Самая некрасивая правда значительно позитивнее самой красивой сказки-неправды. На правде можно строить, даже после страшной разрухи. Ложь - невозвратное болото. Поглотит всё. Не останется даже мечты. Кроме привычки солгать. Себе. В очередной раз. Красиво...
Оглавление
Белый день…..4
Пропуск в мир…….5
Дикий ужас…….6
Тёмный свет…….8
Марсианские войны…….…….9
Посланец…….11
День без желаний…….12
Признание…….14
Кто-кто на Руси в теремочке жуёт или Старик и лапоть…….16
Панариций…….16
Тысяча …и одна дочь…….18
Просто «Просто сказка»…….19
Жили- были…….20
Чтоб ему поздно было…….20
Кто рождён квакать, иногда лучше и помолчать…….21
Два рыцаря…….22
Новогодняя нана- сказка…….23
Несказка…….25
Сказочное счастье или католическое Рождество…….26
Чердак…….27
П.П.П…….29
Царские тайны…….30
БЕЛЫЙ ДЕНЬ.
Федюкин хорошо одевался. Ну, не в смысле, всякие там «версачи» и другая дрянь. Качественно одевался. Крепкие штаны, добротное пальто, ботинки. Тоже крепкие. На микропорке с крепкими шнурками. Любил, чтоб всё добротно. Заячья шапка смотрелась старомодно. Однако новая. Посмотрелся в зеркало. Хмыкнул. Что-то не нравилось. Какая-то мелочь. Но это сидело в нём. Не в одежде. Каждый раз, глядя в зеркало, он замечал это мгновение. Очень хотел его зафиксировать, высказать…Но, опять хмыкнул, как-то боялся что ли, уточнять, разбираться, докапываться. Ведь это уже давно тянется. А он, слава Богу, не мальчик. С приличным гаком пятьдесят. Ну, допустим, разберусь. Добра не узнаю. И что? В целом-то нормально?! Шапка вон как сидит!
Сложил авоську в портфель. Что-то купить придётся, а современных пакетов Федюкин не любил. И деньги за них дерут, и девать куда? Авоська в кармане пальто портит вид, оттопыривает карман. После утюжить нужно. Федюкин порядок любил. Но его не было. Нигде.
|
|
На службе его как добиться? Там от Федюкина мало что зависело. Планы начальства менялись буквально после утверждения. А он то в плановом и трудился. То есть сразу с планом утверждался и план «Б», на случай, если всё полетит к чёрту. А летело всегда. И сразу. Начинались догонялки дат, сроков, отчётов…
А зеркало, оно что? Его не обманешь. Он-то, Федюкин, заканчивал геологический. В экспедиции был ещё студентом. Как попал в плановый, так и встал. Будто вагон в депо. Туда въехал, а заднего хода у жизни нет.
Ему бы в изыскатели. На далёкий северный ручей, в какой-нибудь Чульман. Или Сеймчан. Где был однажды. И уже не забыть. Бесконечные перевалы, недолгие стоянки, жужжание комариных банд и бесцеремонный, всепожирающий гнус. Но какая-же это мелочь по сравнению с ужином у костра под байки бывалых и припавших к ремеслу сердцем. Тогда мечтал: всё, отсюда ни на шаг! Никуда.
И вот он в этом «никуда». Федюкин очнулся. Сидел на стуле возле зеркала. В пальто стало жарко. Портфель с авоськой на коленях. В зеркало смотреть не хотелось. И так всё ясно. Как белый день.
Все, кто живут, Богу угодны. Если они угодны Богу, то я, кто таков?! Чтоб судить?
ПРОПУСК В МИР
Сценарист Притыкин был успешен. Успешно закончил школу. ХитрО отбоярился от армейской службы. С отличием завершил фигфак. (Филологический. Иногда он ёрничил над собой. Для объективности). В сценаристы попал по случаю. Но тоже успешному. Несколько сценариев уже приняты и отсняты. В одном засветился в титрах. Один ставят. На сцене. Кажется. Успешно.
|
|
Слово «кажется» не нравилось Притыкину. Слишком уж многое стало сопровождаться этим словом. Если точнее, то туда ли он забрёл? Успех ли это? Нужно ли ему это? И вообще, кому-то это нужно, или только, кажется?
