А что такое Новорусская, как не перевалочный пункт на еще не пробитом новом пути к Востоку? Представляется, что путь отсюда до Востока будет чуть‑чуть попроще, чем из Мирного. А в общем‑то, что Мирный, что Новорусская, что несостоявшаяся станция в оазисе Грирсона – очень далеко не Молодежная и не Новолазаревская. У них иная функция. Мирный и Новорусская – типичное захолустье. Если нет насущно необходимого Востока – что им остается делать, как не хиреть?
Восток попытаются реанимировать, тут нет сомнений. Теперь это даже актуальнее – в Тихом океане внезапно возник огромный «холодильник», и вызванные им погодные катаклизмы прямо коснутся России. И не только ее. Не‑ет, те страны, что явочным порядком застолбили себе здесь места для научных станций, без грызни их не отдадут… А чем дело кончится?
Ясно, чем… Уж кого‑кого, а Россию из Антарктиды начнут выдавливать в первую очередь. И можно не сомневаться – выдавят. Мускулы у страны еще не те… или уже не те?
Впрочем, без разницы.
Типунов вздохнул и решил, что мрачных мыслей на сегодня достаточно. До поступления указаний свыше надо жить, как жили. Вон и люди уже успокоились, шутки шутят… Вчера в конце застолья микробиолог Нематодо, отлучившийся на минуту из кают‑компании, ворвался с криком, что в небе наблюдается полярное сияние уникальной красоты. Это на экваторе‑то! В густейший туман! А кинулись смотреть многие, и не только новички. Потом, правда, едва не начистили Нематодо рыльце за такой розыгрыш…
Выскользнув из‑под одеяла, Типунов нашарил на полу гантели и стал с ожесточением предаваться утренней гимнастике. Раз‑два, раз‑два! Чтобы тепло по жилам. Р‑раз! Вопррросы – рррешим! Пррроблемы – рразгррребем!
Хлопнула дверь шлюза, по лестнице застучали чьи‑то ноги. Нематодо – легок на помине – влетел в личную спальню начальника станции без приглашения и даже без стука. Факт не имел прецедента. Озадаченный Типунов даже не рыкнул – вопросительно уставился на влетевшего, застыв, как стоял – в трусах, майке и с гантелями в разведенных руках.
На губах микробиолога играла шалая улыбка. Глаза – в пол‑лица, безумные. Столкни такого с ледяного барьера – он полдороги пролетит и не заметит.
– Слушайте! – И на стол начальника станции брякнулась магнитола. Английский голос с омерзительно правильным оксфордским выговором вещал из черной пластмассовой коробки:
– …подстроено русскими. Предполагается, что двух граждан Австралии, Джереми Майкла Шеклтона и Эндрю Льюиса Макинтоша, угрозами или насилием заставили поставить подписи под документом, не имеющим аналогов в мировой истории по наглости и дурному тону. Пока неизвестно, кто скрывается под заведомо вымышленными фамилиями Непрухин и Ломаев и какая организация в действительности стоит за новоявленными сепаратистами. Несколько видных политических деятелей высказали предположение о том, что в действительности речь идет о создании зоны, контролируемой международным терроризмом и предназначенной для размещения лагерей подготовки боевиков, а также перевалочных баз для транспортировки наркотиков из Юго‑Восточной Азии в США, Австралию и Японию. Роль России в разворачивающихся на наших глазах событиях остается во многом неясной, однако тот факт, что передача возмутительного манифеста была осуществлена с российской антарктической станции Новорусская, является неоспоримо доказанным. Два часа назад посол Соединенных Штатов в Москве передал президенту России ноту протеста; аналогичный шаг, вероятно, предпримет Великобритания и другие цивилизованные страны. Мы будем регулярно знакомить наших слушателей с последними новостями с Ледового континента. Оставайтесь с нами на волнах Би‑би‑си. Через минуту мы повторим запись манифеста антарктических сепаратистов, затем перед вами выступит приглашенный в нашу студию второй секретарь британского министерства иностранных дел господин Хапхоуп…
Челюсть Типунова медленно отваливалась. Когда она достигла предусмотренного анатомией предела, начальник станции громко икнул, что с разинутым ртом сделать не очень просто. Вслед за тем мирную ватную тишину занесенного снегом домика разорвал негодующий вопль и, вырвавшись наружу, заплутал, завяз в тумане:
– Что‑о‑о?!.
