Этот план обсуждался в руководстве такинов, но так как реальных оснований считать, что война вот-вот начнется, еще не было, его пока отложили.
Пока шла война с гитлеровской Германией, с фашизмом, решено было на компромиссы с фашистами не идти, а продолжать борьбу на два фронта.
У Пу — послушный англичанам новый премьер, ежедневно подписывал все новые приказы об аресте такинов, членов партии «Синьета», НРП — в общем всех партий «Блока свободы».
В течение сорокового года большинство коммунистов и лидеров такинов оказались в тюрьмах. Особенно свирепствовала полиция в арестах коммунистов: Арестован был и доктор Ба Mo.
И тут к власти в Бирме неожиданно прорвался фашист У Со. Случилось это так. Во время одной из очередных свар в парламенте колонии правительству У Пу был поставлен на голосование вотум недоверия. Вдруг во время дебатов по этому весьма обычному в политической грызне парламента вопросу один из министров У Пу, уже известный нам У Со, внезапно вышел из правительства и этим нарушил равновесие сил. У Со присоединился к оппозиции, и У Пу пришлось уйти в отставку — вотум недоверия прошел большинством голосов.
Английский губернатор в тот же вечер вызвал У Со к себе и предложил сформировать правительство. Тот согласился, роздал министерские портфели представителям всех парламентских групп — в парламенте не было ни коммунистов, ни такинов, и правительство было готово.
Тут же с У Со, который последнее время подозрительно много часов проводил в обществе японских гостей и печатал в своей газете статьи, восхваляющие «великую» Японию, произошла удивительная метаморфоза. Он стал англоманом. И настолько преданным, что даже видавшие виды англичане удивились.
|
|
Теперь уж стали арестовывать не только такинов, но и всех, кто когда-либо позволил себе нажить недруга в лице У Со. Правда, армию свою он распустил за ненадобностью — теперь у него в распоряжении оказалась бирманская полиция.
Дошла очередь и до Аун Сана. В июне он выступал на митинге в деревне Даунджи, и на этом собрании была вынесена резолюция о немедленной свободе для Бирмы. Не первая, конечно, и не последняя резолюция подобного рода, вынесенная по предложению Аун Сана, но так как его все равно надо было арестовать, собрание в Даунджи подходило для выдачи ордера на арест так же хорошо, как и любое другое.
Начальник полиции того района ордер подписал. И больше того, объявил, что за поимку Аун Сана или донос в полицию о его местонахождении полагается награда — пять рупий.
Всех тогда в Бирме удивил и оскорбил этот факт. Нет, не выдача ордера на арест — этого ждали, этому не удивились. Но объявить о пяти рупиях — даже за мелкого карманника награда была не меньше сотни. Начальник полиции, видимо, давно жил в Бирме и знал, как можно оскорбить бирманцев. И добился своего. Нам это может показаться странным, — хотя в общем чувства такинов и сочувствующих им бирманцев понятны, — но возмущение в Бирме было настолько велико, что через несколько дней приказ о пяти рупиях был отменен.
Это совсем не значит, что кто-то хотел воспользоваться этими рупиями. Вряд ли нашелся бы честный бирманец, который бы выдал Аун Сана.
Но тем не менее переход на нелегальное положение осложнил и без того сложную ситуацию. Почти все товарищи Аун Сана были в тюрьмах, явки завалены, денежные поступления нарушены, вокруг шныряли полицейские агенты.
|
|
Пришлось уходить в подлолье. Ночевать каждый раз в другом доме, скитаться по случайным знакомым и выходить на улицы только в сумерках — слишком многие из полицейских знали Такин Аун Сана в лицо.
Аун Сан оказался одним из немногих такинов, оставшихся на свободе. Многие были растерянны, не знали, что предпринять. Движение было обезглавлено, и разброд, овладевший такинами, еще в большей степени был характерен для бирманской общественности.
В один из июньских дней Аун Сану сказали, что с ним хочет встретиться господин Минами, японский журналист, секретарь Японо-Бирманского культурного общества, сочувствующий борьбе бирманцев за независимость.