Тут ещё этот День рождения. Тридцать пять. Что за дата? Друзья намекают на застолье-веселье. Друзья? Веселье? Или кажется? Внутренние разборки назревали давно. До кризиса среднего возраста ещё не дорос. Казалось. А тут на тебе, юбилей. День рождения. А мысли вовсе не застольные. Глубинные. И от того настораживающе затягивают. Как пропасть.
… Рождение ещё не суть. Твоя суть только получила шанс. Биоритмы отстукивают положенное. А сути нет. О ней можно так и не узнать. Достаточное питание, приемлемый быт. Хорошие анализы. Утехи и потехи. Чем проще, тем и лучше. Отсутствие шероховатостей, хорошее скольжение по руслу времени… Чего тебе, зануда? Ведь всё просто. Как кое-что в прямой кишке. Задержек не терпит. Пожал-те! Но это не тот выход. Это проход. Для соответствующего. Мир, в который вожделеют попасть потенциальные личности, в другой стороне и месте. И без пропуска туда не берут. Многие хотят. Несметные толпы бомонда и богемы вещают, что попали. Якобы, уже там. Только дурной запах от подобных извещений не даёт усомниться, где они на самом деле.
Пропуск в мир нельзя заслужить. Его выписывают своей жизнью. Которую не подделаешь. Её не оценишь количеством блях, выданных черстволобыми дядьками за мнимые заслуги. И слуги, то бишь халдеи, не получат ничего. Кроме чаевых. Пусть и обильных. Пусть жирных. Но это обеспечит им только хорошее скольжение. По прямой кишке.
|
|
Притыкин вздохнул. Вернулся в мир. Гости, гости, гости. Время поджимало. Скоро начнут собираться гости. Вот! И он, Притыкин, суетится, собирается. Как будто тоже в гости. К самому себе. Со стороны. Посмотреть. Понять, наконец, где этот Рубикон? Когда уже можно считать рождение состоявшимся? Как выглядит он, этот пропуск в мир?..
ДИКИЙ УЖАС
Соломон Израилевич Шнипперсон, коллекционер марок, был русский. Абсолютно. Кот Хаим тоже. Взгляд имел честный, открытый. А что скрывать? Все и так всё знали. Город был не велик. Что-нибудь не знали только совсем уж дураки. Но их было мало. Повывелись. Естественный отбор. Поэтому, когда Соломончик (так его звали среди своих) говорил, смотрел прямо, добродушно. Хотя, где-то в глубине, сверкала искорка перчёно-извечного ответа-вопроса: «И он ещё будет мне говорить?!». Он, конечно, мог спросить: «Ви, таки думайте?». Но ответ-вопрос был уже готов. Да и знал он всё и про всех.
А вот Гитлера профукал. Он потирал ноющие колени ладонями и покачивался в кресле. Думал. «И что тут думать?»,-повторял он себе. И не мог понять. Ну, зачем эта экскурсия по местам «боевой славы»? И кому? Этот поц…! Дальше слов не было.
«Этот поц» жил на другом краю города. Марки его не интересовали. Филателист из него никакой. А Соломончик, дааа. Ещё какой! Но не хвастун. А поговорить? А кому? Город маленький. Все всё знают. А этот поц…! Марки собирать не любил и не знал. Да и не умел. Вот нечистый гешефт и любил и умел!
Таки чуял Соломончик! Последний кляссер не хотел показывать. Но такой пошёл разговор, такой разговор…
Соломончик потирал колени. Смотрел на большого рыжего кота. Круглого и добродушного, как хозяин. И зачем мне эти майцы? Таки заслушался. А этот поц! Понимаешь? Кот Хаим жмурил зелёные глаза. Он понимал. «Кошмар!»,- повторял хозяин, «Дикий ужас!». Кот Хаим точно знал: после рассуждений и заветных слов последует вкусный ужин. Он ждал. «Кошмар, дикий ужас!»,- повторял старый Шнипперсон. После того, как «этот поц» посмотрел заветный кляссер, марка с Гитлером пропала.
Потом Соломончик видел марку у других коллекционеров. Её продавали за хорошие деньги. Большие. Э-хе-хе,- кряхтел Соломон. И денег жалко, и попал, как ребёнок. И что ви думайте? Перед другими стыдно. Засмеют. Хотя, другие поуехали. Почти все. Совсем. А что ехать? Таки куда? Кто там, что там? Коллекцию куда? «И где тут, гражданин Шнипперсон, вы раздобыли это сокровище?»,- спросят компетентные товарищи на границе. Таки какое сокровище? Так, почту посылать. «Кому, гражданин Соломончик? Адреса, фамилии?». Глупость всё. А глупым Соломон не был. Разве только «этот поц»? Кошмар! Дикий ужас! Кот Хаим довольно потягивался. Долгожданные слова и вкусный ужин пришли.