* * *
Сон Ломаеву приснился из самых безобразных: посреди бурлящей на площади громадной толпы его, вздев на шест, жгли на манер чучела. В далеком пионерском детстве Ломаев и сам любил подобные забавы, случавшиеся в пионерлагере не реже раза в смену на специальном антиимпериалистическом мероприятии, и не однажды помогал набивать соломой чучело пузатого мироеда с Уолл‑стрит, непременно обряженное в картонный цилиндр, фрак, манишку и звездно‑полосатые штаны.
Солома горит хорошо, с керосином – тем паче. Заокеанский буржуин весело стрелял искрами, чернел и разваливался на куски, к удовольствию пионеров. Это был на редкость правильный буржуин, он ничего не имел против детей и был всегда готов принести им радость.
Но даже в самом дурном кошмаре Ломаев не мог представить себе, что сжигаемым чучелом станет он сам!
Толпа веселилась и улюлюкала. Пока горел керосин, было еще ничего, терпимо, но когда огонь слизнул бороду и охватил каэшку, Ломаев ощутил некоторый дискомфорт. Затем язык пламени шустрой змейкой скользнул под нижнее белье и поджег выбившийся из разошедшегося на боку шва клок сена. Ну конечно, его, Ломаева, дурно пошили и не озаботились заштопать! Да и набили кое‑как! Стоит ли возиться с тем, что все равно сгорит! На миг Ломаев почувствовал глубокое отвращение к бракоделам, но только на миг, потому что огонь начал пожирать его изнутри. Свалились унты, расселось прогоревшее брюхо, отвалилась голова, и Ломаев умер.
Умерев, он проснулся и немедленно о том пожалел. Тошнило; хотелось пить; в голове тяжко и надоедливо били в рельс; потный живот сводило судорогой; ноги то отнимались совсем, то принимались беспричинно дергаться.
Ломаева ломало. Как научник, привыкший доверять исключительно показаниям точных, проверенных метрологом приборов и лишь в крайнем случае своим глазам и ощущениям, он никогда не верил в полтергейст, барабашек и прочую муть, выдуманную жуликами для скорбных разумом обывателей. Но сейчас в нем поселился именно барабашка, причем явный хулиган с садистскими наклонностями. Вообще‑то барабашки в людях не живут, но этот, вероятно, настолько надоел своим коллегам по ремеслу, что был сослан ими в первое попавшееся нетрезвое тело. В его, Ломаева, тело!
Стучало в затылке, висках и, кажется, даже в позвоночном столбе. Собравшись с духом, Ломаев потянулся всем телом и мужественно попытался не застонать.
Барабашка бесчинствовал. Все‑таки не застонав, Ломаев открыл глаза и попытался определить, где он находится – в радиостанции или у себя? О том, что он мог выйти из радиостанции и свалиться в сугроб, не дойдя до своего домика, Ломаев, как всякий полярник, разумеется, не задумывался. Чудес не бывает. Раз поутру ожил – значит, в тепле, иных вариантов нет. Стало быть, отключился он все‑таки в помещении. Но где?
Чуть ли не в бороду упиралось нечто твердое, похоже – рифленая подошва тяжелого ботинка. Ломаев пихнул ботинок ладонью, и тот сделал слабую попытку отлягнуться в ответ. Ага, значит, ботинок не просто так, а на ноге… Чудеса… На российских антарктических станциях всякий нормальный человек носит унты, а если изредка и встречаются ноги в ботинках, то это ноги или сумасшедшего, или иностранца. Они дураки, унтов не разумеют…
Австралийцы!
