ДЮРСЕ было пятьдесят три года, он был мал ростом, толст и коренаст, лицо имел миловидное и свежее, кожу очень белую; все тело, особенно бедра и ягодицы, у него было как у женщины; задница свежая, крепкая и пухленькая, но с ярко выраженной привычкой к содомии; его инструмент любви был удивительно маленьким, с трудом достигал двух дюймов в толщину и четырех в длину; извержения семени были у него редки, мучительны и малообильны, им предшествовали спазмы, которые приводили его в бешенство и толкали на преступления; грудь у него тоже походила на женскую, голос был нежный и приятный. В обществе он слыл порядочным человеком, хотя душа его была не менее черна, чем у его приятелей. Дюрсе был школьным товарищем Герцога, в юности они ежедневно вместе забавлялись, и одним из любимых занятий Дюрсе было щекотать свой задний проход огромным членом Герцога.
//-- * * * --//
Таковы, читатель мой, все четыре развратника, вместе с которыми ты, с моей помощью, проведешь несколько месяцев. Я тебе их описал как мог, чтобы ты их немного узнал и тебя не удивило то, о чем ты дальше прочитаешь. Естественно, я опустил некоторые детали, так как, обнародовав их, нанес бы ущерб основному сюжету повествования. Но по мере того, как мой рассказ будет разворачиваться, ты будешь следить за ними со вниманием, разберешься в больших и малых грехах, узнаешь о могучем тяготении ваших героев к пороку. Что можно сказать о них вместе и о каждом в отдельности, так это то, что все четверо были удивительно восприимчивы к содомии и, регулярно ею занимаясь, получали от этого наивысшее удовольствие. Герцог, тем не менее, в силу своего могучего сложения, скорее из жестокости, чем из пристрастия, развлекался с женщинами и иным способом. Председатель иногда тоже, но редко; что же касается Епископа, то он этот способ просто ненавидел и, вообще, женщины как таковые его совершенно не интересовали. Лишь один раз в жизни он имел сношения со своей двоюродной сестрой, да и то ради рождения ребенка, который позже доставил ему удовольствие в кровосмесительной связи, – и в этом, как мы уже видели, он преуспел. Что касается Дюрсе, то он обожал утехи с задним проходом с такой же страстью, как Епископ, но пользовался этим более умеренно. Любимые его «атаки» были в третий храм. В дальнейшем мы приоткроем и эту тайну. Мы закончили портреты мужчин и теперь дадим читателям представление о супругах этих респектабельных мужей.
//-- * * * --//
Какой контраст!
КОНСТАНС, жена Герцога и дочь Дюрсе, была высокой и стройной женщиной, словно созданной для кисти художника. Элегантность ее облика ничуть не умаляла ее свежести, формы ее были округлы и женственны, кожа белее лилии, и казалось, что сама Любовь создала ее с особым старанием, ее лицо было несколько продолговатым, черты лица удивительно благородны, все в ней дышало величием и достоинством, ее глаза были большими, черными и полными огня; рот маленький: в нем можно было увидеть великолепные зубы и маленький узкий язык алого цвета; дыхание было нежнее, чем запах розы. Груди ее были округлы, высоки, белоснежны и крепки, как алебастр; бедра изумительно изогнуты, а задняя часть создана природой с изяществом и артистизмом. Ягодицы были белые, крепкие и нежные, задний проход маленький, восхитительно чистый, милый и деликатный, он него исходил тонкий аромат розы. Какой очаровательный приют для самых нежных ласк! Но боже мой, как не долго он хранил эту привлекательность! Четыре или пять «атак» Герцога совершенно разрушили эту грацию, и Констанс после замужества уже напоминала прекрасную лилию, сорванную бурей со своего стебелька. Два бедра, округлых и великолепно отлитых, обрамляли другой храм, настолько привлекательный, что мое перо тщетно ищет слова, чтобы его воспеть. Констанс была почти девственницей, когда Герцог женился на ней; отец, как мы об этот говорили, был единственным мужчиной, которого она узнала до мужа. Прекрасные длинные волосы волнами падали ей на спину, струились по ее телу, закрывая ее всю, вплоть до влекущего женского органа, прикрытого сверху волосами того же цвета – еще одного украшения, завершающего этот ангельский облик.
