Мы проехали по прекрасной извилистой дороге в округ Читам, который был окружен круглыми холмами на востоке и длинной узкой рекой Харпет на западе. Ландшафт в это время дня был великолепен. Низкое утреннее солнце светило сквозь деревья и, отражаясь от оставшихся дубовых и гикори листьев, наполняло воздух волшебством.
Темная c рябью река ползла и извивалась как змея, искушая нас отведать запретный плод, который находился прямо на другой её стороне. Мне было сказано припарковать автомобиль на правой стороне дороги возле одного из поворотов реки. Потом мы прошли вверх по крутой редко используемой тропинке на вершину утеса Мэйс.
Утес Мэйс – это высокий холм, покрытый порослью сосны и кедровыми деревьями, с которого открывается вид на реку. Подножный покров – в основном ядовитый плющ – настолько плотен, что служит подобно барьеру, охраняющему гору. Немногие случайные гуляющие рискнут проходить через него.
На вершине утеса находится низкая плоская скала, удобная для сидения, с вырезанным изображением в середине. Эта вырезка известна как Петроглиф утеса Мэйс. Исследователи гадают относительно его значения годами, но так и не пришли к какому-либо выводу. Всё, что они знают, состоит в том, что он индейского происхождения, и что ему сотни лет. Всё, что я знаю, так это то, что с вершины утеса открывается захватывающий вид.
Майкл встал с закрытыми глазами и с поднятыми над головой руками. Он сделал три глубоких вдоха. Я не знал, что мне полагалось делать, поэтому я просто стоял и наблюдал. Я мог бы сказать, что для него – это священное место, и ждал, что он мне скажет по этому поводу. Особенно я хотел узнать о резьбе в скале. Вместо этого, закончив дыхательные упражнения, он сел прямо на резьбу, будто её здесь и не было и указал рукой через реку.
«Посмотри», сказал он: «сквозь деревья. Это место называется поляна Курганов. Сотни лет назад для коренных жителей Америки это место было священным. Некоторые из тех индейцев все еще возвращаются сюда по сей день.»
Я не знал, говорил ли он о живущих ныне потомках коренных жителей Америки или о духах из далекого прошлого. Я видел в Нэшвилле не так много индейцев. Так что, если духи всё ещё витают вокруг, то откуда он мог знать. Мог ли он их видеть? Чувствовать их? Или он просто опять играет с моим мозгом? Ему ведь полагалось учить меня музыке, поэтому я не стал переспрашивать.
Я насчитал тринадцать курганов разных размеров, окружавших один большой курган, расположенный посередине. Говорили, что большой курган был по крайней мере шесть метров в высоту. Они были разбросаны вокруг широкого открытого поля и с нашей смотровой площадки выглядели как небольшие пупырышки на земле. Трудно было поверить, что они действительно настолько большие.
«Это ноты, большие ноты», сказал Майкл, кивая на другую сторону реки с курганами.
«Что ты имеешь в виду?», спросил я.
«Знаки, оставленные коренными жителями. Эти курганы как большие ноты. Но тебе надо быть вдали от них, чтобы ты смог прочесть их как группу. Том Браун младший – следопыт, поэтому он назвал бы их следами. Я музыкант, поэтому я зову их нотами. Если хороший следопыт может многое рассказать о людях, оставивших эти следы, то хороший музыкант должен в состоянии сделать тоже самое.»
После нескольких минут музыкального созерцания курганов Майкл нарушил молчание.
«Чтение следов подобно чтению Музыки так же, как оставление следов похоже на игру Музыки. Нет способа пересечь местность, не оставив следов. Не имеет значение, будет ли ландшафт природным или музыкальным. С каждым твоим движением и с каждой сыгранной нотой ты оставляешь частичку себя позади. Нет возможности избежать этого.
«Теперь, следопыт», объяснял он, продолжая смотреть на поле: «если он хороший следопыт, он может заглянуть прямо в душу того, кто оставил следы. Следопыт может рассказать, о чем думал создатель следов, что он чувствовал и так далее. Хороший музыкант должен быть способен делать тоже самое. Чтобы этому научиться потребуется время, усердие и интуиция. Но так как ты уже можешь читать Музыку, к тебе это должно прийти легко.»
Я слышал о чтении по ладоням, чайным листам, волосяным фолликулам, глазам, а книга Брауна даже говорила о чтении по следам, но никогда до этого я не слышал о чтении музыки, по крайней мере таким способом.
«Взгляни хорошенько на эти курганы», настаивал Майкл, обводя рукой горизонт. «Созерцание их в целом очень похоже на взгляд на музыкальную композицию. Хороший чтец может составить представление о звучании музыкальной композиции, точно также взглянув на нее в целом. А сейчас, чтобы получить более подробные детали о Музыке, нам необходимо подойти поближе. Пойдем!»
