– Что с тобой, детка? Что-то случилось?
Поппи покачала головой; её глаза наполнились слезами. Уровень тревожности Дженны мгновенно повысился. Поппи несвойственно было так себя вести; обычно ей нравилось импровизированное караоке. Будь всё в порядке, она схватила бы расчёску и закружилась бы в танце, но сегодня всё было иначе. Чем дольше Поппи молчала, тем сильнее становился страх. Он становился осязаемым и, вертясь вокруг девушек, опутывал их паутиной нервозности и тревоги. Дженна начала строить догадки.
– Что-то с Доротеей?
– Нет, нет.
– С мамой?
Поппи улыбнулась, как бы говоря: «Что с ней может такого случиться, чтобы я расстроилась?»
– Нет.
Помолчав немного, Дженна наконец решилась высказать новое, более вероятное предположение. Положив руку на локоть лучшей подруги, она спросила:
– Поппи, что-то с Мартом?
Поппи посмотрела в лицо подруги; ей тяжело было сообщать Дженне печальную новость, своей болью причинять боль другому человеку. Но Поппи кивнула.
Дженна подалась вперёд, сжала подругу в объятиях и тут же разрыдалась – бурно, искренне.
– О Господи, Поппи, нет! Поппи, он жив?
Прижатая к плечу подруги, Поппи невнятно пробормотала слова, которые считала самым честным ответом:
– Я не знаю. – И слёзы хлынули из глаз с новой силой. Девушки неподвижно стояли в дверном проёме; обе не знали, как быть дальше.
– Присядь-ка, милая. – Дженна кое-как втащила подругу в комнату, уложила на аккуратно расставленные подушки, а сама села на пол и вытянула ноги. Вытягивать ей пришлось ещё и слова из Поппи; та никак не могла собраться с духом и обо всём рассказать.
– Говори как есть, Поппи. Ты же знаешь, я всегда буду рядом, с тобой. – В её голосе появились материнские нотки, те самые, что помогали успокоить подругу с незапамятных времён, даже когда девочки были ещё слишком маленькими и не понимали, какую роль берёт на себя Дженна.
– Вчера ко мне пришли два солдата. Они сказали мне: Март пропал без вести.
– Почему ты мне не позвонила? Я бы тут же примчалась! Сижу, ни о чём не думаю, а ты тут совсем одна…
Поппи посмотрела на Дженну. Она не знала, как объяснить подруге свою потребность побыть в уединении. Но Дженна и не ждала ответа. Она сразу же задала новый вопрос:
– Как это – пропал без вести? Они же не могли его потерять!
Поппи грустно улыбнулась.
– В общем-то, они действительно его потеряли. Когда они только рассказали мне, я подумала, наверное, он погиб, и никто не может найти тело, или…
Её речь была прервана громкими, шумными рыданиями Дженны.
– Поппи, бедная… бедный Март…
Поппи погладила ладонь подруги.
– А когда я была на работе…
– О господи, тебя после такого заставили работать? Ну, я устрою этой корове Кристине!
– Да всё нормально, Джен. Она же не знает, я ей ничего не рассказала. – Ярость преданной Дженны, сейчас совершенно неуместная, растрогала Поппи. – В общем, я делала укладку миссис Ньютон, и тут у меня в голове возник образ Марта. Понимаю, со стороны это покажется безумием, но я будто смотрела фильм; я слышала и видела, что случилось с Мартом. Я знаю, его захватили.
– Куда захватили? Что ты имеешь в виду? – Дженна ничего не могла понять.
– Захватили в плен. Взяли в заложники.