Ей было двадцать два года, и она обладала всем очарованием, каким только природа могла наделить женщину. Ко всем достоинствам Констанс еще присоединяла высокий и приятный ум, что было просто удивительно в той ситуации, в которую бросила ее судьба, весь ужас она сознавала. Она, конечно, была бы счастливее если бы была менее тонкой и чувствительной. Дюрсе, воспитавший ее скорее как куртизанку, чем как свою дочь, и который отнюдь не стремился внушить ей моральные устои, все же не мог разрушить в ее душе приверженность к порядочности и добродетели. Она не получила религиозного образования; о религии с ней никогда не говорили, но в ней подсознательно всегда жили чистота я скромность, которую невозможно вытравить из души честной и чувствительной. Она никогда не покидала дома отца, а тот уже в двенадцать лет заставил ее служить удовлетворению его порочных инстинктов. Но в том, как повел себя с ней Герцог, она обнаружила разительное отличие. Уже на другой день после первого общения с мужем через задний проход она тяжело заболела. Думали, что у нее совсем разорвалась прямая кишка. Молодость, здоровье и лечение тропическими средствами вернули ее к жизни, а герцог вскоре принуждением приучил несчастную Констанс к этой ежедневной пытке, впрочем, не единственной; она постепенно привыкла ко всему.
//-- * * * --//
АДЕЛАИДА, жена Дюрсе и дочь Председателя, была красавицей, может быть, еще более совершенной, чем Констанс, но совсем в другом роде. Ей было двадцать лет. Маленького роста, хрупкая, нежная и деликатная, с великолепными золотистыми волосами, она тоже была создана для полотен художника. Лицо ее выражало живую заинтересованность и чувствительность, что делало ее похожей на героиню романа. У нее были огромные голубые глаза, излучающие нежность и кротость. Высокие тонкие брови, причудливо очерченные, окаймляли невысокий, но благородный лоб, казавшийся храмом целомудрия; нос с горбинкой, немного напоминающий орлиный, тонкие яркие губы, рот был немного великоват: это, пожалуй, единственный недостаток ее божественной внешности. Когда рот приоткрывался, можно было видеть тридцать две жемчужины зубов, которые природа, казалось, поместила среди роз. Шея у нее была удлиненной, что делало ее еще привлекательней; она имела привычку чуть наклонять голову к правому плечу, особенно когда слушала кого-нибудь. И сколько же грации было в этом заинтересованном внимании ее груди были маленькими и округлыми, очень крепкими и упругими, и умещались в одной ладони. Они были похожи на два яблочка, которые Амур, играя, принес из сада своей матери. Грудь была очень деликатной, живот гладкий, как атлас; маленький пригорок внизу живота вел в храм, которому почести, должно быть, оказала сама Венера. Этот храм был таким тесным, что туда и палец прошел бы с трудом, причинив боль; тем не менее, десять лет назад, благодаря Председателю, бедняжка потеряла девственность, и в этом храме, и в том, к описанию которого мы приступаем. Сколько же привлекательности было в этом втором храме, какие красивые линии бедер и низа спины, какие восхитительные нежно розовые ягодицы! Все здесь было на редкость миниатюрно. Во всех своих очертаниях Аделаида была скорее эскизом, чем моделью красоты. Природа, столь величественно проявившаяся в Констанс, здесь лишь проступила нежными контурами ее задок, подобный бутону розы, свежий, розовый, казался нежнейшим созданием природы. Но какая деликатность и узость прохода! Председателю потребовалось немало усилий, чтобы войти в этот проход, и он повторил свои попытки два или три раза. Дюрсе, менее требовательный, надоедал ей гораздо чаще, и с тех пор, как она стала его женой, скольким жестоким и опасным для здоровья экзекуциям подвергался этот маленький проход! Впрочем, даже если Дюрсе ее щадил, она, предоставленная по договору в полное распоряжение всех четырех развратников, должна была подчиниться многим свирепым атакам.
По своему характеру Аделаида была очень романтична, что отразилось на ее внешности. Она любила находить для прогулок уединенные уголки и там в одиночестве проливать слезы, о которых никто не знал и которые разорвали бы сердце любого. Недавно она потеряла любимую подругу, и эта утрата являлась без конца ее воображению. Хорошо зная своего отца и его порочные наклонности, она была уверена по многим признакам, что ее подруга стала жертвой насилия Председателя.
Что касается религии, то здесь Председатель не принял мер по примеру Дюрсе в отношении Констанс, поскольку был совершенно уверен, что его речи и книги, которые он написал, навсегда отвратили дочь от религии. И ошибся: религия стала неотъемлемой частью души Аделаиды. Председатель мог сколько угодно поучать ее и заставлять читать его книги, – она оставалась набожной; все извращения, которые она всей душой ненавидела и жертвой которых была, не могли отвратить ее от религии, составляющей всю радость ее жизни. Она пряталась, чтобы молиться и совершать религиозные обряды, за что бывала сурово наказана как отцом, так и мужем, когда они ее заставали. Аделаида стоически переносила свои страдания, глубоко убежденная, что будет вознаграждена в ином мире. Ее характер был мягким и кротким, а благотворительность доводила ее отца до эксцессов. Презирая класс бедняков, Кюрваль стремился еще больше его унизить или искал в его среде бедняков жертв; его великодушная дочь, напротив, готова была все отдать беднякам, часто тайком отдавала им свои деньги, выданные ей на мелкие расходы. Дюрсе и Председатель без конца бранили и отчитывали ее за это и, в конце концов, лишили абсолютно всех средств. Аделаида, не имея больше ничего, кроме слез, горько плакала по поводу совершаемых злодеяний, бессильная что-либо исправить, но по-прежнему милосердная и добродетельная.
Однажды она узнала, что одна женщина, оказавшись в стесненных материальных обстоятельствах, собирается за деньги принести свою дочь в жертву Председателю. Как только довольный Председатель начал готовиться к процедуре наслаждения, которую он любил больше всего, Аделаида продала одно из своих платьев и вырученные деньги отдала матери девочки, отговорив ее от преступления, которая та едва не совершила. Узнав об этом, Председатель (его дочь еще не была замужем) наказал ее столь жестоко, что она две недели пролежала в постели. Но даже подобные меры не могли остановить благородных порывов этой возвышенной души.
ЮЛИЯ, жена Председателя и старшая дочь Герцога, была далека от совершенства первых двух женщин, но именно ее недостатки пробудили страсть Кюрваля, хотя причины, вызывающие страсть, часто непостижимы.
Юлия была высокой и хорошо сложенной, хотя излишне полной и рыхлой, у нее были красивые каштановые волосы, тело белое и дородное; ягодицы могли бы служить моделью для скульптуры Праксителя; женский орган – теплый и узкий, обещающий самые приятные удовольствия, красивые ноги и прелестные лодыжки. Недостатком ее лица был рот некрасивой формы с плохими зубами, и вообще, она была порядочная грязнуля, причем это касалось и всего тела в целом, и двух храмов любви – здесь она была достойной партнершей Председателю; повторяю, вряд ли кто другой, несмотря на всю привлекательность Юлии, смог бы выдержать ее нечистоплотность. Но Кюрваль был от нее в восторге: все его тайные мечты воплощались в зловонном рте, он приходил в исступление, целуя ее; что же касается ее нечистоплотности, то он был далек от того, чтобы упрекать ее за это, даже наоборот, это его вполне устраивало. К этим недостаткам Юлии добавлялись и другие, но менее неприятные: она была невоздержана в еде, имела склонность к пьянству, добродетелью не отличалась, и я думаю, что порок совсем не отталкивал ее. Воспитанная Герцогом в забвении всех моралей и принципов, она легко усвоила его философию. Как нередко бывает в разврате, женщина, обладающая теми же недостатками, что и мужчина, нравится ему меньше, чем та, что исполнена добродетели. Одна ведет себя как он, другая в ужасе от его поступков, – и вот она именно этим уже желанна и влечет его.
Герцог, имеющий, как мы помним, могучее сложение, с удовольствием пользовался своей дочерью, хотя ему пришлось дожидаться ее пятнадцатилетия, а потом (поскольку он хотел выдать ее замуж) принять меры к тому, чтобы не нанести ей слишком большой ущерб; так что, в конце концов, он был вынужден прекратить сношения с нею через задний проход и довольствоваться менее опасными удовольствиями, хотя и не менее утомительными для нее. Юлия мало выиграла, став женой Председателя, у которого, как мы помним, был огромный член, к тому же он был нечистоплотен, но и она сама была грязнулей, хотя эта грязь не шла ни в какое сравнение с той грязью порока, которой в высшей степени обладал ее драгоценный супруг.
