Из писем молодых геев читатель узнал об их заботах и печалях, надеждах и разочарованиях, жизненных успехах и неудачах. Каждый из корреспондентов, представленных в этой главе, нуждается в лечении: кто-то в психотерапии, кому-то нужна медикаментозная терапия, а Георгию не обойтись без хирургического вмешательства. При всей разнице их характеров, взглядов на жизнь, их отношения к собственной сексуальной ориентации, в чём-то они схожи. Анализ такого сходства приобретает особый смысл в свете идей отечественных судебных медиков, "уловивших" общность геев не только друг с другом, но и с преступниками, совершившими особо тяжкие преступления в силу своей извращённой сексуальности. Этим дело не ограничивается; в книге "Аномальное сексуальное поведение", изданной под редакцией Андрея Ткаченко, выдвигаются крайне смелые идеи:
1. Гомосексуальность – психическое заболевание.
2. Существует некий страшный и ужасный "парафильный синдром", объединяющий все виды парафилий (отклонений от стандартной сексуальности). Поскольку авторы отождествляют парафилии с перверсиями, гомосексуальность попадает в разряд извращений.
3. В основе "парафильного синдрома" лежат нарушения половой дифференцировкимозгаи искажения полового самосознания.
4. Наличие "парафильного синдрома" обрекает человека на совершение особо опасных деяний (ООД).
С чем же мы имеем дело – с революционным научным открытием, претендующим на присуждение Нобелевской премии, или с профессиональным догматизмом судебных психиатров вкупе с их некомпетентностью в сексологии? Представленная в этой главе переписка с геями опровергает взгляды, изложенные в монографии. В этом несложно убедиться, сопоставив анализ писем с анализом "Аномального сексуального поведения".
К критическому анализу монографии мы и приступим. Должен предупредить: она написана на зубодробительном профессиональном жаргоне и кому-то из читателей может показаться чересчур сложной. Что ж, в таком случае можно сразу приступить к анализу писем Игоря, Дениса, Алексея, Георгия и других корреспондентов. И всё же я бы посоветовал не упускать возможности познакомиться с текстом монографии, представленном мною в обширных цитатах. Во-первых, психиатрия – крайне интересная область медицины, одна из дисциплин, лежащих в основе сексологии. Почувствовать её дух, даже если он передан в нарочито затруднённом для понимания варианте, полезно и познавательно. Во-вторых, читатель сможет проследить, как абсолютизация бесспорных психиатрических понятий приводит к искажённой трактовке сексологических реальностей.
Настораживает уже сам факт, что авторы собираются разрешить узловые проблемы " аномального сексуального поведения ", исследуя контингент, заведомо относящийся к категории преступников, отягчённых крайней степенью психических отклонений от нормы. По их собственным словам, «парафилии, занимая стабильное место в криминальной активности, определяют совершение как наиболее тяжких, так и наиболее рецидивных правонарушений. Если иные психические аномалии выступают в роли вероятностной предиспозиции (предрасположенности.- М.Б.) ООД, то некоторые парафилии нередко почти однозначно ведут к совершению уголовно наказуемых деяний».
Ещё одно утверждение: «Теория нарушений половой дифференцировки мозга может быть использована для построения теории всего комплекса отклоняющегося сексуального поведения и (доказательства) наличия у лиц с парафилиями различных вариантов искажения полового самосознания». Нет ли тут перехлёста? Относится ли это утверждение, скажем, к женщинам, нередко затевающим сексуальные игры со своими любимыми домашним собачками? Формально-то они – зоофилки ( вспомним письмо IА1а )! Но неужто процесс половой дифференцировки мозга у каждой из них так безнадёжно отклонился от нормы? Между тем, игры с хвостатыми любимцами обычно не мешают наступлению сексуальной зрелости девушек и их влюблённости в мужчин.