С утра шел проливной дождь. Знакомый по студенческим временам врач, давший приют Аун Сану на ночь, умолил его уйти пораньше, чтобы не возбуждать подозрения полиции и не подвергать опасности его семью и детей.
Аун Сан быстро позавтракал и ушел. Зонт, который ему подарили три дня назад хозяева одной из явочных квартир, был зонтом только по названию — что-что, а воду он пропускал свободно. Аун Сан все время старался прикрыть им лицо от прохожих. Деваться было некуда. Он наскреб на дне шанской сумки, единственного его имущества, пятьдесят пья и купил билет в кино.
Там просмотрел два сеанса скучной комедии про дочку миллионера и бедного обойщика и снова выбрался на улицу. Еще оставалось у него десять пья — на тарелку мохинги, супа с лапшой. Он съел его под навесом у кино. И сидел на скамеечке, рассуждая, куда деваться ночью — в университет ли пойти или постараться связаться с товарищами, которые скрывались в Инсейне, на окраине Рангуна. Вдруг кто-то осторожно тронул его за плечо. Полиция так осторожно не трогала. Аун Сан обернулся и увидел одного из старых такинов, университетского приятеля Такин Хла Пе.
|
|
— Ищу тебя третий день — и тут такая встреча. Народно-революционная партия решила все-таки согласиться на закупку оружия и обучение наших кадров в Японии. Вчера решение принято, и единогласно. Просили тебя об этом уведомить. Есть письмо от доктора Ба Mo. Из тюрьмы он передает нам имена японцев, с которыми можно связаться. И я вчера разговаривал с Минами. Есть такой японец в Рангуне. Говорят, в самом деле зовут его Судзуки, полковник Судзуки. Но с ним встречались уже наши. И производит очень хорошее впечатление. Полностью согласен с нами в том, что Бирме нужна независимость. И вот хочет с тобой поговорить.
— Ужином накормит? — невесело улыбнулся Аун Сан.
— Не может не накормить. Вот держи, у меня есть рупия. Можешь сходить в кино, подождать до вечера.
И Такин Хла Пе исчез в толпе. Аун Сан так и не успел ему сказать, что только что вышел из кино.
Но делать нечего. И до вечера Аун Сан дремал в кинозале под знакомые до одурения шутки бедного обойщика с загадочным происхождением.
Господин Минами снимал маленький коттедж в тихом районе. Аун Сан оглянулся — нет ли «хвоста». Улица была тихой и глухой. Только бесконечный муссонный дождь возился со сбитыми на землю листьями.
Минами сразу открыл дверь. И пропустил Аун Сана внутрь.
— Очень рад познакомиться с великим бирманским патриотом, — сказал он. — Не раз приходилось слышать вас на митингах и собраниях.
Минами был крепким, высоким для японца человеком лет сорока, держался он по-военному прямо и, только здороваясь с Аун Саном, поклонился ему низко, будто сложившись пополам.
В гостиной было уютно и, главное, совершенно сухо.
Господин Минами сам принес чайник и чашки. Поставил на стол.
— Вы с молоком?
— Да, пожалуйста.
— Я знаю бирманские вкусы. Наливать в чай молоко — только портить чай. А вы любите. Но главное — уважать обычаи чужой страны. Хотя для меня Бирма не чужая. Я полюбил ее, связал с ней свою судьбу. И хотелось бы никогда не уезжать отсюда. Поверьте мне: будь Бирма свободной, ушли бы отсюда английские солдаты и чиновники — купил бы ферму, разводил цыплят. Где-нибудь в Меймьо или Таунджи. Но выгнать англичан — это нелегко, и приходится идти на жертвы. Например, на то, чтобы промокнуть под дождем.
Минами улыбается. И говорит дальше — о великой сфере взаимного процветания, о великой Азии, Азии для азиатов.