Без промедления он бросился бежать вниз. Он несся с этой небольшой горы как олень, и я прикладывал все свои усилия, чтобы не отставать. К тому времени, когда я добрался до подножия, Майкл уже пересекал реку и направлялся к курганам. Когда я наконец догнал его, он стоял на вершине большого кургана, который, как я сейчас заметил, был пологим сверху, образуя небольшое плато. С этой точки он мог отчетливо видеть, как меньшие, в форме подковы, курганы были расположены вокруг самого большого кургана.
«Тоника», констатировал Майкл.
«Что?»
«Тоника, ты нашёл ее. Ты стоишь на ней. Видишь, как этот курган похож на центр в музыкальной композиции? Все остальное здесь призвано поддержать этот большой курган.»
«Вижу», ответил я, силясь понять. «Дай-ка попробую. Большой курган, на котором мы стоим, подобен тонике в песне. Все другие курганы тут находятся для того, чтобы помочь определить тонику. Этот курган должен был быть возведен первым, прежде остальных курганов, или другими словами, раньше остальных нот. Стоя здесь в центре понятно, что меньшие курганы здесь находятся для того, чтобы оказать поддержку большому кургану. Так что, соотнося эти курганы с музыкой, я могу видеть, что перво-наперво нужно определить тонику. Как получилось?»
«Очень хорошо», ответил он. «Но как я говорил ранее, первое может и не быть тоникой.»
«Верно, грув, но в данной ситуации мы говорим о курганах. Погоди-ка минутку! Ты хочешь сказать, что индейцы сначала установили грув, еще до строительства курганов?»
«Да!»
«Каким образом?». Я представил, как индейцы танцуют под музыку во время строительства курганов. Я знал, что он не это имел в виду, но я не мог найти связь. По крайней мере, пока не мог.
«О чем они думали, прежде чем поставить здесь курганы?», спросил он.
Я попытался придумать ответ, но сам процесс попытки, казалось, отодвинул его.
«Я не знаю.»
«Ты ищешь ответы так же, как ты ищешь ноты. Давай откажемся от необходимости быть во главе.», напутствовал Майкл.
Я не совсем ухватил то, о чем он говорил, но попытался расслабиться. Не помогло. Я все равно не мог найти ответа.
«Ты не мог бы дать мне подсказку?», спросил я.
«Завтра мы построим точную копию этого кургана на твоем заднем дворе. Идет?»
«Зачем?», спросил я, не улавливая его логику.
«Наконец-то! Я думал, что ты никогда не найдешь ответа.»
«О чем ты говоришь?», я был в полном замешательстве.
«Ты даже не ухватываешь ответы, когда они приходят к тебе. Все еще хуже, чем я думал.» Майкл склонил свою голову. Глядя на то, как дергалась его голова, я мог бы сказать, что он пытался скрыть свой смех.
В раздражении я поднял вверх руки. «Я все равно не догоняю.»
«Почему!», брякнул Майкл.
Чувствуя еще большее раздражение, мне пришлось сдерживаться от крика. «Я не знаю почему.»
«Нет, послушай, им нужно было ‘зачем/почему’, причина, прежде чем они поставили курганы. Они ведь не просто однажды днем решили поставить здесь курганы. У них была причина сделать это. Потом они решили, где их ставить. Где поместить курганы – вот в чем ключ (тоника – прим. перев.). Зачем их ставить на первое место – в этом грув.»
«Хорошо, теперь понял.», я издал глубокий вздох облегчения. «Это было не так уж просто. Конечно, у них была причина поставить здесь курганы. Им нужна была причина ‘зачем’ прежде, чем они решали ‘где’ поставить их, и никак наоборот. Теперь я это ясно понимаю.»
«Да, и теперь ты понимаешь, как их причина была их ‘грувом’, правильно?», спросил он.
«Да, понимаю. И какова же была причина у них, чтобы поставить здесь курганы?», спросил я.
«Давай взглянем поближе и посмотрим, какие идеи нас посетят.»
Он полез в свою поясную сумку и вытащит оттуда пригоршню палочек для мороженного. Я не понимал, зачем они нужны. Он начал ходит вокруг большого кургана, втыкая палочки в землю. К тому времени, когда он закончил, появились ряды палочек, направленных от и к кургану во всех направлениях.
«Посмотри сюда. Что ты видишь?» Он указывал на землю.
«Траву», ответил я, немного посмеиваясь.
Он опустился на колени и жестами показал мне сделать то же самое. Положив свои руки на траву, от осторожно раздвинул стебли. «Вспомни Тома Брауна», предложил он.
