Содержание
Споры о символике названия «Красного и чёрного» 2
Толкование Реизова Б.Г. 8
Толкование Виноградова В.В. 12
Библиография 17
Споры о символике названия романа «Красное и черное»
Со времени появления «Красного и черного» прошло более полутораста лет, и прочли его миллионы людей на многих языках. За это время о Стендале и его творчестве были написаны тысячи рецензий, статей и книг, и до сих пор его исследователи и поклонники не могут прийти к единому мнению о смысле этого цветового названия, а сам Стендаль этого не объяснял, хотя, очевидно, оно имело какой-то смысл – если не для читателей, то для него самого.
Эти поиски и догадки начались еще до напечатания романа. Ромен Коломб, душеприказчик и биограф Стендаля, в статье о своём покойном друге писал: «Уж больше года я видел на столе Бейля рукопись, на обложке которой крупными буквами стояло «Жюльен»; мы никогда об этом не говорили, но как-то утром в мае 1830 года, он вдруг прервал беседу, которую мы вели, и сказал: «А что, если мы назовем его «Красное и черное?»» Не понимая, о чем он говорит, я спросил его, что это значит. Но он, продолжая свою мысль, ответил: «Да, его нужно назвать «Красное и черное»» И, взяв рукопись, он заменил этими словами название «Жюльен»».
Ромен Коломб так и не понял смысла этой замены и воздержался от каких-либо поисков: «Что значит это название? Каждый пытался найти его смысл, но дальше предположений дело не шло. Мне кажется, это странное название было просто уступкой тогдашней моде и придумано, чтобы обеспечить роману успех».
Странные названия, действительно были в моде между 1825-1835 годами. Некоторые утверждали, что эта традиция идет от Вальтера Скотта.
Однако такие названия были мотивированы и объяснены либо в тексте, либо на обложке и не заключали в себе ничего загадочного.
Современники Стендаля, его критики и его ближайшие друзья отказывались от объяснений. «В названии этой книги заключен порок или, если угодно, своеобразное достоинство: оно оставляет читателя в полном неведении относительно того, что его ожидает», - писал критик «Revue de Paris» и признавался в том, что и сам он его не понимает.
«Многие романисты почувствовали, - замечал Эмиль Дешан, - что название, имей оно хоть три или четыре части, не могло определить произведение и то, что было в нем самым главным; поэтому, принужденные следовать событию, они брали любое, случайно попавшееся под руку». «Роман сттем же успехом можно было бы назвать «Зеленое и желтое» или «Белое и синее»», - писал Эсеб Жиро, не вкладывая в эти цвета особого смысла.
«Универсальный словарь» Ларусса объясняет название свойственным Стендалю оригинальничаньем: «Мы были бы весьма затруднены, и сам автор, конечно, так же, как мы, если нужно было объяснить, почему роман называется «Красное и черное». Ничто не оправдывает это название, кроме только мании оригинальности, которой Бейль отдавал дань по всякому поводу».
Жюль Жанен, один из первых рецензентов романа, все же пытался объяснить: автор «берет восемь или десять персонажей, марает их красным и черным. Читатель – если найдется читатель – говорит: вот человек свирепый, а его сосед – лицемер. Читатель ошибается. Но тут же Жанен предлагает другое объяснение, столь же проблематичное: описывая общество Реставрации, но не желая определять социальное содержание романа в названии, Стендаль обозначил борющиеся партии цветами эмблем; но какая партия красная, а какая черная - этого Жанен сказать не может.
После смерти Стендаля его друг, французский критик Эмиль Д. Форг сообщил, будто бы сам Стендаль так объяснял название своего романа: «Красное» означает, что если бы Жюльен родился раньше, он стал бы солдатом, но в его время он должен был надеть сутану аббата, отсюда – «Черное». Однако сам Форг не счел это объяснение сколько-нибудь вероятным.
То, что Эмиль Форг изложил как непроверенное предположение, многие биографы Стендаля приняли без всяких колебаний. Прежде всего эту теорию принял Артюр Шюке, отличный знаток военной истории и автор биографии Стендаля, затем Адольф Поп, посвятивший Стендалю всю свою литературную жизнь, Вильгельм Вейганд, считавший этот роман лучшим произведение Стендаля и говоривший о его «символическом» названии, которое можно было бы перевести как «Сабля и кропило», Жюль Марсан, опубликовавший критическое издание романа, Поль Бурже в своем этюде о Стендале, Луиджи Фосколо Бенедетто и многие другие. Астье противопоставляет черному цвету Конгрегации красный цвет мантий судей, приговоривших Жюльена к смерти. Наконец, один из последних исследователей, Карл Гейнц Бендер, считает, что аристократия старая и новая изображена в романе как «Черное», а Жюльен Сорель, который в романе остается нетронутым, обозначен «Красным».
