Последняя страница рукописи «Приключений Алисы под землей» с фотографией Алисы Лидделл работы Кэрролла. Факсимиле. 1864 г. 3 глава

(Выделение наше. — H. Д.) Наконец, из «Аннотированной Алисы» Мартина Гарднера мы узнали, что в именах этих, возможно, звучали отголоски музыкальных баталий, шедших в начале XVIII в. между Генделем и итальянцем Бонончини. Возможно, Кэрролл знал шутливый стишок Байрома, посвященный этой вражде: Some say, compared to Bononcini
That Mynheer Handel's but a ninny:
Others aver that he to Handel
Is scarcely fit to hold a candle;
Strange all this difference should be
Twixt tweedle-dum and tweedle-dee.

Очевидно, что Tweedledum и Tweedledee — имена звукоподражательные и что соответствия им следует искать в русских словах, изображающих, и притом без особого почтения, звуки всевозможных музыкальных инструментов. Поэтому мы дали братьям-близнецам имена Труляля и Траляля. Раз Труляля и Траляля
Решили вздуть друг дружку.
Из-за того, что Траляля
Испортил погремушку, —
Хорошую и новую испортил погремушку.

Но ворон, черный, будто ночь,
На них слетел во мраке.
Герои убежали прочь,
Совсем забыв о драке.
Тра-ля-ля-ля, тру-ля-ля-ля, совсем забыв о драке.

В переводе этой песенки Д. Г. Орловская совместила и русское звукоподражание и имена двух близнецов. В сущности та же трудность — разрыв между словесным и зрительным образами — стояла перед иллюстратором Кэрролла Тенниелом в случае с Белым Рыцарем. Английское обозначение этой шахматной фигуры таит в себе известное противоречие: шахматная фигура the knight имеет форму «коня», хоть само слово означает «рыцарь». В тексте «Зазеркалья» Кэрролл использовал это противоречие. Его White Knight — это и добрый, немного нелепый Рыцарь, тронувший Алису своими чудачествами, и конь, участвующий в своеобразной шахматной партии, разыгрываемой в Зазеркалье. Перенося с присущей ему свободой и легкостью эту фигуру из одной ассоциативной плоскости в другую, Кэрролл так прочно опирается на контекст, что невольно забываешь о двойном значении самого термина. Тенниел, перед которым, стояла нелегкая задача совмещения двух «плоскостей» в иллюстрации, нашел остроумное решение. Он как бы медленно «соскальзывает» из одной плоскости в другую. The Knight появляется в его иллюстрациях несколько раз — образ этот в основном сохраняет свое единство, однако претерпевает некоторые изменения, подчеркивающие в зависимости от контекста то один, то другой план. Когда в I главе «Зазеркалья» Алиса впервые видит шахматные фигуры, а потом замечает, что the White Knight очень неловок, Тенниел сопровождает этот эпизод двумя рисунками. На одном из них мы видим двух традиционных шахматных коней — черного и белого — в толпе других шахматных фигур. На другом the White Knight, съезжающий вниз по кочерге, еще сохраняет деревянный, шахматный облик, однако уже снабжен парой человеческих ног в наколенниках и шпорах ^[251]. В главе же VIII («Это мое собственное изобретение!»), главным героем которой является the White Knight, происходят дальнейшие зрительные модификации этого образа. Сначала, когда Тенниел иллюстрирует поединок двух Knights, он усаживает двух рыцарей на живых коней, все еще не открывая нам до конца их человеческого облика. На головах у рыцарей шлемы, весьма напоминающие морды шахматных коней, верхняя часть тела закрыта латами, которые вместе со шлемами выразительно воспроизводят силуэты шахматных фигур. Лишь позы, наклон тела, движения, оружие заставляют нас вспомнить о «рыцарском» плане. Только на рисунке, показывающем Белого Рыцаря летящим через голову своего коня и удивленно наблюдающую за ним Алису, Рыцарь предстает перед нами, наконец, в своем человеческом облике. Шлем слетел с его головы, открыв нашему взору доброе, нелепое лицо с длинными усами и седыми взъерошенными вихрами. О шахматном коне напоминают лишь латы, прикрывающие грудь. То же лицо повторено на фронтисписе к «Зазеркалью», где Рыцарь человечен, а «деревянность» и «шахматность» возникают легчайшим намеком в голове его коня. Это как бы вынесенный вперед итог, венчающий постепенный переход от шахматной фигуры к очеловеченной рыцарственности. Органичность переходов по всей шахматно-человеческой шкале в иллюстрациях Тенниела соответствует