Энтони поднялся, надел фуражку и прошёл к двери.
– До свидания, Поппи. – Его тон был сдержанным, резким.
Роб стоял в комнате, вытянув руки по швам. Покачав головой, закатил глаза к потолку.
– Вижу, всё прошло как надо.
Поппи закусила губу, чтобы не сказать ещё чего-нибудь лишнего; по правде говоря, чтобы не сказать вообще ничего.
На следующий день Поппи принарядилась, собрала волосы в конский хвост и долго изучала своё лицо в зеркале, висевшем в прихожей, пока не пришла к выводу, что она выглядит полной дурой, но, в конце концов, это продлится всего несколько часов. Когда она собиралась выходить, зазвонил телефон, и Поппи решила не обращать на него внимания, но…
– Поппи?
– Да?
– Это Майлз. Видели газету?
– А, господин провокатор! Да, видела.
– Хорошо-о-о. Но что-то вы совсем не рады. Мне пришлось побороться за место на первой полосе!
– В таком случае, спасибо.
– Принимаю вашу благодарность, хотя вы не слишком-то любезны.
Поппи фыркнула от смеха.
– Вообще я хотел сказать вам, Поппи, что меня некоторое время не будет.
– Везёт вам. Летите путешествовать?
– Хотел бы! Но нет, отправляюсь в Афганистан.
Поппи почувствовала прилив острой зависти. Сначала мистер Вирсвами, а теперь Майлз! Будто все могли оказаться поблизости от её мужа, кроме неё самой.
– Я отправляюсь завтра с Брайз-Нортон. Обещаю позвонить, как только вернусь, но, конечно, если узнаю что-нибудь, пока буду там… – Больше слов не требовалось.
– Берегите себя, Майлз.
– Не волнуйтесь, осторожность – моё второе имя! Вообще-то оно – Алессандро, в честь моего великого дяди, но это уже другая история.
Как и предполагала Поппи, на углу Даунинг-стрит располагалась будка, где дежурил полицейский; в нескольких метрах от него стоял его вооружённый коллега. Тому, что сидел в будке, давно следовало отправиться на пенсию; у него был большой, толстый нос луковицей – такими носы в старости становятся у тех, кто пьёт много портвейна.
|
|
Поппи старалась не смотреть на его огромный хобот, но почему-то, когда ей встречался человек с каким-нибудь дефектом внешности, этот дефект так её завораживал, что она сама смущалась.
У Поппи всегда была большая проблема – она зачастую говорила, не думая, всё, что приходило ей в голову, не подвергая свои слова никакой цензуре. Нет, она не страдала словесным поносом, как Дженна, но зато нередко задавала себе вопрос: Зачем я сейчас это сказала?» Если встречались монахиня или священник, Поппи в каждом предложении повторяла: «Иисус Милосердный!», а на все вопросы отвечала: «Боже мой!» Если возникала неловкая пауза, Поппи никак не могла удержаться и не спросить: «Ну неужели кто-то верит в непорочное зачатие? Конечно, Мария просто ляпнула, что в голову пришло, когда папа застукал её с положительным тестом в руке!» Так она поддерживала разговор; нелегко ей приходилось.
– Добрый день, – сказала Поппи носу.
– Добрый день. Чем могу быть полезен?
Всё происходящее смущало Поппи и казалось нереальным – не только шнобель полицейского, но и сам факт, что она сейчас скажет этому типу, который ждёт от неё вопроса, как добраться до ближайшей пиццерии: «В три часа у меня назначена встреча с министром иностранных дел». Было без четверти три; Поппи сочла, что добралась как раз ко времени.
К чести полицейского, он и ухом не повёл.
|
|
– Ваше имя?
– Поппи Дэй.
На секунду он замешкался, борясь с желанием переспросить, потом снял трубку громоздкого телефона, больше похожего на реквизит, и сказал в неё: «Мисс Поппи Дэй на три часа назначена встреча с мистером Манро». Это было утверждение, но в конце интонация поднималась вверх – значит, это мог быть и вопрос. Пару раз полицейский кивнул, будто человек на другом конце провода его видел, а может быть, и впрямь видел.
Затем он повесил трубку и посмотрел на Поппи.
– Мисс Дэй, вас встретят у двери.
Началось! Пройдя ворота, она помчалась по Даунинг-стрит на встречу с достопочтенным Тристрамом Манро, министром иностранных дел. С ума сойти!
Поппи не знала, что находится за знаменитой дверью. Если бы она задалась этим вопросом, то, наверное, представила бы себе красивый вестибюль, напоминающий комнату для отдыха, огромный камин, портреты великих людей на стенах, маленький столик в форме полумесяца, на котором стоит серебряный поднос с графином и хрустальными бокалами – вдруг кто-нибудь в смокинге захочет после ужина пропустить стаканчик бренди. Ещё воображение Поппи нарисовало бы бесшумно, но деловито снующий туда-сюда одетый в униформу персонал, как в сериале «Аббатство Даунтон» или, например, «Вверх и вниз по лестнице», где ещё играл тот тип из «Профессионалов»[5] – «Профессниалов», как выражалась бабушка.
Ничего подобного Поппи не увидела. Это был не дом, а скорее огромный, по-настоящему огромный офис – сотни лестниц, кабинетов и коридоров, ведущих неизвестно куда. Поппи была уверена – мест, где можно жить, работать и прятаться, здесь гораздо больше, чем нужно.
|
|
Ее встретила женщина средних лет в дорогом синем костюме; серые кудри в перманентной завивке и отсутствие макияжа делали её похожей скорее на буфетчицу, чем на помощницу министра иностранных дел. Доротея непременно окрестила бы её кошёлкой. Она открыла дверь, не спросив, кто пришёл – Поппи Дэй, посетительница, которую ожидает Тристрам Манро, или какая-нибудь несчастная продавщица товаров для дома, пылесосов и тому подобного.
– Проходите.
Поппи застыла посреди большого вестибюля, как чучело, чувствуя себя рыбой, выброшенной на берег; пришлось жадно глотать воздух, прежде чем она снова смогла дышать.
Она размышляла об имени министра – Тристрам. Безусловно, оно указывало на принадлежность к высшему классу. Стоит услышать имя человека, тем более какое-нибудь особенное имя, его обладателя тут же можно отнести к определённому классу. Если бы мальчика, живущего в одном районе с Поппи, назвали Тристрам, этот мальчик изо дня в день получал бы хорошую взбучку; то же самое ожидало бы и Майлза Алессандро Варрассо. Но и в мире Тристрама его имя было редкостью, так же, как в мире Поппи редко попадались Дины и Даррены – она и её одноклассники легко понимали, о ком речь. Например, был рыжий Даррен – понятно, почему его так звали; Даррен-веган, не евший мяса из-за врождённой непереносимости протеина; Даррен-до небес, который мог раскачать качели в парке через перекладину, и Даррен-педик. Интересно, как различают друг друга Тристрамы? Тристрам-двадцать гектаров? Тристрам с домработницей из Таиланда? Тристрам-достопочтенный?
Мысли Поппи блуждали, потому что она нервничала, чувствуя себя не в своей тарелке. Вспомнились слова Тома: «Подготовьтесь как следует». Да, она подготовилась, ещё раз обдумала свою речь в автобусе по дороге сюда, но сейчас, стоя в необозримом вестибюле, осознавала, что вряд ли сможет вспомнить даже своё имя. Вот дерьмо.
Буфетчица испарилась, и растерянная Поппи осталась в одиночестве, пока наконец не появился мужчина в костюме с отливом.
– Вы – Поппи?
Она кивнула и улыбнулась – совершенно верно! Она – Поппи, Поппи Дэй, и её цель – спасти мужа.
– Следуйте за мной, Поппи. Я провожу вас в кабинет Тристрама.
– Спасибо.
Мужчина остановился и посмотрел на неё так, словно услышал очень приятный комплимент.
– Добро пожаловать!
Он напомнил Поппи героя «Унесённых ветром», но не Ретта Батлера, а леди с юга. Прехорошенький, пахнущий свежевыстиранным бельём из прачечной, он быстро и осторожно шёл по коридору, занимая ничуть не больше места, чем было необходимо. Маленькая птичка, человек-воробей. Пройдя множество коридоров и залов, они наконец оказались в самом конце вестибюля, и спутник Поппи постучал в дверь.
– Да? – донеслось из кабинета.
– Не волнуйтесь так, Поппи. Всё будет хорошо, – прошептал служащий, и тёплые слова придали Поппи уверенности. Она вспомнила свою речь, все важные моменты – запросто, как сказал бы Томми Купер.
Человек-воробей открыл дверь, и глазам Поппи предстал Тристрам Манро собственной персоной, стоявший за большим столом, гораздо большим, чем в кабинете Тома Чеймберса. Это доказывало – чем успешнее человек, тем больше у него стол. Поппи подумала, что у премьер-министра стол, наверное, вовсе необозримый – гектары отполированного дерева, в углу – телефон; приходится побегать, чтобы ответить на звонок. Понятно, почему премьер-министр такой подтянутый.
Тристрам Манро был немного не таким, как в телевизоре – повыше, постройней, но с довольно солидным животом; пуговицы просторной рубашки в полоску вот-вот готовы были отлететь. Одну руку он держал на талии, будто собирался исполнить песенку «Я маленький чайник», а другой прижимал к уху телефон. Рукой, изображавшей ручку чайника, он накрыл трубку и сказал Поппи:
– Прошу прощения! Подождите минутку! Садитесь! Садитесь!
Поппи села. В конце концов, кто она такая, чтобы не подчиняться указаниям министра иностранных дел, чёрт бы его побрал? Она старалась не подслушивать разговор и сосредоточиться на своих мыслях, чтобы не лезть в жизнь министра, но это оказалось не так-то просто.
– Патрик, это для нас действительно большая честь. Единственная трудность – со сроками. У нас как раз государственный визит. По-моему, в Китай, точно не помню. Не важно. Суть в том, что я занят и не могу. Не могу физически, а не потому что мне не хочется. – Министр говорил кратко, был слишком занят, чтобы связывать фразы малозначительными словами. Он помолчал, слушая Патрика, кто бы там ни был этот Патрик, потом сказал: – Да, да, совершенно верно. Хорошо, дружище, будет сделано. Привет Черити и малышу. Да, превосходно. Пока-пока!
Закончив разговор, он нажал кнопку и одновременно вышел из-за стола, протягивая Поппи не одну, а обе руки. Она не сталкивалась с такой разновидностью рукопожатия. По счастью, он разрешил дилемму, зажав левую руку посетительницы между своими двумя.
– Поппи, спасибо за визит. Прошу прощения, что заставил вас ждать.
Она улыбнулась. Как мило! Нервозность исчезла без следа. Он был рад её видеть, как чудесно! Прежде чем она ответила, он продолжил говорить:
– Звонил мой племянник, Патрик. Они с женой удостоили меня чести стать крёстным их малыша. Но, к сожалению, я никак не успеваю. Грустно, боюсь, бедняжка долго не протянет…
– Ваш племянник?
Он наконец выпустил руку Поппи, за что она была весьма благодарна.
– Нет, нет, не Патрик, а малыш, Тедди. У него столько проблем со здоровьем, бог его храни.
– О господи… мне очень жаль. – Поппи не знала, что ещё сказать, какого ответа от неё ждут.
– И не говорите, ужасно жаль. Такая история вышла… Черити не может иметь детей, и они с Патриком усыновили малыша её сестры. Горе-мамаша посмотрела на него краем глаза, узнала обо всех его настоящих и возможных болезнях и решила быстренько сбыть с рук, а сама умчалась в Испанию, начинать новую жизнь с новым любовником! Что вы на это скажете?
– Ужасно… так эгоистично с её стороны. Не могу представить мать, которая согласится отдать своего ребёнка. Мне кажется, это ненормально. – Поппи не стала говорить, что была в такой же ситуации. Её мать тоже умчалась в Испанию, и это был кошмар, настоящий кошмар. Малышу хоть в чём-то повезло, конечно, не со здоровьем, но, по крайней мере, у него были любящие мама и папа, и ему не пришлось торчать в вонючей конуре с чокнутой бабушкой.
– Вы абсолютно правы… ужасно и эгоистично. И совершенно ненормально, Поппи. Трудно понять таких людей. Она как ни в чём не бывало будет с этим жить; слава богу, у неё есть добрые Черити и Патрик, которые согласились взять на себя все заботы. Ужасная женщина. Никогда её не видел и совсем не хочу видеть.
Поппи заволновалась – у неё было всего полчаса, и меньше всего бесценные минуты хотелось тратить даже на самые интересные разговоры о неблагополучных родственниках Тристрама. Всего этого ей хватало и в собственной жизни – достаточно, спасибо большое. Министр словно прочитал её мысли.
– Простите, Поппи, времени мало. Давайте перейдём к делу. – Он сел в кресло, наклонился вперёд. Теперь тон его голоса и выражение лица стали совсем другими – он был занят работой. – Не могу даже представить, через что вам пришлось пройти, ситуация чудовищная. Примите мои глубочайшие соболезнования и наилучшие пожелания…
Она кивнула, не зная, что ответить.
– Как вы держитесь?
Утром Поппи посмотрела значение последнего слова. Словарь гласил: «выдерживать стресс, трудности, тяжёлые времена; крепиться, не сдаваться; сохранять присутствие духа, не отчаиваться…» И как же она держалась? Не то чтобы превосходно, но что ещё она могла ответить?
– Всё хорошо, спасибо.
Но он же и так всё понимал, верно?
– Когда именно Мартин попал в плен, Поппи?
Впечатляюще! Не глядя в заметки, он понял, что она не была замужем за Аароном, да к тому же вспомнил имя её мужа. Уже хорошо.
– Почти две недели назад.
– Две недели? Вам они, конечно, кажутся вечностью.
– Конечно.
– Представляю себе. Армия поддерживает вас, Поппи, снабжает информацией?
– Да, да, конечно, но информации почти нет…
– Я слышал о попытке освободить его – судя по всему, это катастрофа.
– Можно и так сказать. Больше всего, сэр…
– Называйте меня Тристрамом, пожалуйста, – перебил министр.
– Спасибо. Больше всего, Тристрам, меня тревожит отсутствие доказательств того, что его в самом деле пытаются спасти. – Поппи почувствовала, как к горлу подступили слёзы.
Он прижал ладонь ко рту, растопырив пальцы, придерживая подбородок, и кивнул, глубоко задумавшись.
Поппи продолжала, обрадованная его заинтересованностью в ней и в её словах; про себя она думала: «Молодец, Поппи, этот человек Марту точно поможет, умница, девочка!»
– Я благодарна армии, Тристрам, и не хочу никого подвергать опасности или лишать мотивации. – В голове пронеслись слова Энтони Хелма. – Я просто хочу вернуть мужа домой и буду благодарна за любую помощь, любые предложения, как его спасти.
Помолчав, министр заговорил сквозь пальцы:
– Первое, что я хочу сказать, – вы с этим не справитесь. Его могут вернуть домой только другие люди, как бы грубо ни звучали мои слова. Ситуация непростая, Поппи, вы и сами прекрасно понимаете. Если быть до конца честным, в моих силах только выслушать вас, посочувствовать и связать с теми, кто действительно способен помочь.
– То же самое сказал Том Чеймберс, поэтому я здесь. – Замкнутый круг вызывал у Поппи чувство безысходности; ей нужен был ответ, решение, способ вернуть Мартина домой.
– Представляю, что вы сейчас чувствуете. Вам кажется, что от вас пытаются отделаться, посылают из кабинета в кабинет, на самом деле всё не так. Но вам придётся смириться – то, что для вас дело первостепенной важности, для других может не быть таковым; это станет для вас глубочайшим разочарованием.
Ей понравилась честность министра; он, конечно, был прав.
– Да, в этом моё глубочайшее разочарование; но как сделать, чтобы спасение Марта стало и для них делом первостепенной важности, Тристрам? Я волнуюсь, мне кажется, эта проблема тревожит лишь меня одну. А вдруг время вышло, и его уже нельзя спасти?
Он поднялся и посмотрел в окно, держа обе руки на талии, а локти под прямыми углами – теперь он был похож уже не на чайник, а на исполнителя шотландской джиги. Не оборачиваясь, министр сказал:
– Понимаю, вы не верите, Поппи. Но вам придётся признать, что колёса вертятся, пусть медленно, но вертятся. Так вам легче? – Он повернулся и посмотрел на Поппи.
– Честно?
– Да.
– Нисколько не легче.
– Вы справитесь. Вы решительная девушка. Мне нравится ваша твёрдость. Не ставьте на мне крест. Я всё обдумаю и постараюсь вам помочь.
– Спасибо, что согласились сегодня увидеться со мной. Я знаю, вы занятой человек, и…
– Что вы, я был рад встрече, – искренне сказал он.
– Жду от вас новостей, Тристрам.
– Вы необыкновенная, Поппи Дэй. Мартину с вами очень повезло.
Она улыбнулась, но не в ответ на комплимент, а при мысли, что вряд ли Мартину вообще хоть в чём-то повезло. Министр продолжал:
– Вы просто чудо – сильная, упорная, изобретательная. Может быть, я неправ, и вы со всем разберётесь сама, может быть, именно вы сумеете вернуть его домой!
Они оба рассмеялись, ещё не зная, что решение уже принято, что в землю заронили маленькое зёрнышко, которое будут несколько часов питать и поливать, пока оно наконец не взойдёт, и тогда Поппи придётся действовать.
Не переодеваясь, Поппи помчалась в «Непопулярку».
– Что случилось, Поппи Дэй?
– Ничего, бабуль, всё хорошо.
– Я знаю, у тебя всё плохо, так что можешь не врать.
Бабушкин голос был строже обычного. Она терпеть не могла, когда Поппи говорила ей неправду, и прекрасно чувствовала такие моменты.
– Я немного волнуюсь из-за Марта, бабуль. Ты помнишь Марта? Марта, моего мужа. – Поппи уточнила, на случай, если бабушка забыла его лицо и имя, как сотни других лиц и имён. Память Доротеи представлялась Поппи большой рыболовной сетью, дыры которой становились всё больше и больше, шире и шире, и из неё вываливалось всё больше рыбы. Оставалась лишь самая крупная, самая нужная – она останется, пока сеть не разорвётся. Поппи была огромной рыбой, наподобие того тунца, которого с трудом вытянули из воды три японца; когда его вытащили, он превратился в месиво кровавых кишок. Такой громадной рыбой билась Поппи в сети бабушкиной памяти, зная, что никуда из неё не выпадет.
– Господи, да знаю я, кто такой Март, – всё так же строго ответила бабушка. Поппи задумалась, что сказать дальше, какие слова, каким тоном, как умолчать о самом страшном, и, лишь тщательно обдумав свою речь, спросила:
– Ты знаешь, что он отправился в Афганистан?
– Воевать, да?
– Да, бабушка, воевать, но только немножко потерялся. – Поппи хихикнула, чтобы показать Доротее, что ничего страшного нет, у Поппи всё хорошо, вообще у всех всё хорошо.
– Потерялся?
– Да, бабуль, потерялся.
– Что ты хочешь этим сказать, девочка моя? Хочешь сказать, ему нужна карта, или хочешь сказать, он пропал без вести, погиб, был убит?
– Нет! Не убит и не погиб. Он… – Поппи вновь задумалась, подбирая слова и тон. Её воображение нарисовало Марта, его испуганные глаза, страшный удар в живот. Голова Поппи упала на грудь. Она видела его, примотанного к кровати верёвкой или простынёй, с завязанными глазами. Видела его, немытого, пропитавшегося грязью, и уже не могла сдержать поток слёз, которые покатились по щекам, полились в рот. – Бабушка!
Чудовищное истощение и постоянная нервозность сделали своё дело – Поппи рухнула на пол, на линолеум, где отпечатались следы тысячи маленьких происшествий. Она лежала у ног Доротеи, уткнувшись ей в коленку, и старушка гладила внучку по голове. Поппи так хотелось снова стать шестилетней девочкой, чтобы бабушка гладила ей волосы, шептала «ш-ш-ш» и повторяла, что всё будет хорошо. На холодном полу ноги быстро замёрзли, но Поппи было всё равно. Она могла бы стоять так часами. Она хотела стоять так часами. Это было прекрасно – хотя бы несколько минут чувствовать заботу о себе, а не только необходимость заботиться о других.
Кривые, узловатые пальцы старушки гладили лицо и волосы Поппи, и девушка рыдала, зарывшись в кримпленовые брюки, подпоясанные гибким ремнём. При мысли о Натане, который увидит мокрое пятно и всё поймёт неправильно, Поппи улыбнулась. Как он будет возмущаться, переодевая старушку! Но, по крайней мере, порадуется миллионам фунтов, которые получит в награду за все страдания и тяжёлый труд.
– А теперь, Поппи Дэй, сядь прямо и расскажи мне, что случилось. К чему слёзы? Это совсем на тебя не похоже. – Приподняв подбородок внучки, бабушка посмотрела ей в глаза. Поппи поднялась с пола, села на видавший виды пластмассовый стул. Доротея взяла её руку в свои холодные, гладкие ладони, и второй раз за вечер Поппи была благодарна ей за поддержку. – Ну же, Поппи Дэй, что у тебя стряслось?
Поппи глубоко вздохнула и наконец решилась разделить свою ношу с единственным человеком, которому было до неё дело – не считая Мартина. Только бабушку интересовало, через что бедняжке пришлось пройти.
– Март пропал без вести, бабуль. Ну, они так говорят, но, по правде сказать, они знают, где он. Его держит в заложниках группа религиозных фанатиков…
– Плохие ребята?
Поппи улыбнулась.
– Да, очень плохие. А хуже всего, бабуль, что никто, по-моему, и не пытается его спасти – подумаешь, пропал без вести, пусть так и будет. – От страшных слов, произнесённых вслух, по щекам снова покатились слёзы.
– Он ещё жив, милая?
– Да, – твёрдо сказала Поппи. Нужно было верить, что он жив. Ей казалось, если что-нибудь случится с её мужем, с её любимым, она почувствует.
– Тебе кто-нибудь помогает? Его сослуживцы, я имею в виду?
– Да. Сегодня, между прочим, я была на Даунинг-стрит. Представляешь, я – на Даунинг-стрит! Встречалась с министром иностранных дел; ни черта не помогло!
Доротея никак не отреагировала на эту несущественную новость. Чокнутая или нет, бабушка не имела почтения к богатству, титулам и статусам. В лучшие времена, ещё будучи адекватной, она бы сказала: «И задницы крысиной за него не дам, будь он хоть царица Савская! Люди – просто люди, Поппи Дэй; мы приходим в этот мир одинаковыми, одинаковыми и уйдём, вот поэтому мы все равны».
– А ты знаешь, где Март?
– Да, бабушка, не точно, но приблизительно.
Доротея наклонилась к внучке, как будто они были заговорщицами, и, помолчав немного, медленно прошептала:
– Ты должна пойти и вытащить его оттуда, Поппи Дэй. Пойти, найти его и привести домой. Он – твой муж, он любит тебя. Когда меня не станет, у тебя останется только он. – Сознание бабушки было чётким и ясным, и никто сейчас не назвал бы её сумасшедшей.
Не отрываясь, Поппи смотрела на старушку. Слёзы перестали катиться по щекам. Бабушка была права. Мартин – муж Поппи, он её любит, и, когда Доротеи не станет, у Поппи останется только он. Ещё больше её поразило, что два человека в один и тот же день сказали ей одно и то же. Причудливая ирония судьбы? Может быть, но она увидела в этом знак.