Я ответил сразу же. «След, я вижу его.»
«Да, здесь на открытой местности на вершинах курганов следы оленей», ответил он, вставая. «Каждый из этих рядов палочек отмечает путь различного животного, пришедшего к вершине этого кургана.»
«Я вижу палочки, но мне трудно увидеть следы», признался я.
«Если, будучи в комнате, ты настраиваешь свой мозг на голубой цвет, всякий голубой предмет выпрыгнет на тебя. Всё, что тебе нужно сделать здесь, это настроить свой мозг на внешний вид следа, который я только что показал тебе. Затем, как и с голубым цветом, появятся остальные следы.»
Я понимал, о чем он говорит. Я раньше проделывал с цветами подобное много раз. Я мог вызвать у себя узнавание любого цвета в комнате простой мыслью об этом цвете. Как только я фокусировал свое внимание, всё, что было в комнате близко по цвету к тому, о котором я думал, начинало выделяться. Концентрируясь на другом цвете, я мог заставить выделяться его. Я решил попытаться проделать это со следом.
Я посмотрел вниз и сфокусировался на оленьем следе у наших ног. Он был слегка темнее, чем остальная трава. Пользуясь своим периферическим зрением, я отвел глаза и посмотрел вокруг кургана,. К моему удивлению, я смог увидеть ряды маленьких темных кружков вокруг повсюду.
«Я вижу их!», воскликнул я.
«Конечно, видишь. Вокруг этих курганов следы животных повсеместно. Скажи мне вот что. Почему, ты думаешь, животные, рискуя своими жизнями, приходят сюда? Здесь на вершине кургана нет ни пищи, ни воды, и они оказываются на открытой местности, на которой они не любят находится. Что притягивает их на это место?
«Может быть здесь есть что-то для животных, чего мы не видим.», ответил я.
«Точно!», воскликнул Майкл с возбуждением. «И может быть здесь было что-то и для коренных жителей. И может быть есть что-то для нас, но мы просто не видим этого. Как мы называем то, что не видим, но знаем, что оно здесь?».
«Дух».
«Именно! Дух, ощущаемый, но не видимый. Музыка точно такая же. Ты можешь увидеть Музыку? Нет? Тогда в чем состоит реальность, я тебя спрашиваю?»
Я слышал, что музыка вещь духовная, но он высказал это так, что для меня появился смысл.
Внезапно, не дожидаясь моего ответа, Майкл снял свои ботинки и устремился вниз с холма на четвереньках, как животное. Выглядело смешно. Он скакал вверх и вниз, вперед и назад. Поворачивая и мечась, как будто сошёл с ума, он пробежал вокруг всего кургана. Я видел, как белки так себя ведут, но чтобы человек...
Его лицо выражало радость. Глаза сияли как у щенка, впервые увидевшего снег. Мне это тоже казалось забавным, но я нашел в себе смелости присоединяться к нему. Вынув палочки одного ряда, он положил их рядом с каждым следом. Затем поманил меня присоединиться к нему у подножья кургана. Конечно, я подошёл.
«Смотри», сказал он. «Музыкальный манускрипт.»
«Что ты имеешь в виду?», спросил я.
«Если ты позволишь следу быть нотой, а палочке стать штилем, то каждый след станет выглядеть как музыкальная нота. Тогда ты сможешь прочитать походку животного как произведение Музыки.»
«Круто!»
«Кроме этого», добавил Майкл: «подметив, как ноги животного ‘атакуют’ землю, ты сможешь еще больше рассказать о нем. Обычно, чем резче атака каждой ноги, тем меньшее время нога задерживается на земле. Это очень похоже на Музыку.»
Я прочитал в книге о следах, что походки говорили о том, двигалось ли животное быстро или медленно, и что по обзору краев следа можно было судить о направлении и намерении животного. После того, как Майкл показал мне, как читать группу оленьих следов подобно музыкальному такту, я смог проделать это. Я сразу же мог сказать, что олень бежал галопом, если следы резко врезались в землю группами по четыре. Следы группами по два означали, что олень передвигался медленнее.
До меня тут же дошло, что то же самое справедливо и для музыки. Четыре ноты в такте в противоположность двум нотам в такте с первого взгляда дают понимание того, насколько быстро движутся ноты. Тот факт, что олень бежал по полю, но ходил по верхушке открытого кургана, давал понять, что ему было там комфортно.
Уделяя внимание тому, насколько отчетливы края следов от копыт оленя, я мог сказать когда животное собиралось сменить направление. Я не мог понять, как Майклу удавалось предсказывать эти изменения направлений, пока он не показал, на что я должен смотреть. Теперь, когда я мог это делать, я чувствовал себя Шерлоком Холмсом.