– О господи! – Дженна зажала рот обеими руками. Она была не в состоянии выбирать выражения; речевые тормоза ей отказали. – Боже мой, Поппи! Это же кошмар какой-то, это как с тем Терри Уэйтом из Блэкпула. Его привязали к батарее и годами не давали даже в Библию заглянуть, хотя он был священником. Зубы у него разрушились, и, когда его наконец спасли, ему пришлось вставлять новые. А с ним был ещё один парень, Джон, так того вообще девушка бросила, когда он домой вернулся, бывает же такое дерьмо. Нет, я не говорю, что ты бросишь Марта, потому что он будет весь заросший и чесоточный, и в Библию он смотреть даром не станет, но это же ужас – даже не знать, как сыграли «шпоры»![1]
Поппи сквозь слёзы улыбнулась в ответ на эту бессвязную речь. Она попыталась представить себе Мартина, привязанного к батарее, как Терри Уэйт, который, она знала, был совсем не священником, а дипломатическим представителем архиепископа Кентерберийского, но Дженне она говорить об этом не стала. Гораздо важнее было понять причину.
– Но ведь тут совсем другое дело, Джен! Март же не священник, и его никто не станет столько лет держать в заложниках.
Дженна посмотрела на Поппи.
– О господи, я что-то не то сказала? Просто я вообще не знаю, что сказать…
– Всё в порядке, Джен, говори, что в голову придёт. Мы же не знаем, как себя вести, да? Всё так неожиданно, глупо и… чудовищно.
– Чудовищно, просто чудовищно, – согласилась Дженна. Некоторое время они молчали. – А что будет дальше?
– Я не знаю… я на связи с сержантом, его зовут Роб, и он придёт позже. Может быть, сообщит новости. Они обещали держать меня в курсе; мне остаётся только ждать. – Поппи решила не рассказывать ей ничего о людях, взявших Мартина в заложники и убивших его товарища; толку от этой информации не было, Дженна бы лишь расстроилась ещё больше.
– У тебя есть зубоврачебная страховка, Поп?
– Зачем?
– Новые зубы Марина, наверное, дорого обойдутся.
Поппи рассмеялась, чтобы не заплакать. Предстояло ещё много слёз.
– И что ты теперь собираешься делать? – неуверенно поинтересовалась Дженна. Поппи не знала ответа на вопрос. Что ей делать? Мысли ещё только-только начинали прорисовываться. Поппи старалась привести их в порядок, если они ни к чему не приведут, это занятие, по крайней мере, хоть немного её успокоит.
– Его же собираются спасать?
Тоже простой вопрос. И тоже без ответа.
– Наверное, Джен. Ведь так его не оставят, как ты думаешь?
Подруги беспомощно посмотрели друг на друга. Ведь так его не оставят? Поппи решила спросить Роба, какой у него план спасения.
Дженна задумчиво закусила нижнюю губу и внезапно вскрикнула:
– Господи, Поппи, да ведь в новостях показывали!
– Что показывали?
– По поводу Марта.
– Что по поводу Марта? – Поппи вспомнила слова Роба о двадцатичетырёхчасовом запрете на передачу новостей, но сутки уже прошли.
– Ну, не совсем по поводу Марта, я же не знала, про кого это, но я что-то такое утром слышала по «Скай», но не обратила внимания.
Дженна, как и большинство населения, была эмоциональна пресыщена известиями о несчётных смертях солдат и не могла сопереживать им в полной мере. Лишь трагедия в собственной семье рвала душу в клочья. Для многих это был лишь третий заголовок после сообщений о выходках знаменитостей и шоу-бизнесе в политике.
Вскочив, Поппи включила телевизор. Изо всей силы нажимая кнопки пульта, она нетерпеливо ждала, когда экран оживёт. Сначала сообщили о падении цен на недвижимость, о звезде, с которой слетело платье прямо во время церемонии награждения, и о решении банка Англии урезать размеры процентной ставки. Девушки, затаив дыхание, ждали.
Бух! Наконец-то появилось! Сердце Поппи забилось быстрее. Подруги придвинулись поближе к телевизору, желая разглядеть каждую деталь, расслышать каждое слово. Обычно, сидя в трёх метрах от телевизора и погромче включив звук, можно было увидеть всё, что нужно, но не сегодня. В правом верхнем углу экрана появилась маленькая фотография – улыбающийся молодой солдат в форме. Это был Аарон Сазерби, тот самый Аарон Сазерби, который завтракал, брился и одевался бок о бок с мужем Поппи всего пару дней назад.
