– Вздор! – недовольно отмахнулся Нива. – Немедленно высаживаем войско на берег. Затем ты забираешь корабли, идешь в Кайцу и возвращаешься, взяв на борт треть сил под началом Нагамару.
– Хватит ли у вас на это времени?
– Когда начинаются военные действия, время течет по-другому, не так, как в мирные дни. Наше присутствие здесь удивит неприятеля и окажет поддержку воинам клана. Врагу тоже понадобится время, чтобы выяснить, что нас мало, а это наверняка замедлит его продвижение. Так что высаживай войско на берег и спеши в Кайцу.
Войско высадилось в Одзаки, и суда немедленно пустились в обратный путь. Нива придержал коня в одной из здешних деревень, чтобы расспросить местных жителей о происходящем.
Крестьяне поведали, что битва началась на рассвете и оказалась совершенно неожиданной. Почти одновременно они увидели пламя на горе Оива и услышали громоподобные боевые кличи. Затем всадники из отряда Сакумы промчались вдоль деревни по направлению на Ёго. Ходят слухи, что защитники крепости во главе с Накагавой Сэбэем приняли бой и были поголовно уничтожены.
Когда крестьянам задали вопрос, известно ли им что-нибудь о появлении людей Куваямы в окрестностях Сидзугатакэ, они ответили, что несколько минут назад князь Куваяма Сигэхару со своим войском выступил из крепости в Сидзугатакэ и помчался по горной дороге по направлению к Киномото.
Услышав это, Нива был потрясен. Он прибыл с войском, готовый, рискуя жизнью, поддержать союзников, а войско Накагавы уже уничтожено до последнего человека, и войско Сигэхару, бросив позиции, пустилось в бегство. Какое постыдное поведение! О чем они думают? Ниве стало даже чуть жаль трусливого Сигэхару.
|
|
– И все это произошло, вы говорите, только что? – переспросил он крестьян.
– Они успели отъехать отсюда не больше чем на половину ри, – ответил один.
– Иноскэ! – крикнул Нива. – Догони корпус Куваямы и переговори с князем Сигэхару. Скажи ему, что я прибыл и что мы с ним вместе сумеем защитить Сидзугатакэ. Скажи, чтобы он возвращался немедленно!
– Слушаю и повинуюсь.
Иноскэ хлестнул коня и помчался по направлению к Киномото.
Куваяма Сигэхару на протяжении дня дважды, трижды пытался убедить Накагаву Сэбэя отступить, но не оказал ему помощи и сам пал духом под неудержимым натиском войска Сакумы. Как только он услышал, что все воины Накагавы погибли, то оставил последние колебания и, стремясь прорваться в лагерь могущественных союзников, бросил Сидзугатакэ – без единого выстрела, без единого взмаха меча. Думая только о себе и о спасении, он ударился в бегство.
Сигэхару намеревался соединиться с союзниками в Киномото и дождаться там дальнейших распоряжений Хидэнаги. По дороге его догнал человек клана Нива с докладом о неожиданном подкреплении. Обретя былую смелость, Сигэхару развернул и остановил войско и повел его назад, в Сидзугатакэ.
Тем временем Нива сумел воодушевить местных жителей. Поднявшись на вершину Сидзугатакэ, он соединился с Куваямой Сигэхару и его войском.
Первым делом Нива написал и отправил письмо Хидэёси в Мино, извещая, что события приняли опасный поворот.
Войско Сакумы на горе Оива разгрузило обоз. Сакума, убежденный в своей победе, устроил двухчасовой привал, начиная с часа Лошади. Долгое и яростное сражение, а главное, изнурительный ночной бросок утомили воинов – после этого им было необходимо отдохнуть. Утолив голод и жажду, они вновь воспрянули духом; зазвучали вольные разговоры, исчезла усталость, следы вражеской крови на одежде и оружии пьянили и возбуждали вышедших из боя людей.
|
|
От отряда к отряду в выкриках военачальников полетел приказ главной ставки:
– Спать! Всем немного поспать! Неизвестно, что ждет нас ночью.
По небу плыли летние облака, из-за деревьев доносилось пение первых цикад. Ветер, веявший с гор от одного озера к другому, приносил приятную свежесть, и воинов, насытившихся и утомленных, начало клонить ко сну. Обхватив руками ружья и копья, они опустились наземь.
В тени деревьев сон сморил и лошадей. Даже военачальники, прислонившись к стволам или присев на пни, забылись недолгим сном.