Он показал мне, как вычислить, в какую сторону смотрело животное, основываясь на том, как его ноги ударяли по земле. Он также рассказал мне, что, если посмореть глубже в следы, мы сможем глубже заглянуть в хозяина следов. Майкл полагал, что многие внутренние вещи о животном или человеке можно распознать по изучению его следов. Я не понимал что он подразумевает под ‘внутренними вещами’, но того, что он уже показал мне, было достаточно. Обладание возможностью рассказывать столь многое через простое наблюдение земли мне казалось магическим. Я мог только догадываться, на что это могло быть похоже, при использовании таких возможностей при прослушивании чьей-либо музыки.
Грустный человек часто играет музыку в минорной тональности, в то время как мажорная тональность предполагает счастливый настрой. Это я уже знал. Я даже уже мог сказать, когда человек чрезвычайно нервный через простое слушание его музыки. Может быть, подобно следам, музыка является дверью, позволяющей заглянуть в душу человека. Мысль об этом была очень интригующей. Мне не терпелось узнать больше.
«Это место духов.», заговорил Майкл после того, как мы проскакали галопом обратно на вершину холма. «Индейцы знают об этом. Животные знают об этом, и теперь ты знаешь об этом.»
«Но какие у тебя доказательства? Откуда ты знаешь, что это место духов? Чем оно отличается от других мест?», поинтересовался я.
«Доказательство? Что такое доказательство, как не чья-то точка зрения? И скажи мне, насколько, так или иначе, важно доказательство? Разве ты не учишься по опыту? Вот он и важен!»
«Но что делает это место более духовным, чем любое другое?», спросил я.
«Я не говорил, что это место более духовно, чем любое другое место», продолжил он. «Я сказал, что это место духов и коренные жители знают об этом. Подумай вот о чем: ты смотрел на это место с вершины утеса Мэйс и увидел красоту. А сейчас ты смотришь на следы животных, которые ходили по кургану, и все равно видишь красоту. Теперь закрой глаза и скажи мне, что ты видишь.»
Я сделал как он попросил и вновь увидел красоту.
«Хорошо. С четырех разных точек ты увидел это чудесное место, и каждый вид генерировал одинаковое чувство – чувство красоты! Как тут можно ошибиться?
«Красота – это то, что ты испытываешь, а не то, что можно доказать. Ты можешь сказать, что такое красота, или ты можешь всего лишь предложить мне свою точку зрения о ней? Может ли наука дать определение красоты? Ты можешь её увидеть или прикоснуться к ней, или ты только видишь и прикасаешься к чему-то, что обладает её качеством? Красота невидима, индивидуальна и неосязаема. Интересно, не правда ли? Это то, что ты знаешь, но технически она не здесь. Как такое может быть? Подобно Музыке она живет внутри тебя, и ты накладываешь её качества на то, что сам выбираешь.
«Люди говорят о красоте столетиями. Один мудрец в XIX веке сказал: ‘Красота там, где многое, все еще воспринимаемое как многое, становится единым’. В этом изречении есть правда, но в упрощенном виде можно сказать иначе, как сделал другой мудрец. Он написал: ‘Красота – это правда, правда – это красота. ’ Это легко понять.»
Выпрямившись, он широко раскинул свои руки и закрыл глаза.
«Индейцы знали и все ещё знают, что это духовное место, потому что они таким выбрали его. И обосновались здесь, на излучине прекрасной реки Харпет. И ты можешь видеть почему.»
Он быстро открыл глаза, и наклонившсь вперед, собрался задать мне последний вопрос.
«Если это место прекрасно, а ‘красота’ невидима, тогда что это за место?»
«Духовное место!», воскликнул я.
«Спасибо! Теперь мы можем идти.»
ЧЕТВЕРТЫЙ ТАКТ
Техника (1)
Ты пользуешься магией?
Да, пользуюсь. Она называется техникой.
Мне нечего было сказать. Мгновение я оставался на месте, позволяя его словам осесть в моём мозгу. Ветерок дунул в лицо, когда он развернулся и пошел прочь. Воздух холодком прошёл по коже. Каким-то образом, я чувствовал, что его слова были связаны с дуновением. Не могу этого объяснить, но ощущалось, будто сказанное им передавалось в мои уши через воздух ветром. И подобно ветру оно действовало до того, как я мог это увидеть.
Собрав наши палочки для мороженого, мы не проронили ни слова на протяжении всего обратного пути к машине. Когда мы пришли, Майкл нарушил молчание.
«Смотри», сказал он.
Я не заметил этого, но по пути он подобрал два небольших кусочка дерева. Один был прямой тонкой круглой палочкой длиной приблизительно треть метра. Другой представлял собой короткую плоскую дощечку, чуть потолще чем палочка. Он опустился на одно колено, положив плоскую дощечку на землю. Удерживая дощечку ногой, он стал держать более длинную палочку ладонями, перпендикулярно плоской дощечке (сформировав перевернутую букву Т).
Быстро тря сомкнутыми ладонями, он вращал палочку туда-сюда. С нависшим над руками телом, обеспечивающим давление вниз, он заставлял палочку при вращении тереться по дощечке, создавая энергию трения и тепло. Через несколько секунд он прекратил крутить палочку.
«Посмотри», сказал он.
Я посмотрел вниз – рядом с плоской дощечкой лежал красный уголёк. Позволив мне внимательно разглядеть, он перенёс уголёк в комок из сухой травы. Затем он осторожно поднял комок и подул на него три раза. При третьем дуновении всё это схватилось пламенем прямо у него в руках. Было одновременно удивительно и красиво наблюдать такое.
Майкл сказал мне, что сделанное им называется ручным трением. Однажды я видел в телевизионном шоу добычу огня таким способом, но никогда не видел ничего подобного тому, что продемонстрировал Майкл. Весь процесс занял у него меньше минуты, и, если бы он не останавливался, чтобы дать мне взглянуть, вероятно, он уложился бы в тридцать секунд. (Приблизительно годом позже я практиковался в добыче огня, пользуясь ручным трением или трением с помощью веревки, натянутой на другую палочку. Это было нелегко сделать. Извлечь огонь за такое короткое время всё еще кажется почти невозможным делом.)
Подержав несколько секунд горящий клочок, Майкл бросил его на землю и взглянул на меня.
«Твоя очередь», предложил он, затаптывая огонь.
«Хорошо, я попытаюсь.»
Я опустился на колени и сделал всё возможное, чтобы повторить то, что только что видел, практически разломав обе деревянные детали в процессе. Палочка в моих руках постоянно качалась по бокам, соскальзывая с плоской дощечки на земле. Приблизительно через две минуты мучений я оказался вымотанным. Я бросил палочку и сел, уставший и потный.
Майкл хихикнул, взял палочку и заставил дерево дымиться опять через несколько секунд.
«Как ты делаешь это?», спросил я, все еще без дыхания. «Ты пользуешься магией?», я только наполовину шутил.
«Да, пользуюсь. Она называется техникой», ответил он. Без соответствующей техники, ничего не получится.
«Можешь научить меня соответствующей технике по добыче огня?», спросил я, забыв одно из его первых правил.
«Нет, не могу», ответил он со своей знакомой хитрой усмешкой.
«Почему нет?», я спросил. «А, ну да. Можешь показать мне соответствующую технику?», я постепенно привыкал к его стилю обучения.
«Мне будет приятно.»
Мы опустились вниз, и он показал мне, как и куда мне ставить руки и ноги. Он пояснил, что причина, почему палочка, сделанная из канадского мелколепестника, качалась на кедровой дощечке, состояла в том, что я потакал своей сильной руке.
«Пользуйся обеими руками одинаково», наставлял он. «Большинство музыкантов потакают своей сильной руке. Они могут никогда не осознать этого, но, если проблема не будет исправлена, она непременно будет препятствовать их прогрессу. А здесь», он указал на палочки: «если проблема не будет исправлена, ты никогда не добудешь огонь.»
После нескольких попыток и остановок, поправок и настроек у меня появился дым. Не очень много, но это был дым. Майкл смеялся и говорил, что я слишком много потею, пытаясь добыть огонь. Я отвалился на землю. Я был измотан и тяжело дышал. Говорил Майкл. Поэтому у меня не было необходимости что-либо говорить.
«Для игры Музыки хорошая техника является обязательным условием. Ты можешь знать все ноты в мире. У тебя могут быть самые лучшие идеи в мире, но тебе требуется хорошая техника, чтобы воплотить их. Твоя техника может даже быть неортодоксальной, но если она неадекватна, ты не сможешь свободно выражать себя. Вместо этого ты начнешь раздражаться. Хорошая техника позволяет тебе пользоваться всеми другими элементами Музыки по желанию.»
Он опустился на колени и принялся изготавливать еще один уголёк с той же лёгкостью, с которой проделал это в первый раз. Во время процесса он никогда не прекращал говорить. Я отдыхал на земле, наблюдая и слушая.
«Твоя техника должна быть на таком высоком уровне, чтобы ты мог забыть о ней. В конце концов ты забудешь даже о своём басе. Только тогда ты вспомнишь, как играть Музыку. Подумай о речи. Когда ты говоришь, слова являются твоими нотами. Твой язык, диафрагма, рот, зубы, губы и остальное – твои инструменты. Как ты ими пользуешься, чтобы проталкивать воздух через голосовые связки и губы для формирования слов, является твоей техникой, но ты редко думаешь о ней.»