Новости не сообщали особых подробностей, только возраст погибшего и тот факт, что он восемнадцать месяцев состоял на службе Королевского полка принцессы Уэльской; в командировку он отправился впервые, оставил жену и двухлетнего сына. «Оставил» произнесли таким тоном, будто он ушёл от них по собственному желанию, и Поппи это не понравилось. Она представила жену Аарона сидящей на диване рядом с маленьким мальчиком, который не может понять, почему папа их оставил.
Поппи не знала, лучше или хуже вдове, у которой остался малыш без папы. Потом представила возле себя малыша и решила – определённо лучше.
Поппи думала об этом, когда голос, сообщавший новости, вдруг словно взревел: «Во время происшествия, в котором был убит рядовой Сазерби, ещё одного солдата захватила в плен пока неизвестная группа террористов. Требований освободить его ещё не поступило. Его семью проинформировали. Мы будем сообщать подробности по мере их поступления…» – хмурая гримаса ведущего превратилась в улыбку, и продолжился приключенческий фильм об агенте 007, снятый на студии «Элстри».
Было так странно осознавать, что речь о Мартине, и ещё более странно, что семья, которую проинформировали, сама Поппи. Она знала, зачем об этом упомянули: чтобы другие семьи не волновались понапрасну. До того, как новости попадут на телевидение, о них всегда сообщают близким. К тревоге Поппи прибавилось странное волнение; ей не хотелось быть в такой чудовищной ситуации, но в то же время она думала: «Ух ты, мы в телевизоре!»
– Твою мать, Поппи! – Дженна ёмко и чётко обрисовала происходящее.
Обе девушки не отрывали глаз от ящика, ожидая повтора – вдруг что-то пропустили? Прежде чем позвонили в дверь, они успели посмотреть новости ещё раз. Поппи была рада Робу. Они с Дженной без конца муссировали одно и то же, накачиваясь кофеином; Поппи трясло и тошнило. Она всегда любила общаться с подругой, но теперь хотела лишь одного – чтобы та поскорее ушла, и можно было бы поразмыслить в одиночестве, что теперь делать. Но, по правде говоря, делать было нечего, оставалось только ждать.
Столкнувшись в коридоре с Робом, Дженна бросила на него сердитый взгляд; ей тоже нужно было свалить на кого-то вину. Поппи показалось забавным, что теперь её жизнь состоит из крайностей – то тишина, тоска и одиночество, то нескончаемый поток гостей и событий. Рядом с Мартином всё было гораздо спокойней.
– Как вы себя чувствуете, Поппи?
– Да нормально. Хотите чаю?
– Было бы чудесно. – Сняв берет, Роб прислонился спиной к кухонному шкафу.
Поппи была признательна, что он не пытается заполнить тишину светской беседой, оставляя им обоим время поразмыслить. От этого становилось чуть легче.
– Я видела новости, Роб. – Поппи решила опередить его вопрос.
– Я подумал, наверное, вы их включите. Что скажете по этому поводу?
– Так странно понимать, что речь о Марте… немыслимо. Новость о смерти Аарона куда серьёзнее, поэтому ей уделяется больше внимания; об остальном пока говорят мало.
– Почему вы сказали – пока? – задумавшись, Роб прижал указательный палец к губам и усам.
– Мне кажется, когда люди добавят в список очередную смерть, их заинтересует новость о том, что солдата взяли в плен. Думаю, они сочтут её… необычной. Об этом ещё будут говорить.
– По-моему, вы совершенно правы, Поппи.
– Я заметила, они не сказали, кто захватил его в плен, хотя это знаем даже мы.
– Ничего удивительного. Такие организации хотят попасть в СМИ, а мы не даём им возможности. Потом, когда мы выдвинем свои требования, мы вынудим их в том числе сообщить, кто они такие, и тогда уже решим, как быть дальше. Но если мы сообщим об этом сейчас, то станем марионетками в их руках.