Было тихо. Такая тишина наступает только после яростного сражения. Лагерь врагов, безмятежно спавших до рассвета, был сожжен дотла, все его обитатели превратились в мертвецов, трупы их лежали в густой траве. Стоял ясный день, однако казалось, будто в воздухе витает дыхание смерти. В полной тишине несли службу лишь часовые, остальных охватило забытье.
В тени навеса безмятежно и сладко храпел предводитель дерзкого воинства – Сакума Гэмба. Неожиданно поблизости послышался топот нескольких коней. Воины при оружии и в доспехах бросились к временной ставке. Приближенные, спавшие в шатре около Гэмбы, сразу проснулись и выглянули наружу.
– Кто там? – крикнул один из них.
– Мацумура Томодзюро, Кобаяси Дзусё и лазутчики.
– Войдите.
|
|
Лазутчиков в шатер пригласил сам Гэмба. Внезапно проснувшись, он в недоумении озирался, хлопая красными от недосыпа глазами. Похоже, перед тем, как ненадолго заснуть, он успел крепко хлебнуть сакэ. Большая красная чашка из-под коварного напитка валялась опрокинутой возле его походного стула.
Мацумура опустился на колени у входа в шатер и доложил, что ему с товарищами удалось разузнать.
– На горе Ивасаки не осталось ни одного вражеского воина. Мы остерегались, что они, убрав знамена, затаятся и устроят засаду, поэтому все тщательно оглядели. Но их предводитель Такаяма Укон со всеми воинами ушел на гору Тагами.
Гэмба радостно хлопнул в ладоши.
– Бежали, как зайцы! – Рассмеявшись, он победоносно глянул на подчиненных. – Он говорит, что Укон бежал! Должно быть, легкие у него ноги! Славно! Славно!
Он вновь расхохотался. Его крупное тело колыхалось от безудержного хохота. Не совсем протрезвев после выпитой перед сном победной чашки, он продолжал смеяться и никак не мог умолкнуть.
Как раз в это время вернулся гонец, ездивший в ставку Кацуиэ с докладом о достигнутых успехах. Он привез новые распоряжения Кацуиэ.
– Замечены ли передвижения вражеского войска в окрестностях Кицунэдзаки? – осведомился Гэмба.
– Все как обычно. Князь Кацуиэ пребывает в превосходном расположении духа.
– Могу себе представить, как он радуется.
– Да, он чрезвычайно доволен.
Гэмба продолжал расспрашивать вестника, не давая тому времени даже смахнуть дорожную пыль с лица.
– Когда я подробно пересказал ему события нынешнего утра, он сказал: «Вот как? Что ж, это похоже на моего племянника».
– Что насчет головы Сэбэя?
– Он тщательно осмотрел ее и сказал, что убежден: это Сэбэй. Окинув взглядом присутствующих, он добавил, что это послужит добрым предзнаменованием к начатой войне, и его настроение стало еще лучше, чем прежде.
Гэмба и сам был настроен превосходно. Услыхав, как обрадовался его успехам Кацуиэ, он возликовал и захотел немедленно поразить дядюшку еще большими подвигами.
– Подозреваю, властителю Китаносё еще неведомо, что мне в руки упала и крепость на горе Ивасаки, – рассмеялся он. – Слишком малыми успехами он довольствуется, чересчур бурно радуется мелким удачам.
– О падении Ивасаки ему доложили в последние минуты перед моим отбытием.
– Выходит, не нужно отправлять ему еще одно донесение?
– Если только о крепости на горе Ивасаки, то не стоит.
– К завтрашнему утру я захвачу и Сидзугатакэ!
– Князь говорил и об этом…
– Что?
– Князь Кацуиэ предостерегает, чтобы вы, в опьянении одержанной победой, не начали считать врага чересчур слабым. Просчет может обернуться серьезной бедой.
– Вздор! – рассмеялся Гэмба. – От одной победы я не опьянею. Я снова одержу верх!
– Князь Кацуиэ напоминает также, что вам еще перед отбытием из Китаносё было строжайше предписано обеспечить безопасный отход, как только вы глубоко вторгнетесь во вражеские тылы, и не задерживаться в расположении противника слишком долго. Сегодня он вновь указал напомнить вам о необходимости скорейшего возвращения.
– Он приказывает вернуться немедленно?
– Его наказ дословно гласит: возвратиться поскорее и пойти на соединение с силами союзников.
– Какое малодушие! – заметил Гэмба, криво усмехнувшись. – Но – да будет так!
