Вот в одном из таких корпусов – наша с Колей комната.
Окна выходят на подернутое зеленоватыми барашками море. Ширина моей кровати – два метра восемьдесят сантиметров (я сам лично измерил). Две туалетные комнаты с архаическими, то есть супершикарными, ванными (и, между прочим, никаких признаков счетчиков расхода воды!). Кормят – пять раз в день. Спиртные напитки – за счет принимающей стороны, то есть за счет вооруженных сил Конкордии.
Роскошь? Она самая.
Пока я рассматривал нашу комнату, обставленную натуральной деревянной мебелью, пока я любовался хрустальными бокалами с серебряными ножками, что стояли на ажурной металлической стойке возле набитого непочатыми бутылками бара, в голове моей вертелись три вопроса:
«Зачем эти сволочи врали нам, что Конкордия – государство нищих?»
«Неужели это все – для нас?»
«Если так у них отдыхают простые кадеты, пусть даже отличившиеся в бою, то как же у них отдыхают генералы?»
В первую же ночь в «Чахре» я проспал восемнадцать часов. В первое же утро я умял шесть порций моего любимого мороженого крем‑брюле с авокадо и наелся тостов с сыром до сытой одури. А потом мы с Самохвальским купались, загорали, шлепали картами и пялились на конкордианских девушек на пляже.
Девушки в этой здравнице имели много общего с теми конкордианскими «техничками», которые учились в нашей Академии. Начиная с грустинки в черных глазах и стройных фигур и оканчивая тем, что все они проходили по ведомству военному, как и мы (об этом свидетельствовали их форменные комбинезоны).
А главное отличие состояло в том, что девушки в «Чахре»… умели улыбаться!
Делали они это не так часто, как наши с Колей соотечественницы, но главное что делали.
Мы как раз гадали над причинами этой приятной перемены, сидя под радужным парусиновым зонтом и швыряя в набегающую волну голыши, как под наш зонтик заскочили две черноволосые амазонки повышенной симпатичности.
Обе были в полупрозрачных пляжных халатиках, босиком и с фруктовыми коктейлями в руках. Они впорхнули в тень нашего зонта и испытующе уставились на нас с Колей.
– Что‑то случилось? – встревоженно спросил я.
– Ничего не случилось, мы хотели к вам присоединиться, – ответила девушка с двумя черными косами. На ней был красный халатик с глубоким вырезом и выглядела она на все сто. Нет, на все триста! – Не возражаете?
– Присоединиться к нам? – переспросил я, старательно округляя глаза. Говоря по правде, я не верил своим ушам.
– К вам. У вас тут прохладно. Имеются свободные шезлонги… Так можно или нет?
– Конечно, можно! О чем речь! Будем рады! – засуетился Коля. Он живо вскочил и придвинул оба шезлонга к столу, заваленному игральными картами вперемежку с обертками от чипсов, и хлебосольным жестом указал девушкам на сиденья. Мол, милости просим, гостьи дорогие.
Те не заставили себя упрашивать. Расселись, как по команде, заложили ногу на ногу (получилось довольно‑таки обольстительно) и поставили бокалы на столик. Вроде как хотели сказать, что разговор намечается долгий и интересный.
Мы с Колей растерянно переглянулись.
Откровенно говоря, как вести себя дальше, мы оба представляли себе смутно. То есть в общих чертах, конечно, представляли: из фильмов, из книжек, из брехливых рассказов нашего брата‑кадета, который за враньем на тему «как я соблазнил свою шестьдесят восьмую девушку» в карман не полезет.
В теории‑то мы знали все, вплоть до точного состава смазки презерватива. А вот на практике, да еще с такой вводной…
Как тут было не пожалеть, что вместо какой‑нибудь двухсеместровой «Психологии ведения воздушного боя», все содержание которой вкратце сводилось к банальной максиме «Трусить в бою – себе дороже выйдет», нам не читали «Психологию случайного знакомства». И чтоб обязательно с практическими занятиями!
К счастью, наши гостьи пришли нам на помощь.
– Дружить будем? – не то вопросительно, не то повелевающе произнесла девушка в красном халатике.
Мы с Колей промычали в ответ что‑то невнятно‑утвердительное – от переизбытка чувств мы просто разовладали родным языком.
– Вот и прекрасно! – обрадовалась девушка. – Меня зовут Исса Гор. А ее... – Она взглядом указала на свою подругу, которая пока что не проронила ни слова и сидела, скромно потупившись. – А ее Риши Ар. Мы здесь отдыхаем. А вы?