– Понимаю, Роб. Мне так странно говорить об огласке и плане действий, как будто речь об игре по правилам, и понимать – в центре всего происходящего мой муж, которого держат в заложниках и чёрт знает что ещё делают с ним.
– Я даже представить не могу, как вам тяжело, Поппи.
– Не столько тяжело, сколько досадно. Я чувствую себя никчёмной. Я не привыкла сидеть и ждать, пока кто-нибудь другой разрешит мои проблемы. Но как разрешить их самой, не знаю, и это сводит с ума.
– Нужно верить, что нужные люди изо всех сил стараются помочь Мартину.
Его тон заставил Поппи отвлечься от приготовления чая. Поставив коробку с чайными пакетиками на стол, возле пустых кружек, она скрестила руки на груди. В голосе Роба ей послышалась какая-то маленькая хитрость. Поппи не знала, почему у неё возник такой вопрос, но всё равно задала его:
– Роб, а вы сами-то верите, что нужные люди изо всех сил стараются помочь Мартину?
Он уже хотел ответить, но призадумался, и губы, уже округлившись, чтобы сказать «да», неожиданно вытянулись – мысль пошла в другом направлении.
– Может быть. Мне не совсем понятен процесс переговоров, Поппи, поэтому в таких вопросах я не авторитет.
Поппи удивлённо посмотрела на него.
– Значит, нет?
Он быстро ответил:
– Этого я не говорил. Значит, за кадром могут происходить вещи, о которых я не знаю. Возможно, кто-то добивается его освобождения неизвестными мне способами, если бы я знал о них, то мог бы спасти и Мартина, и других. Наша разведка будет вести переговоры с посредниками, как только нам сообщат что-то конкретное, мы будем действовать.
– Я понимаю, Роб, но всё-таки не могу себе представить даже примерный план. Как они собираются вытащить его оттуда? Как пытаются помочь моему мужу? – Поппи сама сознавала, что повысила голос.
– Не знаю, Поппи, но лучше верить – они пытаются.
– Значит, возможен и другой вариант? Это вы имеете в виду, Роб?
– Нет! – Он продолжал стоять на своём, но Поппи заметила его взгляд. За пару дней она достаточно узнала Роба, чтобы увидеть на его лице страх. Именно о другом варианте он и думал. Иногда не стоит быть очень уж умным; иногда люди понимают слишком много, и это не приносит им счастья. Сейчас был именно этот случай.
По маленькому приёмнику передавали старые шлягеры, а Поппи стояла у раковины и смывала с пластмассовых валиков лосьон для укладки волос. Её ноги сами собой пританцовывали в такт хиту «Со мной ты шутишь, ты шутишь, мой лютик, малютка».[2]Вспоминая вчерашний день, она думала – хорошо, что теперь Дженна всё знает. Не то чтобы она могла помочь в такой беде, но, разделив с ней непосильную ношу, ощущая поддержку подруги, Поппи почувствовала себя немного лучше. Ещё она верила – чем больше людей будут желать Мартину счастья, тем лучше ему станет; через огромное расстояние они сумеют донести до него свою любовь.
Поппи скептически относилась к существованию Бога. Религия была предметом, в котором она не пыталась разобраться и о котором избегала всерьёз задумываться. Но сейчас, во времена страданий и тягостных раздумий, мысль о неких всемогущих силах стала ей не только близкой – она радовала. Поппи молилась за мужа, надеясь, что её слова дойдут до того, кто поможет. Просьбы были и большими, и маленькими – «пусть ему сегодня будет полегче», «пусть он вернётся домой, ко мне»…
Поппи улыбнулась, увидев, как зашушукалась бригада цирюльниц, выясняя, почему её встречает с работы не муж, а какой-то другой солдат. Роб топтался у обочины, ожидая, пока Поппи закончит работу. Он мог постоять за себя на поле битвы, мог вести боевые действия в джунглях, мог отражать артиллерийские атаки. Но он ощущал свою беспомощность перед лицом армии женщин бальзаковского и постбальзаковского возраста, чьим оружием были папильотки, горячий чай и сплетни.