Но слова его уже долетают до Аун Сана, будто продираясь сквозь вату. Он наливает еще чашечку чаю. Похоже на то, что к нему снова подкрадывается недобитая малярия. До чего знакомые слова. Кто их говорил уже? Ба Mo? Тейн Маун? Или кто-то из ЦК такинов, кто-то из близких друзей? Интересно, они сами додумались до всего этого или тоже пили здесь чай?
— Так что, когда соберетесь в Японию, будьте уверены, вас будут ждать…
Кто будет ждать? Зачем? Ведь он хочет поехать в Китай, а оттуда в Россию. Если положение станет безнадежным — будем прорываться на север.
— Вы себя плохо чувствуете? Я сейчас вызову врача. Не волнуйтесь, у меня есть верные люди в Бирме, много верных надежных друзей.
— Нет, я пойду. Просто разморило после дождя. Я пойду. — Минами провожает Аун Сана до двери, но не зажигает лампы над входом.
— Итак, можно считать, что мы с вами понимаем друг друга.
Страшно кружится голова.
— Нет, — говорит Аун Сан, — мы друг друга не понимаем.
На улице все тот же изнурительный бесконечный дождь. И темнота. Добраться бы до университета, не свалиться бы по дороге. И, как назло, ни пья на рикшу.
А через несколько дней на подпольном совещании такинов и оставшихся на свободе членов НРП Аун Сан снова услышал Минами. Нет, не самого японца, а его мысли, его слова.
— Послушай, Такин Аун Сан, — говорил один из старых, верных делу такинов. — Ты перепеваешь мысли своих друзей коммунистов, а те уже несколько месяцев как сидят по тюрьмам и не знают, что обстановка полностью переменилась. Теперь уже ясно, что англичане не хотят даже пообещать нам статус доминиона, в случае если мы их будем поддерживать во время войны. А о независимости и говорить не приходится. Так за что же их поддерживать? Почему мы должны проливать кровь за тех, кто пьет ее уже десятки лет?
В комнате застучали дружные аплодисменты.
— Хорошо, вы все тут предлагаете идти за помощью к японцам. И, подозреваю, кое-кто уже был там и слышал их добрые слова. А почему вы не допускаете мысли, что, связав, свою судьбу с Японией, мы не попадем в худшую кабалу, чем были? Посмотрите на север. Что делают японцы в Китае, в Корее, которые и там не скупились на посулы?
— На девяносто процентов английская пропаганда.
— Даже если на десять процентов правда, что тогда делать с нашими идеалами, с нашими мечтами — положить их в карман? Забыть о них?
— Но куда тогда обратиться?
— Мы еще можем бороться собственными силами. Вы все знаете о нашем плане массовых действий.
— Устарел. Нас на свободе осталась горстка. Местные организации тоже остались без руководства. Пройдет несколько лет, прежде чем удастся восстановить кадры. Да и удастся ли?
— Хорошо, если разговор идет о помощи извне, есть и Китай и Советская Россия.
— Китай сам ждет помощи. А Советский Союз далеко. Хорошо говорить о том, что твои друзья коммунисты спасут тебя от империалистов. А практически как это сделать?
— Мы можем послать делегацию в Китай, оттуда пробраться на север… — возражает Аун Сан.
— Но стоит послать делегацию и в Японию. В конце концов мы не собираемся становиться их слугами. Если нам согласны помочь, и помочь для дела, которому мы отдаем все, от помощи отказываться — преступление. Этого нам не простит народ.
И такие встречи, такие собрания — каждый день. Был разговор в студенческом союзе. С честными ребятами, которых меньше всего можно заподозрить в наклонности к предательству интересов народа.
— Как ты можешь возражать против союза с японцами, Такин Аун Сан, — говорили там, — если Советский Союз заключил договор о ненападении с фашистской Германией? Это значит, что и настоящие коммунисты идут на временный союз с врагами, если этот союз направлен на конечную выгоду для пролетариата. Мы тоже за то, чтобы пойти на небольшое отступление и победить в результате.
— Советский Союз не собирается впускать фашистов на свою землю. Вы же предлагаете открыть двери дома для тех, кто пытается поработить весь мир.
— А кто говорит, что мы впустим их. Они нам предлагают оружие, помощь. Почему не взять?
В обшем уже летом сорокового года очень многие из бирманских политиков, от самых правых и до прогрессивных — практически все, кроме части коммунистов, были за то, чтобы согласиться ил сотрудничество с японцами. И все труднее было той горстке противников соглашения, что еще были на свободе, устоять перед этим потоком, не захлебнуться в нем.
И, очевидно, в эти дни мысль о том, что такое соглашение все-таки возможно, посетила впервые Аун Сана. Нет, он не был сторонником ее. Но если положение покажется ему безнадежным, то, как последняя мера, возможно временное соглашение с японцами. Ради блага Бирмы. Ради ее освобождения.
Об этом же и шел разговор в одной из явочных квартир.
— Оставаться в Рангуне слишком опасно. Сам же говоришь, вчера пришлось полчаса крутить по ночному базару, пока оторвался от шпика, — говорил Такин Мья Сейн. — Если тебя сейчас поймают, дадим этим в руки У Со и англичан большой козырь. Ты уже не принадлежишь себе самому, Ко Аун Сан. А партии нужно, чтобы ты остался на свободе.
Решено было попробовать добраться до Китая по дороге, ведущей на север, через качинские княжества, через горы, и там на месте наладить связи с прогрессивными людьми, договориться о совместных действиях, о помощи против англичан, о борьбе с японцами в случае их вторжения.
В те дни Аун Сан еще надеялся на то, что удастся осуществить его «Великий план», а оружие, необходимое для него, достать на севере.
Такин Хла Пе договорился с водителем грузовика, который возил по бирманской дороге грузы, о том, чтобы тот взял Аун Сана к себе напарником. Водитель был свой человек, таким, и согласился на эту операцию без лишних слов.
Но Аун Сан доехал на грузовике только до Инсейна, пригорода Рангуна. Там на дороге был затор. Полицейский пост обыскивал машины, идущие на север. Так и осталось неизвестным, был ли это случайный осмотр, или кто-то донес, что в эту ночь Аун Сан окажется в одном из грузовиков.
Вернее всего, искали оружие. Как только грузовик остановился, шофер выскочил из него и подошел к передней машине. Там ему и сказали, что впереди полицейские. Так что придется подождать минут пять, пока дойдет очередь до грузовика.
Водитель поблагодарил, не спеша вернулся к своей машине, влез в кабину и только тогда прошептал Аун Сану:
— Надо бежать.
— Может, я подожду за кордоном? Обойду его по полю, и ты подождешь меня в ближайшей деревне?
— Нет, не получится. Видишь, они ходят с фонарями вдоль колонны машин и рыскают по полю. Деревьев нет — скрыться негде. Уходи обратно в Рангун, пока не поздно. Видишь, сюда уже идут.
Так провалилась первая попытка выбраться из страны. Но уже через несколько дней удалось найти другой путь. Один из сочувствующих работал в порту, в таможне. И знал некоторых капитанов, тех, что часто заходили в Рангун. С капитаном одного из таких кораблей, старого парохода «Хианьли», что ходил между Калькуттой и Амоем, и удалось договориться. Капитан даже не взял почти ничего за двух «зайцев» (вторым должен был ехать с Аун Саном Такин Хла Мьяин, профсоюзный лидер, который только недавно перед этим выбрался из тюрьмы).
Труднее было с деньгами. У Аун Сана оставалось рупий сто. Еще три сотни наскребли среди членов «Блока свободы». Этого должно было хватить на пару недель в Амое. А там надо было найти возможность пробиться на север. Амой (Сямынь) в то время был только частично занят японцами, так что, если оставаться в китайской части города, можно будет найти надежных людей.