– Мы тоже. Нас премировали. То есть поощрили, – робко сказал я.
– За храбрость в бою! – нашелся Коля.
– Вы были в настоящем бою? – удивилась та, что назвалась Иссой.
– А как же! – расцвел Коля и добавил с бывалым видом: – Работа у нас такая… Нелегкая!
– Кто хочет легкой жизни, тот в офицеры не идет, – задумчиво отозвалась Исса.
– Только мы пока что не офицеры. А просто кадеты. – Колю пробило на скромность. – Мы еще учимся. В Северной Военно‑Космической Академии, на третьем курсе. Нам до офицеров еще жить и жить. Одних экзаменов – попробуй сдай!
Каюсь, в тот момент я был готов убить Колю за эти откровения. Да что убить – растерзать!
Ну кто тянет его за язык? А? Ну хочется девушкам думать, что мы офицеры – и пусть думают. Нет же! Наслушался всякой чуши на «Этике военнослужащего» про то, что скромность украшает. Вот сейчас скиснут наши черноглазые, развернутся – и поминай как звали! Все‑таки плохо быть отличником – слишком многое начинаешь воспринимать всерьез.
К счастью для нас, девушки не выказали разочарования. Напротив, даже оживились и зачирикали.
Исса пошла рассказывать шутки‑прибаутки про то, как сама училась (она‑то уже была офицером, причем не чего‑нибудь, а Службы Психологического Контроля!). А ее скромница‑подруга – кстати сказать, обладательница очень особенного, не клонского лица, которая ничего не рассказывала, а в основном поддакивала «так и есть!», «вот уж правда так правда!», «и не говори!», – тут же пошла строить глазки нашему Николаю. Ну дела!
Дальше все было как в книжках‑фильмах и брехливых рассказах кадетов.
Я сбегал за пивом для нас четверых. А потом – снова за пивом, но на сей раз захватил соленого картофеля на закуску, чтобы закрепить взаимопонимание.
Потом мы купались и играли в мяч. Но главное, главное! Мы договорились пойти вечером на танцы.
Невероятно? Невероятно.
Если бы мне кто‑то рассказал, что за два часа можно заклеить двух офицеров Клона, я бы рассмеялся ему в лицо.
В общем, как‑то само собой получилось, что я стал ухаживать за Иссой, а Коля – за Риши.
Солнце нешутейно припекало и пляжный народ засобирался на обед. Исса и Риши тоже заерзали на своих шезлонгах и стали украдкой переговариваться друг с другом на каком‑то особом жаргоне, который абсолютно не брали наши с Самохвальским «Сигурды». Все свидетельствовало о том, что для первого знакомства мы пообщались достаточно и пора по домам.
Мы с Колей оделись и уже собрались идти, когда Исса вдруг сказала:
– Так что, вот мы и стали друзьями?
– Конечно, стали! – поспешил подтвердить я.
– Тогда в знак нашей дружбы я предлагаю вам спеть вместе песню!
Есть в мире любители пения, и немало. Но я не из таких. Медведь наступил мне на ухо еще в яслях – по крайней мере уже тогда воспитатели, жалея свой слух, меня к прекрасному не принуждали.
Но Исса высказала свое предложение таким требовательным и в то же время наивным тоном, что я понял: отказаться – значит плюнуть ей в душу и поссориться с ней навеки.
– Песню? Исса, но мы же не знаем ваших песен… Мы и своих‑то не особо знаем, – попытался выкрутиться Самохвальский, тоже тот еще певун.
– Это не беда! Мы вас научим! – горячо заверила нас Исса.
– Всего один куплет! Это же просто! – утешила Риши. Растянувшись в кислых улыбках, мы с Колей закивали, преисполняясь фальшивым энтузиазмом. Мы, конечно, знали из курса сравнительного обществоведения, что в Конкордии хоровое пение – самый востребованный вид искусства. И что искусство требует жертв, мы тоже знали. Но кто мог предположить, что его жертвами станем мы?
Ну да ладно. Чего только не сделаешь ради знакомства с двумя красивыми девушками!
– И какие там слова? – спросил я.
– И что за мелодия? – подхватил Коля.
– Они очень простые! – заверила Риши.