А успешные деятели культуры и науки, предприниматели, политики, наконец, самые обычные граждане, которые, вполне приемля свою гомосексуальность, в остальном ничем не отличаются от своего окружения – вправе ли Ткаченко подходить к ним с мерками перверсии (извращения)? Да, половая дифференцировка их мозга в периоде внутриутробного развития отклонилась от стандарта. Но так ли уж серьёзны «искажения их полового самосознания», что обрекают их на участь "извращенцев", изгоев общества? Так ли уж однополая ориентация противоречит "сексуальной норме" биологически, если половая активность людей чрезвычайно вариабельна, и если гомосексуальность животных, отмеченная у большинства видов, как правило, имеет тот или иной приспособительный характер и закреплена эволюцией? И, главное, вправе ли авторы монографии игнорировать наличие чёткой границы между девиацией (отклонением от стандартной сексуальности) и перверсией (половым извращением)? А ведь они без колебаний относят к некоему " парафильному синдрому " как перверсии, так и девиации, отнюдь не разграничивая их.
Чтобы разобраться во всём, рассмотрим основные разделы монографии, снабдив их комментариями.
Обращаясь к истории становления взглядов о парафилиях, Андрей Ткаченко корит покойного российского сексолога Георгия Васильченко за неоднородность его подхода к отдельным перверсиям и девиациям. Тем самым они, по Ткаченко, остаются вне единого " парафильного синдрома ". «В то же время такое разграничение противоречит клинической реальности, свидетельствующей в пользу неразрывной связи всех указанных феноменов девиантного сексуального поведения». Приговор суров, но, как станет ясно из дальнейшего анализа монографии, абсолютно неправомочен. Гипотеза Ткаченко так и осталась недоказанной, мало того, она оказалась тенденциозной и крайне противоречивой.
Авторы жёстко критикуют Международную классификацию болезней (МКБ-10) за либеральный подход к гомосексуальности и за уклончивую политику в решении возникших из-за этого проблем. По мнению Ткаченко, стремление составителей МКБ-10 к политкорректностипривело к их к недопустимому компромиссу «в споре о классификации гомосексуализма. Первое голосование президиум Американской Психиатрической Ассоциации (АРА) провёл 15.12.1973 г. Из 15 его членов 13 высказались за исключение гомосексуализма из реестра психических расстройств. Это решение инициировало протест со стороны ряда специалистов, которые собрали необходимые 200 подписей для проведения референдума по данному вопросу. Голосование состоялось в апреле 1974 года. Из немногим более 10 тыс. бюллетеней 5854 подтвердили решение президиума, а 3810 не признали его. Вся эта история получила название "эпистемологического скандала", поскольку для истории науки разрешение чисто "научного" вопроса путем голосования является случаем уникальным. В результате термин "гомосексуализм" был первоначально заменён на "нарушение сексуальной ориентации" - понятие, допускающее широкое толкование. Так появилось понятие - "эго-дистонический гомосексуализм", т. е. акцент был сделан на том обстоятельстве, что ситуацию как "болезнь" определяет само заинтересованное лицо - если у него "дистония", значит, есть нарушение. Если же человека собственный гомосексуализм не угнетает, говорят о его эго-синтонической форме.
При этом отмечалось, что часто сами индивиды не страдают от своих парафилий, которые не вызывают у них дистресса, и проблема для них - в реакции окружения на их сексуальное поведение. Таким образом, можно говорить о двух принципиально разных конфликтах - вторичном, возникающем вследствие реакции окружения, и первичном, возникающем в результате чуждости аномальных побуждений самих по себе. В МКБ-10 понятие "эго-дистонический" относится не только к психосексуальной ориентации вообще, но и к состояниям нарушенной половой идентичности».
Авторы монографии не скрывает своего возмущения по поводу исключения гомосексуальности из перечня психических расстройств. Отметим, что их взгляды разделяют и некоторые сексологи, например, Г. Кочарян (2002): «Изменение отношения к гомосексуализму, которое наблюдается в последние десятилетия, следует рассматривать как процесс, который игнорирует биологический компонент нормы и опирается лишь на определённый социальный заказ, направленный на легализацию сексуальных меньшинств в русле демократизации общества, представляя собой её (демократизации) издержки <…> и не имея ничего общего с научной аргументацией».