Натянув кардиган, Поппи вышла, не сказав ни слова. Пусть себе гадают, любопытные старые коровы.
– Как вы сегодня себя чувствуете, Поппи?
– Вы всегда первым делом спрашиваете об этом, Роб.
– Правда? Да, наверное, так и есть. Знаете почему?
Поппи покачала головой.
– И почему же?
– Потому что я волнуюсь за вас и, когда ложусь спать, всегда думаю, всё ли у вас в порядке.
– А с Мойрой вы обо мне разговариваете? – Поппи интересно было узнать, что могут говорить люди, которых она совсем не знает, о её жизни, о беде, в которую она попала. Это было не только интересно, это придавало сил.
– Да.
– И что же она обо всём этом думает?
– Мойра думает, вы очень храбрая и сильная, раз не падаете духом. Ей очень жаль вас. В таком возрасте пройти через этот кошмар… Самый сильный страх Мойры, когда я уезжал, что подобное случится со мной, но к счастью, всё обошлось. Она бы не смогла такое пережить, не то что вы.
– А вы что думаете, Роб?
– Я с ней согласен, Поппи.
– Потому что она ваша жена. Это ваш долг – соглашаться с ней!
Роб рассмеялся.
– Вам виднее.
– Я собираюсь навестить бабушку. Можете проводить меня, если хотите. Или выпьем кофе?
– Я бы прогулялся и поговорил с вами, если вам удобно.
– Я не против. Ну что, как дела?
– Боюсь, пока никаких новостей. Майор Хелм хочет завтра нанести вам визит. Я пообещал обговорить с вами удобное время.
– Зачем ему меня видеть? У него какие-то новости? – Поппи была не в силах скрыть волнение.
– Думаю, не такие уж большие. И, прежде чем вы спросите, я не знаю, о чём он собирается с вами говорить.
– В прошлый раз я была с ним неласкова.
– Что вы говорите? – Роб широко улыбнулся.
– Это было так заметно?
– Не такому человеку, как он, поэтому не волнуйтесь.
– Не знаю, почему он мне так не понравился. Может быть, показался слишком высокомерным. Терпеть не могу высокомерия.
Роб ничего не ответил, но по его лицу Поппи видела, он был с ней согласен, пусть даже в небольшой степени.
– Передайте ему, Роб, пусть приходит завтра. Я буду дома в обеденный перерыв. Надеюсь, это время подойдёт?
– Да, вполне. Если что-то изменится, дам вам знать.
Прогулка вышла недолгой; они быстро добрались до «Непопулярки».
– Вот мы и пришли.
– Тогда до свидания, Поппи. Вы дойдёте домой без меня?
Поппи рассмеялась; он явно имел в виду неблагополучный район, где она жила и по которому с шести лет привыкла бродить одна.
– Думаю, справлюсь.
Он кивнул и быстрым шагом направился к метро. Поппи прошла по тропинке и постучала в дверь. Её встретил мистер Вирсвами.
– А, Поппи! Добрый вечер!
– Добрый вечер, мистер Вирсвами. Как у вас дела?
– Очень хорошо, Поппи, очень хорошо. Мисс Дороти будет рада вас видеть! У меня небольшая новость – мы с миссис Вирсвами на следующей неделе отправляемся отдыхать, так что некоторое время нас тут не будет.
– Ух ты, здорово! А куда вы собрались? В очередной круиз?
– Нет, к сожалению, но планы тоже неплохие. Мы едем в Пакистан, чтобы привезти оттуда дочкиного жениха. Он живёт в Пешаваре, а когда мы вернёмся, закатим та-а-а-акую свадьбу! Когда-нибудь детки пустят меня по миру. – Мистер Вирсвами воздел руки к небу. Это была одна из его любимых шуток – жаловаться на бедность, звеня ключами от огромного «мерседеса» и блестя золотыми часами «ролекс». – Наверное, твой папочка тоже тебя балует, Поппи?