АЛИНА, младшая сестра Юлии и незаконная дочь Епископа, не была похожа на свою сестру ни характером, ни привычками, ни недостатками. Она была самая молоденькая из четырех: ей едва исполнилось восемнадцать. У нее было пикантное личико, свежее и задорное, курносый носик, карие глаза, полные живости и огня, прелестный рот, стройная талия, хотя и чуть-чуть широковатая; она, вообще, была в теле, кожу имела несколько смуглую, но нежную и приятную, ягодицы весьма пышные и округлые: это место у нее было пределом мечтаний развратника, женский член красивый, покрытый темными волосами и расположенный несколько низко (в «английском духе»), но великолепно узкий; когда ее показывали ассамблее, она была девственницей и оставалась ею к моменту нашего рассказа, – мы увидим, как разрушительны были первые опыты. Что касается заднего прохода, то едва ей исполнилось восемь лет, Епископ начал им пользоваться ежедневно, но никакого вкуса к этим занятиям она не получила и, несмотря на свой шаловливый и возбуждающий мужчин вид, не испытывала ни малейшего удовольствия от тех забав, жертвой которых становилась ежедневно.
Епископ мало заботился о ее образовании. Она едва научилась читать и писать. О религии она вообще не имела никакого понятия и оставалась ребенком во всем: продолжала играть в куклы, забавно отвечала на вопросы, нежно любила свою сестру. Епископа она ненавидела, а Герцога боялась как огня. В день свадьбы, оказавшись голой среди четырех мужчин, она заплакала, но выполнила все, что от нее потребовали» – без всякого удовольствия.
Она была очень чистоплотной и трезвенницей. Ее единственным недостатком была лень. В ее поведении, облике, во всех ее поступках чувствовалась небрежность. Председателя она ненавидела не меньше, чем своего дядю, и только Дюрсе был единственным к кому она не питала отвращения.
//-- * * * --//
Таковы восемь главных персонажей, с которыми вы, дорогой читатель, отправитесь в путь по страницам нашего романа. Пришло время приоткрыть завесу и поведать вам о самых причудливых удовольствиях, которым будут предаваться его персонажи.
Среди истинных любителей секса существует мнение, что сведения, полученные из первых уст с помощью органов слуха, тоже высшей степени возбуждают и дают самые живые впечатления. Наши четыре развратника, пожелавшие вкусить порок во всей полноте и глубине, предавали слуховым ощущениям особое значение. Вот почему и зашла речь о том, чтобы освоить все способы сладострастия и все возможные его разновидности и оттенки, словом, о самом глубоком постижении самого языка порока. Трудно даже себе представить, до какой степени человек способен разнообразить порок, когда его воображение воспламеняется! И тот, кто смог зафиксировать во всех деталях и во всем разнообразии способы достижения сладострастных ощущений, создал бы одну из самых прекрасных и, может быть, самых захватывающих книг на планете. Потребовалось бы собрать воедино все эти сюжеты, проанализировать их, классифицировать и превратить в живой рассказ.
Такая попытка и была проделана. После бесчисленных консультаций и долгих поисков были, наконец, найдены четыре женщины, обладающие большим сексуальным опытом (этот опыт был Необходимым условием, при отборе кандидатур он играл важнейшую роль), чья жизнь прошла в самом разнузданном разврате, Чтобы можно было подвести некоторые итоги. Чтобы соответствовать требованиям отбора, они должны были, кроме всего прочего, Обладать красноречием и определенной гибкостью ума. Каждая из них должна была рассказать о самых причудливых проявлениях порока, какие они только встречали в своей жизни, причем в той последовательности, что первая из них поведает о ста пятидесяти самых простых и обычных удовольствиях, вторая опишет такое же количество страстей более изысканных, связанных с одним или несколькими мужчинами и несколькими женщинами. Третья расскажет о ста пятидесяти самых криминальных случаях, участники которых преступили все законы общества, природы, запреты церкви. Все эти истории приведут к преступлениям, а совершаемые в пороке преступления необыкновенно варьируются; этих историй тоже будет сто пятьдесят. Четвертая присоединит к событиям своей жизни рассказ о ста пятидесяти различных пытках. В течение всего необходимого для рассказа времени наши герои, окруженные, как я уже выше говорил, своими женами и другими женщинами, будут слушать, воспламеняться и с помощью женщин или различных других объектов гасить пожар, который зажгут рассказчицы.
Может быть, самым порочным в этом проекте будет сам дух спектакля и манера, в которой все это будет происходить. Эта манера и сами рассказы будут формировать наше произведение, которое я заранее не советую читать набожным и слабонервным людям, чтобы не быть скандализированными, поскольку само собой очевидно, что наш план не слишком целомудрии.