Коль скоро, по мнению Ткаченко, МКБ-10 не даёт полноценного определения " аномального сексуального поведения ", то он полагает необходимым для себя дать понятие " сексуальной нормы ". «Нормальное сексуальное поведение - это поведение, соответствующее возрастным и полоролевым онтогенетическим закономерностям данной популяции, осуществляемое в результате свободного выбора и не ограничивающее в свободном выборе партнёра». Переведём сказанное с нарочито усложнённого профессионального сленга на русский язык. Речь идёт о подходе к сексуальности с биологических позиций, причём в качестве основного критерия нормы расценивается соответствие поведения индивида его биологическому полу и видовой принадлежности к Homo Sapiens со всеми вытекающими из этого факта социальными последствиями. При этом, как считает Ткаченко, становится возможным выделение основных осей, которые отличают "норму" от парафилии:
«- половозрастное статистическое соответствие проявлений сексуальности;
- характер взаимодействия субъекта сексуального влечения и его объекта;
- характер внутреннего переживания сексуальных побуждений их субъектом».
Словом, Ткаченко и его соавторы намерены исправить сложившуюся историческую "несправедливость" ссылками на некую абстрактную "биологию", в которой нет места однополому поведению животных (что в корне противоречит всем научным наблюдениям!), а также на наличие психических нарушений у лиц, совершивших сексуальное преступление и попавших в поле зрения судебных психиатров. При этом авторы валят в общую кучу все перечисленные в МКБ-10 «расстройства сексуального предпочтения (парафилии): фетишизм, фетишистский трансвестизм, эксгибиционизм, вуайеризм, педофилию, садомазохизм и т. д. »,сунув туда же, вопрекиМКБ-10, и гомосексуальность. Разумеется, тут же обнаруживается серьёзная проблема. Врач, леча пациентов с девиациями, наблюдает явления, которые, как правило, проходят мимо внимания судебных экспертов. Те же у своих "испытуемых" видят психические расстройства, которых в лечебной практике сексолога нет и в помине, а если они и имеют место, то интерпретируются совсем иначе, чем в рамках судебной психиатрии. В правоте сказанного легко убедиться методом сравнения.
Авторы монографиипишут: «В ряде случаев жёстко фиксированного гомосексуального выбора удавалось выявить в анамнезе гомосексуальное насилие в раннем возрасте. При преждевременном половом созревании иногда можно было предполагать связь пола соучастника ранних опытов сексуального поведения (имитация коитуса, взаимная мастурбация) с эмоционально положительным подкреплением в виде эротических ощущений и последующим половым предпочтением, даже после периода нормативных связей».
Такая трактовка страдает досадной неполнотой и противоречивостью. Более развёрнутое и аргументированное объяснение этому феномену дано в «Гордиевом узле сексологии» (Бейлькин М., 2007) и в статье «Клинические и правовые аспекты синдрома низкого порога сексуальной возбудимости у детей» (Бейлькин М., 2007). Речь идёт о детях с низким порогом сексуальной возбудимости. В тяжёлых случаях подобной патологии оргазмическая готовность отмечена у младенцев, не достигших и года, причём и у девочек, и у мальчиков онанизм может носить характер серии пароксизмов (приступов). Оргазм вызывается не только стимуляцией гениталий, но и других участков тела. Ирина Ботнева, например, наблюдала девочку, которая легко добивалась оргазма, раздражая себе нёбо языком. У таких детей часто повышено внутричерепное давление; они сверхактивны и не могут сосредоточиться; легко раздражаются и впадают в безудержный плач; склонны к немотивированным подъёмам температуры (дефект центров терморегуляции); с трудом засыпают и легко просыпаются; у многих наблюдается упорный энурез (непроизвольное мочеиспускание во сне). Симптомы раннего полового созревания эндокринного происхождения (рост гениталий, оволосение на лобке и т. д.) у них отсутствуют.
В основе этого синдрома лежит самая разная церебральная патология: травмы черепа, полученные при рождении; инфекции, перенесенные внутриутробно или в первые месяцы жизни; последствия интоксикации или асфиксии. Поражаются различные отделы головного мозга, в том числе, и, как полагал Г. Васильченко, парацентральные дольки. Он выделил специальный «синдром парацентральных долек», который, однако, логичнее обозначить как «синдром низкого порога сексуальной возбудимости» (Бейлькин М., 2007).
