, ты, мясник? Кто этот волк в овечьей шкуре? – Лютнист метнул злобный взгляд на Марион.
– При чем тут я? – обиделась Марион. – Сперва разберись, а потом уж говори. Кстати, я знаю случай. На одну девочку тоже возвели напраслину…
– Это я, – сказал Штранден. – Я помогал ему в экспериментах над Канделой.
– И еще прикидывался ученым! – горестно вскричал Гловач. – Да ты изувер! Разоритель могил! Надругатель над трупом!
– Между прочим, это был труп Канделы, – возразил Штранден. – Тебя бы мы просто похоронили, без всяких экспериментов.
– Да что ты так убиваешься, Гловач? – перебил Зимородок. – Кандела теперь маленький, наподобие мотылька. И характер у него изменился. Ты же сам говорил, что Канделу могила исправит.
– Это я говорил, – возмутился пан Борживой.
Зимородок не позволил себя смутить:
– И были совершенно правы! Вы бы слышали, как он говорил о травке, о цветочках…
– И где он сейчас? – поинтересовался Гловач.
– Не знаю. Порхает где-нибудь на лугу, пьет нектар, переносит пыльцу…
Граф Драгомир недоверчиво улыбался:
– А вы, как я погляжу, весельчаки! «Пьет нектар, переносит пыльцу…»
– Это чистая правда, ваша светлость, – с поклоном произнес Штранден.
А Зимородок добавил:
– Научный эксперимент, честь по чести.
– Стало быть, малютка-недомер тоже имеется, – задумчиво произнес граф. – Осталось только его поймать.
– Ночью он будет спать в своей душистой теплой постельке внутри цветка, – сообщил Зимородок.
– Вот и отлично! – обрадовался пан Борживой. – Ночью его и возьмем, прямо из постельки, тепленького!
Граф распорядился предоставить гостям покои, проследить, чтобы их сытно накормили и не спускали с них глаз.
– Ну, каковы эти пришельцы? – спросила Драгомира графиня, когда он вернулся в опочивальню. Она была занята – кормила младшего Драгомировича – и поэтому не могла присутствовать на аудиенции.
– Сумасшедшие, – ответил граф. – Но кто знает?..
Ясной ночью Зимородок и темноволосый предводитель горцев – его звали Гойко – вышли из замка и по дороге отправились вниз, к тому месту, где навечно оборвалась карьера бывшего судебного исполнителя.
Гойко был недоволен поручением графа и не скрывал этого:
– Может, никакого эльфа там и нет уже давно.
– Может, и нет, – согласился Зимородок. – Но поискать не мешает.
– И как это вас угораздило! – хмурился Гойко.
– Сам не знаю, – честно признался Зимородок. – Это все от любопытства.
– А как мы его поймаем? Он же, поди, капризный. Его еще уламывать придется. «Миленький, хорошенький, сю-сю-сю…» Тьфу!
– Уговорим как-нибудь. Я с собой мешок взял. – Зимородок похлопал себя по поясу.
– Не люблю я этих эльфиков, – поморщился Гойко. – Писку много, а дела чуть.
– Ничего, нам же с ним не в атаку идти.
Они вошли в густой слой облаков.
– Уже скоро, – сказал Гойко.
Зимородок насторожился:
– Что именно?
– Спуск, – пояснил горец. – Здесь, в стороне от дороги, есть удобный уступ. Дальше скала отвесная.
– А спускаться как? – забеспокоился Зимородок. – По этой скале?
– По веревке, – сухо объяснил Гойко.
Некоторое время Зимородок молчал, осваиваясь с услышанным. Потом осторожно осведомился:
– Может, мы лучше все-таки по дороге? Как-то оно привычнее…
– По дороге мы будем тащиться до рассвета. А по веревке спустимся за несколько минут.
– У меня только один вопрос, – сказал Зимородок. – Далеко ли придется падать, если я сорвусь?
– Далеко, – бессердечно ответил Гойко. – Возьми мои рукавицы, не то оборвешь ладони.
– А ты?
– А я привык.
– Гляжу я на вас, – начал Зимородок, – и мысли всякие роятся… Как вы здесь живете? Двести лет война идет – даже представить жутко…
Гойко пожал плечами:
– Ну и что, что война?
– Да так… Просто вам в этой войне не победить.
– А нам и не надо побеждать, – сказал Гойко. – Мы живы и свободны. В этом – вся наша победа. Огнедуму нас не захватить. Известно ведь, что из Захудалого графства придет новая заря на все земли Королевства.