Прибыли еще несколько лазутчиков с последними донесениями. Трехтысячное войско под командованием Нивы воссоединилось с корпусом Куваямы, совместными усилиями начата подготовка к обороне Сидзугатакэ.
Эта новость только подлила масла в огонь: Гэмба так и рвался в бой. Известие, что враг стал сильнее, настоящего полководца только воодушевляет.
– Занятно складываются дела…
Отодвинув полог шатра, Гэмба вышел на воздух. Любуясь свежей и сочной зеленью гор, он видел на расстоянии двух ри к югу Сидзугатакэ. Чуть ниже по горному склону от того места, где он стоял, вверх по тропе взбирался какой-то военачальник в сопровождении оруженосцев. Начальник стражи у первой линии укреплений оставил свой пост и услужливо показывал дорогу.
Щелкнув языком, Гэмба сказал:
– Должно быть, это Досэй.
Поскольку Досэй был правой рукой дядюшки, Гэмба догадался о причине его прибытия прежде, чем тот заговорил.
– Вот и вы!
Досэй отер пот со лба. Гэмба молча смотрел на него, даже не подумав пригласить к себе в шатер.
– Досэй, как вы здесь очутились? – произнес он в конце концов крайне сухо.
Досэй огляделся, словно собираясь с мыслями, но Гэмба, не дав ему начать, заговорил первым:
– Здесь мы заночуем, а утром снимемся. Я уже доложил об этом дядюшке.
Всем своим видом Гэмба показывал, что не желает слушать ни объяснений, ни увещеваний.
– Мне это известно.
Досэй, как опытный придворный, начал разговор с поздравлений по случаю одержанной победы. Он расписал сражение на горе Оива самыми яркими красками, но Гэмбе было сейчас не до праздных бесед. Он потребовал, чтобы Досэй перешел к делу.
– Дядюшка послал вас, потому что по-прежнему беспокоится, не правда ли?
– Как вы сами только что изволили заметить, он чрезвычайно обеспокоен вашим решением задержаться здесь на ночь. Ему хотелось бы, чтобы вы оставили местность, принадлежащую врагу, самое позднее нынешним вечером. Он ждет вас у себя в ставке.
– Не волнуйтесь, Досэй. Я командую отборным войском – и оно продвигается, сметая на своем пути все и вся. В обороне оно стоит как живая несокрушимая стена. Никто никогда не называл нас трусами.
– Князь Кацуиэ сначала во всем положился на вас, и вам это прекрасно известно. Но военный план князя не допускает ни малейших задержек и промедлений, особенно во время похода по тылам противника.
– Погодите, Досэй! Вы хотите сказать, что я не владею искусством воевать? И говорите это не только от собственного имени, но и от дядюшкиного?
Встревоженный тоном Гэмбы, Досэй вынужден был промолчать. Но он понимал: возложенная на него обязанность посредника чревата немилостью и унижением.
– Если таков ваш ответ, мой господин, то я дословно передам его князю Кацуиэ.
Досэй поспешил уйти. А Гэмба, вернувшись в шатер, принялся раздавать срочные распоряжения. Разместив один отряд на горе Ивасаки, он выслал несколько отрядов и вспомогательных частей в Минэгаминэ и окрестности Каннондзаки, то есть в местность, лежащую между Сидзугатакэ и горой Оива.
Вскоре ему доложили о появлении еще одного важного гостя.
– Князь Дзёэмон только что прибыл из главного лагеря в Кицунэ.
Князь Дзёэмон прибыл не для пустых разговоров и не для устной передачи опасений князя Кацуиэ. Он привез письменный боевой приказ, главным содержанием которого было очередное требование немедленного отступления. Гэмба выслушал приказ, сумев на сей раз обойтись без вспышки гнева, однако его решение осталось неизменным: он собирался поступить так, как считал нужным.
– Дядюшка возложил на меня ответственность за глубокое вторжение во вражеские тылы. Послушаться его сейчас означало бы разрушить столь удачно свершающийся замысел. Надеюсь, он позволит мне сохранить жезл полководца хотя бы еще ненадолго.
Таким образом Гэмба не только не прислушался к советам, которые дали ему высокопоставленные посланцы, но и откровенно пренебрег прямым приказом главнокомандующего. Самолюбие и тщеславие послужили ему щитом. В противостоянии с ним и с его упрямством даже у Дзёэмона – нарочно выбранного Кацуиэ для этой цели – не было надежды на успех.