У Поппи не было ни сил, ни желания рассказывать мистеру Вирсвами про папочку, который даже видеть её не хотел, а не то что баловать.
– Как вы угадали, мистер Вирсвами? Я – любимая папина дочка!
– Я так и знал, Поппи! Так и знал! Сразу понял!
Поппи представила себе его путешествие. Нарисовав в воображении глобус на полке в кабинете географии, она примерно определила, в какой район Пакистана отправится мистер Вирсвами. Лишь горный хребет будет отделять его от Афганистана. Сердце Поппи затрепетало. Почему все путешествуют, и только она нигде не была? Снова к вопросу о везении.
Ещё в детстве Поппи поняла, ей никогда не стать такой же, как богатые девицы, чьи мамы следят за фигурой и не делают татуировок, а папы возят их в шикарных автомобилях. Нечего и думать об этом. У девиц были блестящие светлые волосы и ровные белые зубы, после школы девицы поступали в университеты, чтобы выучиться таким профессиям, о которых Поппи даже мечтать не могла. Почему? Кому как повезло или не повезло; всё зависело от удачи или неудачи. Судьба решает, где и в какой семье родиться.
Красавицы-блондинки оказались везучими. Это они потом выходили замуж за очень умных и просто шикарных парней, потому что состояли в одном с ними тайном обществе. В это общество Поппи никак не могла попасть, поскольку выросла в многоквартирном доме. Она ни разу не была за границей, говорила «задаром» и «вовнутрь», «умаяться» вместо «устать» и «читалка» вместо «библиотека». Мало ли было примеров! Она смотрела не BBC, а QVC, ходила на собачьи бега, а не на скачки. Её подружки не могли похвастаться звучными именами вроде Фебы, и она, не задумываясь, отправилась бы в «Спар» в домашних тапочках. Квартиру своей мечты она увидела на картинке в каталоге: блестящий коричневый диван из кожзаменителя, две мягкие диванные подушки, большая ваза, из которой торчат веточки, и кремового цвета коврик на ламинате. Они с Мартином в жизни не пробовали суши, предпочитая заказывать на дом китайскую еду, наслаждаться ею, поставив тарелки себе на колени, и смотреть мыльные оперы. Это был синдром рабочего класса, наподобие болезни Туретта, от которого она не могла избавиться, который она не умела скрывать. Он давал о себе знать каждый раз, как Поппи открывала рот, а рот она открывала часто.
По этим причинам и множеству других Поппи был закрыт вход в высшее общество. Её зубы никто не назвал бы ни белыми, ни прямыми. Она не так выглядела, не так говорила, и её семья принадлежала к тем семьям, какие показывают в дешёвых телешоу, потому что бедность вынудила их не только прилюдно стирать своё грязное бельё, но также гладить, складывать и убирать подальше. Окно в большой мир было для Поппи заперто на засов и наглухо забито. Сильно ли она страдала? Лишь иногда.
Поппи запомнила, как однажды одна из богатых одноклассниц, Гарриет, прислала открытку с юга Франции. Учительница прочитала открытку вслух. Она была не особенно интересной: вилла красивая, погода жаркая, Гарриет попробовала лягушачьи лапки. Поппи и её одноклассники остались равнодушны к этому рассказу, настолько далёкому от их собственной жизни с её заботами, что он мог быть с тем же успехом прочитан и в книжке.
Поппи было наплевать на слухи, о которых шептались другие; наплевать на путешествия Гарриет в такие места, которые сама Поппи могла увидеть только на глобусе; всё, что она хотела – и всё, что могла – забрать открытку себе. В конце урока, набравшись смелости, она на цыпочках подошла к столу мисс Вест и тихо спросила, можно ли взять открытку. Мисс Вест всё поняла и, улыбнувшись, открыла ящик. Держа в руках четырёхугольник бумаги, она так же тихо ответила, чуть подняв бровь: «Можешь оставить её себе, Поппи». Это стало их секретом. Поппи поняла, что и мисс Вест никакого дела нет до похождений Гарриет; добрая учительница понимала, как тяжело приходится в жизни большинству её учеников. Она никогда не относилась к ним свысока, она вообще была просто чудесной. Поппи её очень любила. Мисс Вест, одна из немногих, называла её умной, говорила – эта девочка сможет всё, что захочет, мешает ей только неуверенность в себе. Ха! Только неуверенность в себе – и ещё невидимая нить из чувства вины и чувства долга, навсегда привязавшая её к семье.