С особой охотой черный цвет объясняли цветом черной сутаны, в которую должен был облачиться Жюльен, сделавшись священником, красный – цветом военного мундира революционных и наполеоновских войск, о котором мечтал Жюльен.
Но такое толкование не выдерживает никакой критики. Ни революционная, ни наполеоновская армия никогда не была одета в красные мундиры и никогда не имела красных знамен.
В романе Стендаля нет ни одного красного мундира. Луиза де Реналь хотела, чтобы Жюльен Сорель «хотя бы на один день сбросил с себя своё печальное черное одеяние». Если бы Стендаль думал противопоставить черную одежду красному мундиру, он сделал бы это в день приезда в Верьер короля, но мундир почетной гвардии, который с таким восторгом надевает Жюльен, - бледно-голубой. Стендаль ни слова не говорит о цвете мундира, который Жюльен наделоказавшись на протекции маркиза Ла-Моль лейтенантом 15-го гусарского полка.
Если бы Стендаль в своём романе хотел противопоставить военный мундир сутане, он назвал бы его «Синее и черное», или «Синее и лиловое» (по цвету одежды епископа Агдского), или «Синее и красное» (по цвету кардинальской одежды); если бы он имел ввиду Наполеона и Бурбонов, он назвал бы его «Зеленое и белое»; если бы он думал о знаменах Революции и Империи, с одной стороны, и Реставрации – с другой, он назвал бы его «Трехцветное и белое». Но во всех случаях форма мужского рода, в таком употреблении совершенно необычная, осталась бы необъясненной.
Клод Липранди возвратился к политическому значению красного и черного. Боливар, Риего-и-Нуньес, Антонио Кирога, затем французские либералы носили плащи, украшенные красным бархатом. Плащи роялистов были украшены спереди черным бархатом. Липранди ссылается на мемуары Канлера и на статью Анни Минно-Бораль. Но какое значение имел красный и черный бархат на плащах Боливара, Риего и Кироги, каким образом современники этих героев не заметили или не обратили на это внимание и какое отношение этот бархат имел к роману Стендаля – это вопросы, не получившие объяснения.
Существует еще одно толкование, не связанное ни с мундиром, ни с политическими партиями. В статье, специально посвященный названию этого романа, Анри Жакубе рассматривает оба этих цвета как характеристику двух возможных жизненных путей, открывающихся перед Жюльеном. Жить для него – значит посреди опасностей и катастроф, в борьбе неожиданныхи противоречивых чувств искать счастье, которое может придать жизни ценность и смысл, - это красный цвет. Черное – цвет отталкивающий и зловещий, все то, что может ввергнуть человека в обыденность, в прошлое раболепие и мелкое тщеславие. Красное – это пламя страстей, ярость действий, пролитая кровь, своя и чужая. Это также пурпур славы, брызги крови на эшафоте. А. Жакубе приводит как пример «красного» сцену в церкве Верьера, кровавую рану, изображенную на статуе святого Климента; красную ленточку, котрую король позволяет носить верьерским девицам в память о его приезде; ревнивые размышления господина де Реналя, тоже будто бы имевшие красный цвет. «Красным» кажется Жакубе и черный траур Матильды, отмечающей «кровавую» дату смерти Бонифаса де Ла-Моля. С другой стороны, черное – банальное и обыденное: честолюбие, семинария.
Такое толкование сочетает вещи несовместимые: красные ленточки и убийство, нелепо раскрашенную статую святого и похороны Жюльена, супружеские измены Луизы де Реналь и подрясники семинаристов. Ничего обоснованного, серьезно аргументированного в этом толковании нет.
Арман Караччо, следуя указаниям Э.-Д. Форга, утверждает, что «красное» «выражает эпоху Революции и Империи и все то, что значат эти слова для юного честолюбца, уверенногов своей доблести и отваге, не боящегося ударов и смерти…» Честолюбие, бывшее «черным» в толковании Жакубе, оказывается здесь «красным». ««Черное» - это церковная карьера, котроя одна только открыта для вожделений».
А. Караччо несколько изменил обычные толкования, опирающиеся на знамена, мундиры и кокарды, и расширил значение цветов. Они стали у него «психологическими», так же, впрочем, как у Жакубе, и столь же произвольными, лишенные какой-либо исторической и объективно значимой аргументации; пользуясь таким методом, можно обозначить красным все, от ленточек до мыслей и от карьеры до ревности. «Язык цветов» был чужд Стендалю.
Толкование Реизова Б.Г.