Но все равно провожали такинов без особой радости. И потому, что остающиеся могли быть арестованы в любую минуту; и потому, что в Бирме дела обстояли совсем не так хорошо, как хотелось бы; и потому, что Аун Сан уезжал в плохо подготовленное путешествие без знания китайского языка, без паролей и адресов; и потому, что никто не знал, когда удастся встретиться снова, если удастся.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
БО ТЕЗА АУН САН
Августовским утром 1940 года два китайца в поношенных светлых штанах и еше более поношенных куртках подъезжали на лодке к стоявшему уже посреди реки под парами пароходу «Хианьли». «Хианьли» стоял недалеко от берега, так что оттуда были хорошо видны две фигуры в лодке, два человека, которые спрятались под одним зонтом от надоедливого дождя.
Один из них поднял руку, с парохода замахали в ответ.
Китайцы поднялись по трапу на борт парохода. Помощник капитана спросил по-английски:
— Тан Люань Шаун? Кто из вас?
Один из китайцев, тот, что пониже, ответил:
— Это я. А мой товарищ — Тан Су Таун.
— Знаю. Теперь слушайте. Идите в трюм и не появляйтесь, пока я вам не скажу. С вами пойдет наш матрос и поможет устроиться. Придется перетащить мешки. Освободите себе угол, где будете жить. В кубрике тесно и без вас. С таможенниками я сам договорюсь.
Они спустились в трюм. Китайский матрос не задавал им вопросов — наверно, его предупредили, что новые матросы не знают ни слова по-китайски. Он только показал им место, где бы лучше разместиться.
Через час раздался гудок, над головой зашлепали босые ноги матросов, пароход вздрогнул и, подхваченный отливным течением, пополз вниз по реке. К океану.
Таможенники так и не появились в трюме.
Аун Сан, он же Тан Люань Шаун, и Такин Хла Мьяин редко выходили на палубу. Пароход шел невдалеке от берегов, и к борту часто причаливали лодки. То пограничники, то контрабандисты, то торговцы из прибрежного селения. Матрос принес в трюм керосиновую лампу, и Аун Сан читал при ее свете. Он успел положить в мешок несколько книг. Такин Хла Мьяин больше тяготился вынужденным безделием. Он пробирался на палубу, где все-таки умудрился завязать знакомства с моряками и даже выучил несколько фраз на китайском. Он старался расшевелить Аун Сана, но тот за несколько недель путешествия не сказал почти ни слова. В ответ на все вопросы о том, что делать, как найти нужных людей, он или отмалчивался, или не очень вежливо говорил:
— Помолчи.
Около Сингапура судно попало в шторм. Аун Сана мучила морская болезнь, и три дня он не мог ничего есть. Даже бросил читать. Лежал на спине и смотрел в обшарпанные, заросшие паутиной переборки трюма. И молчал. Хла Мьяин ухаживал за ним, как за маленьким ребенком, ругал, уговаривал съесть чего-нибудь, даже выменял у матросов на свой нож несколько любимых Аун Саном плодов манго. Фрукты так и испортились.
Пожалуй, за все свои двадцать пять лет не приходилось Аун Сану оказаться в таком тяжелом, нелепом положении. Пять лет он находился день и ночь среди друзей, работал, говорил речи, боролся — и вот теперь он лежит в трюме китайского парохода. Он едет в Амой, исполняя миссию, которую вряд ли удастся выполнить, оторванный от всего, от друзей, от партии, от движения, зная, что дома, в Бирме, тоже плохо и нет верного пути, чтобы освободить ее. Аун Сану казалось, что вся работа его и его товарищей пошла насмарку.
У каждого человека бывают периоды безнадежности, безвыходности, тоски, и в такие периоды легко увидеть все даже в более черном свете, чем есть на самом деле. Тут сказались и изматывающие дни подполья, скитания по квартирам, и то, что раньше все шло так хорошо, так быстро росла революция в Бирме, так близка была победа, а достичь ее не удалось. Сказались и качка и одиночество в трюме. Сказалось и то, что было Аун Сану всего двадцать пять лет и порой просто не хватало жизненного опыта, знаний.
