6 апреля 1945.
1. Они собраны в Трапезной. Уже, наверное, довольно поздний вечер, так как ни с улицы, ни из дома больше не доносится никакого шума. Думаю, что и приходившие ранее – отправились спать или разошлись по своим домам, устав от стольких переживаний.
Эти же десять, напротив, поужинав рыбами, часть из которых еще остается на блюде, стоящем на шкафчике, продолжают беседовать при свете единственного огонька того из светильников, что ближе к столу, за которым они все еще сидят. Их разговоры обрывочны. Почти что монологи, поскольку похоже, что каждый – более, нежели с товарищами – разговаривает сам с собой. И они не перебивают его, хотя сами, быть может, говорили совсем о другом. Но в то же время чувствуется, что эти бессвязные речи, напоминающие мне спицы сломанного колеса, несмотря на свою разрозненность, вращаются вокруг одной темы, которая их объединяет. И эта тема – Иисус.
2. «Не хотелось бы думать, что Лазарь плохо расслышал (Именно Лазарь передал апостолам, что им нужно собраться в Трапезной. Женщины же говорили о встрече в Галилее), и что женщины поняли лучше него…», – говорит Иуда Алфеев.
«В котором часу она сказала, что видела Его, эта римлянка?» – спрашивает Матфей. Ему никто не отвечает.
«Завтра иду в Капернаум», – сообщает Андрей.
«Как удивительно! Выходит, что именно в этот момент отправились носилки Клавдии!» – говорит Варфоломей.
«Мы неправильно поступили, Петр, что сразу ушли этим утром… Останься мы там, могли бы увидеть Его, как Магдалина», – вздыхает Иоанн.
«Я не понимаю, как Он мог находиться в Эммаусе и во дворце одновременно. И как мог быть здесь с Матерью, и одновременно с Магдалиной и с Иоанной…», – говорит сам с собою Иаков Зеведеев.
«Он не придет. Я недостаточно плакал, чтобы заслужить это. Он прав. Говорю же, Он заставит ждать меня три дня за мое троекратное отречение. Но как, как я мог такое наделать?»
«Как преобразился Лазарь! Говорю вам: он был похож на солнце. Я думаю, с ним случилось то же, что с Моисеем, когда тот увидел Бога. И сразу – правда ведь? вы же были там, – сразу после того, как он решил пожертвовать своей жизнью!» – восклицает Зелот. Никто его не слушает.
3. Иаков Алфеев поворачивается к Иоанну и говорит: «Что Он сказал этим, из Эммауса? Мне кажется, Он простил нас, разве нет? Разве не сказал Он, что все это произошло из-за того, что мы, израильтяне, заблуждались в том, каким образом понимать Его Царство?»
Иоанн не обращает на него никакого внимания и, повернувшись, чтобы обратиться к Филиппу, говорит… в никуда, потому что обращается не к Филиппу: «Мне достаточно знать, что Он воскрес. И еще… И еще, что моя любовь должна становиться сильнее и сильнее. Понятно же! Он приходил, если присмотритесь, в соответствии с той любовью, которой мы обладали: Мать, Мария Магдалина, дети, моя мать и твоя, а после – Лазарь и Марфа… Когда Он приходил к Марфе? Я считаю, когда она запела Давидов псалом: „Господь – мой пастырь, у меня не будет нужды ни в чем. На пастбище изобильное привел Он меня, направил меня к водам целительным. Он призвал к Себе душу мою (Пс. 22: 1-3)…“. Помнишь, как она заставила нас вздрогнуть своим неожиданным пением? И эти слова – „Он призвал к Себе душу мою“ – связаны с тем, что она говорила. В самом деле, Марфа, кажется, снова обрела свой путь… Раньше она была растеряна, она, такая сильная! Возможно, когда Он позвал ее, Он назвал ей то место, где хочет ее увидеть. Это даже несомненно, потому что, раз Он назначил ей встречу, Он должен знать, где она будет. Что бы она могла иметь в виду, говоря о „бракосочетании“»?
Филипп, на мгновение задержав на нем взгляд и затем оставив рассуждать с самим собой, говорит жалобно: «Если Он придет, я не знаю, что сказать Ему… Я сбежал… и чувствую, что снова сбегу. Сначала из страха перед людьми. Теперь из страха перед Ним».