Дети, страдающие этой патологией, льнут к старшим, не скрывая своего эротического возбуждения. При этом выявляется ещё одна их особенность – способность к импринтингу (запечатлению). Становясь жертвами совращения или насилия, они необычайно точно и ярко запоминают все нюансы случившегося с ними. При этом эротическую окраску приобретают обстоятельства и эмоции, далёкие от секса. Запоминаются не только и не столько «эмоционально положительные эротические ощущения», о которых пишут авторы «Аномального поведения», но и внешность и тип одежды насильника, сопутствующие запахи, ощущение собственной беспомощности, боль, страх. Сигналы, фиксированные по механизму импринтинга, становятся релизерами – факторами, запускающими половое возбуждении и поддерживающими его, актуальными на всю жизнь. Они придают влечению извращённый, чаще всего садомазохистский характер. Между тем, главный вопрос – определяется ли однополый характер ориентации пострадавшего полом насильника, остаётся открытым. Во всех подобных наблюдениях мы сталкиваемся с половой дифференциацией мозга по гомосексуальному типу, то есть с фактом, имевшим место задолго до изнасилования или совращения, ещё в периоде внутриутробного развития. То, что именно этот фактор, который Ткаченко считает ведущим в возникновении парафилий, оставлен им без внимания в приведенном отрывке, – одно из многочисленных и красноречивых "упущений" книги.
Авторы монографии перечисляют «каналы коммуникации, визуального, слухового, тактильного и ольфакторного», то есть,попросту говоря, зрение, слух и обоняние, по которым определялся выбор сексуального объекта и "запускалось" аномальное половое поведение преступников. Но ощущения, полученные по этим каналам, интересуют сексолога и судебного медика в разной мере и по разным причинам. Так, в наблюдениях судебных медиков речь идёт о восприятии запахов куда более экзотических, чем у пациентов сексологического кабинета: «В клинике парафилий встречаются феномены, позволяющие предполагать при реализации некоторых видов аномального сексуального поведения функциональную блокировку ольфакторного анализатора. ( Говоря проще, лица с половыми извращениями часто либо вовсе теряют способность определятьзапахи, либо воспринимают их искажённо. - М.Б .). Например, один больной пил мочу и ел кал понравившихся ему женщин, при беседе он сравнивал эти ощущения с теми, которые бывали после плотного обеда, а запах для него носил субъективно приятный характер». Сексолог на своём приёме с подобной экзотикой не сталкивается. Ему хорошо известно, насколько привлекателен для гомосексуалов запах мужских феромонов, но он осведомлён и о том, что геи (даже не относящиеся к разряду эстетов), как никто, чувствительны к парфюмерии. Обычно они предпочитают, чтобы феромоны едва угадывались за лёгким запахом духов или дезодорантов. Разумеется, есть и исключения – кто-то из геев наслаждается тонким парфюмом, в то же самое время упиваясь запахом спермы.
По-разному расцениваются и тактильные ощущения. Авторы монографии пишут: «Необходимо подчеркнуть, что многие пациенты с парафилиями крайне плохо описывают свои телесные ощущения, особенно связанные с изменением эмоционального состояния, хотя в сексуальном поведении они играют особую роль, так как прикосновения у большинства людей несут эротизирующую нагрузку. Можно предполагать, что во многих случаях парафильного поведения функционирование этих анализаторных систем нарушается, так как субъект зачастую не может добиться эякуляции при сексуальном контакте с жертвой, тогда как при фантазировании (т. е. в ответ на зрительные стимулы), сопровождающемся мастурбацией, она достигается легче». Словом, всё не как у людей.