Теперь Ломаев вспомнил. Да, хряпнули вчера изрядно, и австралийские коллеги отключились. А вот что было потом?.. Кажется, прикончили спирт на пару с Игорьком Непрухиным и легли баиньки. Прямо тут. Да, пожалуй, идти к себе в темень и туман в таком виде не стоило…
Стиснув зубы, Ломаев поворочался и, взгромоздившись на четвереньки, дотянулся до стола. Дальше уже пошло легче. Схватив жестяной чайник, Ломаев припал к носику с жадностью бедуина, нашедшего в Сахаре неизвестный прежде колодец. Воды в чайнике оставалось всего ничего, но на два полноценных гулких глотка хватило, вслед за чем Ломаев окончательно ожил.
Оказывается, в помещении не было темно – под низким потолком на коротком, похожем на плодоножку шнуре тускло светилась груша, которую не кушают. В крохотное оконце также пробивался свет – стало быть, ночь кончилась. Светился индикатор питания радиостанции, почему‑то только один из двух, и слегка пованивало едким дымком, как от тлеющей пластмассы.
На единственной койке мертвым сном спал Игорь Непрухин. Там же покоились обутые в меховые ботинки ноги Джереми Шеклтона. Сам же Шеклтон пребывал на полу и густо храпел – не иначе проснулся среди ночи, сидя за столом, поискал, где прилечь, подвинул Непрухина и прилег было под бочок, но свалился с койки во сне. Беспокойный человек. Эндрю же Макинтош как сполз давеча по стене, так и спал, только ноги вытянул.
А откуда вонь?.. Ломаев принюхался и чихнул, содрогнувшись от боли в голове. Барабашка сбежал, зато на внутренней поверхности черепа, казалось, выросли шипы и шевелились при малейшем движении.
Стараясь не вертеть головой, Ломаев поводил глазами туда‑сюда. Вроде ничего не горело, зато появилось ощущение, что чего‑то не хватает. Мучительно наморщив лоб, он оглядел помещение. Нет, никто не пропал и ничего не пропало, вещи и тела были в наличии. А вот что действительно исчезло, так это звук – монотонный шелест встроенного в радиостанцию вентилятора.
Чело Ломаева разгладилось. Включенный на всю ночь передатчик, стало быть, уже не работал. Не гудел больше анодный трансформатор, и зря ухмылялся с боковой стенки небольшой приветливый череп, нарисованный фломастером. Все стало понятно. Испортился и встал кулер, через пару минут на необдуваемом радиаторе перегрелась и дала дуба лампа выходного каскада, от нагрева потекла изоляция, где‑то замкнуло – вот вам и дымок. А дальше честно сгорели предохранители передатчика, не допустив окончательного отравления недоотравленных алкоголем тел, как отечественных, так и особо ценных, австралийских. Каковыми проблемами, без сомнения, не стоит отягощать начальство…
Ломаев слегка расслабился. Он боялся узреть с утра куда более печальные следы вчерашнего застолья. Если честно, то вчера того… перестарались малость. И хорошо, что вместо настоящей беды случилась всего лишь неприятность, к тому же не в его, Ломаева, хозяйстве, а у Непрухина, и вдобавок неприятность легко поправимая. Уж запасные‑то лампы наверняка имеются.
За каким‑то бесом крутился древний, просящийся в музей катушечный магнитофон «Тембр‑2М», бесконечно волоча длинную закольцованную ленту. Звук был выключен. Несколько мгновений Ломаев силился вспомнить, что они с Непрухиным вчера хотели от магнитофона, и, наверное, вспомнил бы самостоятельно, если бы его мысли не были прерваны самым грубым образом. Дверь домика рванули снаружи с такой силой, что она едва не слетела с петель, и в помещение вместе с клубами тумана ворвался Аркадий Степанович Типунов, начальник и гроза всея Новорусской. Глаза его были вытаращены, рот распахнут, правую щеку дергал тик.
Левую, кажется, тоже. И вдвое чаще.
Могучий организм Ломаева уже в достаточной степени привел в кондицию рассудок, чтобы тот помог сообразить: что‑то не так. Что‑то случилось. И виновный в случившемся находится здесь, в этих стенах.
Силлогизм стремительно развился дальше. Что бы ни случилось, виновны в этом явно не австралийцы. То есть, может быть, и они тоже, но лишь за компанию. Будь виновны они одни – политкорректный Типунов не стал бы вламываться в радиостанцию так, будто намерен всех тут повязать, отвести на припай и скормить морским леопардам.
Наверное, вчера действительно начудили… Но как?!
Ломаев ждал начальственного рыка. Но начальство, окинув единственным, зато безумным взглядом внутренность домика с одним вертикальным телом и тремя горизонтальными, воззрилось на передатчик и магнитофон с таким ужасом, словно в последнем ползла не лента, а по меньшей мере гремучая змея. Вслед за тем из горла Типунова выползло свистящее, тоже напомнившее о змее, шипение:
– Это что?.. Это как понимать?..
– А что такое, Аркадий Степанович? – спросил Ломаев приветливым голосом Хомы Брута, обратившегося к ведьме словами: «А чего, бабуся, тебе надо?» – Случилось что‑нибудь?
– Случилось? – медленно произнес Типунов, растягивая шипящие согласные, как обозленный удав. – Сслучилосссь?.. – Задохнувшись, он метнулся к магнитофону, включил звук.
«…на весь материк, шельфовые ледники и прилегающие острова, исторически принадлежащие Антарктиде, а также территориальные воды и двухсотмильную экономическую зону. Считая самоопределение неотъемлемым правом каждого народа, мы, антаркты, заявляем о своей твердой решимости защищать независимость нашей страны от агрессии лю…»
Нетрезвый голос Непрухина Ломаев узнал сразу. Вслед за тем начало припоминаться остальное, но как‑то кусками. Осколками смальты. Сборке мозаики помешал Типунов, остановивший воспроизведение и с остервенением изорвавший ленту в клочья.
– Доигрались? Мать вашу! Независимость объявили, так? Нацию основать решили? Антаркты! Суверенные и неприсоединившиеся! Пьяное болото!
– А что там дальше было? – спросил Ломаев, изнывая от любопытства.
Типунов задохнулся. Увидев на лице начальника блуждающие фиолетовые и зеленые пятна, Ломаев ужаснулся. Вообще‑то среди зимовщиков Типунов считался неплохим начальником, отдавать его во власть инфаркта было бы жалко.
– Да что вы, Аркадий Степанович, – изрядно осипшим голосом примирительно забормотал Ломаев. – Мы же понимаем, не младенцы. Папу римского к едрене‑фене не послали, верно? Не послали. Джихад никому не объявили? Не объявили. Ни по чьему адресу не матерились? Не матерились. Так, пошутили немного…
Прежде чем рявкнуть, начальник станции издал слабый, полный муки мученической стон, не услышанный Ломаевым по причине похмелья. Затем тесное помещение радиостанции наполнилось ревом, от которого беспокойно заворочался под столом Макинтош.
– Пошутили?!! Я вам пошучу! Вон со станции! Кто там за Шеклтоном прячется – Непрухин? Протрезвить мерзавца! Оба вон! Первым же бортом!
– Каким бортом? – озадаченно спросил Ломаев. – Туман же сплошной, самолет не сядет…
– Рассеется туман – сядет! «Ил‑76» примем. Из Владивостока. Ты лично полосу будешь расчищать! Один! Вручную!
Ломаев тяжко вздохнул. Недостаток научных знаний начальство во все времена компенсировало горлом. А зря, между прочим.
– Не рассеется туман, Аркадий Степанович, – сокрушенно покачал головой аэролог, разжевывая Типунову очевидное, и даже руками развел. – Теплый влажный воздух с океана над ледяным куполом – вот вам и туман. Он тут всегда будет, по всему побережью. Разве что стоковый ветер сдует его на фиг… Но хороший ветер с купола – это пурга, а в пургу самолет опять же не сядет…
– «Капитана Хлебникова» вернем!
Еще того лучше… Ломаев деликатно промолчал. Ляпнул Типунов сгоряча, с кем не бывает… Не такая шишка начальник антарктической станции, чтобы своей волей гонять по океану теплоходы. Да и начальнику всей экспедиции для этого не достанет шишковатости… Нет, случись настоящая беда, «Хлебников» вернется, но ради эвакуации двух провинившихся – держи карман. Круизные туристы Антарктиду уже повидали и видеть ее второй раз вряд ли захотят, правильно понимая, что Антарктида посреди Тихого океана – все равно та же Антарктида, ничуть не изменившаяся. Обещанную Тасманию туристы не увидят, и, надо думать, «Хлебников», вмиг перепрыгнувший полмира вместе с антарктическим шельфом, теперь держит курс на Гонолулу – пусть вместо Тасмании бездельники полюбуются на Гавайи. В рамках, так сказать, форс мажора. Для северян там в феврале самый сезон. Кокосы, серфинг, пальмовое вино, танцы в тростниковых юбочках. А начальник Новорусской пусть сам расхлебывает свой прокол – распустил подчиненных, понимаешь…
Ломаев вгляделся. Нет, Типунов еще не понимал того, что главным виновным окажется он сам. Или делал вид, что не понимает. Есть такая забавная юридическая формулировочка: виновность без вины. Как раз для него придумана.
– Да что «Хлебников», – со вздохом сказал Ломаев. – Далеко «Хлебников»… Ладно, признаю: напороли. Виноваты, искупим. – Он шагнул к койке и, не совсем деликатно сбросив с нее ноги храпящего Шеклтона, потряс Непрухина. – Игорек, вставай, тут такие дела…
Непрухин всхрапнул, свистнул носом, выдохнул порцию крепчайшего перегара и попытался перевернуться на другой бок. Ломаев затряс сильнее.
– Игорек…
– Уйди, – через силу простонал Непрухин. – Уйди или добей, нельзя так жить…
– Точно, – подтвердил Ломаев. – Без передатчика жить никак нельзя. Вставай, болезный, техника накрылась…
Глава шестая
О пользе непрочных костей
Типунов выскочил из радиостанции в бешенстве. Так он и знал, так он и думал! Нельзя было оставлять на зимовку Ломаева с Непрухиным, поганой метлой их надо было гнать из Антарктиды! Мало ли – не первая зимовка у каждого и незапятнанная анкета! Пьянь, хулиганье! Хуже того – уголовники! Подшутили над мировым сообществом… А оно, сообщество, таких шуток не понимает, за такие шутки приходится дорого платить. Вот пусть и платят! Пусть не воображают, что начальник станет их отмазывать, ему бы себя отмазать, он первый вставит им такой фитиль, что мало не покажется. И австралийцы не лучше, жаль, что с интуристов не спросишь по полной программе…
– Сволочи! – от души сказал Типунов в туман, как в вату. Жаль, что никто не слышит. Ну ничего, на экстренном совещании, назначенном через полчаса – раньше негодяям не протрезветь, – оба шутника услышат много ласковых слов. К сожалению, Ломаев прав: эвакуировать их будет затруднительно. Значит, до первого борта, когда бы он ни прибыл, оба посидят под домашним арестом. А вот как выпутываться из скандальной истории – тут еще нужно подумать. Раз уж дело дошло до самых верхов – жди беды. Понятно, надо оправдываться, кричать о глупом недоразумении, каяться и клясться, что самые строгие меры уже приняты. Поможет ли? Ох, не факт. И чем в конце концов кончится дело – неизвестно…
Ноги скользили. Снег в Новорусской и раньше был утоптан до предела, облизан талой водой и давно дошел до кондиции хорошего катка в оттепель. Теперь стало еще хуже. В кошках ходить по такому снегу… Попадались лужи. Где‑то в тумане журчал ручей. Вот скотство – ветра нет, туман висит, как приклеенный. Уж лучше бы запуржило…
Сейчас же под ноги подвернулся Тохтамыш. Псина скулила, пытаясь подобрать под туловище разъезжающиеся в разные стороны лапы. С шерсти капало – не иначе друг человека уже не раз поскальзывался и падал прямо в лужу.