ТЁМНЫЙ СВЕТ.
Коля Сущев ходил в школу. Нет. В колу он уже не ходил. Но ходил. Каждый день. Посидеть на крыльце. Посмотреть, как беспечно радуются одноклассники. Которые вдруг стали бывшими. Навсегда.
Он не умел не учиться. Было просто необходимо ходить на занятия, получать задания, выполнять, отвечать, заслуживать оценку. Лучшую. И похвалу от учителя. Остальное казалось ненормальным. Потом переходить в старший класс. Более сложный, важный и такой же успешный. Закономерно отдыхать. Летом. Вместе с подработкой. В семье денег было в обрез. Да и подрабатывать было интересно и приятно. Там тоже хвалили. Казалось, так всё и будет. В похвалах, довольствии и достатке.
Закончилось всё планомерно, предполагаемо, но от этого не менее неожиданно. Не то чтобы неприятно или боязно-страшно. Нет. Просто закончилось. И Коля понимал, что закончилось навсегда. Больше не будет как вчера. Сидел на крыльце закрытой школы, смотрел, как беззаботно резвятся бывшие одноклассники. Смотрел, как какой-то чужой, черно-белый фильм. Неинтересный и равнодушно-холодный. Так, что-то с кем-то происходит. Где-то. А он в пустоте. Может встать, пойти туда или сюда. Или куда угодно. Но в этот фильм ему уже не войти. Его ролей там нет. Странно. И безразлично.
Коля Сущев знал куда будет поступать. Знал, что поступит. Место престижное. Будущая работа тоже. Не знал только мелочей. Как на вступительных серьёзный профессор будет заваливать. Подло и сознательно, от чего ещё обиднее, его чемпиона олимпиад по математике. По науке, которую вообще нельзя толковать, как хочешь. Она же точная! Не знал, что нарушать спортивный режим - значит беспробудно пьянствовать. Он наивно думал, что это значит мало поспать, плохо покушать или неправильно упражняться. Лодыря гонять. Что-то не сделать или не так, как сказано, это не про него. Обо всём этом и подобном Коля только догадывался. По тёмной стене наступающих событий. Входить в эту мрачную пелену категорически не хотелось. Но она окружала. Была везде. И все бултыхались в этом сумраке тёмных дел, веселились, получали зарплаты, озабоченно неслись куда-то. Куда? Неважно и не интересно. И неприятно. А ведь, это только предчувствие. Чего? Того, о чём Коля не знал и не мог знать. Он ещё не знал, как пойдёт, куда? Однако, очень глубоко в душе, без слов, заклинал: «Только не туда, не в этом мир тёмных предчувствий».
МАРСИАНСКИЕ ВОЙНЫ
(из записок Педдрищева, слесаря самого распоследнего разряда)
Своей фамилией слесарь Педдрищев гордился. Так положено. Помнить о корнях. Наследие хранить. Он и хранил. В документах всегда особенно выделял буквы «д». Чтоб не потерялись. ПеДДрищев. Чуть, было, в паспорте не ошиблись. Это стало бы перебором. Но ничего. Пронесло.
По прадеду то он был Пед. Это уже по папе, Дрищев. Короче, как срослось, так и храни. Многие гордятся. Он тоже. Не хуже других. Что, не русский? Или как?
Языков Педдрищев не знал. Никаких. Кроме марсианского. Как вышло? Не известно. Прадед Пед. Может от него. Потому и случилось всё. А может и специально подстроено. Ну а с рашпилем обращаться умел. Любил. Ещё когда деревья были большими, а ручки помнили. Уже. Ставил он любимый рашпиль и отдыхал, глядя на Марс. Через цапфу. Удобно. Да и виднее.
В такую- то минуту и свалилось что- то с неба. А в нём эти марсианские послания. Братьям по разуму. Или в назидание.