Его уголёк все еще дымился, поэтому я бросил на него немного травы. Трава была влажной и почти затушила уголёк, но Майкл пришёл на помощь. Легонько дунув на него пару раз, он заставил его дымиться уже через несколько секунд.
«Когда ты был младенцем», продолжил он: «твоя техника не была достаточно адекватной, чтобы ты мог разговаривать как другие. Ты постоянно бормотал, пытаясь чтобы у тебя получилось и тебя понимали. Недостаточное обладание контролем над своим инструментом приводило тебя в слёзы.»
Он смешно скуксился, показывая расстроенного ребенка. Это вызвало у меня смех.
«После многих месяцев ты наконец достиг управления, позволявшего тебе говорить то, что ты хотел сказать. Это сделало тебя счастливым. Чувство радости двигало тебя к дальнейшим знаниям.»
Он встал с улыбкой, воздев руки в воздух.
«Заметь, ты не развивал свою технику речи через кропотливые упражнения, по крайней мере не через такие упражнения, с которыми ты знаком. Твои родители не запирали тебя в комнате и не заставляли заниматься по три часа в день, не заставляли тебя посещать уроки. Ты научился говорить естественным образом. Музыканты могли бы получить пользу от рассмотрения этого процесса.
«Когда мы учимся Музыке, мы считаем, что нам необходимо очень сильно концентрироваться на чем-то, пока мы не достигнем успеха. Мы также думаем, что нам нужно спрятаться, как мы говорим, в ‘домике’ по крайней мере на несколько часов каждый день и сфокусироваться над тем, что делаем. Мы отрабатываем гаммы, лады и навыки снова и снова, пока они не станут второй натурой. Такой путь, мы считаем, является единственным, чтобы достигнуть уровня музыкального мастерства. Я предлагаю другой путь.»
Он нагнулся к угольку и взмахнул рукой, создав воздушный поток. Когда он выпрямлялся, трава вспыхнула. Мои глаза расширились. Он не прореагировал.
«Приходится ли тебе концентрироваться, чтобы говорить на английском?», поинтересовался он. «Когда ты играешь Музыку лучше всего, концентрируешься ли ты? Приходится ли тебе концентрироваться каждый раз, когда ты делаешь что-нибудь хорошо? Нет, ты так не делаешь.»
Я был напряжен, но он выглядел спокойным. Упорно концентрируясь, я пытался держаться того, что он делал и о чём говорил. Раздваиваясь между слушанием его слов и наблюдением за его манипуляциями с огнём, я начал отставать. Он снова заговорил, поэтому мне пришлось собрать все свои силы, чтобы держать внимание.
«Если к тебе прямо сейчас подойдет полицейский и потребует, чтобы ты прошёл по прямой линии, вероятно, тебе будет это нелегко сделать. Почему?» Он выпрямился и стал изображать походку по натянутой веревке. «Потому что ты начнешь концентрироваться на том, чтобы проделать это ‘правильно’.»
Он упал на землю, как будто потерял равновесие. И посмотрев на меня, продолжил. «Тебе не нужно концентрироваться, чтобы ходить. Поэтому, когда ты начинаешь концентрироваться, телу это не нравится, и ты теряешь равновесие. Если ты станешь проделывать подобное перед полицейским, то можешь угодить в тюрьму. И именно это происходит с большинством из нас, когда мы пытаемся играть Музыку. Мы позволяем себе угодить в тюрьму нашего собственного мышления.» Он сжал кулаки перед собой, изобразив человека за решёткой.
«Есть время для концентрации, а есть время для отсутствия концентрации», сказал он. «Концентрация подобна фокусированию солнечных лучей в одну точку с помощью увеличительного стекла. Удивительное количество тепла можно произвести таким способом. Ты делал так в детстве. Я прав?»
Я улыбнулся, но не ответил. Конечно, он был прав. Я подумал о том, как несколько раз играл с огнем как ребенок. Мне всегда нравилось зажигать огонь увеличительным стеклом. Было что-то интригующее в фокусировании солнечных лучей в одну точку. Я подумал о возможностях такого действия с мышлением человека. Прежде, чем продолжить, Майкл уселся в позу лотоса и прервал мои воспоминания о детстве.
«Концентрация или фокусирование отлично подходят для направления собственных мыслей или воли. Под этим подразумевается закрытие мышления таким образом, чтобы отсечь все лишние факторы, за исключением одной единственной цели, к которой ты стремишься.»
Положив руки на колени, он повернул их ладонями вверх, соединив в касании большие и средние пальцы. Закрыв глаза, он продолжал говорить.