– Больше я ничего сделать не могу, – сказал Дзёэмон, мысленно прокляв всю затею. Ему, правда, не удалось удержаться от гневного восклицания. – Даже не смею подумать, как отнесется к этому князь Кацуиэ, но я передам ему в точности сказанное вами.
И, не пускаясь в дальнейшие пререкания, он поспешно уехал. Обратно он мчался с такой же скоростью, как и сюда, когда стремился вразумить Гэмбу.
Убыл третий посланец, затем прибыл четвертый. Солнце начало клониться к западу. Четвертым посланцем оказался Ота Кураноскэ, старый самурай, многолетний соратник и личный друг Кацуиэ. Он говорил дольше всех, не столько о приказе к отступлению, сколько о взаимоотношениях между племянником и дядей, прилагая усилия к тому, чтобы перебороть упрямство Гэмбы.
– Ладно. Мне понятна ваша решимость, но князь Кацуиэ относится к вам лучше, чем к любому другому члену рода, поэтому он так за вас беспокоится. После того как вам удалось разрушить значительный участок вражеских укреплений, появилась возможность перестроить свои порядки так, чтобы победы одна за другой начали падать нам в руки, а вражеское войско слабело и теряло прежний дух изо дня в день. Такова истинная дальновидность – благодаря ей нам удастся захватить власть над всей страной. Послушайте, князь Гэмба, сейчас самое время остановиться.
– Солнце садится, и на дороге становится все опасней. Старик, тебе пора возвращаться.
– Значит, вы по-прежнему не согласны?
– О чем ты?
– Объявите ваше решение.
– Я объявил о своем решении сразу.
Усталый и разочарованный, Ота удалился ни с чем.
Прибыл пятый посланец.
Гэмба становился все несговорчивее. Он зашел так далеко, что ему ни за что не хотелось поворачивать назад. Пятого посланца он было вовсе отказался принять, но не смог это сделать – приехавший далеко превосходил значимостью и влиянием тех четверых, что напрасно побывали у Гэмбы до него.
– Мне известно, что вы отвергли советы всех посланцев князя. Сейчас сюда намеревается прибыть сам князь Кацуиэ. Лишь с великим трудом нам удалось убедить его остаться в ставке; вместо него поехать сюда было поручено мне. Я прошу вас хорошенько продумать сложившееся положение, а затем незамедлительно покинуть гору Оива и как можно скорее отправиться в обратный путь.
Он произносил свою речь, простершись ниц перед входом в шатер.
Гэмба, однако же, решил все по-своему. Даже если Хидэёси успели оповестить о происшедшем и он выступил сюда из Огаки, расстояние, которое ему предстоит преодолеть, составляет тринадцать ри, поэтому опасаться его появления следует не раньше глубокой ночи. Так рассудил Гэмба. Да и непросто будет Хидэёси отказаться от неотложных дел в Гифу. Значит, угроза сражения с ним может стать явью не раньше, чем завтра к вечеру или даже через день.
– Мой племянник ничего не желает слушать. Кого бы я к нему ни присылал, все тщетно, – вздохнул Кацуиэ. – Придется поехать туда самому, чтобы заставить его вернуться еще до наступления ночи.
В ставке в Кицунэ в этот день узнали о счастливом исходе предпринятой Гэмбой вылазки, и во всем лагере царило веселье. Но приказа о немедленном отступлении Гэмба не выполнил. То, с какой насмешливостью, чтобы не сказать – издевкой, Гэмба отсылал одного выскопоставленного ходатая за другим, можно было расценить не только как нарушение приличий, но и как мятеж.
– Мой племянник! Он меня погубит! – вырвалось у Кацуиэ, которому с великим трудом удавалось хранить самообладание.
Как только разговоры о разногласиях между дядей и племянником достигли слуха полевых командиров, боевой дух войска сразу пошел на убыль. А когда Кацуиэ позволил себе вслух осудить непослушание Гэмбы, от былого веселья не осталось и следа.
– Еще один посланец выехал из ставки.
– Еще один?
– Когда же это кончится?
Наблюдая за непрерывными поездками посланцев Кацуиэ туда и обратно, воины затревожились.
На протяжении второй половины дня Кацуиэ мрачно думал о том, что ему вряд ли удастся умереть своей смертью. К тому времени, как он дождался возвращения пятого посланца, Кацуиэ извелся так, что едва мог сидеть. Ставку разместили в храме Кицунэдзака. По его длинным коридорам и расхаживал сейчас Кацуиэ, в нетерпении поглядывая в сторону ворот храма.
– Ситидза еще не вернулся? – Уже в который раз он обращался к своим приближенным с этим вопросом. – Вечереет. Почему он не возвращается?