«Хианьли» миновал Гонконг и подошел к причалам Коулуна, международного сеттльмента, который по очереди управлялся англичанами, американцами, японцами и гоминдановцами — по неделе каждой страной. Это был странный мир интриг, контрабанды, шпионажа — шаткий и ненадежный.
Здесь и пришлось покинуть корабль. Капитан заявил, что планы его изменились и дальше «Хианьли» не пойдет.
Такины вышли из порта и остановились на площади. Куда идти? Они в китайской одежде и, если начать расспрашивать прохожих по-английски о том, где найти себе приют, значит только возбудить подозрение и оказаться в тюрьме. А кто сегодня управляет сеттльментом? Если англичане — может кончиться совсем плохо.
И тут к ним подошел полицейский. Пара путешественников очень бросалась в глаза — обтрепанные, усталые.
— Документы, — коротко сказал полицейский.
Полицейский был китаец, но это ничего еще не значило.
Документов не было.
И первую ночь друзья провели в полицейском участке. На их счастье в эту ночь начальник его (была гоминдановская неделя) не пришел, и допрос снимал сержант, говоривший по-английски и не ставший спорить, когда Хла Мьяин уверил его, что они приехали с Филиппин искать работы. Не стал спорить он, потому что такин положил перед ним на стол пятьдесят рупий. Рупии были бирманские. Но и отпускать такинов он не собирался. И не отпустил бы, если бы к пятидесяти не прибавилось еще двадцать пять.
Через полчаса такины были снова на свободе и даже с адресом гостиницы, в которой не задают вопросов. Адрес дал тот же сержант — гостиница принадлежала его брату.
У такинов оставалось двести с небольшим рупий. И все.
Три месяца они прожили в маленькой комнате на втором этаже грязной и шумной гостиницы. Четыре рупии в день за жилье, по рупии на душу на обед и завтрак. Наверно, такины и не продержались бы эти три месяца, если бы Хла Мьяин не нашел бы уроков. Он учил по утрам английскому языку детей одного торговца. Но все равно к концу третьего месяца такины задолжали в гостинице больше сотни.
Выбраться на север не удавалось.
Несколько писем на конспиративный адрес в Бирме остались без ответа. Потом пришло письмо. Аресты продолжаются, денег у партии нет ни пья, посланцам следует рассчитывать только на собственные силы. Как только будут налажены контакты — сообщат.
Аун Сан просиживал дни в комнате. Так же молчал, так же мучился от собственного бессилия, читал запоем, потом срывался с места, уходил в город и, рискуя попасться снова в полицию, бродил по тесным чужим улицам, забирался в книжные лавки, в миссионерскую библиотеку и везде вглядывался в лица, искал, надеялся на случайность: вдруг какое-нибудь седьмое или девятое чувство подскажет, что этот встречный — друг, который знает, как найти нужных людей.
В октябре Такин Мья получил письмо Аун Сана. Письмо пришло на резервный рангунский адрес, и уже по знакомому почерку на конверте он понял, от кого оно. Почерк Аун Сана был знаком и полицейским, и Мья про себя выругал Аун Сана за нарушение конспирации. Письмо было злым и отчаянным. Больше, писал Аун Сан, сидеть на этом проклятом острове нет никакого смысла, да и сил нет. Деньги кончились, связи не найдены, пользы движению от пребывания такинов в Китае никакой. Если можно набрать несколько сотен рупий, такины рискнут пробраться на рыбачьей лодке на континент, а там от деревни к деревне постараются пройти на север. Тем более что сидеть дальше на острове становится опасным. Неизвестные люди уже несколько раз наведывались в гостиницу и наводили справки о том, кто эти два китайца, не знающие китайского языка.
План пробираться на север собственными силами был отвергнут на собрании такинов в Рангуне. Он явно был невыполним. И в ответном письме вместе с двумя сотнями рупий содержалось решение подпольного ЦК оставаться на месте и ждать результатов переговоров такинов в Рангуне с нужными людьми. В письме не говорилось, что под нужными людьми подразумевались японские агенты, которые к тому времени уже тоже искали Аун Сана. Точка зрения полковника Судзуки (Минами) победила. Недаром тот вернулся в Токио и имел несколько долгих бесед в главном штабе, в результате которых, правда со множеством оговорок, решено было использовать такинов в предстоящей кампании. Это решение никак не ликвидировало твердой уверенности японского правительства, что такинам доверять нельзя и необходимо будет любыми способами обезвредить их немедленно после победы над англичанами.