– Вот послушайте! – сказала Исса и, глядя мутным взором прямо перед собой, запела:
«Над нашей Родиною тучи грозовые,
Враги злокозненные замыслы куют,
Но не страшат нас бури огневые,
Не за курорты ордена дают…»
Мы с Колей нестройно подтянули – чтобы показать, что мы стараемся, запоминаем. А потом, когда стало ясно, что слова мы выучили, мы грянули все вчетвером – я, Коля, Исса и Риши.
Получилось довольно громко и зловеще.
Но, странное дело, никто, ну совершенно никто на пляже даже не посмотрел в нашу сторону! Дескать, ну что тут особенного – поют люди. (Вот у нас на Земле точно таращился бы весь пляж, включая роботов‑разносчиков. Еще ненароком и городовой прибежал бы – посмотреть, все ли в порядке, не нужна ли кому скорая психиатрическая помощь.)
– Понимаете, у нас есть такая традиция. Когда знакомишься с человеком, нужно обязательно вместе спеть, – пояснила Риши, когда мы окончили. Мне показалось, что в ее тоне можно было уловить извиняющиеся нотки. Или только показалось?
– Я понимаю, – кивнул я.
– Наш народ очень любит музыку! – самозабвенно добавила Исса.
– Я понимаю, – еще более прочувствованно заверил ее я. Откровенно говоря, в обществе таких заек я был готов демонстрировать любые чудеса понимания.
Да, традиция. Да, народ любит музыку. Я понимал все, кроме одного: почему девушки выбрали именно эту песню?
Ведь это же чудовищная дисгармония: пляж, олеандры, дружественное море, с одной стороны, и «тучи грозовые» да «бури огневые» – с другой. Увы, даже на отдыхе они думали об одной только войне.
Что сказать про тот вечер? Самое сильное эротическое переживание моей жизни. И никак не меньше.
Вначале мы вчетвером оказались на танцплощадке. Играли типично клонскую музыку – медленную, раздумчивую, вязкую. Музыка была оркестровой и какой‑то совершенно нетанцевальной – так мне показалось поначалу. Она не звала на телесные подвиги. От нее вообще хотелось спать!
Да и сама клонская манера танцевать у меня попервой доверия не вызывала. Не танцы – а синхронное плавание какое‑то.
Когда музыка становилась быстрее, они начинали водить свои плавные хороводы. Когда замедлялась – разбивались по парочкам и держась за руки, топтались по углам. Тихо‑тихо, как кролики.
И что же это такое, спрашивается? Где справедливость, товарищи? Ведь танцы – это же, как известно каждому кадету, предлог для сравнительно тесных телесных взаимодействий? И где они в таком случае?
Когда я случайно встретился взглядом с Колей, который как раз танцевал с Риши (ее он на скорую руку перекрестил в Иришу), я понял: мой лучший друг озабочен теми же практическими вопросами.
Но я просто недооценил эту «бесплотную» манеру проводить время, практически не касаясь друг друга. Когда мы с Иссой оказались в паре, я понял: свои эротические двести двадцать вольт клоны на этих танцульках выхватывают. И еще как!
Недостижимая для телесного контакта Исса медленно покачивалась рядом со мной, не сводя с меня взгляда. Ее улыбка была загадочной, меланхоличной, провокационной.
В ее ореховых глазах разворачивалась подлинная мистерия космоса. И музыка, эта самая приторможенная музыка настраивала мистерию на эротическую волну. «Плодитесь и размножайтесь», – отчетливо нашептывал синтезатор.
Танцующая Исса казалась мне кудесницей. Самой желанной женщиной Галактики. И никаких сомнений в этом в тот момент у меня не возникало.
Каждый ее плавный жест, каждый величественный поворот головы – все это обольщало и обещало сами знаете что.
Даже главное правило клонских танцев, которое можно было обобщить до музейного призыва «руками не трогать», этой сказки не портило.
В общем, после двух таких танцев я просто погиб. Я влюбился в Иссу по самые уши и до сих пор, даже после всего, что потом произошло, ни на минуту об этом не жалею.
Но все эти довольно сложные для кадета чувства были осознаны мною потом. А тогда – тогда мне просто приятно было танцевать с ней, разговаривать с ней, дышать с ней одним воздухом.
– Может, пояснишь мне одно странное обстоятельство? – вдруг спросил я.
– Давай!
– Почему те девушки, которые учились в нашей Академии, никогда не ходили на танцы? Ведь танцы же в Конкордии не запрещены, как я вижу?
– Что ты, Александр! Конечно, нет! – возмутилась Исса.
– В чем же тогда дело? Им что – лениво было?
– Дело не в лени. У нас есть такое понятие «курум‑урдван». Оно означает «жизнь в разлуке»… (пояснение, кстати, не было лишним – «Сигурд» частенько пасовал перед «высокой» ветвью конкордийского языка)… У многих людей бывают целые периоды «курум‑урдвана». Это как у вас в Объединенных Нациях – траур. Разве кто‑нибудь ходит на танцы во время траура?
– Нет, конечно! Во время траура мы на танцы не ходим, – горячо заверил ее я, а сам подумал: «кто как» и «смотря по ком траур». – Но я все‑таки недопонял. Ты хочешь сказать, что те клон… конкордийские девушки с общетехнического факультета были в разлуке со своими любимыми или, допустим, женихами? И что эта разлука для них была как для нас траур? То есть они, чтобы случайно не изменить своим женихам, я имею в виду, не изменить в мыслях, даже на танцы не ходили?
– Нет, Александр, – тряхнула своей черной гривой Исса. – Ты все понял неправильно! Женихи тут ни при чем!
– Как это ни при чем? Ты же сказала «разлука»?
– Я имела в виду разлуку с нашей Родиной…
В общем, Исса была патриоткой. И патриотизм этот не был для нее социально полезным хобби, как для большинства моих знакомых. Он был основной профессией.
Исса Гор любила свою Родину, свою Великую Конкордию так сильно, как, наверное, не в состоянии были любить Объединенные Нации все офицеры 19‑го отдельного авиакрыла вместе взятые. По крайней мере мне так казалось.
Но что же это тогда получается? Если все офицеры 19‑го отдельного авиакрыла готовы были отдать жизнь за Объединенные Нации, то к каким же подвигам готовилась ради своей Родины Исса?
Нет, этого вопроса я не задал – ни Иссе, ни себе. Хотя, наверное, стоило бы.
Я просто подивился цельности ее натуры. Силе ее духа. Уровню патриотического воспитания населения Конкордии. И перевел разговор на другую, менее требовательную тему.
Мы протанцевали еще четыре медленных танца и перекусили в баре. За это время я успел узнать о девушке много нового. Между прочим, некоторые вещи меня шокировали.
Взять, например, тот факт, что Исса – дочь двух настоящих, «пробирочных» клонов из касты демов.
Оказывается, демам тоже иногда разрешают размножаться. Но только за особые заслуги.
Если такие заслуги есть – дему подыскивают пару (тоже с заслугами). Проводят медицинское тестирование (а вдруг все‑таки вкрались злокачественные генетические отклонения – тогда заслуги не в счет). И дают разрешение произвести на свет одного отпрыска (строго оговоренного пола).
Такой высокой чести удостаивается, по статистике, лишь один клон из тысячи.
Честь и впрямь высока – ведь ребенок, родившийся в таком браке, автоматически попадает в более высокую касту энтли. Вытаскивает, так сказать, счастливый билет. (Я долго думал, какую земную аналогию можно подобрать для чувств, которые испытывают демы по поводу своего отпрыска. Думал, думал и придумал: это как если бы в древние времена земной женщине гарантировали, что она станет матерью бога или богини.)
Мою кудесницу Иссу произвели на свет именно в таком «заслуженном» союзе. Может быть, поэтому она и была похожа на богиню?
– И за какие же подвиги твой отец получил репродуктивное право?
– Работал на ассенизации новоколонизированных планет. Однажды он в одиночку сделал норму всей своей бригады.
– А бригада в это время что делала? Под пальмой «Заратуштру» попивала? – ехидно предположил я.
– Тут нет ничего смешного, – без улыбки сказала Исса. – Его товарищи умерли от злокачественной малярии, не дождавшись прилета спасательного катера…
– Извини, я не знал, – поспешил оправдаться я, хотя, в сущности, за что – я ведь действительно не знал. – Ну а за что получила репродуктивное право твоя мать?
– Служила в Центре Гражданской Связи.
– Это как наша почта, что ли?
– Да. Так вот однажды благодаря верно вычисленным ею коэффициентам дискурсивного отклонения в переписке двух ответственных директоров предприятий была выявлена целая преступная организация, связанная с разведкой чоругов!
– Извини меня, Исса, но я не знаю, что такое коэффициент дискурсивного отклонения.
– Это очень просто. Шпионы и предатели – они же не могут употреблять в своей переписке такие слова, как «линкор», «техническая документация» или «торпеда». Поэтому они пишут вместо «линкора» – «сковородка», техническую документацию называют, предположим, «маслом», а торпеды – «сосисками». Так и переписываются друг с другом: «Высылаю тебе масло для новой сковородки. Жду кулинарной книги, поскольку не знаю, что делать с сосисками».
Я рассмеялся – уж очень комедийно в интерпретации Иссы выглядела переписка двух «шпионов и предателей».
– Но что же такое этот коэффициент дискурсивных отклонений?
– Ты очень нетерпеливый, Александр, – пожурила меня Исса. – Я сейчас объясню. Наши специалисты допустили, что у каждого слова и выражения есть средняя частотность встреч, которая называется дискурсивным коэффициентом. И подсчитали этот коэффициент для всех слов нашего языка. Например, у слова «огурец» дискурсивный коэффициент равен трем. Это значит, на десять килобайт текста слово «огурец» в среднем встречается три раза. Так вот, если на десять килобайт текста слово «огурец» встречается двенадцать раз, то коэффициент дискурсивного отклонения по слову «огурец» равен четырем. Если бы встречалось один раз – отклонение было бы равно нулю целых тридцати трем сотым. Когда мы видим, что по огурцам коэффициент больше двух, это значит, что либо перед нами пособие по овощеводству, либо – иносказательное шпионское послание…
В этот момент мне стало совсем скучно – ведь я уже давно понял, о чем идет речь. Боже, ну и методы поимки шпионов у них в Конкордии – замшелые, доисторические, эпохи неолита!
Но главное, я был совершенно убежден: вряд ли таким тупым методом можно поймать шпиона. Разве только выставить шпионом какого‑нибудь сумасшедшего оригинала… Но я все‑таки сделал заинтересованное лицо и задал свой вопрос. В основном, чтобы не обижать Иссу:
– И как же твоя мать вычислила эти коэффициенты? Откуда она знала, что они говорят про сосиски и картошку?
– На таких, как она, держится безопасность нашей Родины! У нее такая работа!
– Перлюстрировать чужую переписку, что ли?
– А что тут такого?
– Да нет, ничего… Работа как работа… – соврал я.
В общем, моя Исса была дочерью достойных граждан Конкордии. Бдительных и трудолюбивых.
За свои добродетели родители Иссы были вознаграждены не только счастьем иметь собственное чадо, но и тем, что с рождением девочки, принадлежащей к касте энтли, они выходили из‑под действия драконовского закона «О миновавших возраст трудовой вменяемости». Говоря по‑русски, о клонах‑стариках.
Согласно этому закону клоны после пятидесяти пяти лет подлежали чему? Правильно. Эвтаназии.
В семнадцать лет моя Исса пошла учиться по‑серьезному. Попробовала бы, кстати, не пойти. Ведь Конкордия видела предназначение энтли исключительно в интеллектуальной деятельности. А с «отступившими от предназначения» Родина не церемонились, их тут же разжаловали в демы, причем в низшие демы.
Так что или ты становишься инженером – или шагом марш за баранку ассенизационного трактора.
В общем, после шести лет хождения на строгом поводке Исса стала младшим офицером Службы Психологического Контроля.
Если верить рассказам Иссы, ее основная работа состояла в проведении психологической зарядки и сеансов ура‑гипноза. Как кому, а мне объяснять не нужно было, что промывка мозгов в военфлоте Конкордии такая же обычная процедура, как на наших линкорах – мытье офицерской кают‑компании и утилизация одноразовой посуды.
Исса служила на линкоре, а потому посуды, то есть я хотел сказать работы, у нее было выше крыши.
«Ваши мышцы крепнут. Ваши мышцы неуклонно крепнут и наливаются силой. В ваше сознание вливается мужество. Вливается. Неостановимым, мощным потоком вливается мужество. Родина благословляет вас. Вы становитесь непобедимыми солдатами. Непобедимыми. Мощными. Всесокрушающими солдатами Родины».
А когда служивый народ, как следует заправившись мужеством и силой, занимал посты согласно боевому расписанию, Исса шла в свой кабинет. Там она проводила сеансы гипноза для офицеров, желающих бросить курить, пить и сквернословить.
В свободное же от «всесокрушающих солдат Родины» и начинающих абстинентов время моя Исса принимала участие в работе флотского хорового кружка.