При этих словах Зимородок слегка приподнял брови, но комментировать услышанное не стал. Вместо этого он спросил:
– А вы не пробовали покончить с Огнедумом за эти двести лет? Я просто так спрашиваю, из интереса. Чтобы избежать уже совершенных ошибок. Может, вы лазутчиков к нему засылали? Интересно, что они сообщают…
Гойко искоса поглядел на своего собеседника:
– А ты, конечно, лучше всех знаешь, что мы должны были делать в эти двести лет! Засылали туда лазутчиков, будь спокоен. Да только нормальный человек там очень быстро превращается в тень или сходит с ума.
– А ненормальных пробовали?
Гойко неожиданно рассмеялся:
– А ненормальных, братец ты мой, среди нашего народа нет. Граф потому так и обрадовался, когда вы пришли.
– Хорошенькое дело, – пробормотал Зимородок. – Мы, значит, ненормальные, а они двести лет воюют – и нормальные…
– А вот и спуск, – неожиданно остановился Гойко. – Держи рукавицы. Своими не обзавелся, умник? С веревки не свалишься?
– Вроде бы, не должен, – не вполне уверенно сказал Зимородок.
…Когда ноги следопыта коснулись наконец твердой почвы, он еще некоторое время не мог разжать пальцы и заставить себя выпустить веревку. Гойко едва не силой оторвал его.
– Да на дороге мы уже, на дороге. Идти-то сможешь?
– Сейчас проверим, – хрипло отозвался Зимородок.
У подножия горы было мглисто и сумрачно. После праздничного звездного неба, расстилавшегося над замком Драгомира, эта пасмурная темнота навевала тоску.
Гойко нарушил молчание:
– Ты найдешь это место в такой темноте?
– Постараюсь. Там были кусты у дороги.
Гойко скептически хмыкнул, но промолчал.
Неожиданно оба остановились: впереди, у края дороги, что-то мерцало слабым красноватым светом.
– Похоже на уголек, – шепнул Зимородок.
– Он висит в воздухе, – добавил Гойко.
Оба бесшумно подкрались к непонятному предмету. Это был очень крупный цветок, похожий на горный мак. Его оранжевые лепестки были плотно сомкнуты, а внутри что-то светилось.
Несколько мгновений Зимородок и Гойко созерцали это странное явление природы. Потом Зимородок произнес:
– Ну-с, коллега, и как бы вы это назвали?
– Я тебе не калека, – сказал Гойко. – По-моему, там внутри что-то светится.
– Чрезвычайно меткое наблюдение! – воскликнул Зимородок. – И между прочим, не «калека», а «коллега». Так называют друг друга все ученые люди.
Гойко пропустил это мимо ушей.
– Ты думаешь, он там? – осведомился горец.
Зимородок вынул мешок и сунул Гойко:
– Держи наготове!
Оба сели на корточки с двух сторон от цветка. По загорелому лицу Гойко бегал багровый отсвет. Теперь уже суровый горец казался растерянным, а Зимородок забавлялся. Под тревожным взглядом своего напарника следопыт раздвинул пальцами лепестки и обнаружил престранное зрелище: в окружении слабо светящихся тычинок, уподобленных свечам в канделябрах, стояла маленькая изящная кроватка. А в этой кроватке, на кружевной подушечке, под прехорошеньким лоскутным одеяльцем, мирно спал преображенный Вольфрам Какам Кандела.
Гойко громко сглотнул.
– В первый раз этакую пакость вижу!
– А мне нравится, – возразил Зимородок. – Пусть уж лучше будет эльфиком. Ну что, берем?
Он осторожно забрал в ладони кроватку вместе со спящим и препроводил ее в мешок. Тычинки-канделябры еще некоторое время горели, но скоро погасли. Малютка-недомер так и не проснулся.
Обратный путь занял куда больше времени. Подниматься по веревке Зимородок наотрез отказался. Впрочем, Гойко и не настаивал.
– Не можешь – и не берись, – одобрительно сказал он. – Это хорошо, что ты не гордый. А то иного гордого спасай потом…
– Да уж, по дороге вернее, – скромно подтвердил Зимородок.
До рассвета они шли по дороге, а после восхода солнца поднимались тайными тропами. Прикосновение первых лучей пробудило Канделу. Гойко, который нес мешок, от неожиданности охнул: что-то с пронзительным воплем больно впилось ему в бок. Затем в мешке отчаянно заметалось и забилось плененное существо. Оно плакало и стонало: