Алексей Валентинович Митрофанов
Тело Милосовича
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6136497
«Тело Милосовича»: Центрполиграф; Москва; 2013
ISBN 978‑5‑227‑03912‑5
Аннотация
Депутат Филатов в составе российской парламентской делегации прибывает в Белград на похороны бывшего президента Сербии. Он обращает внимание на то, что Слободана Милосовича хоронят в закрытом гробу, и задает недоуменные вопросы организаторам траурной церемонии. Филатова тут же начинают опекать местные спецслужбы, его всюду сопровождает замминистра внутренних дел. Интрига выходит на новый виток, когда в самолет, вылетающий в Москву, грузят похожий дорогой гроб…
Филатов берется за собственное расследование, входит в контакт с самыми неожиданными людьми, обращается к ясновидящей, внедряет в семью Милосовичей свою красавицу секретаршу. Он подозревает, что старый садовник на даче, где проживает семья экс‑вождя, и есть сам Милосович.
А. Митрофанов
Тело Милосовича
Светлой памяти моего друга Борислава Милошевича, на похороны которого я не приехал
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Александр Филатов _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ депутат Государственной думы
Слободан Милосович _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ бывший лидер Сербии
Мира _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ жена Слободана
Марко _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ сын Слободана
Лио Бакерия _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ кардиохирург
Алексей Малага _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ бальзамировщик
Настя _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ секретарь Филатова
депутаты Государственной думы политики Сербии чиновники Гаагского трибунала начальник таможни журналисты ясновидящая клерки похоронного бюро работники спецслужб коллекционеры албанская мафия
ГЛАВА I
СМЕРТЬ В ТЮРЕМНОЙ КАМЕРЕ
Хаас ван Хален откинулся на спинку офисного кресла, положил ноги на стол и плотнее прижал мобильный телефон к уху. – Ты хочешь, чтобы я разделась или оставалась одетой? – спросил воркующий женский голос в трубке.
Хаас заерзал. Воркование было ненатуральным, слишком энергичным и даже торопливым. Однако сейчас он проигнорировал побочные эмоции. Ван Хален давно познал толк в сексе по телефону. Здесь можно было позволить себе гораздо больше, пусть даже и в фантазиях…
Прошло не менее получаса.
В каптерку через дверное стекло заглянул начальник смены Ян Вермер, худой и длинный мужчина лет тридцати, с недовольным выражением лица. Увидев, что ван Хален разговаривает по телефону со странной полуулыбкой на лице и блуждающим взглядом, он постучал ключом по стеклу и указал глазами на мониторы над столом. На них камеры наблюдения транслировали изображения из нескольких камер. За заключенными в них Хаасу ван Халену и полагалось следить, время от времени совершая обходы. Ван Хален покосился на мониторы и кивнул. Он не очень боялся Яна Вермера. Они были старыми приятелями еще со школы. Собственно, тот его и устроил на эту хорошо оплачиваемую и необременительную работу. Но порядок есть порядок.
– Я тебе перезвоню, – сказал он в трубку и нажал отбой.
Он опустил ноги и придвинулся к мониторам. Заключенные в четырех камерах спали. Согласно тюремным правилам свет там был приглушен, но не выключен. На экранах отчетливо были видны силуэты на узких тюремных кроватях. Все лежали на боку, кто на правом, кто на левом. В пятой камере заключенный сидел за столом и что‑то писал. Готовился к процессу. В шестой – сидел на кровати, понурив голову, и потирал виски. Ван Хален задержал на нем взгляд. «Похоже, этот себя чувствует неважнецки, – подумал он. – Или приснилось чего?» Заключенных полагалось знать по именам, но ван Хален никак не мог запомнить эти чудные славянские фамилии, а смотреть в журнал было лень. К тому же этого он недолюбливал за то, что тот вечно отстаивал свои права, добавляя охранникам головной боли. То ему не так, это не эдак! И заключенный отвечал ему взаимностью.
Ван Хален некоторое время раздумывал, не направить ли к нему тюремного доктора – все‑таки тот был очень важной фигурой по тюремной иерархии узников. Хотя вроде об этом не просит? Но мало ли.
Он снял трубку внутреннего телефона и набрал номер дежурного доктора. Доктор Клаус не ответил. «Где его носит, козла старого?» – раздраженно подумал охранник. Ему не терпелось вернуться к более приятному занятию. Ян Вермер уже пошел дальше. Хаас бросил трубку и опять потянулся к мобильному.
Ночь пролетела для ван Халена незаметно. Девка по телефону ко многим его фантазиям добавила массу своих, и под конец он почувствовал себя таким могучим производителем, каким не был никогда.
Он вконец обессилел. Глаза закрывались сами собой. Даже не взглянув на мониторы, он положил голову на стол и уснул, хотя это и запрещалось.
Утром, едва продрав глаза, он понял, что что‑то не так. Все заключенные еще спали, кроме одного, того, что сидел вчера вечером на кровати и потирал виски. Он лежал на полу, возле своей койки, и в неподвижности его была та пугающая окончательность, по которой почти всегда можно сказать – человек умер. Щиколотка левой ноги у него была неестественно подвернута.
Ван Хален долго пялился на экран, чувствуя, что для него произошла катастрофа. Он все ждал, что заключенный пошевелится и встанет. Но тот не двигался. Охранник медленно снял трубку и вызвал начальника смены.
– У нас проблемы, – упавшим голосом произнес он.
– Какие? – вскинулся Ян Вермер.
– Кажется, один из них умер.
– Ч‑черт бы тебя побрал, придурок! – взорвался тот, начав заикаться от негодования, что случалось с ним крайне редко. – Я же тебя предупреждал! Ничего не предпринимай, я сейчас буду!
Преисполнившись жалости к себе в предчувствии небывалой взбучки, Ван Хален втянул голову в плечи и взглянул на часы. Шесть тридцать утра, суббота, 11 марта 2006 года.
ГЛАВА II
ФИЛАТОВ УЗНАЕТ НОВОСТЬ
Депутат Александр Филатов проснулся в это утро поздно, около двенадцати. Домочадцев уже не было, разошлись по своим делам. Зевая, он направился в ванную, умылся и потянулся за бритвой. Потом взглянул на себя в зеркало и чертыхнулся.
– Совсем забыл, – пробормотал он.
Филатов не брился уже две недели. За это время щетина отросла, и стильная небритость превратилась в бороду, правда, в не совсем полноценную бороду, но уже в нечто на нее похожее. Некоторое время Филатов рассматривал свое отражение в зеркале, пытаясь понять, идет ему борода или нет, но единственное слово, которое по этому поводу вертелось в голове, было «прикольно», позаимствованное из лексикона сына. Он едва не произнес его вслух, однако вовремя спохватился. Не пристало ему переходить на подростковый сленг. Возможно, никакие другие слова не пришли в голову еще и потому, что вчера Филатов очень нескучно провел время в ночном клубе и сегодня голова была малость тяжеловата.
Только он выпил кофе, как запиликал мобильник.
– Я подъехал, – сказал водитель.
– Хорошо.
Суббота была законным выходным, и Филатов имел полное право остаться дома, но скопились кое‑какие срочные дела в Думе и он собирался немного поработать.
Он оделся в обычном темпе, слегка задержавшись лишь с выбором галстука. Ему пришла в голову мысль, что галстук теперь надо было бы выбирать не только с учетом цвета рубашки, но и с оглядкой на бороду. Поросль была густой и черной, но уже с несколькими седыми волосками на скулах. «Ничего так борода, – подумал Филатов. – Вполне себе». Он все еще не мог подыскать для нее подходящее определение. Зато ему подумалось, что, когда борода сделается длинной, как у музыкантов группы «ZZ Top», например, галстук ста нет ему совсем не нужен, потому что его и видно‑то не будет из‑под бороды. «Я стану самым длиннобородым депутатом в Думе, – начал фантазировать он. – И меня все будут узнавать по одной только этой примете».
Потом он решил, что ему это не очень‑то и надо. Его и без бороды узнавали издалека. Филатову грех было жаловаться на отсутствие популярности. Из всех депутатов Думы он был одним из самых узнаваемых, входил в число тех восьми–десяти человек, что всегда на виду и на слуху.
Филатов любил и умел эпатировать публику метким суждением или неожиданной шуткой, порой балансировавшей на грани приличий, но никогда не переходившей за них. И за это умение ему воздавалось сторицей. Его помнили и радушно встречали, где бы он ни появлялся.
Он решил пока не учитывать цвет бороды и выбрал агрессивный красный галстук.
Едва он устроился в машине на заднем сиденье справа, как опять зазвонил телефон. В этот раз звонок был другой – не легкомысленное треньканье, а солидный низкий и напористый паровозный гудок.
Этот сигнал Филатов присвоил только одному абоненту – Вождю, главе и бессменному лидеру партии, в которой он состоял. Гудок подходил тому наилучшим образом.
Вождь и сам частенько напоминал мчавшийся на всех парах паровоз, перед которым по обе стороны дороги замирает все живое, чтобы не угодить под колеса. Когда Вождь произносил экспромтом на митингах свои длинные речи, Филатову всегда казалось, что стоит только тому взмахнуть рукой – и толпа пойдет за ним, куда бы он ее ни позвал. Однако Вождь никогда никуда ее не звал, все митинги заканчивались чинно и мирно, а наэлектризованная толпа находила выход энергии в выражении любви к Вождю. Он сходил со сцены, все устремлялись к нему, чтобы пожать руку, взять автограф или сфотографироваться. Вождь никому не отказывал в общении: расписывался на проездных в метро, фотографировался в обнимку с молодежью и пожимал руки млеющим от счастья рядовым сторонникам партии. Охрана, конечно, оттирала от него толпу, но как‑то не активно, не так, как охрана других политических лидеров. При желании к Вождю всегда можно было прорваться и обратить на себя его внимание.
Филатов не знал больше никого, кто так мастерски выступал бы на митингах. Он видел многих, но все они были лишь бледной тенью Вождя, который мог говорить словно Фидель в его лучшие годы – часами. Вождь рассуждал об известных всем фактах, но его речам внимали, словно откровениям. Глядя на него, Филатов понял, что важно не что говорить, а как говорить. Важна харизма и ощущение внутренней силы оратора. Нужно показать толпе, что ты точно знаешь, что делать и как делать. Никаких сомнений на этот счет у тебя нет и быть не может. Тогда тебя всегда будут принимать словно мессию.
– Новость слышал? – спросил Вождь после приветствия.
– Еще нет, – ответил Филатов, мысленно ругая себя за то, что до сих пор не приобрел привычки слушать радио за завтраком.
На кухне у него имелись и приемник, и телевизор, но включать их никогда не хотелось. Новости за завтраком обладали одной скверной особенностью – начисто отбивали вкус у пищи, и потом нельзя было вспомнить, что ты ел и пил. Более того, уже во время еды становилось непонятно, что ешь. И хорошо бы еще, если бы новости были стоящими, ради которых можно и забыть о еде, так нет же – по большей части это бывала унылая и ничего не значащая лабуда. Нет, не стоило ради них жертвовать восприятием завтрака.
– Слободан Милосович умер! – сообщил Вождь.
Чувствовалось, что он доволен тем, что первым принес эту новость Филатову.
– Как умер? – опешил тот от неожиданности. – Где?
Смерть известных людей поражает всегда, но смерть руководителей государств – нечто особенное. В самом деле, это трудно принять. Только что человек руководил страной и влиял, может быть, на судьбы мира, а тут раз – и преставился, оказался равным простым смертным. Раньше же казалось, что если он и умрет когда‑нибудь, то далеко не сейчас, ибо защищен своим положением от всего, что мучает остальных людей – от неурядиц, неудач и даже болезней. А оказывается – нет. Это и удивляет больше всего. Зачем же тогда было добиваться столь высокого положения, если конец все равно один?
– В Гааге, – сообщил Вождь после паузы, – в трибунале.
– От чего?
– Сердечный приступ.
– Уморили‑таки, – резюмировал Филатов.
– Довели до смерти, – согласился Вождь, – это как минимум. Так что готовься к командировке.
– Куда? В Гаагу? – не понял Филатов.
Ему показалось, что после смерти столь значительного человека непременно должно состояться международное расследование, которое от этого чертового трибунала камня на камне не оставит.
– В Белград на похороны, – охладил его Вождь.
– Почему я, а не вы? – удивился Филатов.
– Я не смогу, – ответил Вождь, – простудился где‑то, никак не пойму, то ли свалюсь от гриппа, то ли нет. На автопилоте сейчас работаю. Так что придется тебе.
– Ладно, – не стал спорить Филатов.
– Думаю, ты справишься, – подвел итог Вождь.
– Постараюсь, – скромно ответил Филатов.
Только много позже Филатов понял, что на этих похоронах будет много такого, с чем ему справиться не удастся. По крайней мере, с первого раза. Но тогда он пребывал в твердой уверенности, что миссия предстоит самая простая – приехал, сказал речь, проводил Слободана в последний путь, отбыл домой. На самом деле судьба замыслила все иначе.
Позже в этот же день он заглянул в кабинет Вождя. Госдума гудела от сенсационной новости. Народ в ней был, хоть и в гораздо меньшем количестве, чем в будние дни.
– Что же, мы так и оставим этот вопиющий случай? – с негодованием спрашивал Филатов.
– А что мы можем сделать? – пожал плечами Вождь. – Возмутительно, конечно, но распустить трибунал не в нашей власти. Его создал Совет Безопасности ООН с подачи НАТО. В НАТО рулят США, как, впрочем, и почти везде в мире. Создали трибунал для давления на Сербию и в целом на Европу – это ясно как божий день, хоть нигде официально и не говорится.
– Зачем им давить на Европу? Ведь это же их друзья.
– У США друзей нет, – убежденно ответил Вождь. – У них только конкуренты. Одни являются конкурентами сейчас, а другие станут конкурентами в будущем. Европа ввела в обращение евро и тем самым стала угрожать положению доллара как главной мировой резервной валюты. США не могут спокойно смотреть, как кто‑то там посягает на их привилегии. Им надо иметь возможность влиять на соперника. Они нашли слабое место в Европе и вгрызлись в него.
– Да, Югославия, пожалуй, была одним из самых слабых мест, – согласился Филатов.
– Вся Восточная Европа – слабое место, а уж Балканы – в особенности, – сказал Вождь. – Мы из Восточной Европы ушли, они тут же там появились. Права человека – универсальное средство, чтобы вмешаться куда угодно.
– Значит, если бы не евро, Югославию не бомбили бы? – предположил Филатов.
– Нет. Ей дали бы возможность улаживать свои де ла самой. Или влияли бы на нее по‑другому. И Слободан, возможно, правил бы там до сих пор.
– Негодяи! – не сдержался Филатов.
– А чего еще хотеть от америкосов? – усмехнулся Вождь.
– Дума пошлет на похороны официальную делегацию?
Вождь на секунду задумался.
– Не знаю. Пока что даже место похорон не определено.
– Почему?
– Сербские власти, в угоду американцам, не хотят хоронить его с почестями и в достойном месте.
– Да?
– Да. Имидж Милосовича в глазах мирового сообщества уже утвердился. Из него сделали главного виноватого во всем. Этнические чистки свалили на него, гражданские войны – тоже. Оставалась последняя деталь – признать его военным преступником в трибунале. Но не удалось, не смогли ничего доказать. Посылать на похороны такого человека официальную делегацию российской Госдумы означало бы подвергнуться осуждению и критике со стороны «мирового сообщества». Наши сейчас на это не пойдут.
– А на что пойдут?
– Будут делегации от парламентских партий – это максимум. На большее рассчитывать не стоит.
– Какова же моя роль?
– Ну, мы всегда работали в контакте с Социалистической партией, которую Слободан возглавлял, все эти годы поддерживали сербов… Выступишь на траурном митинге, скажешь об этом. Подчеркнешь, что он был настоящим патриотом, а Сербия под его руководством десять лет мужественно противостояла давлению западного мира – сначала экономическим санкциям, потом военным действиям. Произошедшее – событие символическое: уходит целая эпоха. Она давно уже ушла, но теперь, с его смертью, исчезает окончательно. Сербия никогда уже не будет прежней. И Слободан – символ минувшей эпохи.
Вождь замолчал. Некоторое время в кабинете стояла тишина.
– Когда вылетать? – спросил Филатов.
– Пока неизвестно. Но лучше приготовься заранее.
ГЛАВА III
ССОРА НАДЗИРАТЕЛЕЙ
Вечером 11 марта Ван Хален сдал смену и вышел из тюрьмы на улицу. Смерть этого серба спутала ему все планы. И почему только тот решил умереть именно в его смену?
Он достал сигареты и закурил. Утром ему пришлось изрядно поволноваться, и сейчас он переживал все заново.
– Как ты мог его проглядеть? – допрашивал его Ян Вермер, когда они оба стояли в камере над бездыханным телом.
Ван Хален, плохо соображая от недосыпа, таращил на начальника слипающиеся глаза и молчал.
– Я тебя спрашиваю, кретин! – повысил тот голос.
Ван Хален понял, что нужно что‑то говорить в свое оправдание, иначе он будет выглядеть полным идиотом. «Черт, – подумал он, – если бы не эта Агнесса в телефоне, я мог бы все заметить вовремя!» Но рассказать Вермеру про нее было нельзя. Он хоть и друг, но не поймет.
– Уснул, – брякнул он первое, что пришло в голову.
– Уснул? – взвился Вермер. – Ты, байстрюк негритянский, должен спать дома! У тебя ночная смена, какого хрена ты уснул?
Ван Хален вскинулся. Давно его так никто не называл. В его жилах действительно на четверть текла негритянская кровь. Он был смуглым и черноволосым, но чувствовал себя европейцем, потому что родился в Голландии и имел гражданство этой страны. Таких обид он обычно никому не спускал, но тут – особый случай. Он взял себя в руки.
– Дома не получилось, – соврал он. – Подруга заболела, пришлось вызывать врача, а потом ехать с ней в больницу.
Его подташнивало от страха потерять работу.
– Так это ты ей звонил? – спросил начальник.
Ван Хален вытер пот со лба и кивнул.
– Все хорошо? – ласково спросил Вермер.
Ван Хален не уловил приближения бури в его голосе.
– Да, хорошо. – Он глуповато улыбнулся.
– А заключенного ты прозевал, твою мать! – вдруг снова взвился начальник. – Уж лучше бы твоя подруга окочурилась!
– Не говори так! – обиделся охранник.
– А как о ней говорить? Да о ней бы и жалеть никто не стал, кроме тебя. А он был президентом. – Вермер кивнул на тело заключенного.
– Я этого не хотел.
Вермер пропустил его слова мимо ушей.
– Я вообще удивляюсь, что ты до сих пор здесь, – продолжал он, – а не собираешь собачье дерьмо на улице вместе со своими собратьями.
У Ван Халена заиграли желваки на скулах, но он опять сдержался.
– Ты представляешь, что сейчас начнется? – нажимал Вермер.
Ван Хален понурил голову и уныло кивнул.
– Это может стоить работы даже мне, а уж тебе – наверняка!
Ван Хален почувствовал противную слабость в коленях.
– Так я же… – стал он оправдываться. – Я с первого дня трибунала работаю и ни одного замечания…
Вермер презрительно скривился:
– Это ты не мне рассказывай. Были у тебя замечания, и не одно. Но теперь дело гораздо серьезнее.
Теперь пахнет международным скандалом, и я покрывать тебя не стану!
Горло у Ван Халена вдруг пересохло, и он долго откашливался.
– Не надо покрывать, – пролепетал он. – Ты только не подставляй.
– Это ты меня подставил, твою мать! И зачем только я протащил тебя на эту работу?
Вермера вдруг осенило. Он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Слушай, а ты не нарочно ли это сделал? – спросил он.
– Что именно?
– Не вызвал к нему врача. Ведь у тебя были с ним какие‑то трения? Ты его всегда недолюбливал, ведь так?
Ван Хален сглотнул слюну.
– Нет, – слабо возразил он.
– Да! – воскликнул Вермер. – Ты мне сам говорил! Теперь я понимаю, как все было, – развивал свою мысль Вермер. – Его прихватил приступ, а ты просто сидел и смотрел. Ты дал ему умереть!
Ван Хален от возмущения на несколько секунд потерял дар речи. Он понял, что нужно срочно осадить Вермера, иначе тот сделает его в этой истории крайним.
Он с ненавистью посмотрел на приятеля.
– Кажется мне, – начал он, – что тут не только во мне дело. Ведь он, – Ван Хален кивнул на тело, – уже давно жаловался на здоровье, разве нет? Что же вы не отпустили его на лечение, а держали здесь до последнего? Ждали, когда он сам умрет? Нечего на меня все валить и сочинять чего не было.
– Молчи, дурак! – зашипел Вермер. – Что ты в этом понимаешь? Это не твоего скудного ума дело. Брякни об этом хоть слово – и завтра же окажешься на улице, я тебе гарантирую. Пойдешь с черномазыми наркотой торговать.
Ван Хален опять сник под его яростным взглядом и замолчал.
– В общем, так, – резюмировал Вермер, – будут спрашивать – все отрицай: не видел, не заметил, не догадался. Разыгрывай из себя дебила. Впрочем, тебе для этого и стараться особо не нужно, у тебя все должно отлично получиться, – мстительно ухмыльнулся он.
В коридоре послышались шаги. К ним спешили тюремный врач и два санитара, которых Вермер вызвал перед тем, как они зашли в камеру.
Ван Хален мысленно пообещал себе, что когда‑нибудь припомнит Вермеру эти слова. Но если пронесет, то припоминать не будет.
Тело унесли в тюремный морг, он сдал смену и вышел на улицу. Отойдя уже довольно далеко от тюрьмы, сунул руку в карман, достал телефон, с сожалением повертел в руках и бросил в ближайшую урну. Эх, жаль… Телефон был новой модели и довольно дорогой. Пока Ван Хален держал его в руках, его душила жаба, но стоило только от него избавиться, как тут же стало легче.
«Пусть попробуют теперь доказать, что это именно я говорил с телефонной шлюхой, – подумал Ван Хален. – А Вермер не выдаст. Ведь и я тоже могу много чего рассказать и о нем самом, и о порядках в трибунале».
ГЛАВА IV
НЕУДАЧНОЕ ВСКРЫТИЕ
14 марта Лио Бакерия вылетел в Роттердам в сопровождении трех медиков из своей клиники. С ним были хирург, патологоанатом и кардиолог. Известие о смерти Слободана стало для Бакерии неожиданно‑ожидаемым. По той информации, которая у него имелась, такое развитие болезни было вполне предсказуемым. Он надеялся, что все произойдет не так быстро, но жизнь в тюрьме ни на кого не действует благотворно. Да еще изматывающий многолетний судебный процесс, на котором Слободан взялся защищать себя сам. И это при том, что он имел возможность проводить на воздухе только один час в день. Такой образ жизни кого угодно доконает.
В тюрьме Слободан сильно сдал. От его моложавости (лицо без единой морщинки), быстрых движений и молодцеватой осанки не осталось и следа. По телевизору изредка мелькали кадры из трибунала, на которых весь мир видел немолодого, измотанного без надежной борьбой с неправедным судом мужчину. Два накачанных охранника, неизменно маячившие у него за спиной, выглядели издевательски на фоне его исхудалой фигуры. Хватило бы и одного, а если по уму, то они и вовсе были там не нужны.
В такие минуты Бакерия думал, что справедливо было бы подобные процессы ограничить по длительности. Не сумели за год, максимум за два доказать, что человек виновен, – до свидания, отпускайте. Вина как деньги – или она есть, или ее нет.
В ВИП‑зале аэропорта Шереметьево он встретил Марко, сына Слободана. Марко летел забирать тело отца и выглядел подавленным.
Они обменялись рукопожатиями. Бакерия произнес слова соболезнования, ободряюще похлопал парня по плечу.
– Ведь они убили его, правда? – сказал Марко. – Вы докажете это?
– Не знаю, – осторожно ответил Бакерия. – Мне нужно провести вскрытие.
– Это убийство! – убежденно заявил Марко. – Я и так знаю. Столько лет продержать больного человека за решеткой!
Бакерия не разделял его уверенности, но не сомневался, что это было если и не убийство, то доведение до смерти путем неоказания помощи – наверняка. Ведь сколько раз российские власти на самом высоком уровне просили Гаагский трибунал отпустить Слободана Милосовича на лечение в Москву, в Центр сосудистой хирургии имени Бакулева. Предоставляли государственные гарантии его возвращения – не отпустили. Не поверили. И недоверие это было оскорбительным, с какой стороны ни посмотри.
«Заключенный получает всю необходимую помощь в трибунале», – отвечали чиновники. А какая там у них помощь? Врач общей практики и минимальное оборудование. Да и врач тот к своим обязанностям относился, как теперь видно, халатно. Впрочем, в этом предстоит еще разобраться. Бакерия был полон решимости дать голландским медикам бой и доказать, что они на самом деле гроша ломаного не стоят. Собственно, не так они, как их начальство, которое видело бедственное состояние заключенного и ничего не предпринимало.
Неужели не понимали, к чему это может привести? Или не хотели понимать? Ведь зачем им живой Слободан? Рано или поздно его пришлось бы выпускать. А как же тогда многолетняя экономическая блокада? Как же натовские бомбардировки? Позор на весь мир, да и только. Настал момент, когда мертвый заключенный устраивал их куда больше, чем живой.
– Так вы их порвете? – с надеждой спросил Марко.
– Какая уж теперь разница? – вопросом на вопрос ответил Бакерия. – Я сделаю все возможное, чтобы установить истину. Если бы ваш отец попал ко мне на лечение, он прожил бы еще долгие годы. А теперь – это все, что я могу сделать.
Бакерия не мог знать, что в Гааге даже это окажется ему не по силам.
К Марко устремились журналисты, каким‑то образом проникшие в ВИП‑зал, и Бакерия отошел в сторону, давая им возможность пообщаться. Марко дернулся в сторону, но сразу сообразил, что избежать встречи не удастся. До Бакерии донеслось несколько фраз.
– От чего умер ваш отец?
– Его убили.
– Вы рассержены?
– Я опечален.
Вскоре объявили посадку на рейс до Роттердама.
Сопровождавшие Марко двое неразговорчивых мужчин мягко, но решительно оттерли от него журналистов. Все устремились к самолету.
Через три часа самолет приземлился в Роттердаме. День был пасмурным, дул холодный ветер. Немногочисленные пассажиры московского рейса быстро рассосались кто куда, как будто их разнес по окрестностям аэропорта этот самый ветер.
До Гааги добирались на такси. Марко со своими людьми сел в одну машину, Бакерия с помощниками – в другую. Всю дорогу врачи молчали. Чувствовалось какое‑то напряжение. Будущее объяснение с тюремными медиками и администрацией виделось им если и не бурным, то на повышенных тонах.
Когда вдали показались окраины Гааги, Бакерия набрал номер трибунала. Долго никто не подходил к телефону, и Бакерия даже засомневался, правильный ли ему дали номер. В конце концов он услышал голос секретарши на ресепшне. Бакерия попросил соединить его с начальником трибунала. Она осведомилась, кто звонит и по какому вопросу. Он ответил. Через какое‑то время трубку взял человек, представившийся заместителем начальника. Он поздоровался довольно сухо и как бы нехотя назвал свое имя. От этого оно прозвучало невнятно и тут же забылось.
– Вам нет необходимости ехать сейчас к нам, – пояснил он. – Отправляйтесь в Институт судебной экспертизы – тело находится у них. – И назвал адрес.
– Вскрытие будет проходить там? – спросил Бакерия.
– Да, – подтвердил чиновник не очень уверенно.
– Ваш врач уже в институте?
– Зачем ему быть там? – вопросом на вопрос ответил чиновник.
– Чтобы прояснить кое‑какие моменты.
– Какие моменты?
– О проводимом лечении.
Собеседник Бакерии сделал паузу.
– В сопроводительных документах все написано.
– Лучше бы ему там быть, – сказал Бакерия. – Где он сейчас?
– Не знаю, – ответил трибунальщик. – У нас восемьсот человек персонала, я не могу знать, что каждый из них делает сию минуту.
Последняя фраза предназначалась для того, чтобы показать, какой он большой и занятой человек. Бакерия хотел сказать, что у него самого дома в подчинении людей не меньше, чем у чиновника, однако же он нашел время приехать. Ведь это не дворник‑иммигрант умер, а глава европейского государства, пусть и бывший. Однако потом он передумал спорить и нажал отбой. Что‑то подсказывало ему, что главные сюрпризы еще впереди.
Так оно и оказалось. В Институте судебной экспертизы их провели в кабинет главврача. Главврач оказался ровесником Бакерии. Он был облачен в зеленый халат и зеленую шапочку, как бы демонстрируя, что они тут интенсивно работают и всякие там иностранные делегации их только отвлекают. Приветствия были сугубо деловыми, без тени радушия. Главврач лишь заметил, что счастлив, что к нему прибыл такой признанный авторитет в медицине, как господин Бакерия.
– У нас мало времени, – прервал его Бакерия. – Может, начнем?
– Конечно, – кивнул тот, – сейчас.
Но вместо того чтобы встать и направиться к выходу, главврач взял трубку телефона и по‑голландски отдал распоряжение секретарше. Через минуту в кабинет вошли три местных медика. Главврач представил их. Рук не пожимали, все ограничились кивками. Медики уселись по другую сторону длинного стола для совещаний. Теперь с каждой стороны было по четыре человека, исключая Марко, который медиком не был. Главврач взял со стола компакт‑диск, вставил в вертушку и нажал кнопку на пульте. Бакерия взглянул на него с удивлением.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он.
Главврач сделал успокоительный жест. На большом плазменном экране, висевшем на противоположной стене кабинета, пошел «снег», потом появилась заставку института, а затем вдруг на жестяном столе возникло тело Слободана. Рядом со столом стояли два медика, что сидели сейчас напротив, у одного в руках был скальпель.
Бакерия все понял, и от возмущения кровь бросилась ему в голову. Он хотел сказать что‑нибудь резкое, но с усилием сдержался. Марко, сидевший рядом с ним, напрягся, его пальцы сжали подлокотники кресла.
– Тебе незачем это видеть, – сказал ему Бакерия. – Подожди нас в машине.
Марко с посеревшим лицом встал и, стараясь не смотреть на экран, вышел из кабинета.
Бакерия повернулся к главврачу института:
– Остановите!
Тот изобразил на лице услужливое внимание и щелкнул пультом. Картинка замерла.
– Как это понимать? – спросил Бакерия, едва справившись с эмоциями.
– Мы уже произвели вскрытие, – ответил главврач, отводя взгляд.
– Почему не дождались нас?
– Чтобы посмертные изменения тела не помешали установить причину смерти. Вы же знаете, вскрытие по возможности положено производить как можно раньше.
– Вот именно – по возможности! – с нажимом произнес Бакерия.
– Ну да. Возможность была, и мы ею воспользовались.
– Ее не было!
– Да? Почему?
– Потому что мы еще не прибыли.
– Но мы не могли ждать так долго.
– Нет, вы вполне могли подождать. Дело касается сердца. На нем посмертные изменения сказываются не так быстро. Спешить было некуда.
– Это вы так полагаете. А у нас на этот счет есть своя точка зрения. Кроме того, мы уже произвели вскрытие. Мы не были уверены, что дело именно в сердце. Будем смотреть дальше?
Бакерия не ответил, и главврач опять нажал кнопку на пульте. Начался просмотр видеозаписи вскрытия. Бакерия, подавив раздражение вкупе с возмущением, сосредоточился на происходящем на экране.
По ходу фильма несколько раз делали остановки и обсуждали детали вскрытия. Бакерия не мог не признать, что, если судить только по записи, вскрытие было проведено грамотно и причина смерти установлена достоверно. Если, конечно, камера фиксировала то самое тело и то самое сердце.
Могло оказаться и так, что на экране им демонстрировали смонтированную запись. В Голливуде это называется «подмена кадра» – трюк, учитывающий особенности восприятия человека. Зрителю кажется, что он видит одно действие, показанное то крупно, то мелко, то опять крупно. На самом же деле его дурачат самым беспардонным образом, монтируя вместе разрозненные фрагменты действия так, чтобы на экране оно воспринималось одним целым, да еще и придавая кускам красочности компьютерной обработкой.
Но то кино, там зритель готов обмануться и хочет быть обманутым. За это и деньги платит. Они же прилетел из Москвы не для того, чтобы посмотреть кино про вскрытие, а чтобы лично провести вскрытие. Бакерия мрачнел все больше.
Когда фильм закончился, главврач спросил:
– Ну, коллеги, вы удовлетворены увиденным?
– Нет, – сухо ответил Бакерия, а остальные согласно кивнули. – Я хотел бы провести повторное вскрытие.
– Повторное? – удивленно вскинул брови главврач.
– Да, для этого мы сюда вчетвером и прилетели. – Бакерия обвел жестом коллег. – Или вы считаете, что нам всем очень хотелось посмотреть… – он запнулся, подбирая подходящие слова, – ваше кино?
Лицо главврача приняло оскорбленное выражение.
– Это не кино, а видеозапись вскрытия. Она имеет статус официального документа!
– Разумеется, – кивнул Бакерия. – Но мы настаиваем на проведении своего вскрытия.
– Это невозможно! – резко ответил хозяин кабинета. – Вскрытие состоялось, тело приведено в порядок, и его можно забирать. Повторное вскрытие не допускается.
– Кем не допускается? – поинтересовался Бакерия.
– Нашими правилами.
– Так измените их. Мы – не рядовые гости и случай этот – не рядовой.
– Никаких изменений! – решительно запротестовал главврач. – Порядок один для всех.
– Тогда мы хотели бы провести наружный осмотр тела, – изменил тактику Бакерия.
– Для чего?
– Для осмотра. Это разрешается?
Лицо главврача застыло, как у человека, перешедшего в глухую оборону.
– Нет!
Бакерия был поражен:
– Нет? Но почему?
– Потому что в этом нет необходимости.
– Позвольте это уж нам решить, есть необходимость или нет, – отрезал Бакерия. – Мы ведь не просто так сюда летели.
Его собеседник покачал головой:
– Здесь решаю я.
«Власть показывает», – мысленно усмехнулся Бакерия, понимая, что такое поведение оппонента не может быть спонтанным. Все продумано и согласовано. Трибуналу не нужен скандал, и он не хочет допустить повторное вскрытие. Затем и тело передали в Институт судмедэкспертизы, чтобы избежать прямых контактов с российскими медиками.
– Присутствует ли здесь кто‑нибудь от трибунала? – спросил Бакерия.
– Это я, – отозвался мужчина лет пятидесяти, слегка заторможенного вида, сидевший у противоположной стены.
– Вы – врач? – уточнил Бакерия.
– Нет, я патологоанатом.
– Вы принимали участие во вскрытии?
– Принимал. На заключении имеется моя подпись.
– Я хотел бы поговорить с врачом, который его лечил, – произнес Бакерия.
– Сегодня дежурит другой доктор.
– А где тот?
– Кажется, у него выходной.
– Вы его неправильно лечили и довели до смерти, – резко сказал Бакерия. – Это видно по записи вскрытия.
– Этот вопрос не ко мне, – запротестовал патологоанатом. – Я специалист в своей сфере.
– Вы это специально? – спросил Бакерия.
– Что? – не понял тот.
– Устроили все таким образом.
Мужчина неуверенно пожал плечами:
– Мое дело маленькое. Я отвечаю только за свою работу.
Бакерия очень ясно почувствовал, что все здесь держат круговую оборону. Что все они – заодно и против российских врачей.
– С ним просто все так совпало, – извиняющимся тоном заключил патологоанатом из трибунала. – Уверяю вас, что здесь нет никакого злого умысла.
– Совпало в вашу пользу, – констатировал Бакерия.
Тот ничего не ответил.
– Когда можно будет забрать тело? – спросил Бакерия.
Главврач пожал плечами:
– Хоть сейчас. Мы отдадим его родственникам.
Бакер