Будущее Поппи без Мартина представить было невозможно. Если бы вы спросили кого-нибудь из их друзей про дуэт Термит/Дэй, они сказали бы вам – трудно воспринимать их по отдельности, они как пожилая пара, которая сто лет прожила вместе и для всех окружающих слилась в единое целое. Стоило произнести одно имя, с губ сразу же слетало второе; они были связаны, как рыба и картошка, как Джинджер и Фред[6].
Мартин и Поппи дружили с шести лет, а с четырнадцати общепризнанно считались парой. Хорошо это было или немного грустно? Откуда они могли знать, с тем ли человеком связали свою жизнь, если оба никогда не смотрели на других, не пытались больше никого полюбить? Может быть, они просто схватились за первого, кто встретился на пути? Эти вопросы, пусть и существенные, было бы неправильно задавать всерьёз. Весьма неправильно.
С той самой ссоры с Джеки Синклер на детской площадке, стоило Поппи попасть в неловкую или опасную ситуацию, фьють – и, словно джинн из волшебной лампы, появлялся Мартин, дабы смягчить удар, удостовериться, что с Поппи всё в порядке, успокоить и во всём поддержать. Они знали друг друга с раннего детства; их любовь была настоящей, проверенной временем. Поппи умерла бы за Мартина, а он – за неё. Так и было. Какому-нибудь цинику эта фраза показалась бы избитым клише, но фундаментом, на котором строилась любовь Поппи и Мартина, стало молчаливое согласие быть рядом друг с другом. Где угодно. Всегда.
Поппи обдумывала идею отправиться в Афганистан и самой вызволить Мартина из беды, и, как ни удивительно, эта идея уже не казалась глупой, немыслимой; напротив, ощущалась единственно возможным вариантом. Поппи нашла решение, которое искала. Без тени сомнения стало ясно – никто, кроме неё, в целом огромном мире не ставит перед собой цель – вернуть Мартина домой. Никто не лишится сна и желания жить от того, что он пропал. Вся ответственность – на Поппи, именно она должна его спасти. Она, Поппи Дэй, должна отправиться туда и освободить своего мужа.
В размышления проникала проза жизни, размывала границы плана.
– Я не смогу навещать тебя каждый день, бабушка, если полечу к Марту. Несколько дней меня не будет, сколько – не знаю.
Доротея пожала плечами. Слова Поппи не имели для неё значения. Пусть им не суждено некоторое время видеться; обе были готовы принять эту жертву. Бабушка была права.
– Ой, привет, Натан!
Юноша стоял в дверном проёме.
– Я так счастлива тебя видеть. Познакомься, это…
Шагнув вперёд, Натан пожал руку Поппи.
– Рад знакомству, Поппи Дэй. – Едва зайдя, он тут же понял – их ещё не представили друг другу. Не разжимая рукопожатия, оба смотрели на Доротею, ожидая её реакции. Старушка окинула взглядом мокрую дорожку на брюках, подняла глаза на Натана.
– Похоже, я описалась.
Натан и Поппи долго и громко смеялись; Доротея же сидела с каменным лицом, недоумевая, отчего такой истерический хохот.
Когда она уже была готова ко сну, ослепительно прекрасная в фланелевой пижаме и ночной кофточке, Поппи подошла к старушке и поцеловала её в лоб.
– Спокойной ночи, бабуль, увидимся завтра. Сладких снов.
– И тебе сладких снов, моя Поппи Дэй.
Поппи пошла к выходу, но голос бабушки остановил её на полпути.
– Поппи Дэй!
– Что, бабуль?
– Не теряй ни секунды, девочка моя. Завтра мы не увидимся. Завтра тебе пора в путь; ты отправишься туда и вернёшь его домой. Я буду ждать тебя; увидимся, когда вы прилетите. – И бабушка всецело сосредоточилась на пульте от телевизора – ведь должна же была где-нибудь идти кулинарная передача!
Прислонившись к двери, Поппи пристально посмотрела на бабушку, запоминая, сохраняя образ, и в тишине, наполнившейся закадровым смехом и записанными на плёнку аплодисментами – по телевизору уже шло какое-то дерьмо, – прошептала:
– Спасибо, бабуль. Я справлюсь. Я верну его домой. Я люблю тебя.