«Все говорят: „Он прекрасен“. Разве можно быть прекраснее того, чем Он был?» – спрашивает себя Варфоломей.
«Я скажу Ему: „Ты простил меня, не сказав ни слова, когда я был откупщиком. Прости меня и сейчас в Своем молчании, ибо моя трусость не заслуживает Твоего слова“», – рассуждает Матфей.
«Лонгин говорит, что раздумывал: „Просить ли мне Его об исцелении или о вере?“. Но сердце его подсказало: „О вере“, и тогда Голос сказал: „Приходи ко Мне“, и он одновременно ощутил и стремление верить, и исцеление. Именно так он мне сказал об этом», – удостоверяет Иуда Алфеев.
«У меня все никак не выходит из головы Лазарь, который моментально был вознагражден за свою готовность к самопожертвованию… Я ведь тоже сказал Ему: „Моя жизнь – ради славы Твоей“. Однако мне Он не явился», – вздыхает Зелот.
4. «Как ты считаешь, Симон? Ты, как образованный, ответь мне: что я должен сказать Ему, чтобы убедить Его, что я Его люблю и прошу прощения? А ты, Иоанн? Ты много общался с Матерью. Помоги мне. Немилосердно оставлять несчастного Петра одного!»
Иоанн проникается состраданием к угнетенному духом товарищу и говорит: «Ну… я бы просто сказал Ему: „Я люблю Тебя“. В любви содержится и желание прощения, и раскаяние. Хотя… не знаю. Симон, ты что скажешь?»
На что Зелот: «Я повторил бы то, что кричали чудом исцеленные: „Иисус, помилуй меня!“. Я сказал бы: „Иисус“. Этого достаточно (Жаждущие исцеления часто обращались к Нему: «Иисус, Сын Давидов » (Мк. 10:47) и др.). Потому что Он куда больше, нежели Сын Давидов!»
«Об этом-то я и думаю, и это повергает меня в трепет. О! Я спрячу свою голову… Сегодня утром я так же страшился увидеть Его и…»
«…и потом первым вошел в Гробницу. Не пугайся же так. Будто ты Его не знаешь», – пытается воодушевить его Иоанн.
5. Комната ярко освещается, словно от ослепительной вспышки. Апостолы закрывают лица, опасаясь, что это молния. Однако, не услышав грома, они поднимают головы.
Возле стола, посередине комнаты, стоит Иисус. Раскрывает объятья и говорит: «Мир да пребудет с вами».
Никто не отвечает. Кто побледнев, а кто покраснев, они смотрят на Него в упор со страхом и смущением. Очарованные и, в то же время, чуть ли не готовые провалиться сквозь землю.
Иисус делает шаг вперед, еще сильнее улыбаясь: «Не пугайтесь же так! Это Я. Отчего вы в таком смятении? Разве вы не хотели увидеть Меня? Разве Я не дал вам знать, что приду? Не говорил ли Я вам об этом с самого пасхального вечера?»
Никто не отваживается заговорить. Петр начинает плакать, Иоанн – улыбаться, тогда как двоюродные братья своими заплаканными глазами и беззвучно шевелящимися губами напоминают две статуи, изображающие устремленность.
«Отчего так противоречивы помыслы в ваших сердцах: от сомнения до веры, и от любви до боязни? Отчего вы все еще хотите быть плотью, а не духом, и этим одним – видеть, познавать, судить и действовать? Разве не полностью испепелилось в пламени скорби ветхое я, и не восстало ли новое я для новой жизни? 6. Я Иисус. Ваш Иисус, воскресший, как обещал. Взгляните. Ты, видевший эти раны, и вы, не ведающие Моей муки. Ибо то, что вы знаете о ней, сильно отличается от достоверного знания, которое есть у Иоанна. Подойди, ты первый. Ты уже весь чист. Настолько чист, что можешь дотронуться до Меня без опаски. Любовь, послушание, верность уже омыли тебя. Моя Кровь, которая оросила тебя всего, когда ты снимал Меня с древа, довершила твое очищение. Смотри. Это настоящие ладони и настоящие раны. Погляди на Мои ступни. Видишь, что эта отметина – это след от гвоздя? Да. Это подлинно Я, а не какое-нибудь привидение. Дотроньтесь до Меня. Призраки тела не имеют. У Меня настоящая плоть на настоящих костях».