Начало темнеть. Кацуиэ окончательно встревожился. Заходящее солнце спряталось за главную башню храма.
– Князь Ядоя вернулся! – провозгласил страж у ворот.
– Что происходит? – беспокойно осведомился Кацуиэ.
Посланец поведал обо всем: о том, что Гэмба сперва отказался принять его, хотя ему и удалось настоять на встрече, о том, что он подробно изложил точку зрения князя, но не был услышан. Гэмба на все доводы возразил, что даже если Хидэёси немедленно выступит в сторону горы Оива из Огаки, ему понадобится целый день, если не два, чтобы поспеть туда. А когда он наконец прибудет, войско Хидэёси окажется настолько измотанным долгой и трудной дорогой, что отборным отрядам Гэмбы не составит труда разгромить его. По этой причине он решил оставаться на горе Оива, и ничто на свете не способно заставить его переменить решение.
Кацуиэ побагровел от гнева.
– Безумец! – воскликнул он, задохнувшись гневом и схватившись за горло, словно вскипевшая кровь душила его. А затем, все еще дрожа в неостывшей ярости, пробормотал: – Поведение Гэмбы непозволительно. Ясо! Ясо! – что было силы крикнул Кацуиэ, обращаясь к одному из самураев, дожидающихся в соседней комнате.
– Вы призываете Ёсиду Ясо? – отозвался вместо него Мэндзю Сёскэ.
– Да, да! – заорал Кацуиэ, вымещая свой гнев на Сёскэ. – Немедленно приведи его! Скажи, чтобы все бросил и шел сюда сразу!
По коридорам храма пронесся шум торопливых шагов. Ёсида Ясо получил приказ Кацуиэ и сразу же, нахлестывая коня, помчался на гору Оива.
Долгий день подошел к концу, в саду под деревьями развели костры. Их пламя походило на то, которое бушевало сейчас в душе у Кацуиэ.
Поездка на расстояние в два ри не отнимает много времени, особенно если мчишься на добром коне, и Ёсида Ясо вернулся в мгновение ока.
– Я объяснил, что вы обращаетесь к нему в последний раз, и тщательно расспросил, продумал ли он возможные последствия, но князь Гэмба по-прежнему стоит на своем.
Значит, шестой человек вернулся с пустыми руками. У Кацуиэ больше не оставалось сил гневаться. Не будь он военачальником, ввязавшимся в тяжелую войну, он бы впал в тоску и уныние. Но вместо этого он ушел в себя, замкнулся и мысленно проклял свою слепую любовь к племяннику. Отныне с этим покончено навсегда.
– Я сам во всем виноват, – единственное, что он позволил себе произнести вслух.
На поле сражения, где главную роль играет подчинение приказам, Гэмба решил воспользоваться особым расположением Кацуиэ, чтобы захватить всю власть в свои руки. Это он, а вовсе не Кацуиэ, принял судьбоносное решение, способное предопределить расцвет или гибель клана, и настоял на своем, не проявив по отношению к своему благодетелю и князю ни малейшего уважения.
Но кто, как не сам Кацуиэ, приучил молодого человека к тому, что ему сходят с рук все высокомерные и самонадеянные выходки? И разве его сегодняшнее ослушание не было рассчитано на ту же слепую любовь Кацуиэ? Слепую любовь, обернувшуюся для Кацуиэ пренебрежением к приемному сыну Кацутоё, что в свою очередь побудило того на измену и обусловило потерю крепости Нагахама. А теперь ему суждено упустить небывалую возможность – возвысить и усилить род Сибата.
Задумавшись, Кацуиэ впал в глубокое отчаяние. Пенять ему, кроме как на себя, было не на кого.
Ясо сообщил еще кое-что: слова, с которыми обратился к нему Гэмба. Если верить его рассказу, Гэмба позволил себе насмешку над дядей и говорил о нем, не сдерживая смеха.
– Когда-то давным-давно, стоило помянуть князя Кацуиэ, все называли его Злым Духом Сибата и говорили, что он полководец неслыханного хитроумия и дьявольской дальновидности. Мне доводилось такое слышать. Но, увы, нынче он стар, а главное, изношен: устарело его искусство ведения войны, устарели взгляды и приемы. Сегодня так воевать нельзя. Подумайте только о нашем походе по вражеским тылам! С самого начала дядюшка не был расположен к этому замыслу. А ему следовало поручить все мне, устраниться и подождать денек-другой, чтобы увидеть, как будут развиваться дела.