«Можно достигать чудес с помощью подобного рода концентрации, но для этого требуется контроль. Если используется подходящий метод или техника, мозг может производить гораздо больше тепла, чем самое большое увеличительное стекло. Но в зависимости от ситуации, такое использование мозга может оказаться не самым продуктивным.
«Когда наступает время получать информацию, открытое мышление работает лучше.» Он открыл глаза, чтобы подчеркнуть произнесенное. «Это подобно снятию нагрузки с твоего мозга и открытию его к любой информации извне. Мозг не может достичь своего истинного потенциала до тех пор, пока он не отработал каждую из этих техник. Подобно инь и янь, они действуют сообща, образуя единство. Если ты не хочешь концентрироваться каждый раз, когда играешь на своём басу, тебе не следует концентрироваться каждый раз во время занятий.»
Мне следовало осознать это самому. Концентрация, требуемая лишь для создания музыки, была мне ненавистна. Я знал, что играл лучше всего тогда, когда совсем не концентрировался; я находился в «зоне». Все еще недовольный собой из-за степени концентрации в данный момент, я пребывал в молчании и слушал.
«Дети знают, как делать это инстинктивно, но большинство взрослых неосознанно делают все возможное, чтобы лишить себя этого прекрасного качества. Дети учатся быстрее большинства взрослых, потому что их ум открыт. Они могут не понимать, что делают, но открывая свои умы для всей имеющейся информации, их способности к воображению и творчеству становятся безграничными, что показывает безграничность их потенциала. Ты не получишь такой вид воображения через концентрацию»
Никогда не оставаясь сидеть спокойно надолго, Майкл обычно сам был похож на ребенка. Но вопреки своей превычке жестикулировать, в этот раз он дольше обычного оставался сидеть в одном положении. Все еще пребывая в позе лотоса, он снял шляпу и помахал ею над до сих пор тлеющим рядом угольком. Выглядело так, будто он подавал дымовые сигналы. Теперь, пользуясь шляпой для жестикуляций, он продолжил говорить.
«Как и этот дым, знание находится в воздухе. Все знания, которые когда-либо существовали, или будут существовать, уже здесь: именно здесь, именно сейчас. Если ты способен настроиться на правильную частоту, ты можешь извлечь любую информацию, которую хочешь. Мы думаем, что мозг создает информацию, но я здесь для того, чтобы сказать, что мозг ничего не создает. Мозг получает. А если точнее, он открывает. Было бы само по себе чудом представлять, что всё в этом мире происходит из мозга, слизистой массы размером с грейпфрут. Мозг может получать информацию и использовать ее. Но создавать? Нет!» Он наклонил голову, качая ею в стороны.
Затем он быстро взмахнул пальцем через дым. Тот закружился и метнулся подобно змее. Дым медленно пританцовывал, приближаясь ко мне. Я отклонился назад, представляя, как раздвоенный язык пробует воздух и проверяет мой уровень комфорта.
Когда змея растворилась, Майкл положил шляпу на землю, полностью прикрыв ею уголёк. Из-за этого шляпа начала дымиться. Я вновь оказался обескуражен его действиями. Наслаждаясь моим смущенным видом, он улыбнулся и продолжил говорить.
«Музыка слышится из радиоприемника, но разве Музыка в этой коробочке? Музыка находится в воздухе. У радиоприемника есть возможность настраиваться на соответствующую частоту и ловить ту Музыку, которая нужна, но сам он не создает её.
«Представь, если бы радиоприёмник мог включаться и играть всю Музыку сразу. В результате установился бы хаос. Пока он не ‘настроен’ на то, что мы хотим поймать он, по существу, ещё и не работает. Многие люди теряют контроль в Жизни именно таким образом. Они открываются ‘Всему’ без надлежащего контроля, необходимого для сбора всей информации. Результатом чего, если не подготовиться, становится хаос. Помни, всё знание находится в воздухе. А так как ты дышишь этим воздухом, то всё оно внутри тебя. Пример с радиоприемником отлично демонстрирует, о чём я тут рассуждаю.»
Закончив свой монолог, он надел всё еще дымящуюся шляпу обратно на голову, создав впечатление, что его голова горит. Он гордо улыбнулся, сидя в своей позе со скрещенными ногами. Я снова подивился насколько по-детски могли выглядеть поступки этого странного человека. У меня появилось чувство, что он пользовался техникой радио, чтобы получить ту информацию, которой меня потчевал. Он казался слишком сумасшедшим, чтобы доходить до всего этого самостоятельно.
Я мог бы воспользоваться этим методом. Конечно, было бы здорово иметь возможность не держать в голове все свои знания всё время. Мне представилось, что моя голова тоже дымится.