Короче, жизнь там у них, на Марсе значит (Вот знали же кому подбросить! Кто же ещё марсианский знает?) Короче, всё у них так же. Только обогнали нас. Войн у них теперь совсем нет. Собралось всё марсианство и порешило: Что без толку стреляться? Дорого. Танков одних сколько, пушек и.т.д. Бомбу сделаешь за миллион, а зашибёшь одну кошку. Дороги, опять же, ракеты, корабли… Волокита. Решили так. Войска никакого не нужно. Полиция, пострелять, есть у всех. Собрались две страны воевать, встретились два царя, поцеловались (у них тоже целуются) и начали. Каждый у себя. Кто своих больше кокнет, тот и победил. Ему и богатство всех кокнутых и новая страна с людьми. Которых тоже можно кокать. И пошло всё, как надо. Главное, денег больше стало. Эта милитаризация столько отнимала! Машины, танки, лодки, бомбы, дороги…Да, по дорогам: Часто, глядя на Марс через любимую цапфу, задумывался Педдрищев, что же это дорог не видать? Теперь ясно. Не нужны ни дороги, ни танки, ни подлодки! Знай своих кокай, и всего делов.
Вот, что значит прогресс, думал Педдрищев в минуту отдыха, поставив любимый рашпиль рядом. Наши то своих вон сколько перекокали, а всё без толку. Хотя, как сказать.
Ещё, предостерегали марсиане. Проклятый милитаризм, хоть и проклятый, но науку двигал. Заставлял шевелиться огнём и мечом, а если что, то и калёным коленом в зад. Без милитаризма наука стала загибаться. Гаджетов стало мало. Да и ветшают.
У Педрищева из гаджетов были только цапфа да любимый рашпиль. С сомнением смотрел на них Педдрищев. Но ветшать они не собирались.
Публиковать это Педдрищев не спешил. Так и языков то не знал. А на марсианском кто ж разберёт? Стрельбы тоже не слыхать. Хотя, если услышишь, как определить? Своих или чужих кокают? Прогресс или опять взад катимся? Да и бедные все. Кокай, не кокай, не разбогатеешь.
P.S. Ещё приписка была. Корявым марсианским шрифтом. Не иначе, марсианский конрреволюционер писал. Из подполья. Пишет, мол, марсиане тоже не дураки. С начала ни за что стреляться не хотели. Так цари объяснили, что должны. Из гордости за страну. А у кого гордости нет, так шлёпнут. По законам военного времени. За отсутствие. Что- то вроде нашего патриотизма.
После этой приписки Педдрищев и смотреть то на Марс опасался. Даже через цапфу. Не то, что сообщать куда-либо. А про китайцев думал: Им что? Полтора миллиарда. Пусть летят. Там китайской гордости самое место.
ПОСЛАНЕЦ
Николай Афанасьевич Фигин мечтал. Оснований было и тысяча, и никаких. Потому мечталось легко. Допустим, совершенно случайно, обнаруживаются потерянные деньги. Большие. Огромные. Фигин, как честный человек, отдаёт их в приют. Инкогнито. Его находят, зовут на ТВ, величают, награждают. Деньгами. Но сколько? Тут начиналось самое приятное. Подсчёты. Какой будет награда? Сколько нужно, чтобы хорошо пожить? Он, уж, примерно знал. Даже точно. Но всякий раз приятно было посчитать. Будто деньги уже тут. А что? Ведь, бывает? Вон, в Америке, очень даже. Тут, бывало часто, он засыпал. Во-первых,- приятно, во-вторых,-начинались радостные заботы: где поставить скромный домик с гаражом, кожаный салон, кожа, салон, запах…Как пахнет кожа?
… Потом всё путалось нафиг. Нафиг! Нафиг! Чёрт,- тряхнул головой Фигин. Нааафиг! Неслось со двора. Это сосед по двору- колодцу, Васька. Нафиг, кончай дрыхнуть! Тащи сюда задницу, партейку сгоняем. Фигин не обижался. Привык. С первых дней он был обречён прозвищем. Н.А.Фигин - кратно «нафиг». А к соседу пошёл. Деньги ещё неделю ждать. Жалкая получка расходилась сразу. То, сё, и всё. А у Васьки тёща чуднУю бражку ставит. И Сны сами собой отсылались. Нафиг.
ДЕНЬ БЕЗ ЖЕЛАНИЙ.