Как можно было не влюбиться в такую девушку?
Поэтому я сразу согласился на предложение Иссы пойти в синематограф. Мне было все равно куда идти, лишь бы с ней. Ибо таких девушек у нас, в Объединенных Нациях, просто не было.
Такие девушки у нас еще не были изобретены.
К синематографу у них в Конкордии отношение особое. Можно сказать – как к Священному Огню, священнее которого может быть только Родина.
А потому синематографов у них в Клоне мало. Разве может быть много священного?
Точнее, не то чтобы уж совсем мало было синематографов. Просто на всех желающих не хватало. То есть хватало‑то на всех. Но только в обрез. И не каждый вечер. Тут все дело было в желающих, которых – с избытком.
Вот займи очередь, постой в ней, дождись сеанса – и тебя вместе с тремя сотнями таких же, как ты, любителей прекрасного впустят в чистый просторный зал с высоким потолком.
И покажут что‑нибудь такое, от чего твоя душа первосортными чувствами переполнится – любовью, ненавистью и несгибаемой решимостью.
Когда мы подошли к синематографу, там уже стояли человек двести. Признаться, мне это зрелище было в диковинку.
У нас‑то, на Земле, стереокино – развлечение бросовое, дешевое, особой популярностью не пользующееся.
Только от большого безделья можно в городе в синемашку завернуть. Или если назначил свидание с девушкой, а на улице – дождь с градом. Но в этом случае тебе, понятно, уже не до фильмов.
Володя Гуркин, самый завзятый казанова нашего курса, любил пожаловаться (а на самом же деле – похвастаться), что ни одного фильма дольше двадцати минут не видел. Вроде как не до того ему было. Вроде как Володя без девушек в синемашки‑то и не ходит.
И потом, у нас ведь, на Земле, все залы маленькие, человек на сорок–сорок пять рассчитанные. А у них в среднем зале человек триста.
Вот что значит чувство локтя!
Кстати, об этом легендарном чувстве. Уж сколько нам твердили про него на курсе «Этика военнослужащего»! Уж сколько убеждали, что его нужно иметь. Что пилоту без чувства локтя никуда. И что? В нашей Академии десять стереозалов (их и синемашками‑то назвать язык не поворачивается), а в каждом – по десять мест, чтобы, значит, локтями не толкались и воздух друг другу не портили…
Скучно!
Из этого я делаю философский вывод: сколько нам ни тверди про чувство локтя, а находиться в обществе себе подобных мы, люди Объединенных Наций, не любим, не привыкли.
Индивидуализм у нас зашит в каждой хромосоме.
Иное дело – клоны. Они, когда локтя соседа не ошущают, когда никто им в затылок не дышит, нервничать начинают. Сразу подозревают западню. И нет для клона лучшего развлечения, чем поплавать в океане людском…
Что ж, потолкаться и я был не против, мне это было в новинку. Тем более – в обществе Иссы, которая смотрела на меня очень многообещающе.
Конечно, повторить баснословные подвиги Володи Гуркина мне не светило, я и не обольщался. Но, может быть, хоть один‑единственный поцелуй? А?
Мы с Иссой остановились возле афиш, прицениваясь, на какой из фильмов лучше взять билет.
Вариантов было ровно два. Первый назывался патетически, «Рыжие дюны Ишкаты», и повествовал о вооруженной борьбе народа Конкордии с чоругами, нашими ракообразными соседями.
Чоруги‑де взяли да и напали на Конкордию. И вот что из этого вышло.
На афише сообщалось, что в ролях чоругов снимались настоящие чоруги, а не какие‑нибудь люди с рачьими бошками из пластика. Сразу вслед за этим следовала примечательная ремарка:
В КАЧЕСТВЕ ТРУПОВ ПОКАЗАНЫРЕАЛЬНЫЕ ТРУПЫЧОРУГОВ
Признаться, после такого анонса я воспылал неподдельной любознательностью. Подать сюда «Рыжие дюны»! Желаю видеть реальные трупы чоругов! И вообще, реализма, реализма побольше!
И все же я решил ради справедливости ознакомиться и с аннотацией фильма‑конкурента.
Блокбастер «Эра Людоеда‑4» повествовал о вооруженной борьбе народа Конкордии с… с… Объединенными Нациями.
Я потер глаза кулаками – в смысле, все ли я хорошо вижу? Нет ли галлюцинаций?
