– Мне это тоже ясно, – согласился я, – но не значит ли это, что верховные мандарины обычно глупцы и обманщики? Ибо лишь глупец способен долго считать себя значительной и важной особой. Думающий же человек сомневается во всем, и в первую очередь – в самом себе. А тот, у кого нет определенной точки зрения, всегда вынужден лгать – или я неправ?
– Ваши слова, – сказал мне господин Ши-ми, – содержат очень суровую оценку верховных мандаринов, но нельзя не признать, что оценка эта справедлива.
Кстати, здесь таким образом выбирают не только верховных мандаринов, но и всех начальников, канцлеров, губернаторов и так далее, причем не только в А Мэй-ке, но во всех государствах, принявших эту систему, то есть в половине государств мира, и в стране Ба Вай тоже.
– Как же обстоит дело в другой половине?
– Там это проще, – сказал господин Ши-ми. – После смерти очередного верховного мандарина там начинается дворцовая смута. Один мандарин душит другого, подставляет ему ножку, выталкивает из окна – правда, по большей части лишь в переносном смысле, – и сильнейший наконец побеждает. Он-то и выходит на балкон, приветствуемый ликующими простолюдинами.
– А, – сказал я, – такая система мне знакома.
– Да, – согласился господин Ши-ми, – я так и думал. Однако и эта система, пожалуй, даже более той, первой, желает называться «народовластием». Поэтому о своей борьбе за власть тамошние мандарины предпочитают помалкивать и вообще ее отрицают.
Это мне тоже было понятно, и я привел слова великого мудреца с Абрикосового холма: «Управлять – это значит лгать».
Что ж, теперь, чтобы не делать нового отступления, я к этому лишь добавлю, что как одно, так и другое царство имеют по нескольку сравнительно небольших государств-союзников, и там, где сферы влияния обоих соприкасаются, они тоже возвели стену, подобную нашей Великой стене, только, по словам господина Ши-ми, не такую красивую. Есть и государства, малые и большие, которые не присоединились ни к той, ни к другой стороне. Впрочем, о большинстве из них, считает господин Ши-ми, следовало бы сказать: им хотелось бы не присоединяться к той или другой системе, а идти своим, независимым путем. Но это почти никогда не удается. Такие государства либо все равно оказываются в одном из двух лагерей, несмотря на все свои заверения, а то и искреннее убеждение в обратном, либо же не имеют в мире решительно никакого веса. Есть только одна страна, действительно не принадлежащая ни к одной из этих систем, и страна эта, что меня сильно обрадовало, наше Срединное царство, в котором тоже давно нет императора, а есть только верховный мандарин. На ее долю, сообщил господин Ши-ми, тоже выпали долгие годы унижений и хаоса, но теперь она восстановила свое могущество и снова стала великим Срединным царством. Верховный мандарин там теперь выбирается так же, как в стране Ло Си-яо, то есть путем уничтожения соперников, однако отношения между Срединным царством и этой порочной страной Ло Си-яо скорее враждебные, что, естественно, наполняет большой радостью, если не сказать злорадством, страну А Мэй-ка.
Такова, друг мой, несколько упрощенная, но тем не менее, как уверяет господин Ши-ми, истинная картина теперешнего мира.
Срединное царство, оказавшееся, таким образом, между двух враждебных лагерей, вынуждено (ради собственной безопасности) по возможности хранить в тайне все, что в нем действительно делается, говорится и задумывается. Что ж, это вполне разумно. Однако именно поэтому теперешние правящие мандарины – наши настоящие внуки, с нормальными носами, – не впускают в страну никого, кто хоть чем-нибудь их не устраивает. Я же, очевидно, не мог бы устроить их ни в каком отношении. Так что побывать в нынешнем Срединном царстве я не смогу. И потом, мне, как и предполагал господин Ши-ми, действительно было бы больно видеть, как там попирают ногами память великого Кун-цзы. Неужели учение мудреца с Абрикосового холма и вправду забыто в Срединном царстве?
– Увы, да, – подтвердил господин Ши-ми. Я прикрыл лицо руками. Хоть носы у наших потомков и не выросли, ума у них не прибавилось.
Поэтому я остаюсь здесь, в Минхэне. Это лучше и потому, что недалеко от госпожи Кай-кун. Я осторожно осведомился у господина Ши-ми, что он думает о возможности нашего второго к ней визита. Отвечал он уклончиво. Не хочу ни расспрашивать, ни торопить его. Посмотрим, что будет дальше. Если бы мне удалось сделать это, не обидев господина Ши-ми, я охотно покинул бы его дом и снял себе жилье где-нибудь в городе. Я уже достаточно овладел языком жителей Минхэня и ознакомился с их обычаями, чтобы прожить здесь без чьей-либо помощи, и думаю, что узнал от господина Ши-ми все, чему он мог научить меня – за что я безгранично ему благодарен, – так что узнать что-либо новое смогу теперь, лишь сменив обстановку.
Впрочем, и с этим лучше не торопиться, а посмотреть, что будет дальше. Письмо мое и так вышло очень длинным. Однако для меня оно очень важно. Сердечно приветствую тебя и остаюсь —
твой Гао-дай, мандарин и начальник
императорской Палаты поэтов,
именуемой «Двадцать девять
поросших мхом скал».
ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ
(пятница, 3 сентября)
Мой милый Цзи-гу,
вот и еще одна луна миновала. Начинается осень. Когда я хожу по утрам гулять вдоль канала (того самого, который считал каналом Голубых Колоколов), над ним тянутся легкие полоски тумана. Иногда шум стихает, и тогда бывает слышно, как плещется в канале вода: одинокая утка-мандаринка описывает по воде круги, и на мгновение мне кажется, что я дома.
Господин Ши-ми обратился ко мне с просьбой, немало меня огорчившей. Этому предшествовали долгие беседы, в которых мы далеко отошли от вопросов философии и естествознания, занимавших нас вначале. Господин Ши-ми обеспокоен судьбой мира – своего мира. Нам за свой мир беспокоиться нечего. Мое путешествие показало, что у нас есть еще тысяча лет впереди, – иначе меня просто вынесло бы за пределы человеческого времени (это, кстати, единственное, чего я боялся во время моего краткого «полета», но Небо, к счастью, этого не допустило). Да, у нас есть будущее, пусть даже и напоминающее бездонную пропасть. Господин Ши-ми опасается, что у его мира не окажется даже такого будущего. Он не рассчитывает и на сотню лет. Временами, признался он, ему кажется, что его мир не продержится и двадцати.
Да и мне после всего, что я видел, эти опасения не кажутся пустыми, так что объяснять их одним лишь разлитием черной желчи у господина Ши-ми не приходится. Ему действительно есть чего бояться. Все, что делают большеносые, неминуемо приближает гибель этого мира, в котором, к сожалению, живут и наши внуки.
Нельзя сказать, чтобы они делали это намеренно: они и не замечают, что каждый шаг приближает их к пропасти. Молодежь просто не желает ничего знать и шагает, зажмурив глаза. Старики большею частью надеются, что не доживут до ужасного конца. Причина столь пагубного хода событий коренится в себялюбии здешних правителей, озабоченных не столько благом отечества, сколько тем, как бы подольше удержать власть. Если кого-то не выбрали главным мандарином, он считает себя опозоренным. Верховные мандарины и просто мандарины, канцлеры и министры только тем и заняты, что обеими руками цепляются за свои должности. Ясно, что управлять государственным кораблем они не в состоянии: руки-то заняты. Правда, временами то один, то другой удосуживается высвободить руку... но лишь затем, чтобы тайком протянуть ее какому-нибудь доброхотному деятелю.
Подобный образ мыслей, конечно, не назовешь достойным. О такой добродетели, как у-вэй[34], большеносые даже не слыхали. И я знаю, отчего это так: от их неудержимого стремления менять все и вся, от того, что они путают новое с лучшим. Новое может быть лучшим, но оно не обязано им быть. Впрочем, надо ли объяснять это тебе, величайшему знатоку книги Дао Дэ-цзин во всей Поднебесной[35]? Большеносые все время что-то меняют. И называют это, как я тебе уже говорил, «П'ло г'ле-си». Покой им неведом. Того, кто решит удалиться от общественной жизни, чтобы предаться созерцанию и самоусовершенствованию, сочтут здесь неудачником и глупцом. Образ мыслей поистине злонравный и опасный. Поэтому ни один из здешних министров, верховных мандаринов или канцлеров добровольно от должности не отказывается: поступи он так, на него все стали бы показывать пальцами. Кроме того, как говорит господин Ши-ми, высокая должность означает и высокий доход.
А еще это происходит оттого, что большеносые почти совершенно не знают ни учения великого мудреца с Абрикосового холма, ни достославного канона Дао Дэ-цзин. Поэтому за души своих подданных здешние правители не отвечают и отвечать не намерены. Я мог бы сказать, что в таком случае они и не заслуживают ничего иного, кроме гибели своего мира, если бы не опасение, что вместе с ним погибнет наше возлюбленное Срединное царство. Об этих своих выводах, весьма неутешительных, я рассказал господину Ши-ми, и он со мной согласился, а затем сообщил, что подобные опасения приходят в голову многим, но в целом людей разумных все-таки слишком мало, чтобы они могли что-то сделать. А когда наконец это станет понятным большинству неразумных или хотя бы правителям, может оказаться уже поздно.
Главная проблема в том, что самих большеносых стало слишком много. Вот уже несколько веков они размножаются так быстро, что их дома и селения буквально трещат по швам. Их так много, что большинству из них не находится настоящего дела. Поэтому они целыми днями сидят в огромных мастерских, изготавливая никому не нужные вещи, а государство поддерживает эти мастерские, чтобы они не разорились, но они все равно разоряются, потому что производимые ими товары становятся все несуразнее и покупатели выбрасывают их все скорее. Мастерские перестают давать прибыль, из-за чего государство, естественно, получает все меньше налогов, и вот уже ему то и дело не хватает денег, чтобы помогать всем вопиющим о помощи, правители начинают бояться, как бы эти люди, оставшись вовсе без еды и без работы, от безделья не задурили и не подожгли бы дворца, где они, их правители, заседают...
Все это страшно запутанно и сложно, одному человеку во всем этом разобраться не под силу: дремучий лес! И состоит этот лес из самих большеносых, которых и в самом деле слишком много, в чем я убеждаюсь каждый раз, стоит мне лишь выйти на улицу. Здесь, в стране Ба Вай, говорит господин Ши-ми, еды пока хватает на всех. Но есть и бедные страны, где голод уже разразился. Так что нехватка еды в Ба Вай – только вопрос времени. Что же делают большеносые? Что делают их правители, чтобы предотвратить катастрофу? Ничего! Продолжают поглощать свой двойной рацион, пока обстоятельства позволяют им это делать. Поголодать, говорят они себе, мы успеем и завтра. Так они уходят от самих себя, уходят все дальше и дальше от своей души. Они не знают ни И Цзин, ни Дао Дэ-цзин.
Другая проблема – это грязь. По-моему, я писал тебе об этом в самом начале: шум и грязь были самым первым моим впечатлением. Грязь тут тоже не похожа на нашу. Когда у нас по улице, не вымощенной камнем, гуляет ветер, он поднимает пыль. Сильный ветер или ураган заносит эту пыль в дом. Сандалии гонца, проделавшего долгий путь, оставляют на вычищенной циновке комочки глины. Есть люди, подолгу не моющиеся, и свиньи, копающиеся в навозе. Но все это, если можно так выразиться, чистая грязь. Здешняя же грязь состоит из липкой жирной копоти, оседающей на всем и пропитывающей даже воздух. Из большеносых никто, даже господин Ши-ми, этого не замечает, но я, привыкший к чистому воздуху, замечаю это даже слишком хорошо. Дождь тоже пропитан копотью. Возможно, именно из-за этой всепроникающей нечистоты у них портится и погода. В последнее время, по словам господина Ши-ми, обнаружилось, что в некоторых местах гибнут целые леса хвойных деревьев. У них опускаются ветви, опадает хвоя, они засыхают и умирают. Большеносые кричат об этом не переставая, но делать никто ничего не делает. Между тем уже можно вычислить, когда у них погибнут последние деревья. Реки переполнены грязью настолько, что в них почти не водится рыбы. Однако большеносые спокойно в них купаются, ибо впитывают привычку к копоти буквально с молоком матери. Они всюду закапывают яды, которые неизвестно зачем в огромных количествах изготавливают в своих мастерских. Но яды, конечно, не лежат спокойно, а просачиваются из земли в корни и листья растений. Что же правители? Они издают указы, запрещающие открыто говорить об этом!
Остановить этот пагубный ход событий мог бы только отказ от подобного образа мыслей. Но для этого им не хватает знания, да и эту неудержимую тягу к шагам в неизвестном направлении вряд ли удастся искоренить. Так что чему быть, того, видимо, не миновать. Кроме того, как думает господин Ши-ми, вообще уже слишком поздно. Я же, благодарение Небу, через полгода вернусь в родное время – надеюсь, что эти несколько месяцев здешний мир еще продержится. Господин Ши-ми признался со вздохом, что ему хотелось бы уехать отсюда вместе со мной. Однако это невозможно. И потом, если бы это и было возможно, я бы предпочел взять с собой госпожу Кай-кун, но этого я, конечно, господину Ши-ми говорить не стану.
Но вчера вечером господин Ши-ми спросил о другом: не мог ли бы я одолжить ему свою машинку на пару дней? Он хотел бы заглянуть пусть не на тысячу, а хотя бы на пару десятилетий в свое будущее. Он понимает, что с его стороны это большая дерзость, и он долго колебался, прежде чем изложить мне свою просьбу, но для него это очень важно.
Ты, конечно, понимаешь, что эта просьба нимало меня не обрадовала. С другой стороны, господину Ши-ми я обязан благодарностью как никому другому в этом мире, так что просто взять и отказать ему не могу. Теоретически я действительно мог бы отправить его на пару десятилетий в будущее. Но что, если он повредит механизм? Если он не сможет вернуться? Тогда и мне придется навеки остаться здесь, в этом отравленном, безрассудном мире, да еще оказаться на склоне лет свидетелем его ужасного конца. Нет, только не это! Я сказал, что подумаю, как выполнить его просьбу, ибо задача это не простая. Он кивнул. Возможно, позже он забудет об этом.
Вот и все на сегодня. Желаю тебе всего доброго. Погладь за меня мою маленькую Сяо-сяо – и при случае напиши мне письмо. До свидания —
твой Гао-дай.
ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
(пятница, 10 сентября)
Дорогой Цзи-гу,
сегодня я разговаривал с госпожой Кай-кун, хотя и не ходил к ней в гости. Ты удивлен? Да, такое возможно. У них здесь есть прибор, небольшая шкатулка с дырочками, в которые вставляют пальцы и поворачивают особым образом, после чего из другой вещицы, отдаленно напоминающей кривобокую репку, можно услышать голос нужного тебе человека. Поначалу это кажется волшебством, но на самом деле прибор устроен даже проще, чем наш с тобой аппарат, с помощью которого я попал сюда, в будущее. Под землей, как объяснил мне господин Ши-ми, протянуты длинные шнуры из медной проволоки; по ним-то посредством особых толчков и передается голос любого человека, у которого в доме есть такая шкатулка (она называется Тэ Лэй-фань). Эти шнуры соединяют друг с другом все дома и тянутся даже в другие страны. «И в Ки Тай тоже?» – спросил я. – «Да, – ответил господин Ши-ми, – и в Ки Тай...» Но твоего голоса через эту репку и медную проволоку я не услышу, потому что ты – прости меня, друг мой, но это так! – для этого мира уже тысячу лет как умер. Не услышал я через него и нежного голоса моей любимой Сяо-сяо, а услышал только – или, чтобы уж быть точным, услышал помимо прочего – голос кошки госпожи Кай-кун, мяукавшей где-то рядом (ибо прибор передает не только человеческий голос, но и вообще любые звуки), пока ее хозяйка благосклонно принимала мои уверения в совершеннейшем к ней почтении.
– О благороднейшая госпожа Кай-кун! – произнес я. – Говорит ваш покорный слуга и раб Гао-дай, несчастный мандарин, недостойный даже быть отогнанным пинками от порога вашего высокочтимого дома. – При этом я сделал два с половиной поклона, хотя и знал, что сквозь Тэ Лэй-фань она меня видеть не может. Она засмеялась и сказала:
– Ах, это вы! Ну, как ваши дела? Вы еще не уехали? Я снова поклонился и ответил:
– О нет, я по-прежнему имею честь пребывать под теми же небесами, что и вы, многоуважаемая госпожа Кай-кун, а также ваша почтенная кошка, и безмерно счастлив слышать ваш сладкозвучный голос в приборе, именуемом Тэ Лэй-фань. Позволите ли вы вашему покорнейшему слуге осведомиться, украшает ли вас и в данный момент то несравненное многоцветное платье с волнистым узором?
Она снова засмеялась:
– Нет, сейчас на мне старый халат, и я вся перемазана в земле, потому что как раз пересаживала цветы.
– Простит ли высокородная дама неслыханную дерзость, не подобающую моему скромному званию, если я задам еще один вопрос: как изволит поживать ваша кошка?
– Мудрец My[36]! – позвала госпожа Кай-кун (так она зовет свою кошку). – Иди сюда, Мудрец My, с тобой хочет поговорить господин Гао-дай! – Но теперь та не захотела мяукать. Госпожа Кай-кун спросила, слышно ли мне, как кошка мурлычет? Я ничего не слышал, однако сказал, что слышно очень хорошо, чтобы не огорчать благородную госпожу. Затем я похвалил погоду, установившуюся в последние дни, а госпожа Кай-кун сказала, что заметила, как сильно мне понравился напиток Шан-пань, и пригласила зайти к ней, когда мне захочется снова его отведать. Я уже хотел завершить разговор приличествующими случаю выражениями и поклонами (хотя, как я уже говорил, она не могла меня видеть), когда она вдруг спросила: так когда же я к ней зайду?
Можешь представить себе, как я был удивлен этим вопросом. Хотя, скорее, это ты будешь удивлен им, меня же, начавшего привыкать к нелепым обычаям этого странного мира, он не столько удивил, сколько заставил задуматься. Большеносые никогда не бывают там, где их рассчитываешь застать. Положим, в нашем мире люди тоже бывают в отлучке – если, например, отправляются в путешествие (вроде меня сейчас), но это, во-первых, обычно всем известно, да и потом, если человек не гибнет в чужих краях, он когда-нибудь возвращается, и его опять можно застать дома. Здесь же все иначе. Большеносые отсутствуют постоянно. Ближайший пример – господин Ши-ми. Сейчас он тут, через миг он там, так и носится в блуждающем железном доме по всему городу. В своем жилище он – если не считать сна – не проводит за сутки и четырех часов. Почему? У него такая работа, объяснил он сам в ответ на мой вопрос. Работает он учителем и библиотекарем в Главной школе ученых Минхэня. Поэтому дома его застать невозможно. Никого из большеносых невозможно застать дома. Они все время передвигаются, то пешком, то в повозках Ма-шин, то в железных домах на колесах: их все время несет куда-то. То ли неумеренное употребление коровьего молока тому виною, то ли дело тут в их излюбленном учении (правильнее было бы сказать: суеверии) о необходимости шагать все дальше и дальше... Здешние люди, когда хотят увидеть кого-то, не идут к искомому лицу прямо в дом, где, по нашим понятиям, его и можно застать вернее всего (разве что это лицо, как я уже говорил, отправится в путешествие или на аудиенцию к канцлеру, но ведь такое бывает не часто); действуя так, застать человека дома можно только случайно. Нет, здесь люди сначала с мелочной точностью уговариваются о месте будущей встречи. Для этого они и изобрели свою репку с медной проволкой.
Для этого у большеносых есть также маленькие указатели времени, которые они привязывают к левому запястью. Эти указатели бывают и большими – тогда их ставят, как статуи, на углах улиц или вешают дома на стену, как картины. Большеносые часто возятся с ними, подкручивая их и поправляя, чтобы они показывали время как можно точнее.
Такие понятия, как восход и заход солнца, полдень и так далее, представляются им слишком приблизительными. Время они делят на гораздо более мелкие и мельчайшие доли. Большеносые, как и мы, пользуются годом, месяцем и сутками; однако уже здесь они ввели дополнительное понятие «Не Дэ-ляо», примерно соответствующее одной лунной четверти. Сутки же они делят не только на часы, но и на шестидесятые доли часов («Ми Ну-тао», и даже на шестидесятые доли Ми Ну-тао; эта последняя единица времени, краткая, как взмах крыльев воробья, называется «Сэ Кун-да»). Все это и показывают указатели времени, маленькие и большие. Мне господин Ши-ми тоже подарил такой указатель – я ношу его на левом запястье – и научил читать по нему время.
Таким образом, если я хочу навестить кого-то или кто-то хочет навестить меня, я должен взять репку, покрутить пальцами в дырочках и назначить время встречи: в такой-то из дней Не Дэ-ляо (у дней свои названия, повторяющиеся в определенном порядке), когда указатель времени покажет столько-то часов и столько-то Ми Ну-тао (впрочем, справедливости ради следует сказать, что до такого безобразия, как указывать еще и количество взмахов воробьиных крыльев, большеносые еще не дошли).
Давно известно, что разделенное меньше целого: неразделенное целое больше, чем сумма его частей. Это закон в отношении времени особенно справедливый: здесь я в этом убедился. Большеносые раздробили свое время на множество частей, и оно мстит им тем, что проходит так быстро, как только может. А большеносые не перестают этому удивляться. Они то и дело жалуются, что время – если воспользоваться выражением того господина со слишком сложным именем, который был с нами у госпожи Кай-кун, – «уходит, точно вода между пальцев». Почему же никто из них не задастся вопросом о причинах такой напасти? Ведь доискаться до них не так уж трудно. Я не раз замечал, что о том, у кого есть на что-то время, здесь говорят с обидой или пренебрежением. Неужели у них не возникает мысль, что это нелепо? Но нет, мыслить большеносым не свойственно... На это у них «нет времени».
Когда я поделился этими соображениями с господином Ши-ми, он задумался. Потом сказал, что, может быть, я и прав (еще бы я был не прав!). Но в таком случае, предложил я, вы тоже могли бы сделать из этого выводы. Он возразил, что не может бороться со всеобщим раздроблением времени в одиночку: других это не убедит, а ему только повредит. Что ж, возможно, он тоже по-своему прав. Пусть поступает, как хочет. Я прибыл сюда не для того, чтобы изменить этот мир, а чтобы изучить его и набраться опыта, полезного для нашего мира.
