Коваль опустилась на пол, закрыв руками лицо. За какой‑то час она заново прожила свою жизнь и ужаснулась тому, какой она была. Горячие руки Малыша подняли ее, обнимая и прижимая к родной груди.
– Девочка моя, почему я раньше не знал этого? Почему хотя бы о Сене ты ничего не сказала мне? Я не думал даже, что ты не себя, а меня от него пытаешься защитить!
– Я не могла, пойми, – прошептала она.
– Никогда больше ничего не скрывай от меня. Я – твой муж, и должен знать все, чтобы уберечь, если потребуется. С завтрашнего дня без охраны даже по двору не гуляй, мне так спокойнее будет. И помни – за свою жену я не пощажу никого.
Ну вот, уже и женой назвали…
Похороны Мастифу она закатила по высшему разряду. Заставила закрыть все развлекательные заведения города, и никто не посмел ослушаться – весть о том, что Коваль устраняет неугодных сама лично и не моргнув глазом, разлетелась быстро. На кладбище, стоя у могилы и делая скорбное лицо, она думала о предстоящей свадьбе. Аморально, зато правда. Вокруг нее стояло кольцо охраны, все напряженно вглядывались в проходящих мимо людей, чтобы не проморгать ненароком Корейца. Но он так и не появился.
Через сорок дней Марина и Малыш поженились. Яркий, солнечный, очень теплый день в средине августа был словно создан для этой свадьбы. Платье, заказанное Егором, превзошло даже самые смелые маринины фантазии – полностью закрытое впереди, без единого выреза, сзади оно держалось только плотной корсетной шнуровкой на ягодицах… Кому, кроме Малыша, под силу было выдумать такой фасончик? Когда же она надела это, он понял, что переборщил слегка, так как сам же и не мог спокойно смотреть на обнаженную спину и мелькающие в разрезе ноги. Пришлось немного опоздать в ЗАГС, но без них ведь все равно не начали бы…
Почти до вечера они носились по городу на «Роллс Ройсе», высунувшись по пояс в люк и беспрестанно целуясь. Картину слегка портили четыре джипа охраны, едущих вокруг лимузина, но такова уж жизнь главы преступной группировки и преуспевающего строительного магната!
Внезапно Коваль велела водителю двинуть на набережную, к «Веселому берегу» – она не могла пропустить это место, свое детище, доставшееся в муках и крови. Они стояли на центральной лестнице, Марина смотрела в восхищенные глаза мужа и была так счастлива… Подняв руки, чтобы обнять его и поцеловать, она ощутила вдруг страшную боль, наискось полоснувшую тело. Кровь, хлынувшая сразу из нескольких ран, как сквозь решето, окрасила роскошное белое платье, потекла тонкой струйкой изо рта. Коваль стала оседать на землю, подхваченная руками Малыша. До нее сквозь пелену долетел его крик:
– Не уходи, моя девочка, не оставляй меня, не надо!
Последнее, что увидела она прежде, чем шагнуть в длинный светлый тоннель, ведущий куда‑то наверх, было красивое лицо Малыша, искаженное горем. А где‑то снизу кривилась злобная рожа прижатого к земле Корейца.
Собрав все силы, Коваль прошептала склонившемуся над ней мужу:
– Жизнь – такая сука…
Она выжила, ведь такие стервы не умирают, кто бы что об этом не думал. Перенеся тяжелейшую операцию, балансируя между жизнью и смертью почти три месяца, она все же выкарабкалась, удивив всех. Возле ее палаты почти неотлучно находились Касьян и Рэмбо. А Малыш проводил все свободное время рядом с женой, держа ее прозрачные руки в своих, целуя закрытые глаза и холодные, почти безжизненные губы. Он верил, что она не уйдет, не бросит его, ведь она нужна ему так, как никогда и никто не был нужен. Малыш сдержал обещание, данное Коваль незадолго до свадьбы – первое, что сделал он, отвезя ее, истекающую кровью, со ступеней комплекса в больницу, это собственноручно расстрелял в лесу Корейца. Всаживая пули в мертвое уже тело, он не хотел признаваться даже себе в том, что его девочка может и не выжить. Только когда молчаливый и мрачный Рэмбо забрал у него замолчавший автомат, Малыш опустился на колени и, подняв голову к небу, завыл, как собака…
Он изводил персонал больницы угрозами и придирками, привозил врачей даже из столицы… И Марина не подвела его – выжила. Первым, кого она увидела, открыв глаза и едва начав соображать, был он – постаревший, уставший, с ввалившимися синими глазами, такой желанный и любимый.
– Егор… – прошептала она плохо слушающимися губами. – Здравствуй, мой родной…
Это и было высшей наградой, неземным просто счастьем.
Еще через месяц он забрал ее домой. Бережно нес на руках, укутанную в шубу, прижимая к себе, как самый дорогой трофей. На крыльце к ним бросились журналисты, наперебой задавая вопросы о здоровье, о самочувствии, просившие подтвердить или опровергнуть факт принадлежности Марины Коваль к мафиозной группировке, отношение к этому самого Малыша. Но он молча шел вперед в окружении огромных охранников, расчищавших ему путь, и прятал похудевшее лицо жены на своей груди. Сев на заднее сиденье ярко‑красной «Ауди», он чуть приспустил стекло и показал изумленным журналистам вскинутый вверх средний палец.
– Я правильно прокомментировал? – улыбаясь, спросил он у хохочущей жены.
– Малышев, ты – ненормальный!
– Стерва моя! – счастливо сказал он, не ожидавший от нее другого ответа.