Злость была такая, что ни в чем не повинного пса хотелось пнуть. Однако Аркадий Степанович сдержал этот безусловно неблагородный порыв и взял в сторону, намереваясь обойти скулящее животное. Его ли вина, что он заметил гладкую скользкую рытвину лишь тогда, когда ступил на ее край?
Одно мгновение он пытался не упасть. Затем его ноги внезапно подлетели выше головы, правую руку пронзила острая боль, голова со стуком ударилась о лед, и Типунов потерял сознание.
* * *
Денис Шимашевич отнюдь не родился миллиардером. И родителей его во времена советской власти трудно было назвать богатыми людьми. Обеспеченными, даже зажиточными – вполне. А вот богатыми – вряд ли. Во всяком случае, отец Дениса, начальник отдела кадров одного из минских «почтовых ящиков», мечтал о «Мерседесе», а ездил на «Жигулях». Мать Дениса, сотрудница одного из отделов того же «ящика», мечтала о двухэтажном особняке, но была вынуждена довольствоваться трехкомнатной квартирой на Якуба Коласа. Правда, в хорошей сталинке. Но что такое треха в сталинке по сравнению с особняком на выезде в Дзержинск?
Поэтому и Денис, с детства имевший некоторые карманные деньги, всегда считал, что имеет их мало. И довольно рано стал задумываться над способами их умножения. Доить родителей он считал ниже своего достоинства, поскольку полагал себя человеком предприимчивым и умным, да и прекрасно сознавал, что родители не вечны. Более того, он очень быстро уловил, что и власть большевиков не вечна. Уже в начале восьмидесятых. И свято верил в собственное большое будущее.
Как показало это самое будущее – верил Денис Шимашевич не напрасно. К новому времени он сумел приспособиться гораздо быстрее и лучше родителей. Теперь он с улыбкой и легкой ностальгией вспоминал свои первые дела – осторожные операции с валютой, первые рейсы в Германию за бэушными стиралками и холодильниками… Конечно, все это смешные мелочи, но именно они закалили его ум и чутье будущего бизнесмена.
Денис, опять же, одним из первых понял, что вещи – далеко не самое ценное в этом мире. И даже сырье вроде нефти или металла – штука хоть и дорогая, но… Во‑первых, давно поделенная, во‑вторых, небесконечная и, в‑третьих, громоздкая. Ко всяким МММ‑образным пирамидам и прочему откровенному надувательству населения Денис сразу отнесся резко отрицательно. Главным образом оттого, что затейникам вроде Мавроди рано или поздно приходится драпать или того хуже – представать перед судом, а такой финал любого предприятия Шимашевич считал совершенно неприемлемым для себя. Владеть нужно чем‑то действительно стуящим, тогда можно это безбоязненно продать или сдать в аренду, причем без перспектив будущих пряток от властей и при крепком здоровом сне каждую ночь.
Сначала Денис занялся недвижимостью; довольно быстро это занятие привело его в Москву, где Шимашевич‑младший и поселился. К этому моменту минский «ящик» родителей благополучно загибался от недостатка средств и хронического равнодушия со стороны властей предержащих; Денис вскоре перевез отца с матерью в Москву, объявив, что они давно заслужили пенсию, но не такую, какую платит государство, а такую, какую может безболезненно предоставить им любящий сынок.