Сексолог же при расспросе своих пациентов видит с совсем иную картину. Тактильные ласки геев, как правило, богаче по выбору и изощрённее по технике, чем у большинства гетеросексуалов, особенно вступивших в фазу "условно-физиологического ритма". Выполняя свой супружеский долг, те часто сводят предварительную эротическую игру к минимуму, а после эякуляции тут же засыпают (таков, например, 28-летний муж Ксении из письма IIБ2а)
Визуальные (зрительные) и аудиальные (слуховые) раздражители интересуют судебных медиков и сексологов в равной мере, хотя и они порой получают у тех и других абсолютно разную трактовку. Авторы монографии сообщают: «У некоторых гомосексуальных лиц отмечались случаи выбора объектов сексуального влечения по отдельным признакам, ставшим эротическими стимулами - размерам полового члена, степени оволосения, усам». … «При шизофрении визуальные стимулы могут носить необычный характер: например, у больного сексуальное возбуждение наступало при виде женщины, испытывающей острое желание помочиться (мы не касаемся здесь вопроса, на основании каких признаков и насколько адекватно проводилось им распознавание такого состояния). …«Один испытуемый, совершивший серию убийств женщин, рассказывал, что стук женских каблуков среди ночной тишины вызывал у него неодолимое желание преследовать женщину, а стоны и хрипы жертв усиливали ярость. При шизофрении подобные явления обнаруживаются достаточно часто: сексуальное возбуждение наступало при звуке льющейся мочи, звонкого детского смеха».
Анализ эротических ключевых стимулов – релизеров, перечисленных авторами монографии (величина полового члена, усы, наличие гипертрихоза – повышенного роста волос в области груди, живота, конечностей), важен для сексолога, позволяя ему судить о типе девиации его пациента и о её индивидуальных особенностях. Так, сексуальное возбуждение, вызванное видом чужого члена, особенно крупного и возбуждённого, чаще свойственно "ядерным" гомосексуалам. Дело в том, что для геев вид фаллоса, выраженность вторичных половых признаков, а также запах мужских феромонов – биологически запрограммированные ключевые стимулы полового поведения. Эти же релизеры у отдельных людей приобретают и выраженное индивидуальное значение, позволяющее врачу (разумеется, наряду с учётом и многих других факторов), судить о нюансах психологии пациента. В качестве примера сошлюсь на письмо А. К., полученное мною после публикации книги «Об интимном вслух» и опубликованное в «Гордиевом узле сексологии»: «Помню первую поллюцию: яркий образ обнажённой женщины, а потом провал и острый страх смерти. Это повторялось многократно. А чуть позже меня поразила красота, сила и выразительность мужского тела. И вот новый образ пришёл в мои сны: я в объятиях сильного и обязательно усатого мужчины.
С этого времени страх ушёл из моих сновидений, но не исчез совсем, а перешёл в мою жизнь наяву. Я начал бояться разоблачения: стыдился появляться в бане и на пляже; казалось, все видят мою эрекцию и блеск в глазах. Самое ужасное, что с годами страх не проходил. Мечта же о мужчине превратилась в неистовое желание».
Речь идёт о страхе мальчика перед инцестом – бессознательным желанием физической близости с матерью. Этот психологический механизм делает понятными ночные страхи А. К.: в эротических снах он отождествлял нагую женщину с матерью. Поллюции при этом сопровождались паническим страхом смерти ("наказание" за желание инцеста). Страх, сопровождающий его гетеросексуальные сны, подросток расценил как проявление привычной для него робости (на неё он жалуется в своём письме). Борясь с ней, он пуще прежнего старается вести себя "по-мужски". Ища объекты для подражания, он приглядывается к мужчинам, оценивая их внешность и поведение. Поиски мужского идеала усиливают его гомосексуальные тенденции. По-видимому, и прежде, задолго до полового созревания, он безотчётно искал того, кто мог бы заменить ему отца. Теперь же подросток конструирует идеальный образ, включающий мужественность, эротическую неотразимость, а, кроме того, те черты, которые он и раньше приписывал человеку, способному заменить отца – зрелость (усы – её показатель и гарантия), силу, способность опекать и защищать (женщину и сына).
В отличие от гетеросексуальных сновидений, в которых женщина отождествлялась с матерью, эротические сны с появившимся в них "усатым мужчиной", не сопровождались страхом. Зато возникшая ассоциативная связь между половым возбуждением и видом нагого мужского тела стала его дневным кошмаром. Подросток панически боится, что предательская эрекция, с головой выдающая его гомосексуальность, обязательно возникнет при виде обнажённых мужчин в бане и на пляже. И действительно, по невротическому механизму страх вместо того, чтобы подавлять эрекцию, усиливал её. Пришлось отказаться от посещения пляжа и бани, тем самым, лишив себя удовольствия любоваться нагими мужчинами».