Он кладет Ладонь на голову Иоанну, который осмелился подойти к Нему поближе: «Чувствуешь? Она теплая и тяжелая». Дышит ему в лицо: «А это – дыхание».
«О! мой Господь!» – тихо-тихо произносит Иоанн…
«Да. Ваш Господь. Иоанн, не плачь от боязни и нетерпения. Иди ко Мне. Я все Тот же, кто любит тебя. Давайте сядем, как всегда, за стол. У вас нет чего-нибудь поесть? Тогда дайте Мне».
Андрей и Матфей, двигаясь как лунатики, достают из шкафчика хлеб, рыбу и блюдо с сотами, едва початыми с краю.
Иисус благословляет пищу и ест, и дает каждому немного от Своей трапезы. И глядит на них. Такой добрый. Но такой величественный, что они этим словно парализованы.
7. Первым осмеливается заговорить Иаков, брат Иоанна: «Почему Ты так смотришь на нас?»
«Потому что хочу познакомиться с вами».
«Разве Ты с нами еще незнаком?»
«Так и вы со Мной незнакомы. Если бы были знакомы, то знали бы, Кто Я и как Я люблю вас, и отыскали бы слова, чтобы поведать Мне о ваших мучениях. Вы молчите, будто вы перед лицом чужеземного владыки, которого опасаетесь. Совсем недавно вы разговаривали… Уже почти четыре дня, как вы говорите сами с собой, заявляя: „Я скажу Ему то-то…“, а обращаясь к Моему Духу: „Вернись, Господи, чтобы я мог сказать Тебе это“. И вот Я пришел, а вы молчите? Я так изменился, что больше не похож на Себя? Или вы так изменились, что уже не любите Меня?»
Иоанн, сидящий рядом со своим Иисусом, делает привычное движение, чтобы положить голову Ему на грудь, и одновременно произносит: «Я люблю Тебя, Мой Бог», однако спохватывается и удерживается от этой непринужденности, сохраняя почтение к сияющему Сыну Божию. Потому что Иисус, пускай и обладая схожей с нашей плотью, выглядит как Источающий свет.
Но Иисус привлекает его к Своему Сердцу, и тогда блаженные слезы Иоанна начинают хлестать через край. И это служит для всех сигналом последовать его примеру.
8. Петр, сидящий на два места дальше Иоанна, соскальзывает на пол между столом и скамьей и громко рыдает: «Прости, прости! Вытащи меня из той преисподней, в которой я нахожусь в течение стольких часов. Скажи мне, что понял, отчего было мое прегрешение. Не от духа. Но от плоти, что одолела мое сердце. Скажи мне, что увидел мое раскаяние… Оно будет длиться до самой смерти. Но Ты… Ты скажи мне, что мне не нужно бояться Тебя, как Иисуса… а я, а я… я буду стремиться поступать настолько хорошо, чтобы мне заслужить и Божье прощение… и умереть… имея нужду лишь в долгом очищении».
«Подойди сюда, Симон, сын Ионы».
«Мне боязно».
«Подойди сюда. Не будь больше малодушным».
«Я недостоин приближаться к Тебе».
«Подойди сюда. Что тебе говорила Мать? „Если ты не поглядишь на этот плат, ты уже никогда не решишься поглядеть на Меня“. О, бестолковый человек! Разве тот Лик своим печальным взором не сказал тебе, что Я понял тебя и простил? Я ведь даровал то изображение для утешения, для наставления, для отпущения грехов, для благословения… Но что с вами сделал Сатана, что вы так ослепли? Теперь уже Я говорю тебе: если не посмотришь на Меня сейчас, когда на Моей славе еще лежит покров, ради приспособления к вашей немощи, то уже никогда не сможешь приблизиться к своему Господу без страха. И что тогда будет с тобой? Ты согрешил из-за самонадеянности. А теперь собираешься согрешить из-за упрямства? Подойди, говорю тебе».
Петр ползет на коленях между столом и скамьями, прикрывая ладонями заплаканное лицо. Когда он уже у ног Иисуса, Тот останавливает его, положив ему на голову Ладонь. Петр, плача еще сильнее, берет эту Ладонь и целует ее вперемежку с безостановочными рыданиями. Он в состоянии выговорить только: «Прости! Прости!»