Так или иначе через несколько дней на совместном заседании такинов и НРП было принято окончательное решение — Аун Сану встретиться с японцами.
Японские агенты получили адрес Аун Сана, его фотографию и короткую записку, подписанную членами ЦК партии.
Аун Сану же полетело новое письмо с заданием приготовиться к встрече с представителем японской разведки. Письмо дойти до него не успело. О том, что Аун Сан в Китае, японские агенты уже знали в течение некоторого времени, но думали сначала, что он в Амое, как и предполагалось на первых порах, и переворошили понапрасну весь город. Потом человек, близкий к руководству такинов, сообщил им об изменении планов, и Аун Сана нашли за день до того, как пришло письмо из Рангуна. Вернее, Аун Сан все-таки получил его, но не в гостинице, а сидя в камере японской разведки — Кемпетаи.
Взяли такинов утром, Хла Мьяин только что вернулся с уроков и, незаметно войдя в комнату, увидел странную картину. Аун Сан стоял у окна и, засучив рукав рубашки, медленно сгибал руку, показывая кому-то на улице свои мышцы. Хла Мьяин подошел на цыпочках к окну и увидел там смеющуюся девушку китаянку. Она жила напротив, и молодые такины давно переглядывались с ней из окна. Только заговорить им ни разу не удалось — языка не знали. Увидев рядом с Аун Саном Хла Мьяина, девушка помахала им рукой и убежала.
— Ну что ты наделал? — возмутился генеральный секретарь партии. — Только-только мы с ней достигли взаимопонимания…
— Давно я не видел тебя таким веселым.
— Чувствую, что все это сидение скоро кончится. Не сегодня-завтра получим письмо. Не может быть, чтобы наши до сих пор не связались с товарищами. И кроме того, я принял все-таки решение. Если еще два дня письма не будет, уходим к северу на лодке. Не найдем коммунистов, доберемся до Советского Союза. Согласен?
— Я всегда с тобой, Ко Аун Сан.
И в этот момент в дверь осторожно постучали.
— Наверно, опять хозяйка. У тебя есть чем платить?
Аун Сан открыл дверь. Там стояли три человека. Один из них был в хорошем костюме, толстых очках. Двое — японские полицейские.
— Лучше всего не поднимать шума, — сказал по-английски штатский. — Соберите веши и следуйте за нами.
В Кемпетаи, о котором ходило много страшных легенд, — и самое страшное в этих легендах было то, что они оказывались правдой, — тем же вечером такинов допросили. Аун Сан начал повторять версию о безработных филиппинцах, но тут же офицер, который вел допрос, кинул несколько фраз на непонятном им языке.
— Не понимаю, — сказал Аун Сан.
— Этого и следовало ожидать. Вас, очевидно, не устраивает лусонский диалект. Ну хватит. Давайте говорить откровенно. Я знаю, кто вы такие. Вы бирманцы, Такин Аун. Сан и Такин Хла Мьяин. Я не ошибся?
Такины молчали.
— Ну вот, видите, не ошибся. Именно вы нам нужны. И не думайте, что мы вас собираемся пытать, сажать в тюрьму. Вам придется поехать в Японию. Но сначала расскажите мне, пожалуйста, с кем из местных коммунистов вы встречались, с кем договаривались о поездке в Россию?
— Мы здесь не видели ни одного коммуниста.
— Не надо так. Мы знаем больше, чем вы полагаете. Итак, имена.
— Мы не знаем никаких имен.
— Ну хорошо, тогда к кому у вас были письма? Вот, например, письмо от «индийских товарищей», которое мы нашли, случайно заглянув в ваш чемодан. Кому вы должны были передать ого?