И вдруг я понял кое-что относительно моего собственного метода обучения. Как правило, я пытался блокировать все другие вещи, чтобы запихнуть в свою голову новую информацию. Это редко удавалось. Мой мозг, будучи уже набитым, обычно выплёвывал информацию обратно. На двери моего мозга мне представлялась табличка «Мест нет». Не надо, пожалуйста, больше никакой информации.
Как будто читая мои мысли, Майкл спросил: «Какое отношение это имеет к технике?»
«Думаю, что знаю», ответил я.
Майкл надел свою шляпу мне на голову. Она все еще дымилась.
«Тогда», приказал он: «не думай: либо ты знаешь, либо нет. Расскажи, что ты знаешь.»
«Хорошо, когда я играю лучше всего, я не думаю. Я нахожусь в ‘зоне’. Музыка течет через меня, но когда я делаю ошибку этот поток иногда прерывается. Мои ошибки часто происходят из-за раздражения, а делание ошибок часто заставляет меня раздражаться. Зачастую, в основе проблемы находится плохая техника. Плохая техника лишает меня свободы выражения. Как будто я слышу то, что хочу сыграть, но моя техника не позволяет это воплотить.
«Теперь», продолжал я: «чтобы я играл свободно, мне необходима хорошая техника, но я не хочу больше думать о технике, когда играю. Также, как не хочу думать о своем рте во время разговора. Поэтому, во время занятий я пользуюсь ‘концентрацией’ чтобы достичь полного комфорта в использовании техники. Комбинация двух методов концентрации позволяет получить мне полное понимание техники.»
Я удивился самому себе. Каким-то образом я наконец-то до этого дошёл. Я не знал, откуда приходила информация, но я был открыт для неё, и она протекала через меня. Я не готов был останавливаться. Чувствуя энергию, я продолжил.
«Если ‘отсутствие концентрации’ это то, куда я должен прийти, я должен добавить это в план моих занятий. Комбинирование ‘концентрации’ и ‘отсутствием концентрации’ является необходимым для завершения круга. Это, как ты сказал, подобно инь и янь. Обе части нужны, чтобы создать целое. Мы знаем как концентрироваться, и мы знаем как развивать концентрацию, но разве мы знаем как отрабатывать ‘отсутствие концентрации’? Мне нужно понять, как завершить круг.»
«Чем ты можешь пользоваться, чтобы практиковать ‘отсутствие концентрации’?», спросил Майкл, снимая с моей головы все еще дымящуюся шляпу.
«Телевизором», ответил я. Для меня это было легко.
«Ты считаешь, что телевизор может помочь?»
Техника (2)
«Конечно, может.», ответил я. «Если я занимаюсь техникой, смотря шоу по телевизору, то это может привести в активное состояние другую часть моего мозга. Это будет имитировать ‘отсутствие концентрации’ при музыкальной игре.»
«Я думал, что телевизор является отрицательным фактором», сказал Майкл, подняв обе брови.
«Ну, это ты так думал», ответил я с полным авторитетом. Я не знал, откуда ко мне пришло это новое чувство авторитетности, но оно у меня было, и я оседлал его. Я сел на землю, пытаясь создать свою собственную позу лотоса. Мои ноги завопили: «Нет!». Услышав, как Майкл хохотнул про себя, я отказался от идеи с лотосом и решил вместо этого проявлять свой авторитет словами.
«Телевизор становится отрицательным или положительным фактором в зависимости от того, как мы его используем.», продолжил я. «Как сказал один мастер дзэн: ‘Ничто не плохо или не хорошо до тех пор, пока’, ээ… ‘мы так не посчитаем', а, нет: ‘пока не подумаем так’, или что-то в этом роде.» Моя попытка стать поэтом провалилась. «Во всяком случае, если мы собираемся смотреть телевизор, то почему бы не воспользоваться им в наших интересах? Но это не единственный способ. Мечты днем, сны ночью, нахождение на природе, медитация и многие другие вещи могут помочь мне научиться ‘не концентрироваться’, так чтобы мы больше времени проводили, чувствуя музыку. Если бы нам всё время пришлось концентрироваться над техникой и инструментами, используемыми для речи, мы никогда б ничего путного не сказали. Обладание способностями концентрироваться и не концентрироваться необходимо нам для достижения нашего полного потенциала. Если телевизор способен мне в этом помочь, я воспользуюсь им. Ты можешь выбрать для себя что-нибудь другое, если пожелаешь.» Я скрестил руки (вместо ног) и кивнул один раз головой.
«Сказано с полным пониманием», прокомментировал Майкл, наклоняясь к моим ногам. «Научи меня! Ты научишь меня, мастер?»
«Нет! Я не могу научить тебя ничему», <