Вот так я и договорился с госпожой Кай-кун, что зайду к ней на третий день следующей Не Дэ-ляо (то есть за день до сентябрьского новолуния), когда мой указатель времени отмерит пятнадцатый час суток и еще тридцать Ми Ну-тао.
Господин Ши-ми знает об этом. Недоразумение, грозившее возникнуть между нами, рассеялось, ибо это я неверно оценил отношения, существующие между господином Ши-ми и госпожой Кай-кун. Господин Ши-ми не испытывает к ней такого интереса, который заставлял бы его возражать против появления в ее доме других мужчин. Однажды я прямо спросил его об этом, и он сказал, что я правильно сделал, решившись задать вопрос открыто, потому что ему тоже было бы жаль, если бы наши с ним отношения омрачились ревностью или размолвкой. Себя же он считает лишь ее другом, сказал господин Ши-ми, и обладать ею не стремится. Потом он добавил – и в его голосе я безошибочно различил предостережение, – что госпожу Кай-кун считают весьма опасной для мужчин дамой. Хотя она, как я сам мог убедиться, не является гетерой, использующей свой пол для заработка, однако жизнь она ведет, по выражению господина Ши-ми, «весьма легкомысленную», что, впрочем, не сразу бросается в глаза, так как она весьма сведуща в различных искусствах, а также в литературе и философии. Более же всего, как он слышал, сведуща она в искусстве и способах любви, однако денег за это не берет. Замужем госпожа Кай-кун, по словам господина Ши-ми, была дважды. Теперь она живет одна, сохраняя за собой право принимать на своем ложе тех мужчин, которые нравятся ей самой.
Мне, конечно, было очень интересно все это слушать; что же касается предостережений господина Ши-ми, то они показались мне лишенными оснований. Ему самому я, разумеется, ничего не сказал об этом.
Не так давно «избранником» госпожи Кай-кун был один известный в городе поэт. Он даже написал в ее честь несколько стихотворений. После недолгих поисков господин Ши-ми нашел у себя его книгу и подал мне. Однако понять этих стихотворений я не смог. Впрочем, господин Ши-ми признался, что тоже их не понимает. Вообще он не сам купил эту книгу, а получил ее в подарок от госпожи Кай-кун. Скорее всего, продолжил господин Ши-ми, книга просто не раскупалась (как это бывает, мы с тобой хорошо знаем на примере некоторых высокочтимых членов нашей Палаты поэтов, именуемой «Двадцать девять поросших мхом скал»), так что порядочное количество своих книг поэт отвез к госпоже Кай-кун. Когда к ней приду я, предположил господин Ши-ми, она и мне подарит такую книгу.
Что ж, это тоже способ найти себе читателей. Когда я вернусь, надо будет рассказать о нем членам нашей достопочтенной Палаты поэтов.
Слова господина Ши-ми (и его предостерегающий тон), признаться, вызвали у меня сомнения, однако совсем не те, на которые, вероятно, были рассчитаны. Возможно, подумал я, он сам когда-то посвятил госпоже Кай-кун несколько стихотворений, а она их отвергла. Хотя возможно также, что господин Ши-ми действительно придерживается почти монашеского воздержания в вопросах пола, ибо за все два месяца моего пребывания здесь я ни разу не заметил не только присутствия, но даже малейших признаков женщины в его жизни; а такие люди, хоть я и очень ценю господина Ши-ми, все же слишком часто бывают склонны отговаривать других от того, чем не привыкли наслаждаться сами.
Это тоже одна из странностей здешнего мира. Полезно ли это для нравов? Не знаю. У нас женщина может быть женой или наложницей, матерью или дочерью; еще бывают служанки и горничные. Смог ли бы ты считать женщину своим другом? Так же, как меня?.. А здесь все иначе. Женщины строят из себя мужчин, принимаются рассуждать, как они, а мужчины – очевидно, безвозвратно утратив большинство истинно мужских качеств, – не только позволяют им, но и принимают это как должное! (При встрече с госпожой Кай-кун на следующей Не Дэ-ляо я, конечно, не стану обсуждать с ней этих вопросов.)