органичности контекстуальных «переключений» Кэрролла. Рисунки Тенниела с плавностью перехода от одной «ипостаси» the White Knihgt к другой послужили нам ключом при решении вопроса о Белом Коне и Рыцаре. Воспользовавшись предложенным Тенниелом — и, конечно, одобренным Кэрроллом — приемом, мы также подчеркивали то «человеческий», то «шахматный» облик этого персонажа. В начале книги это Конь, в конце ее — Рыцарь; порой же мы говорим о Белом Рыцаре и его коне вместе, стремясь к тому, чтобы в сознании читателя таким образом закрепилась нерасторжимая связь между Рыцарем и Конем (благо рыцарь и немыслим без коня). Выше уже говорилось об одной грамматической тонкости, связанной с определением имен кэрролловских персонажей. Как известно, в английском языке нет грамматической категории рода. По существующей издавна традиции в английском фольклоре, поэзии и сказках имена нарицательные осмысляются, если возникает необходимость, в мужском роде (исключение составляют лишь особо оговоренные случаи). Мы старались, насколько это было возможно, сохранить этот прием. Лев и Единорог, Мартовский Заяц, Чеширский Кот, Робин Гусь, лакеи Лещ и Лягушонок ^[252], Грифон — все эти и некоторые другие «существа» естественно или с небольшим усилием превращались по-русски в «мужчин». Иногда делались небольшие изменения — за неимением мужского рода для английского Frog, «лягушка» без особых потерь превращалась в «лягушонка». (Иногда, как в случае с английским «крабом»-матушкой, превращенным нами в Медузу, процесс бывал обратным.) Порой же приходилось прибегать к более серьезным переделкам. В ряде случаев, к счастью для переводчика, авторский текст оставляет свободу для интерпретации. Кэрролл употребляет местоимение it, говоря о таких персонажах, как the Caterpillar, the Pigeon, the Mouse, the Fawn. Наиболее простые русские аналоги к этим словам, естественно приходящие на ум, — женского рода, и мы, не колеблясь, употребили их: Гусеница, Горлица, Мышь, Лань. При выборе последнего слова мы руководствовались еще и тем, что Алиса подсознательно отождествляет себя с Ланью (см. прим. e к гл. III «Зазеркалья»). The Caterpillar заставил нас задуматься — а не назвать ли этого персонажа Шелкопрядом, тем более, что в обращении Алиса употребляет форму Sir («Червяк», конечно, было бы слишком грубо)? При всей соблазнительности этого имени пришлось по размышлении от него отказаться. И потому, что Шелкопряд слишком мал, и потому, что имя это невольно вызывает в воображении всевозможные южные ассоциации, мало вяжущиеся с характером этого персонажа. Пришлось остановиться на Гусенице… Как видим, «транспонирование» имен в книгах Кэрролла приобретало первостепенное значение. Выбор нового имени должен был опираться на круг ассоциаций, знакомых русскому читателю, которые в то же время не были бы исключительной монополией России. Выбор нового имени вел к «транспонированию» всех связанных с ним деталей. Самое главное тут было сохранить кэрролловский прием, своеобразную логику его повествования. Выбор нового имени для кэрролловских героев — это определение их характеров, их дальнейшего поведения. Это определение драматургии книги. Вторым компонентом, на котором держится драматургия Кэрролла, является игра слов. В его книгах практически нет юмора ситуаций — они строятся на юморе слов и связанных с ним понятий. Для Кэрролла словесная игра чрезвычайно важна сама по себе, она определяет поступки героев и развитие сюжета. В этом, пожалуй, и заключается основное отличие Кэрролла от большинства других писателей, даже юмористических, нередко прибегающих к тем же приемам. Кэрролл — не юморист в обычном смысле слова. В первую очередь его интересует тот разрыв, который существует между привычными, устоявшимися, закрепленными вековым употреблением единицами языка и обозначаемыми ими понятиями. Тут переводчик снова сталкивается с трудностями, практически непреодолимыми. Юмор характеров, юмор ситуаций сравнительно легко поддаются переводу, однако словесная игра адекватно почти не переводится. Чаще всего переводчику приходится выбирать между тем, что говорится, и тем, как это говорится, то есть делать выбор между содержанием высказывания и юмористическим приемом. В тех случаях, когда «содержание» является лишь поводом для игры ума, мы отдавали предпочтение приему. Вот, например, в главе II «Зазеркалья» Алиса спрашивает у Розы, не страшно ли ей и другим цветам одним в саду. «There is the tree in the middle», said the Rose. «What else is it good for?» «And what could it do, if any danger came?» Alice asked. «It could bark», said the Rose. «It says „Bough-wough“ », cried a Daisy. «That's why its branches are called boughs » (Курсив наш. — H. Д.). Игра строится на омонимии слов bough (ветка) и bough, входящего в состав звукоподражания bough-wough (в русском языке ему соответствует гав-гав!). Дерево, имеющее ветки, обретает способность лаять и может тем самым служить защитником цветам. По-русски ветки и лай не связываются воедино. Отказавшись от буквального воспроизведения содержания этого отрывка, мы решили все же не отходить от него очень далеко и обыграть название дерева. Стали перебирать различные древесные породы. Многие из них можно было как-то обыграть. Вяз, например, мог бы «вязать» обидчиков, граб мог бы сам их «грабить». Сосна и ель вряд ли сумели б защитить цветы. Сосна могла бы лишь сделать что-нибудь неожиданное «со сна»; ели только и знали бы, что без остановки «ели», и т. д. В конце концов, остановились на дубе он мог бы повести себя решительнее и мужественнее, чем все другие деревья. — А вам никогда не бывает страшно? — спросила Алиса. — Вы здесь совсем одни, и никто вас не охраняет… — Как это «одни»? — сказала Роза. — А дуб на что? — Но разве он может что-нибудь сделать? — удивилась Алиса. — Он хоть кого может отдубасить, — сказала Роза. — Что что, а дубасить он умеет! — Потому-то он и называется дуб, — вскричала Маргаритка. (Курсив наш. — Н. Д.) В некоторых случаях находилась возможность сохранить один компонент каламбура, подстраивая к нему новый словесный ряд. В главе III «Страны чудес» Алиса просит Мышь рассказать ей историю своей жизни. «Mine is a long and a sad tale!» said the mouse, turning to Alice, and sighing. «It is a long tail, certainly», said Alice, looking down with wonder at the Mouse's tail; «but why do you call it sad?» And she kept on puzzling about it while the Mouse was speaking, so that her idea of the tale was something like this… Далее следует знаменитое фигурное стихотворение, в котором рассказывается о злоключениях Мыши, но, так как Алиса думает о мышином хвосте, стихотворение это и имеет форму хвоста. Здесь, как всегда у Кэрролла, органично сливаются форма и содержание, непосредственный смысл и лукавое его обыгрывание, построенное на созвучии (tail — хвост и tale рассказ). В переводе П. С. Соловьевой место это передано, как нам кажется, чрезвычайно удачно: — Моя история — печальная история, — произнесла Мышь, вздыхая, — но она полна самых интересных приключений, в которых я проявила много чувства и большое самопожертвование. Узнав ее, вы не назовете меня хвастуньей, прибавила она, обращаясь к Алисе. — Я уверена, что ваша история очень интересна, — сказала Алиса, невольно глядя на хвост Мыши, — но название Хвастуньи все-таки очень к вам подходит, и я не понимаю, почему вы не хотите, чтобы я вас так называла. Она продолжала смотреть на хвост Мыши в то время, как та начала говорить, так что рассказ представился ей в следующем виде… П. С. Соловьева вводит в текст замечание о мужестве и самоотверженности Мыши; это короткое добавление дает ей возможность построить смешной смысловой ряд: «хвастунья — хвостунья — хвост». Переход к фигурному стихотворению идет естественно и без напряжения. А. Н. Рождественская использует тот же ряд, пропуская, правда, при этом среднее («хвостунья») звено. Мы попытались решить эту проблему по-своему, введя в смысловой ряд, исходящий из «хвоста», свое «производное»: — Это очень длинная и грустная история, — начала Мышь со вздохом. Помолчав, она вдруг взвизгнула: — Прохвост! — Про хвост? — повторила Алиса с недоумением и взглянула на ее хвост. — Грустная история про хвост? И, пока Мышь говорила, Алиса все никак не могла понять, какое это имеет отношение к мышиному хвосту. Поэтому история, которую рассказала Мышь, выглядела в ее воображении вот так… В работе над переводом Кэрролла на помощь нам пришла и так называемая детская этимология. Ведь дети