Иисус освобождается от его хватки и, приподнимая рукой подбородок апостола, заставляет того поднять голову – и устремляет Свой ясный сияющий Взор в его покрасневшие, горящие огнем, терзаемые раскаянием глаза. Как будто хочет заглянуть в душу. Затем говорит: «Не падай духом. Сними с Меня Иудино бесчестье. Поцелуй, куда поцеловал он. Смой своим поцелуем след предательства».
Петр поднимает голову, в то время как Иисус еще сильнее наклоняется к нему, и едва касается щеки… а потом припадает головой к коленям Иисуса и замирает так… словно старый ребенок, натворивший бед, но прощенный.
9. Остальные – теперь, когда они видят доброту своего Иисуса – понемногу набираются смелости и пододвигаются как можно ближе.
Сначала подходят двоюродные братья… Им столько хотелось бы сказать, и не удается сказать ничего. Иисус гладит их и воодушевляет Своей улыбкой.
Подходят Матфей с Андреем. Матфей – замечая: «Будто в Капернауме…», а Андрей: «Я, я… люблю Тебя, да».
Подходит Варфоломей, виновато поясняя: «Я не был разумен. Я оказался глуп. Вот он – мудр», и кивает на Зелота, которому уже улыбается Иисус.
Иаков Зеведеев, подходя, шепчет Иоанну: «Скажи это ты Ему…»; Иисус же поворачивается и говорит: «Ты твердишь это уже четвертый вечер, и с тех самых пор Я не перестаю тебя оправдывать».
Филипп, последний, подходит совершенно согнувшись. Однако Иисус понуждает его выпрямиться и говорит ему: «Чтобы проповедовать Христа, необходимо больше мужества».
10. Теперь все около Иисуса. Они мало-помалу приходят в себя. Они вновь обретают то, что было утрачено, или что они считали навсегда утраченным. Понемногу возвращаются откровенность, спокойствие. И, несмотря на то, что великолепие Иисуса таково, что вызывает у Его апостолов необычайное почтение, они, наконец, находят в себе смелость заговорить.
Иаков, двоюродный брат, вздыхает: «Почему Ты так поступил с нами, Господь? Ты же знал, что сами мы ничто, и что все приходит от Бога. Почему Ты не дал нам силы быть рядом с Тобой?»
Иисус смотрит на него и улыбается.
«Теперь все завершилось. И Тебе уже не нужно страдать. Но больше не требуй у меня такого послушания. С каждым часом я старился лет на пять, и Твои мучения, которые в моем воображении пятикратно усиливались благодаря действию любви, равно как и благодаря воздействию Сатаны, совершенно истощили все мои силы. Их осталось только на то, чтобы продолжать повиноваться Тебе, силой воли удерживая себя, словно тонущий со сломанными руками, что вцепился зубами в обломок доски, чтобы не погибнуть… О! Не требуй больше этого от Твоего прокаженного!»
Иисус смотрит на Симона Зелота и улыбается.
«Господь, Ты знаешь, чего желало мое сердце. Но потом у меня уже не было сердца… как будто у меня его вырвали те негодяи, что схватили Тебя… и у меня осталась дыра, из которой улетучились все мои прежние помыслы. Почему Ты допустил это, Господь?» – вопрошает Андрей.
«Я… ты говоришь: сердце? А я скажу, что был как некий безумец. Как тот, кто получил по затылку дубиной. Когда поздно ночью я обнаружил, что я в Иерихоне… о! Боже! Боже! Да разве может человек так погибнуть? Я думаю, что такова одержимость. Теперь я понимаю, что это ужасная вещь!..», – при воспоминании о своих страданиях у Филиппа буквально выкатываются глаза.
«Филипп прав. Я оглядывался назад. Я ведь стар и не силен в мудрости. И уже ничего не понимал из того, что знал до того момента. 11. Глядел на Лазаря, такого измученного, но такого уверенного, и говорил себе: „Как так может быть, что он все еще в состоянии находить смысл, а я больше нет?“» – говорит Варфоломей.
«Я тоже наблюдал за Лазарем. И так как я с трудом понимаю то, что Ты нам объяснял, я не думал о знании. А говорил: „Вот бы мне такое сердце!“. Однако у меня была лишь боль, боль и боль. У Лазаря же – боль и спокойствие… Откуда у него столько спокойствия?»