«Название, как это обычно бывает, очень небольшое отношение имеет к произведению», - писал Андре Эмберди в «Костюме Арлекина». Действительно, нет надобности придумывать ничем не подтвержденные объяснения, когда в самом романе раскрывается смысл цветового названия. Чтобы убедиться в этом, нужно только прочесть его заново, отвлекаясь от непроверенных и недоказуемых толкований, мешающих непосредственному восприятию текста. Так, можно обнаружить в романе, не блистающем колоритом, две красочные сцены и несколько других, с ними связанных, которые можно было бы назвать пророческими.
Пророческие сцены такого рода во французской и других европейских литературах встречаются довольно часто. То, что должно случиться с героем, предсказывается уже в самом начале романа или драмы: это либо предчувствие, либо предзнаменование, либо предсказание в прямом смысле слова.
Жюльен отправляется в дом Реналей, где должна решиться его судьба. «Лицемерия ради» он по пути заходит в церковь, и здесь разыгрывается всем известная сцена. По случаю какого-то праздника переплеты окон были затянуты темно-красной материей, и солнечные лучи, падая во мглу церкви, создавали световой эффект, внушавший благоговейные ужас. Жюльена охватил трепет. Он сел на скамью, которая показалась ему самой красивой:на ней был герб господина де Реналя. На скамеечке для коленопреклонения лежал клочок печатной бумаги, который как будто нарочно положен так, чтобы его прочли. Жюльен прочел: «Подробности казни и последних минут Луи Жанреля, казненного в Безансоне в …» На обороте стояло: «Первый шаг». Жюльен обратил внимание на то, фамилия казненного кончается так же, как «Сорель». У выхода под кропильницей ему померещилась кровь. Это была пролитая святая вода; отсвет красных полотнищ, закрывавших окна, придавал ей вид крови. В полном соответствии с литературной традицией героя охватывает «тайны ужас». Да, это он делает свой «первый шаг». Затем последует убийство, и так же будет лужа посреди храма – не лужа воды, а крови, и уже не Жанрель, а Сорель будет осужден безансонским судом и гильотинирован. Но, несмотря на это «предупреждение», Жюльен вскричал: «К оружию!» - и быстрым шаком пошел к дому Реналя навстречу своей судьбе.
Стендаль счел нужным напомнить читателю эту сцену и её смысл, назвав главу, повествующую о превом разговоре Жюльена с Матильдой де Ла-Моль: «Первые шаги», - то же, что он прочел на бумаге в церкви, отправляясь к Реналям.
Эта первая пропоческая сцена окрашена красным цветом, который имеет здесь явно символический смысл.
Вторая пророческая сцена окрашена в черный цвет. Жюльен приезжает в Париж. Матильда де Ла-Моль появляется к столу в глубоком трауре, который тем более поражает Жюльена, что только она одна была в черном платье. Этот траур, шокирующий ее родителей, Матильда надевает по Бонифасу де Ла-Моль, которому 30 апреля 1574 года отрубили голову на Гревской площади. Услужливый академик сообщает Жюльену, что Маргарита Наваррская, возлюбленная Бонифаса, выкупила его голову у палача и в полночь похоронила ее у подножия Монмартрского холма. Эта глава так и называется «Королева Маргарита». Поведение Маргариты Наваррской восхищает Матильту: «Ее любили так, как, должно быть, приятно быть любимым. Найдется ли сейчас на свете женщина, которая прикоснулась бы без содрогания к отрубленной голове своего любовника?» Она видит в Жюльене героическую натуру Возрождения, а в своей любви к нему – силу страсти, к какой была способна женщина времен Лиги.
Матильда хотела во многом во многом следовать Маргарите – может быть, даже в том плане, в каком прославилась распутная королева.
Матильде была уготована та же участь: она так же, «без содрогания», прикоснется к выкупленной у палача голове своего возлюбленного и ночью, при свечах, в глубоком трауре похоронит ее. Она получит то, о чем мечтала: испытает и совершит необычайное. Черный цвет траура Матильды также имеет символический смысл.
Пророчество исполняется. Первая сцена, «красная», предсказывает преступление, убийство – кровь; вторая, «черная», - наказание, смерть, траур. Они связанны между собой прочной причинной связью.
В первом двухтомном издании романа известный рисовальщик того времени Анри Монье изобразил эти две сцены: на обложке первого тома Жюльен стреляет в госпожу де Реналь, на обложке второго – Матильда при свечах, в глубоком трауре целует отрубленную голову Жюльена. Это единственные иллюстрации издания. Выбор их сделан, несомненно, с ведома или по указанию Стендаля.
В первом томе нет речи об убийстве, - об этом говорится во втором томе. Если бы обложка была цветная, то, очевидно, сцена убийства была бы непременно красная, сцена похорон – непременно черная, так как в тексте и тот, и другой цвет в соответствующих сценах намеренно подчеркнуты.
Стендаль придавал этим сценам и самому названию романа большое значение.