К госпоже Кай-кун я, кстати, поеду один, без господина Ши-ми. Об этом я тоже предупредил его. Но он и тут не выразил неудовольствия, потому что, во-первых, в назначенный день у него опять «нет времени», во-вторых, мне, по его мнению, все равно нужно учиться путешествовать по городу самостоятельно.
Воспользовавшись этим, я попросил его не счесть мои слова за обиду и признался в желании совсем покинуть его, чтобы найти себе другую квартиру и прожить в ней оставшееся время. Я объяснил, что хотел бы получить возможно более полное представление об этом мире, тогда как здесь, находясь под благожелательной опекой господина Ши-ми, я все-таки завишу от его привычек, взглядов и предпочтений. Конечно, ответил он, он прекрасно меня понимает и сам на моем месте поступил бы точно так же. И обиды в этом никакой для себя не видит. Ведь наша дружба от этого не прекратится. Кроме того, сейчас это было бы удобно и для него, потому что через некоторое время должна приехать его мать, которая обычно проводит у него несколько Не Дэ-ляо в это время года (его овдовевшая госпожа матушка живет в другом городе, на севере), и тогда она сможет жить в той комнате, которую сейчас занимаю я; хотя, поспешно добавил он, беря меня под руку, если я и не перееду на другую квартиру, ничего не случится, потому что он предоставит ей свою комнату, а сам станет спать на диване в кабинете.
Я сказал: что ж, мы все это еще обдумаем хорошенько. В душе я уже решил начать самостоятельную жизнь. Таким образом, в этом доме мне осталось жить всего несколько дней. Однако в первую очередь мои мысли посвящены предстоящей встрече с госпожой Кай-кун, и мысли эти чрезвычайно приятны.
Нет, я не забыл мою любимую Сяо-сяо, и душа моя по-прежнему полна к ней самой глубокой нежности. Напиши мне о ней. О том же, что вообще происходит в моей семье, можешь не писать. Тогда на письма у тебя будет уходить еще меньше времени. В конце концов, я, едва приехав, в мельчайших подробностях буду знать, насколько потолстели все мои достопочтенные тещи и которую из моих наложниц в очередной раз одолевает чесотка.
Обнимаю тебя сердечно, мой дорогой и такой далекий друг, и остаюсь —
твой Гао-дай.
PS: К сожалению, господин Ши-ми не забыл о своем желании одолжить у меня компас времени. Сегодня утром он снова говорил со мной об этом.
ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ
(пятница, 27 сентября)
Мой дорогой и превыше всех любимый друг Цзи-гу,
благодарю тебя за оба твоих письма – я был вдвойне приятно поражен, получив их, к тому же письма такие большие, – они пришли одно за другим. Отпечаток лапки моей милой Сяо-сяо очень меня обрадовал. Ты спрашиваешь, не против ли я, чтобы мой любимый жеребец по кличке «Белый сон о восходящей луне» покрыл одну из кобыл вице-канцлера; так вот, я категорически против. Вице-канцлер – непроходимый дурак и, кроме того, буддист. В лошадях он не разбирается совершенно, и я не хочу, чтобы драгоценное семя моего племенного «Белого сна о восходящей луне» пропадало в убогой конюшне вице-канцлера.
Пожалуйста, откажи ему. Если он сочтет себя обиженным, напомни ему от моего имени, что его сыну – кажется, его зовут Туань По, и он, кстати, гораздо умнее своего папаши, – обещана одна из моих дочерей. Их у меня, по-моему, уже три или четыре на выданье. Когда я вернусь, мы все и уладим. Так ему и передай. Пожалуй, я даже напишу ему особо.