Иисус смотрит по очереди, сначала на Филиппа, потом на Варфоломея, потом на Иакова Зеведеева. Улыбается и молчит.
Вступает Иуда: «Я надеялся, что мне удастся увидеть то же, что, несомненно, видел Лазарь. Поэтому я все время находился рядом с ним… Его лицо!.. Как зеркало. Незадолго до землетрясения в Пятницу оно было словно у смертельно больного. А потом внезапно сделалось величественным в своей печали. Помните, когда он сказал: „Исполненный долг дарует покой“? Мы все это восприняли всего лишь как упрек в наш адрес и похвалу самому себе. Теперь я понимаю, что он говорил о Тебе.
Он, Лазарь, был маяком в нашей темноте. Как много Ты дал ему, Господь!»
Иисус улыбается и молчит.
«Да. Саму жизнь. А, может быть, вместе с нею Ты дал ему необычную душу. Почему, наконец, он отличается от нас? Все-таки он уже не просто человек, а по тому, каким он был в прошлом, он скорее должен был бы уступать нам в совершенстве духа. Но он преодолел себя, а мы… Господи, моя любовь оказалась пустой, как бывают некоторые колосья. Я вырастил одну лишь мякину», – говорит Андрей.
И Матфей: «Я не могу просить ни о чем. Потому что столько уже получил во время своего обращения. Но, конечно! Я был бы не против иметь то, что приобрел Лазарь. Душу, подаренную Тобой. Поскольку я мыслю так же, как Андрей…»
«Магдалина и Марфа – тоже оказались маяками. Видимо, такая порода. Вы не видели их. Одна была сострадание и безмолвие. Другая! Если все мы сгруппировались вокруг Благословенной, так это потому, что Мария Магдалина объединила нас пламенем своей бесстрашной любви. Да. Я сказал: порода. Но нужно сказать: любовь. Они превзошли нас в любви. Поэтому они были такими, какими были», – говорит Иоанн.
Иисус улыбается и все еще молчит.
«За это они получили великую награду…»
«Ты явился им».
«Всем троим».
«Марии – сразу же после Твоей Матери…»
Ясно, что апостолы с горечью вспоминают об этих, не относящихся к ним, явлениях.
«Мария знает о Твоем Воскресении уже в течение многих часов. А мы только теперь смогли увидеть Тебя».
«У них больше нет сомнений. У нас – наоборот… Вот, мы только сейчас почувствовали, что ничего не кончено. Почему все – им, Господи, если Ты еще любишь нас и не отвергаешь?» – спрашивает Иаков Алфеев.
«Да, почему женщинам, и особенно Марии? Ты даже дотронулся до ее лба, и она говорит, что на ней как будто вечный венец. А нам, Твоим апостолам, ничего…» 12. Иисус больше не улыбается. На Его Лице нет никакого смущения, но улыбка исчезла. Он серьезно смотрит на Петра, который высказался последним, понемногу осмелев, после того, как его покинул страх, и говорит:
«У Меня было двенадцать апостолов. И Я любил их всем своим Сердцем. Я избрал их и, подобно матери, заботился о том, чтобы они возрастали в Моей Жизни. У Меня не было от них тайн… Я обо всем говорил, все объяснял, все прощал. И человеческие слабости, и легкомыслие, и строптивость… все. И у Меня были некоторые ученики. Богатые ученики, и бедные. Со Мной были также женщины с темным прошлым или со слабым характером. Но любимцами были апостолы.
Пришел Мой срок. Один предал меня и выдал палачам. Трое спали, пока Я истекал кровавым потом. Все, кроме двоих, сбежали из малодушия. Один отрекся от Меня, испугавшись, несмотря на то, что другой, молодой и верный, являл ему пример. И, будто этого было недостаточно, один из Моих двенадцати стал отчаявшимся самоубийцей, а еще один так усомнился в Моем прощении, что лишь с трудом и после материнских увещеваний поверил в Милосердие Божие. Так что, если бы Я взглянул на Свой отряд, и если бы смотрел по-человечески, Мне пришлось бы сказать: „Кроме Иоанна, оставшегося верным из любви, и Симона, оставшегося верным из послушания, у Меня больше нет апостолов“. Именно это Я должен был бы сказать, когда терпел страдания внутри Храмовой ограды, в Претории, по пути и на Кресте.