Словом, одни и те же релизеры (в данном случае речь идёт об усах!) в практике сексолога и судебного медика приобретают абсолютно разное значение. Для сексолога они служат ориентиром, помогающим войти во внутренний мир пациента, а для судебного психиатра превращаются в зловещие доказательства психических отклонений, наблюдаемых у преступников.
Именно так обстоит дело с деперсонификацией (обезличиванием) полового партнёра или партнёрши. В обычном варианте этот феномен типичен для взаимоотношений в подростковых группах, практикующих групповой секс с "общими девочками". Асоциальные подростки, как правило, находят их недостойными ни уважения, ни сочувствия, словом, отнюдь не заслуживающими права считаться личностью. Их именуют "шлюхами", "тёлками", "подстилками", "сосками", "биксами" и массой других обидных прозвищ. Такое отношение к объектам сексуальной активности асоциальной группы объясняется неосознанным желанием подростков снять с себя бремя ответственности. Если кто-то из партнёрш забеременеет, если возникнет скандал, связанный с принуждением их к групповому сексу, вину можно будет свалить на них самих. Сексолог нередко сталкивается с последствиями такого механизма психологической защиты и соответствующего поведения. Как правило, речь идёт о сексуальных расстройствах у бывших членов асоциальных групп, чаще всего, конформных акцентуантов. История Олега, страдавшего сексуальным расстройством, возникшим из-за неспособности отказаться от привычного использования приёма деперсонификации своих половых партнёрш, приведена в переписке с Анонимом (IК2а,б).
В судебно-медицинской практике суть деперсонификации остаётся прежней. Об этом можно судить по монографии, дающей верное, хотя, пожалуй, чересчур сложное определение этого явления. «Деперсонификация - феномен, отражающий нарушения в системе субъект-субъектных отношений и определяющий лишение субъективности объекта, чья роль сводится к значению предмета, стимула для воспроизведения особого, для каждого случая своего, аффективного состояния либо воображения, реализации внутренних побуждений, связанных с приверженностью к определенным ситуациям». Можно бы выразить свою мысль и попроще, как это сделала, например, французская писательница Симона де Бовуар, чьи высказывания авторы монографии перемежают с собственными замечаниями:
«Человек у маркиза де Сада сводится к простому присутствию, становясь чистым фактом, лишённым всякой ценности, волнующим субъекта действий не более чем неодушевлённый предмет". Парафильное влечение представляет собой случаи, пренебрегающие личностью партнёра как таковой и сводящие роль объекта действий к чисто предметным свойствам: "Мой ближний для меня ничто; он не имеет ко мне никакого отношения". Если он и представляет некую ценность, то лишь как обладатель чего-то, что имеет чисто эротическое значение: "...предоставьте мне часть своего тела, которая способна меня на миг удовлетворить, и наслаждайтесь, если вам угодно, моею, которая может быть вам приятна"».
Ткаченко заключает: «Психологический механизм деперсонификации представляется не вполне ясным, хотя понятно, что его поиск может осуществляться в изначальной неспособности или незрелости эмпатии (способности чувствовать эмоциональный настрой другого человека.- М. Б.), или утере этой способности в состояниях искажённого сознания. Зато её эффекты достаточно очевидны и заключаются не только в облегчении манипулятивной активности, но и в возможности в её ходе использовать объекты для экспериментирования с ними как с носителями определённых качеств». Иными словами, деперсонификация в рамках парафилии перестаёт быть простым механизмом психологической защиты, как у невротиков, превращаясь в психопатологический дефект индивида, неспособного к эмпатии. Таким образом, возникают предпосылки для садистских манипуляций над деперсонифицированной жертвой и для её убийства. Тем более что у серийных убийц сознание обычно искажено. Ткаченко находит у преступников-извращенцев все виды нарушения сознания, известные психиатрии. Цитирую:
«Нарушения восприятия.
Дереализация, которая проявлялась в изменении чувства реальности, ощущении чуждости окружающего, а также необычайности и странности внешнего мира.