Насчет любящего, кстати, все было честно: родителей Денис действительно любил и уважал, ведь не в последнюю очередь благодаря их ненавязчивому воспитанию Шимашевич‑младший вырос тем, кем вырос. И именно сетования отца, сокрушающегося по поводу своего безвременно почившего минского «ящика», навели Дениса на очередную идею.
– Какие специалисты, Денис! Какие темы! – вещал Шимашевич‑старший, с удовольствием бередя собственные раны. – Профессора сидят без гроша, потому что у этих сраных политиков нет ума вложить копеечку в будущее! У них есть ум только разворовать все сегодня, а на будущее им плевать!
Вложить копеечку в будущее Денис был вполне готов. И потому, что копеечка имелась, и потому, что отец, сам того не ведая, подсказал, как можно эту копеечку превратить в жирный целковый. Ибо выше всего в мире наживы и гонки к вершине ценится…
Правильно. Информация. Своевременная информация. Она всегда бывает востребованной.
Словом, спустя пять лет на Дениса и его компаньонов в Дубне пахал целый частный научный центр. Пользуясь знакомствами отца и бедственным положением ученых в Белоруссии и экс‑СССР в целом, Шимашевич‑младший отыскивал и перетягивал под Москву целые лаборатории. Из отцовского института, из других заведений – бывших «ящиков», открытых НИИ, университетов даже. Смежных направлений и совершенно отдельных. Минских, киевских, московских… И оборудовали этот центр Денис со товарищи не жалея средств. Потому что прекрасно представляли: вложенные средства вернутся сторицею.
Понятное дело, не сразу. К чести Дениса Шимашевича следует сказать: стратегическое мышление было ему не чуждо. Бывало, он отказывался от сделок, сулящих немедленную прибыль, чем приводил в изумление коллег и конкурентов. «Тише едешь – дальше будешь» – этой поговорки Денис не любил. Но если разовьешь предельную скорость, не зная, что за поворотом, – запросто окажешься в кювете и пеняй на себя. Вернее, на свою неспособность просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед.
Как‑то незаметно трудиться в центре Шимашевича стало очень престижно, а главное – невероятно выгодно. Куда выгоднее, нежели мотать в Штаты или Израиль на весьма сомнительные эмигрантские хлеба. Денис давно пришел к выводу, что собственное богатство следует строить не на безжалостном обирании каждого члена своей империи, а на достатке и благополучии его. Все – от маститого ученого до последнего лаборанта или уборщицы – должны жить хорошо. Тогда им незачем будет уходить и предавать. А каждый выплаченный доллар назавтра превратится в десять, в пятьдесят, в сто – только заинтересуй тех, кто имеет мозги, и тех, кто имеющим мозги ассистирует. И умело воспользуйся результатами.
Так было в теории. На практике – и так, и этак. Стратегия стратегией, но если окружающая действительность навязывает тебе свои представления о тактике, не стоит ими совсем уж пренебрегать, иначе сожрут. Для акул бизнеса идеалист – вкусный корм. Для делового человека компромиссы между целью и средствами необходимы, как способ существования и опора для движения вперед.
К началу двадцать первого века Шимашевич торговал технологиями направо и налево, но не терял при этом обычной осмотрительности и не забывал прислушиваться к мнению компетентных в своих областях людей. Среди клиентов исследовательского центра в Дубне значились десятки медицинских и фармацевтических компаний, NASA, Пентагон, Intel, Microsoft, Вооруженные силы России, Mitsubishi, Nokia, Sony, Nissan, Philips, Coca‑Cola, Nike, Vodafon, General Motors, а также космические ведомства более двух десятков стран и международная служба Глонасс. На Шимашевича выходили через десятых людей исламские террористы, ирландские террористы, баскские террористы, еще черт знает какие террористы… Но оружием лаборатории Дениса не занимались. К нему обращались некие темные личности из Колумбии и Венесуэлы. Но наркотиками лаборатории Дениса тоже не занимались.