Варюхин казался себе значительным. Точнее, этаким состоявшимся, всеми уважаемым мужиком. Почти великаном. Хотелось кого-то похлопать по плечу, дать совет, по-хозяйски распорядиться. Варюхин надул щёки в зеркало, выпятил губы. Рыжая, с проседью, щетина топорщилась. Выглядела неопрятно. Из зеркала смотрел весьма посредственный дядька. Постный взгляд не выражал ничего из желаемого. Да и некого было хлопать по плечу и наставлять.
Так сложилось. Варюхин отвернулся и поморщился. Подошёл к окну. От ровного серого утра сквозило пустотой. Кто-то во дворе махал руками. Открыл окно: «Варька, айда в Сосновку на шашлыки»,- кричал Димка-мотор. И «Варька» и «Димка-мотор» всё вернули на места. Варькой Варюхина звали со школы и без обид. А Димка, школьный приятель, мотором стал позже, когда проявилась его любовь и тяга к двигателям всяческого сгорания. Уже не Варюхин, а Варька глянул из зеркала. Противная щетина превратилась в благородную небритость, тусклый взгляд старого ворона стрелял орлиной зоркостью.
Варюхин побросал шашлычный набор и разную мелочь в ридекюль, и за минуту был готов. По пути забрали третьего. Лёха Баранов был верным и безотказным компаньоном. Прост в общении, верен в дружбе, и таксёр до мозга костей. Всю послеармейскую жизнь таксовал. При этом увлекался поэзией, архитектурой, знал кучу всякой галиматьи. И это на фоне любви к автомобилям и преданности таксёрскому ремеслу. Лёху уважали за всё. И потому прозвищ не давали. Лёха, и точка.
Варюхин смотрел на своих друзей, улыбался, участвовал в чудесной приятельской беседе и думал. И сейчас и потом. Как-то это перетекает из одного в другое? Ведь состоялись друзья. Клятв никто не давал. Но как-то получалось и выходило. И не забывалось ничего. Наверное, у каждого есть эти серые, тоскливые моменты. Какие-то непонятные дни. И дело ведь не в шашлыках, не в дружеской стопке. Важно, что друзья появляются без слов, в нужную минуту и делятся тем, что есть. Вон, у Димки глаза поголубели. Нет, не от водки. Они голубеют, когда речь об автомобилях или о рыбалке. Димка фанатеет, Лёха благодарнейший слушатель, а Варька? Варька, Варюхин, почему-то уверен, что сегодня они пришли именно к нему. И ещё, Варька уверен, в нужную минуту он, Варька, тоже будет рядом.
ПРИЗНАНИЕ
Доцент Мордасуев шёл по весенней улице и светло, как ему казалось, улыбался. И надо сказать, небезосновательно.
Из редакции сообщили, что его рассказ размещён. Вчера. В вечернем выпуске. Вот он и улыбался всем и вся. Лекции пролетели незаметно. Казалось, даже студенты смотрят по-особенному и не задают обычных гаденьних, с подковыркой, вопросов.
Толстенький человек в круглой шляпе радостно бросился навстречу: А-а-а, почти кричал дядька, узнал! Сразу узнал. Мордасуев тоже заулыбался: Да-да, это я. Человечек был кругл лицом, и в шляпе очень походил на иудея. Но без пейсов.
Да-да, это я, повторял доцент, растягивая неловкость. Со славой он встречался впервые. Хотелось важности, но не иудейских объятий.
- Как Вы тогда? Я, ей-богу, не удержался. Смеялся весь день, как Вас грузовик-то, с ног до головы окатил. Неловко, но смешно, ей-богу! Я ж говорил, не нужно за калошей на дорогу прыгать!
Мордасуев обалдело улыбался. Глаза его потерянно моргали. Он вспомнил, как перебегая дорогу потерял калошу, как жуткий грузовик окатил его, как он плюнул на всё и не пошёл на работу. Нужно было менять одежду. Всю. У-у-у, морда! Мордасуев осторожно огляделся. Так его величали только студенты. И то, заглаза. С души отлегло. Это мужик ругал коня, приведённого для проката. Видимо тот противился.
Иудей в шляпе расстворился, «Мордой» не обозвали. В целом, не так уж и плохо, размышлял Мордасуев. Калошу тогда он все же не потерял. А известность, читательское признание, верно, где-то впереди. За другими дорогами, которые ещё пересечь нужно.
КТО-КТО НА РУСИ В ТЕРЕМОЧКЕ