Так как четыре актрисы, о которых идет речь играют в своих воспоминаниях очень важную роль, просим еще раз прощения читателя за то, что мы вынуждены и их обрисовать. Ведь они будут рассказывать и действовать в своих рассказах – так можно ли их не описать? Не ожидайте от нас портретов особенной красоты воспевающих их физические и моральные качества. В данном случае главную роль играют не привлекательность или возраст, а ум и опыт, и потому трудно было бы это сделать лучше, чем сделали мы.
МАДАМ ДЮКЛО – так звали ту, которая опишет нам сто пятьдесят простых страстей. Это была женщина сорока восьми лет, еще достаточно свежая, со следами былой красоты, с прекрасными глазами, белой кожей, красивым и пышным задом, свежим ртом прекрасной грудью и роскошными темными волосами, с полной, но высокой талией и цветущим видом. Как мы дальше увидим, она провела жизнь в местах, которые смогла хорошо изучить и которые описала с умом и непринужденностью, легко и заинтересованно.
МАДАМ ШАМВИЛЬ – была высокой женщиной пятидесяти лет, хорошо сложенной, худой, с порочным взглядом и порочным наклонностями. Верная приверженница Сафо, что угадывалось в каждом слове и движении, в любом ее жесте, она сама себя разрушила, предаваясь без удержу любовным ласкам с женщинами. Этой страсти она пожертвовала всем, что имела, и только в этой стихии ей было хорошо. Она долгое время была проституткой, потом стала содержательницей борделя, принимала пожилых распутников, а молодых не принимала никогда. Дела ее поправились. Она была уже седеющей блондинкой. Глаза ее все еще были красивыми, синими и выразительными. Рот привлекательный и все еще свежий. Грудь слабо развита, живот хороший, пригорок внизу живота довольно высок, длина влагалища в момент возбуждения достигает три дюйма. Способна потерять сознание, когда ее там щекочут, особенно если это делает женщина. Зад дряблый и помятый, совершенно увядший, столь привыкший к сексуальным злоупотреблениям, что чувствительность его вообще притупилась.
Вещь редкая и тем более в Париже: она была девственницей, как всякая девушка, которая воспитывалась в монастыре. И может быть, если бы с ней не случилось всего того плохого, что ей пришлось пережить, и если бы ей не пришлось встречаться с людьми, желавшими только сексуальных извращений, эта странная девственница умерла бы вместе с ней.
ЛА МАРТЕН – толстая мамаша пятидесяти двух лет, свежая и здоровая, обладающая могучей задницей. Провела жизнь в занятиях содомией и так натренировалась, что и думать не хотела о других удовольствиях. На самом деле природа наградила ее дефектом, помешавшим ей познать обычные радости здорового женского органа. Зато через задний проход она принимала всех без разбора, самые чудовищные мужские орудия не могли ее испугать, она их даже предпочитала. Ее воспоминания о сексуальных сражениях под знаменами Содома будут для нас особенно ценными. Черты ее лица были не лишены приятности, но в них уже чувствовалась усталость, и если бы не дородность, она казалась бы увядшей.
ЛА ДЕГРАНЖ – для этой женщины порок и сладострастие сливались в одно. Она была высокая и худая, пятидесяти двух лет. Лицо ее было мертвенно бледным и истощенным, глаза погасшими, губы мертвыми. Она сама была похожа не преступление, кровавое и жестокое. Некогда она была брюнеткой, и даже хорошо сложена, но сейчас была похожа на скелет, вызывающий лишь отвращение. Зад ее был увядший и разорванный, дыра в нем была столь огромной, что им могли пользоваться любые, самые грубые пушки, что сделало его в конце концов совсем бесчувственным. Чтобы закончить портрет, скажем, что эта фея, пострадавшая во многих схватках, была без одной груди и трех пальцев, у нее также не было одного глаза и шести зубов; к тому же она хромала. Мы узнаем, может быть, почему она так пострадала. Ничто не могло ее исправить, и если тело ее было безобразным, то душа было средоточением пороков и не слыханных мерзостей. Не было, наверное, такого преступления, которое она бы не совершила: она убивала и грабила, насильничала и отравляла, за ней были грехи отцеубийства и кровосмесительства. В настоящий момент она содержала публичный дом, была одной из поставщиц общества и к своему богатому опыту добавляла весьма своеобразный площадный жаргон. Она была приглашена на роль четвертой рассказчицы, той, в чьих рассказах было больше всего ужасов. Кто бы лучше ее, все переживший на собственном опыте, мог справиться с этой ролью?
//-- * * * --//