Поппи долгие годы хранила эту открытку; она и сейчас валялась где-то в ящике. Девочка часто держала её в руках и долго смотрела на прямую линию бульвара и виноградники по обе стороны длинного ряда деревьев. Почтовая марка гласила: «Сент». Из учебника географии Поппи узнала – это неподалёку от города Коньяк, откуда родом знаменитый напиток. Географические сведения были довольно интересны, но больше всего завораживала мысль, что этот самый клочок бумаги проделал долгий путь из далёкого-далёкого города и теперь оказался в её руках, с ума сойти! Маленькой девочке, мир которой был ограничен тремя улицами, такое представлялось просто невероятным.
Поппи хотела попросить мистера Вирсвами проехать через горы, найти Мартина и передать ему сообщение. Может ли мистер Вирсвами рассказать её мужу, что она любит его и скучает, что мир без него пуст, и она ждёт не дождётся, когда он вернётся домой? Поппи сглотнула подступавшие к горлу слёзы и стала, часто моргая, смотреть на блестящие туфли мистера Вирсвами и считать крошечные дырочки, образующие узор вокруг пальцев, лишь бы отвлечься от наплыва чувств.
– Отдохните как следует, мистер Вирсвами.
– Непременно, Поппи Дэй. Увидимся, когда вернусь. – Мистер Вирсвами кивнул, давая понять – разговор окончен.
Поппи шла по коридору, пока не добралась до комнаты Доротеи. Бабушка сидела перед телевизором – что самое удивительное, он был выключен.
– Привет, бабуль. Всё в порядке?
Доротея быстро подняла глаза. Ей понадобилось некоторое время, чтобы узнать внучку – явный признак, что старушка устала. Поппи интересовали волновавшие бабушку вопросы, понятия, ускользавшие от её чувства реальности, и минуты полной ясности, оправдывающие её многочисленные навязчивые идеи.
На прикроватном столике гордо стояла свадебная фотография Доротеи и Уолли. По выражению лица и вычурной позе Уолли Поппи могла сказать – с годами он совсем не изменился. Был занудой в двадцать три, остался занудой и в семьдесят три, только постарел. Фотография была чёрно-белой, но губы Доротеи раскрасили малиновым, а глаза – бирюзовым, да ещё так немилосердно, будто снимок был шедевром Энди Уорхола, а не «Кодака» дядюшки Гарольда. Иногда Поппи спрашивала:
– Бабушка, а это кто?
– Ой, такая милая леди!
Поппи улыбалась, потому что бабушка была права, вот только эта милая леди имела мало общего с женщиной напротив, черты лица которой расплылись, съехали с опорных точек. Когда бабушка не могла вспомнить, кто на снимке, Поппи становилось грустно. Ещё грустнее – когда могла, и в её глазах плескалась боль. Доротея в отчаянии сжимала руку внучки.
– Как я здесь оказалась, Поппи Дэй? Куда все подевались?
Размазывая по лицу безудержные слёзы, Поппи гладила креповую кожу бабушкиной руки.
– Не знаю, бабуль. Не знаю, почему так вышло.
Поппи отвечала честно. Она не врала бабушке, никогда не смогла бы соврать.
Лицо Доротеи беспокойно сморщилось.
– Да всё хорошо, Поппи Дэй, я просто задумалась.
– Ну ладно. О чём же ты задумалась?
– Да вот сижу и думаю о другом ребёнке.
– О каком другом ребёнке, бабушка?