Нет, галлюцинации тут были ни при чем.
«Сигурд» повторил, что так и написано: «Объединенные Нации».
У меня челюсть отвисла. Так, с отвисшей челюстью, я и читал – точнее, слушал «Сигурд» – дальше.
«Без объявления войны десантные армады Объединенных Наций атаковали планету Арэзахи. Гвэн Ор, командир непобедимого отряда особого назначения «Скорпион», знает: это не провокация. Это начало Эры Людоеда, предсказанной древними пророками. «Скорпиону» пришло время жалить – молниеносно и беспощадно».
Ну и дела!
Вот тебе и «братья навек»!
Мы с ними плечом к плечу только что джипсов били, кровь свою проливали, между прочим. Мы их в Академии нашей бесплатно учим военным премудростям, как бедных сироток. Мы по всей Галактике трубим, что клоны – наши братья по Великорасе. Наши главные союзники. А они?
А они в это время снимают фильмы про то, как нас, вероломных людоедов, будет жалить осназ «Скорпион»!
И даже не трудятся клонские режиссеры и сценаристы нас как‑нибудь иносказательно обозвать – так, чтобы в одно и то же время всем понятно было, о ком речь, и чтобы оскорбления прямого избегнуть. Назвали бы нас хоть Соединенными Нациями для приличия, а? Или Конфедерацией какой‑нибудь…
Ан нет! Заложить им на приличия!
А ведь это «Эра Людоеда‑4». Значит, были и «Эра Людоеда‑3», и «‑2»? И там что, тоже жалят нашего брата?
В душе я просто кипел от возмущения.
– Что случилось, Александр? – спросила Исса, внимательно глядя мне в глаза. – Ты не хочешь смотреть фильм?
– Хочу. Только вот удивляюсь. Что за странные фильмы вы тут показываете?! – Хоть я и старался выглядеть саркастически‑ироничным и ничего более, видимо, мне это удавалось слабо. По крайней мере Исса сразу почувствовала в моем тоне фальшь.
– А что в них странного? – спокойно спросила она.
– Сама посуди. Мы тут с тобой гуляем, я из Объединенных Наций, ты – из Конкордии. Дружим вроде. А в синемашке показывают, как мы друг друга из лазерных пушек расстреливаем. Разве это не странно?
– Но это же выдумка, Александр! – Глаза Иссы изумленно округлились. – Это же просто фантазия! Такого же не было в действительности! И не будет!
Она говорила с таким жаром, будто я – деревенщина с Мурома или Вавилона с махровым таким ретроспективным государственным устройством и совершенно не секу разницы между документальными и художественными фильмами. Спорить с ней было трудно. Но я попытался.
– Я понимаю, что это выдумка. Но разве нельзя снять какую‑нибудь жизнеутверждающую выдумку? Мирную? Что‑нибудь приключенческое, про давние времена, например. Или просто про жизнь молодежи, а?
– Не интересно «про жизнь». Простые люди не будут смотреть, – довольно категорично возразила Исса.
– Почему?!
– Потому, что жизнь – это скучно. Работа, работа, снова работа… Людям нужен враг, чтобы им было интересно. Ты же понимаешь, большинство людей, населяющих нашу Родину, обладают пока довольно низкой культурой восприятия. Им хочется прийти в синематограф – и, образно выражаясь, спустить пар. Душевно попереживать. А какое самое лучшее душевное переживание? Чувство, что ты победил врага. Ты согласен, Александр?
– Согласен, – процедил я, хотя, по правде говоря, считал, что есть переживания и получше торжества по поводу победы над врагом.
Например, чувство духовной общности со своими друзьями. Сопереживание чужим историям любви. Может быть, я сентиментальный человек. Когда я сам ходил в синемашку, я предпочитал, как правило, лав сториз…
Я не стал говорить все это Иссе. Лишь спросил:
– Но почему мы? Ведь Объединенные Нации никогда не воевали с Конкордией!
– Мы и с чоругами никогда не воевали, – спокойно парировала Исса. – Невзирая на это, на наши экраны ежегодно выходит не менее тридцати фильмов про войну с чоругами.
– Ого!
– И вдвое меньше про войну с Объединенными Нациями.
– Гм… Но почему бы не взять какого‑нибудь абстрактного врага? Можно ведь придумать каких‑нибудь вуалехвостых восьмиголовых разумных змей. Очень‑очень враждебных! Очень‑очень агрессивных!