13. Со Мной были несколько женщин… И одна, самая грешная в прошлом, была, как сказал Иоанн, тем пламенем, которое спаяло сердца, разбитые на куски. Эта женщина – Мария Магдалина. Ты отрекся от Меня и убежал. Она презрела смерть, чтобы остаться рядом со Мной. Оскорбляемая, она открыла свое лицо, готовая получить плевки и пощечины, думая этим сильнее уподобиться своему распятому Царю. Неся то пренебрежение, которое в глубине сердец к ней испытывали за ее упорную веру в Мое Воскресение, она нашла в себе силы и продолжала верить. Измученная, она действовала. Этим утром в отчаянии она сказала: „Я отдам все, только дайте мне моего Учителя“. И ты еще осмеливаешься спрашивать: „Почему – ей?“
У Меня было несколько бедных учеников из пастухов. Я мало сближался с ними, и все же: какое исповедание принесли они Мне благодаря своей преданности!
У Меня было несколько учениц, робких, как все еврейские женщины. И все-таки они сумели выйти из дома и пройти через толпы народа, поносившие Меня, чтобы оказать ту поддержку, в которой Мне отказали Мои апостолы.
У Меня были ученицы из язычников, восхищавшихся „философом“. Таковым Я был для них. Однако они сумели снизойти до еврейских обычаев, эти могущественные римлянки, чтобы в час отвержения неблагодарным миром заявить Мне: „Мы Твои друзья “.
14. Мое лицо было покрыто плевками и кровью. Слезы и пот капали на раны. Нечистоты и пыль облепляли их. Чья же рука их омыла? Твоя? Или твоя? Или твоя? Ни одна из ваших рук. Этот был возле Матери. Этот собирал рассеянных овец (Симон Зелот). Вас. А раз Мои овцы рассеялись, как могли они поддержать Меня? Ты прятал свое лицо, боясь презрения этого мира, пока твой Учитель шел, осыпанный всеобщим презрением, Он, который был невинным.
У Меня была жажда. Да. Знай же и это. Я умирал от жажды. Все, что у Меня было, это жар и боль. Кровь была пролита уже в Гефсимании, она выступила от горя быть преданным, покинутым, отверженным, избитым, истощенным бесчисленными грехами и Божьей непреклонностью. И она лилась в Претории… Кто решил протянуть Мне каплю воды для пересохшего горла? Рука Израильтянина? Нет. Жалость язычника. Та самая рука, которая согласно предвечному повелению рассекла Мою грудь, чтобы показать, что в Сердце уже была смертельная рана, и эту рану ему нанесли нелюбовь, малодушие и предательство. Язычник. Напомню (Беседа о Последнем Суде (Мф. 25:35) вам: „Я жаждал, и вы дали Мне пить“. Во всем Израиле не нашлось никого, кто дал бы Мне утешение. Или из-за невозможности сделать это, как у Матери и у преданных женщин, или по нежеланию. А у язычника нашлась для Незнакомца та милость, в которой отказал Мне Мой народ. На Небесах обрящет он тот глоток, что дал Мне.
Истинно говорю вам, что хотя Я и не принимал никаких утешений, поскольку если ты – Жертва, то не должен смягчать свою участь, Я не смог оттолкнуть этого язычника, в соучастии которого почувствовалась сладость всей той любви, что доставят Мне иные Народы взамен горечи, которую дал Мне Израиль. Это не избавило Меня от жажды. Но от уныния – да. Потому Я и принял тот неощутимый глоток. Чтобы привлечь к Себе того, кто уже начал обращаться к Благому. Да пребудет на нем благословение Отца за его сострадание!
15. Вы уже не рассуждаете? Что же вы не спросите Меня еще раз, почему Я так поступил? Не осмеливаетесь спросить? А Я скажу вам. Отвечу на все вопросы, касающиеся этого часа (Сочетание этот час, как правило, указывает на Страсти).