Империя Шимашевича без заметных потрясений пережила смену президента и неоднократные рокировки в правительстве. Его не раз пытались прижать государственные мужи – и не могли, потому что информация и технологии нужны всем, в том числе и государственным мужам. Дениса неоднократно пытались втянуть в разборки политиков и медиамагнатов – Шимашевич и его люди всегда оставались по‑швейцарски нейтральными ко всем, без исключения, и всегда вели дела с теми, кто платит больше. К моменту, когда Денис неожиданно для многих увлекся парусным спортом, его империя стала столь же незыблемой в России и всем мире, как Тибет в Азии. Живой и процветающий Шимашевич был для всех неизмеримо более выгоден, нежели Шимашевич, у которого дела пошли под откос. А поскольку он никогда не вставал ни у кого на дороге и никогда никого не обманывал…
Короче, его не трогали даже самые одиозные из политиков и прочих хозяев жизни.
Идея «Гонки самоубийц» пришла к Денису после просмотра одного малоизвестного фильма под названием «Полным бакштагом к смерти». И еще после того, как он побывал в нескольких южных яхт‑клубах. Ну и не в последнюю очередь в результате одного из свежезаконченных исследований в области климатологии и метеорологии. «Почему, – подумал Денис, – в «Вольво оушен рейсез» больше не участвует ни одна российская, или украинская, или хотя бы прибалтийская яхта? Почему буржуи могут себе позволить такую роскошь, а наши ребята‑яхтсмены из провинциальных клубов вынуждены брать в гонку водку подешевле, чтоб больше получалось? Да и на чем они ходят? Нет, лодки в большинстве своем ухоженные и окруженные посильной заботой. Но они ж даже не вчерашний – позавчерашний день!! Некоторым по пятьдесят лет!»
И Денис, как обычно, справедливо рассудил: одна подаренная продвинутым людям яхта ничего не решит. Нужно по обыкновению начинать с низов. Нужно, чтобы у самых преданных рыцарей ветра и парусов, у истинных маньяков и фанатов, появились лодки посовременнее.
Так родились одновременно два мероприятия: кругосветная гонка малотоннажных яхт и дополнительный цех на одном из южноукраинских судостроительных заводов. Каждый, кто дойдет до финиша «Гонки самоубийц», получит кругленькую сумму… и возможность купить новую, свежепостроенную в новом цеху яхту. Разумеется, по льготной цене.
В плане коммерческой выгоды дело выглядело на первых порах однозначно убыточным, хотя это Шимашевича совершенно не смущало. Он умел смотреть в будущее дальше, чем многие. И кроме того, ему страшно хотелось собственными глазами увидеть придуманную им экстремальную кругосветку, а охота зачастую бывает пуще неволи и вдобавок заставляет закрывать глаза на расходы.
Без хобби жить нельзя на свете, нет. В былые годы Денис перепробовал почти все классические увлечения нуворишей и остался ими недоволен. Он пробовал и пляжи Мальорки, но только покрылся волдырями солнечных ожогов, и африканские сафари с бельгийкой‑слонобоем шестисотого калибра, выплевывающей пулю весом в девяносто граммов с силой в четыре тонны, но повредил отдачей ключицу и на неделю оглох на оба уха, и дайвинг у Большого Барьерного рифа, где едва не был обкусан со всех сторон стаей мелких, но очень настырных акул, и полет через Шпицберген на Северный полюс, где отморозил ухо, и многое другое в том же роде. В конце концов все эти дежурные мелочи вытеснила одна, но пламенная страсть: яхты!
В первой гонке Денис Шимашевич решил лично не участвовать, предпочел тщательнее позаботиться о безопасности и обеспечении. А когда «Гонки самоубийц» перестанут быть новинкой, делом неизведанным и темным… тогда можно будет и оттянуться. По полной программе.