– О том, которого наша Джоан родила до тебя и отдала в чужую семью. А если бы не отдала, было бы у меня два внучка, верно? Вот Поппи Дэй у меня есть, а так был бы ещё один, на год постарше.
Это ошарашило Поппи. Она впервые слышала о другом ребёнке; раньше у бабушки подобные мысли не появлялись. При сочетании ясной речи и неясного чувства реальности очередная навязчивая идея могла оказаться такой же чепухой, как мысль о родстве с Джоан Коллинз. Но Поппи поняла, здесь кое-что посерьёзнее. О психическом состоянии Доротеи говорили её глаза. Когда старушка несла чушь, они блестели, взгляд становился рассеянным. Но сегодня он был ясным и чётким; значит, несмотря на усталость, бабушка не только правильно мыслила, но ещё и делала какие-то логичные выводы. Доротея продолжала:
– Мне кажется, он где-то неподалёку от нас. Интересно, что он сейчас делает? Как тебе кажется, он рядом?
– Наверное, бабуль.
– Я хочу сказать, если твоя мама не хотела ребёнка, это не значит, что его не хотела я. Он отправился в хорошую семью. Я знаю, она нашла ему достойных родителей. Но у меня странное чувство, будто он совсем близко. Представляешь, Поппи Дэй, если он живёт за углом? Вы видитесь каждый день и даже не знаете друг о друге!
– Как его звали, бабушка?
– Кого?
– Другого ребёнка.
– Какого ещё другого ребёнка, Поппи Дэй?
– Ребёнка, о котором мы говорим. Которого мама отдала в чужую семью.
– Ты городишь вздор, Поппи Дэй. У нашей Джоан была только ты. Она тебя берегла как зеницу ока, молилась на тебя.
Поппи улыбнулась. Да бабушка хитрит, намеренно вводит ее в заблуждение, чтобы правда не была такой горькой. Она представила себе разговор Доротеи с мистером Вирсвами: «Мама её бережёт как зеницу ока, молится на неё!», а он в ответ: «И папочка её балует, она любимая папина дочка!» Какой, оказывается, чудесной была жизнь Поппи Дэй. Мама её обожает, на руках носит, папа в ней души не чает – повезло же девчонке!
Усталость сбивала Поппи с ног, как волна. Она впервые ощутила, как устаёт разум. Тело было ещё полно сил, но мозг утомлён, растерян, измучен переключением с одного на другое после долгих тягостных мыслей.
– Ну, раз всё в порядке, бабушка, то я пойду. День был тяжёлый. Увидимся завтра. Хочешь, принесу тебе что-нибудь вкусненькое?
Доротея покачала головой, сложив на груди руки и выпятив нижнюю губу. Она не понимала, почему внучка пришла так ненадолго. Бабушка напомнила Поппи младенца-переростка. Наклонившись, она чмокнула Доротею в макушку.
– Спокойной ночи, бабуль. Сладких снов.
И, уже повернувшись, услышала голос бабушки, твёрдый и уверенный:
– Симон. Его звали Симон.
Симон. Симон… Как бы долго Поппи не повторяла про себя его имя, она не могла представить человека, которому оно принадлежало, своего брата. Она попыталась рассчитать дату его рождения. Сколько же лет было Шерил – четырнадцать, пятнадцать? У Поппи вызывала волнение и подозрение мысль, что она серьезно размышляет над фантазией бабушки. А вдруг это правда? Вдруг у Поппи есть родственник по имени Симон, старший брат, который поможет спасти Мартина, позаботиться о Доротее? С другой стороны, он мог оказаться и полным отморозком, учитывая, с кем связывалась её мамочка. Все приятели Шерил были на один фасон, все взаимозаменяемые – любители автозагара и массивных золотых украшений, грубые, уверенные в собственной неотразимости в глазах женщин; обычно их звали Терри или Тревор. Все эти Терри и Треворы в спортивных костюмах называли Поппи милашкой, состояли в тесной дружбе с местными букмекером и владельцем бара, ездили на старых, побитых «фордах», в жизни не читали книг и не платили налогов.