Кто вы? Мои продолжатели. Да. Вы таковы, несмотря на вашу растерянность. Что вам предстоит делать? Обращать мир ко Христу. Обращать! Это самая тонкая и трудная вещь, друзья Мои. Всякое презрение, отвращение, гордость, неумеренная ревность – все это губительно для успеха. Но так как никто и ничто не могло бы склонить вас к доброте, к снисходительности, к человеколюбию по отношению к тем, кто находится во тьме, было необходимо – понимаете? – необходимо было раз и навсегда сокрушить ваше превозношение в том, что вы евреи, мужчины, апостолы, дабы освободить место для истинной мудрости вашего служения. Для кротости, терпения, милосердия, любви без какой-либо надменности и гнушения.
Вы видите, что те, на кого вы смотрели с презрением или с горделивой снисходительностью, все они превзошли вас в вере и в делах. Все. И бывшая грешница. И Лазарь, пропитанный светской культурой, первый, кто во Имя Мое получил прощение и наставление. И женщины-язычницы. И хрупкая жена Хузы. Хрупкая? Поистине, она превзошла всех вас! Первая мученица Моей веры. И воины Рима. И пастухи. И иродианин Манаил (Иродианин – в смысле: придворный правителя Ирода). И даже Гамалиил, раввин. Не вскакивай, Иоанн. Ты думаешь, Мой Дух был во тьме? Все. И это затем, чтобы завтра, помня о своем заблуждении, вы бы не закрыли ваших сердец перед теми, кто придет ко Кресту.
Я говорю вам это. И уже знаю, что несмотря на Мои слова, вы не будете их исполнять, пока Сила Господня не приклонит вас, как траву, под Мою Волю, которая заключается в том, чтобы приобрести христиан по всей Земле. Я победил Смерть. Но она оказалась не такой упорной, как ветхий иудаизм. Однако Я смирю вас.
16. Ты, Петр, вместо того, чтобы продолжать униженно плакать, ты, который должен быть Скалой для Моей Церкви, запечатлей в своем сердце эти горькие истины. Мирра используется для защиты от порчи. Так вот: пропитай себя миррой. И когда ты захочешь закрыть сердце и Церковь перед иноверцем, вспомни, что не Израиль, не Израиль, не Израиль, а Рим защищал Меня и захотел проявить сострадание. Вспомни, что не ты, а грешница сумела остаться у подножия Креста и удостоилась первой увидеть Меня. И чтобы не заслужить осуждения, будь подражателем своему Богу. Открой сердце и Церковь, говоря: „Я, бедный Петр, не могу презирать, ибо если стану презирать – буду презрен Богом, и мое прегрешение снова окажется перед Его очами“. Горе было бы, если б Я не смирил тебя так! Не пастырем стал бы ты тогда, а волком».
17. Иисус встает. Его величие непередаваемо.
«Дети Мои. До тех пор, пока Я среди вас, Я еще буду говорить с вами. А пока что Я прощаю вас и отпускаю вам грехи. После испытания, которое хотя и оказалось унизительным и жестоким, но было также спасительным и необходимым, да снизойдет на вас покой прощения. И с ним в сердце вы станете опять Моими верными и крепкими друзьями. Отец послал Меня в мир. Я посылаю в мир вас – продолжать Мое благовестие. Всякого рода горемыки будут приходить к вам за утешением. Будьте добрыми, вспоминая о той горести, когда вы остались без своего Иисуса. Пребывайте во свете. Во тьме невозможно видеть. Будьте чистыми, чтобы делиться чистотой. Будьте любовью, чтобы любить. Позже придет Тот, кто есть Свет, Освящение и Любовь. Но пока, чтобы приготовить вас к этому служению, Я приобщу вас Святому Духу. Кому отпустите грехи, тому они будут отпущены. На ком оставите, на том останутся. Опытность ваша да приведет вас к праведности, чтобы рассуждать. Дух Святой да сделает вас святыми, чтобы освящать. Искреннее желание преодолеть свои недостатки да сотворит вас доблестными для той жизни, что ожидает вас. То, что еще осталось сказать вам, Я скажу, когда придет отсутствующий. Молитесь за него. Пребывайте в Моем мире и не тревожьтесь сомнениями в Моей любви».
И так же, как вошел, Иисус исчезает, оставив незанятое место между Иоанном и Петром. Исчезает в сиянии, заставляющем закрыть глаза, настолько оно сильное. А когда ослепленные глаза открываются вновь, они обнаруживают, что остался лишь Иисусов мир, пламя, что обжигает и исцеляет, и поглощает горести прошлого, сводя их к единственному желанию: служить.