Японский офицер еще не знал Аун Сана, не знал, что таким образом от него ровным счетом ничего не добьешься. Аун Сан посмотрел в окно. Оно выходило в глухой двор, и видно было, как в окне напротип молоденькая девушка, похожая на соседку китаянку, печатала на машинке.
— Ну? Вы не хотите отвечать? Хорошо. Ваш товарищ, надеюсь, будет более разговорчивым. Так что встретимся завтра и поговорим по-другому. Можете идти.
Аун Сан не сомневался в Хла Мьяине. Но мучила злость. Просидеть три месяца в грязной гостинице, чтобы кончить потом жизнь на двадцать шестом году в японской охранке, так ничего и не сделав для Бирмы. Ничего обиднее и не придумаешь.
Но когда Аун Сан снова вошел в ту же комнату на следующее утро, там вместо вчерашнего офицера сидел другой японец.
— Не бойтесь, — сказал он, — допрашивать с пристрастием вас никто не собирается. Садитесь. Мне хочется поговорить с вами совсем о другом.
— Я и не боюсь, — буркнул Аун Сан.
— Вот и замечательно. Первым делом разрешите передать вам приветы от ваших друзей Такина Хла Пе, Такина Тун Ока, Такина Мья. Вы их еще не забыли? Нет, нет, я не собираюсь вас провоцировать. У меня есть письмо от них, и оно многое объяснит.
Японец подвинул через стол листок бумаги. Буквы были круглыми, бирманскими.
Аун Сан взял листок. Письмо было от ЦК партии. В нем сообщалось, что с японцами достигнута договоренность о том, что они проведут переговоры о формах и методах сотрудничества с такинами через генерального секретаря партии Аун Сана, которому предоставляются для этого все необходимые полномочия.
Письмо было подлинным. В конце его стоял условный знак — одна из букв была написана не совсем правильно.
— У меня есть к вам личные письма. Но я передам их позже. Сейчас важнее всего договориться о том, как легче всего будет вам пробраться в Японию. Нам не хотелось бы поднимать вокруг этого большого шума. В Японии вас встретят старые знакомые и позаботятся о том, чтобы все было в порядке.
Пожалуй, лучше всего оценил события тех дней сам Аун Сам.
Выступая на одном из собраний в 1945 году, он так рассказывал о колебаниях и решениях партии и своих:
«Итак, все ответственные лидеры партии, к которой я принадлежал, были арестованы, лидеры, которые представляли собой действительные антифашистские силы в стране. Мы вели всю левую антифашистскую пропаганду, которая была в наших силах, мы старались вызвать сочувствие бирманского народа к борьбе за демократию и против фашизма, которую вели народы Испании и Китая. Нo в то время английский империализм, как вы все хорошо знаете, явно или тайно был на стороне фашизма. Меня самого должны были арестовать. Но я перешел в подполье. В то время почти случайно получилось так, что мы были информированы доктором Ба Mo и доктором Тейн Мауном, которые входили с нами в «Блок свободы», что мы можем, если хотим, получить помощь от Японии. Мы обсуждали вопрос, принять ли нам японскую помощь. Тогда многие из нас чувствовали, что для успеха нашего дела необходима хотя бы международная пропаганда, а если удастся получить помощь извне — тем лучше. Все мы сходились на том, что получить такую помощь, оставаясь в Бирме, было невозможно. Кому-то из нас надо было отправиться в Китай, Сиам или Японию с этой целью. Мы выбрали Китай… Лично я считал, что международная пропаганда и помощь нашему делу были необходимы, однако основная работа должна была вестись в самой Бирме и выражаться в мобилизации масс на общенациональную борьбу… Я должен признаться, что мой план не был достаточно продуман. В плане «массовых действий» я предполагал предупредить японское вторжение, установить независимое государство и провести переговоры с Японией, прежде чем она попытается вторгнуться в Бирму. И только в случае, если бы мы не смогли остановить японцев в их вторжении в Бирму, должны мы были бы готовиться к борьбе против них.