Появлялось субъективное впечатление неуловимого своеобразного изменения в окружающем: "всё изменилось, стало неясным, размытым, как в тумане". В то же время испытуемые сознавали, что в действительности никаких изменений в окружающем не произошло. Так, один из испытуемых рассказывал, что в голове появился непонятный шум, гул, "восприятие реальности как будто провалилось". Некоторые говорили о наступлении "тьмы". По мере нарастания тяжести состояния критическое отношение к изменениям восприятия нарушалось, появлялось ощущение истинного изменения окружающего.
Аллестезии - расстройства узнавания. Для описываемых феноменов было характерно искажение узнавания, когда реальные объекты частично (форма тела, детали одежды) принимались за "объекты" из фантазирования или "вещих снов". Так, один из испытуемых утверждал, что он нападал только на тех женщин, которых уже встречал ранее "в сновидениях" и которых он "узнавал" по фигуре, размерам тела, плащу.
Количественное изменение в виде усиления, уменьшения или полного исчезновения восприятия стимулов разных модальностей: зрения, слуха, вкуса, обоняния, тактильной чувствительности. Испытуемые отмечали, что "свет лампы становился чрезвычайно ярким или, наоборот, тусклым", "стук каблучков становился чрезвычайно громким", "речь жертвы - невнятной, непонятной, тихой". По мере нарастания тяжести расстройств отмечалось снижение или утрата зрения - появление "неясных пятен, бликов" при исчезновении бокового зрения; слуха - отдалённое звучание отдельных непонятных криков, шумов при утрате дифференциации звуков; обоняния и вкуса - изменение характера переживания ощущения неприятных, отвратительных запахов, вне данного состояния сохранявших негативно-эмоциональное значение (так, в одном из наблюдений испытуемый заставлял потерпевших испражняться, размазывал собственными руками каловые массы по телу жертв, в другом - ел испражнения, пил кровь, вопреки обычно свойственной ему брезгливости); нарушение болевой чувствительности, вплоть до полной анестезии.
Избирательная концентрация на определённых стимулах выражалась в напряжённом сосредоточении на виде агонии, конвульсиях, издаваемых жертвой хрипах, клокотании в горле крови. Ответная реакция появлялась только на сильные раздражители (крик, собственная боль). Испытуемые на длительное время (1-2 часа) оставались рядом с трупом, меняли положение тела, разглядывали его, производили с ним различные манипуляции. Некоторые из них отмечали, что при прикосновении к жертвам (тело, колготки и т. д.) впечатление нереальности, как правило, исчезает. Часто в это время испытуемые также затруднялись в определении - жива жертва или мертва, и в ряде случаев только прикосновение к трупу давало понимание факта смерти.
Нарушения ориентировки.
А. В пространстве, имевшие различную степень дезориентировки - от полной до частичной. Способность ориентироваться в пространстве была связана с глубиной расстройства сознания, иногда распространялась на всю обстановку, иногда колебалась в процессе реализации парафильного акта. Так, один из испытуемых, совершив серию агрессивных действий с потерпевшей, внезапно спросил у неё: "Где я? Кто ты, что здесь делаешь?" При этом внешний вид у него был растерянный, недоумённый, непонимающий. Другой испытуемый, опять же после серии агрессивных актов, вышел из квартиры полностью обнажённым, растерянным, оглушённым, не мог ответить ни на один вопрос относительно его местонахождения.
Б. Во времени:
а) изменение скорости течения времени, когда возникало субъективное ощущение ускорения, замедления или "остановки" времени. Так, некоторые испытуемые не могли точно сказать - какое время они пребывали в описываемом состоянии, называли промежутки времени либо слишком краткие, либо, наоборот, чрезмерно длительные, не совпадавшие с объективными данными, показаниями свидетелей.
При более глубоких помрачениях сознания дезориентировка во времени носила иной характер, в воспоминаниях сохранялось ощущение "внезапности", "выключения", мгновенности случившегося. Так, многие испытуемые, сообщая о своих ощущениях времени, употребляли довольно однотипные фразы: "я выключился", "провалился", "сколько прошло времени - не знаю", ждали показаний потерпевших;