слышат слово «детским» ухом; оно предстает перед ними во всем богатстве своих первоначальных связей, еще не стершихся от ежедневного употребления. Именно в этом — в умении слышать слово, как его слышат дети, — заключается одна из причин истинной оригинальности Кэрролла. На «детской» этимологии построен и диалог в «Безумном чаепитии» (гл. VII «Страны чудес»). — И надо вам сказать, что эти три сестрички жили припиваючи, рассказывает Соня. — Припеваючи? — переспросила Алиса. — А что они пели? — Не пели, а пили, — ответила Соня. — Кисель, конечно. (Курсив наш. — Н. Д.). Здесь, конечно, следует дать пояснение: кэрролловское treacle мы заменили в своем переводе на «кисель» — это слово гораздо ближе русским детям, многие из которых, вероятно, и не знают, что такое «патока», да к тому же «патока» не вызывает в нашем сознании никакого «этимологического ряда». А «ряд» этот необходим — ведь сестрички Элси, Лэси и Тилли жили на дне колодца… с патокой — по-английски, с киселем — по-русски. — Я не понимаю, — осторожно спросила Алиса. — Как же они там жили? — Чего там не понимать, — сказал Болванщик. — Живут же рыбы в воде. А эти сестрички жили в киселе! Поняла, глупышка? — Но почему? — спросила Алиса. — Потому что они были кисельные барышни. Кисейные весьма близко по звучанию к кисельным — отсюда некое звено к киселю. «Детская» этимология приходит на помощь и тогда, когда известное речение понимается буквально, «реализуется». Льюис Кэрролл, сохранивший, как никто, незамутненность детского взгляда, делает это особенно часто и охотно. Он «реализует» метафору, понимая ее прямо и буквально. Приведем всего один пример, хотя в книге их десятки. «Would you — be good enough» — Alice panted out, after running a little further, «to stop a minute — just to get — one's breath again?» «I am good enough», the King said, «only I'm not strong enough. You see, a minute goes by so fearfully quick. You might as well try to stop a Bandersnatch!». В переводе мы «реализовали» сочетание «присесть на минутку». — Будьте так добры… — проговорила, задыхаясь, Алиса. — Давайте, сядем на минутку… чтоб отдышаться немного. — Сядем на Минутку? — повторил Король. — И это ты называешь добротой! К тому же Минутку надо сначала поймать. А мне это не под силу! Она пролетает быстро, как Брандашмыг! За ней не угонишься! («Зазеркалье», гл. VII «Лев и Единорог».) Глава «Зазеркальные насекомые» построена на остроумной игре названиями различных насекомых. Кэрролл изобретает «зазеркальные параллели» для трех всем знакомых, обыденных насекомых. Под его магическим пером оживают забытые, стершиеся значения, для которых он придумывает забавные пары. Horse-fly превращается в Rocking-horse-fly; Dragon-fly в Snapdragon-fly; Butterfly в Bread-and-butterfly. Как всегда, Кэрролл по-своему последователен и логичен в своих бессмыслицах. Зазеркальные насекомые — это результат «наложения», «склейки посередине» двух «биномов» с одним общим членом. Вот как это происходит: a — b «накладывается», «склеивается» с b — c общим, средним звеном b, образуя «цепочку» a — b — c. Horse-fly (слепень) при «склейке» с Rocking-horse (качалка) дает «цепочку» Rocking-horse-fly. Butterfly при «склейке» с Bread-and-butter дает «цепочку» Bread-and-butterfly; Snap-dragon и Dragon-fly дает Snap-dragon-fly. Случай со Snap-dragon, пожалуй, требует некоторого пояснения. Snapdragon (или flapdragon) — название веселой игры, которую в прошлом веке устраивали обычно на рождество. В большое мелкое блюдо или миску наливали бренди, бросали туда изюминки и зажигали его. Нужно было выхватить из голубого огня изюминки и съесть. Эта игра и называлась snapdragon. Вот почему у зазеркального насекомого Snap-dragon-fly все признаки связаны с рождеством: тело у него из сливового пудинга, крылышки из листьев остролистника, голова — из горящей изюминки. И ест он пудинг и сладкий пирог, и гнездо вьет в коробке с рождественскими подарками. Точно так же и признаки двух других зазеркальных насекомых связаны с новым, «наложенным» компонентом. Rocking-horse-fly вся деревянная, а перелетает с ветки на ветку, только если как следует раскачается. Ест она опилки, запивая их древесным соком, и сверкает и липнет к рукам, словно только что выкрашенная лошадка-качалка. Мы постарались сохранить в переводе двучлены a — b и b — c, дающие при наложении новое имя-«цепочку» a — b — c. Схема эта по-русски, правда, осложняется — ведь английские слова, компоненты «цепочки» a — b — c, не отяжелены никакой грамматикой. По-русски это, увы! недостижимо. Там, где у Кэрролла «цепочка» слов, нам приходится использовать «цепочку» морфем. — А каким насекомым у вас радуются? — спросил Комар. — Я никаким насекомым не радуюсь, потому что я их боюсь, — призналась Алиса. — По крайней мере, больших. Но я могу вам сказать, как их зовут. — А они, конечно, идут, когда их зовут? — небрежно заметил Комар. — Нет, кажется, не идут. — Тогда зачем же их звать, если они не идут? […] Значит, какие у вас насекомые? — Ну, вот, к примеру, есть у нас Бабочка, — сказала Алиса и загнула на руке один палец. — А-а, — протянул Комар. — Взгляни-ка на этот куст… Там на ветке сидит… знаешь, кто? Баобабочка! Она вся деревянная, а усики у нее зеленые и нежные, как молодые побеги! — А что она ест? — спросила Алиса с любопытством. — Стружки и опилки, — отвечал Комар. Схема Кэрролла здесь несколько осложняется суффиксом и окончанием. «Склейка», однако, идет по тому же принципу: баобаб и бабочка дают в результате наложения баобабочку. Нечего и говорить, что признаки бабочки подвергаются изменению. Для русской «баобабочки» пригодились некоторые из примет английской Rocking-horse-fly. Зато игру, основанную на двух значениях «answer to their names» («соответствовать имени» и «идти на зов»), удалось передать практически адекватно. «Длина контекста» здесь минимальная. Случай нечастый в переводческой практике, где в основном приходится придумывать «замены». «Недоборы», неизбежные при таком переводе, мы стремились компенсировать. Приведем пример из главы «Повесть Черепахи Квази», где Алиса снова встречается с Герцогиней и удивляется происшедшей с ней перемене. — Когда я буду Герцогиней…у меня в кухне совсем не будет перца. Суп и без него вкусный! От перца, верно, и начинают всем перечить… Алиса очень обрадовалась, что открыла новое правило. — От уксуса — куксятся, — продолжала она задумчиво, — от горчицы огорчаются, от лука — лукавят, от вина — винятся, а от сдобы — добреют. Как жалко, что никто об этом не знает… Все было бы так просто! Ели бы сдобу — и добрели! Корневая игра, на которой строится в переводе этот отрывок, у Кэрролла отсутствует. Кэрролл исходит из качеств, присущих разным приправам. «Maybe it's always pepper that makes people so hot-tempered… and vinegar that makes them sour — and camomile that makes them bitter — and and barley-sugar and such things that make children sweet-tempered. I only wish people knew that: then they wouldn't be so stingy about it, you know —» В этом отрывке hot, sour, bitter, sweet выступают в своих прямых и переносных значениях. На совмещении этих значений и строится весь отрывок. Мы заменили их корневой игрой, чрезвычайно характерной для кэрролловского стиля вообще, хоть она и отсутствует в данном отрывке, и игрой на омонимии («добреть» — «толстеть» и «добреть» — «смягчаться»), также часто применяемой писателем. Переводчик Кэрролла мог бы написать целый том, объясняя, каким путем он шел в каждом конкретном случае подобного рода (Кэрролл почти не повторяет своих приемов — каждый раз его интересует новая «алогичность», новая «аномалия» языка.) Ограничимся поэтому всего лишь еще одним небольшим примером. Глава IV «Страны чудес» в оригинале называется «The Rabbit Sends in a Little Bill». В тексте фигурирует некий Bill, который оказывается ящерицей. Вместе с тем само наличие артикля в заглавии перед этим словом позволяет предположить и здесь своеобразную словесную игру. (Напомним, что bill по-английски «счет», «билль» и что в заглавиях все значимые слова пишутся по-английски с большой буквы.) Таким образом, a Little Bill может читаться и как «крошка Билл», и как «маленький счет» (билль, закон и пр.). Стремясь передать эту игру, мы сохранили несколько старомодную русскую форму имени (Билль, а не Билл, как это принято сейчас). В названии, данном нами этой главе, — «Билль вылетает в трубу», — мы старались передать двойное прочтение оригинала. Число подобных примеров можно было бы умножить. * * *