Отчаяние и гнев Кацуиэ были беспредельны. Невыносимо было смотреть на него, объятого этими чувствами. Как никто, он сознавал, сколь выдающимся полководцем стал теперь Хидэёси. Если он и позволял себе иногда посмеиваться над Хидэёси в присутствии Гэмбы и других военачальников, то лишь затем, чтобы их не обуял страх перед столь опасным противником. В глубине души Кацуиэ высоко ценил Хидэёси и считал его достойным противником – особенно после того, как тому удалось покинуть западные провинции и выиграть сражение под Ямадзаки, а затем столь же искусно настоять на своем в ходе большого совета в Киёсу. И вот теперь ему, Кацуиэ, противостоял могущественный враг. Напротив, в самом начале войны выяснилось, что преданнейший сторонник Кацуиэ – не более чем самодовольный и самонадеянный глупец.
– Поведение Гэмбы переходит всякие границы. Никогда прежде мне не доводилось терпеть поражения в битве или показывать спину неприятелю. Сейчас это, увы, неизбежно.
Настала ночь, и гнев Кацуиэ сменился горьким разочарованием.
Посланцев он больше не отправлял.
Военная хитрость Гэмбы
В тот же день – двадцатого числа – Хидэнага в час Лошади отправил первое донесение Хидэёси в ставку под Огаки:
«Нынешним утром войско Сакумы, числом в восемь тысяч человек, пройдя по горным тропам, проникло глубоко в тыл нашего расположения».
От Киномото до Огаки тринадцать ри пути, но гонцу удалось преодолеть это расстояние с поразительной для всадника быстротой.
Хидэёси только что вернулся с берега реки Року, где наблюдал за уровнем поднимающейся воды. Последние несколько дней в Мино шли сильные дожди, и вода в реках Гото и Року, разделяющих Огаки и Гифу, поднялась очень высоко.
Первоначальный план предполагал атаку всеми силами на крепость Гифу девятнадцатого числа, но сильные дожди и высокая вода в реке Року заставили Хидэёси отказаться от этого намерения. Более того, и сегодня начинать наступление было нельзя. Два дня Хидэёси с войском томился без дела, но начинать наступление по-прежнему был не в силах.
Гонец настиг Хидэёси, когда тот подъезжал к лагерю, и главнокомандующий прочел послание, оставаясь в седле. Поблагодарив гонца, он отправился в лагерь. Внешне Хидэёси не позволил себе проявить какие-либо чувства.
– Не приготовишь ли мне чай, Юко? – воскликнул он.
К тому времени, как Хидэёси покончил с чаепитием, прибыл второй гонец. В донесении значилось:
«Двенадцатитысячное главное войско под началом князя Кацуиэ заняло боевые позиции. Оно движется из Кицунэдзаки по направлению к горе Хигасино».
Хидэёси прошел в шатер, созвал своих людей и сообщил:
– Только что прибыло срочное донесение.
Сохраняя полное хладнокровие, он прочел письмо вслух. Военачальники, выслушав донесение, принялись тревожно переглядываться. Третье донесение поступило от Хори Кютаро – в нем подробным образом было рассказано об отважном сражении и героической гибели Накагавы Сэбэя и его людей, об утрате крепости на горе Ивасаки после отступления Такаямы Укона. Слушая, как погиб в бою Накагава Сэбэй, Хидэёси на мгновение закрыл глаза. На лицах воинов появилось выражение растерянности и досады, они принялись возбужденно задавать вопросы. И все они не спускали глаз с Хидэёси, словно надеясь прочесть на его лице ответ, как им выпутаться из затруднительного положения, в котором они оказались.
– Смерть Сэбэя – большая утрата для нас, – сказал Хидэёси. – Но умер он не зря. – Его голос зазвучал громче прежнего. – Оставайтесь отважными и бесстрашными, тем вы заплатите дань отважной и бесстрашной душе Сэбэя. Каждым новым знамением Небо все яснее дает понять, что великая победа будет за нами. Кацуиэ сидел, запершись в горной крепости, уединясь от мира и не зная, что предпринять. Теперь он вышел из добровольного заточения и рискнул развернуть свое воинство в боевые порядки. Это доказывает, что его везение отныне иссякло. Нам необходимо полностью разгромить этого негодяя до того, как ему удастся стать лагерем. Настало время огласить наши подлинные замыслы и во имя интересов народа провести решающее и беспощадное сражение. Время пришло, и в решающей схватке надо принять участие всем! Никто не имеет права уклониться от битвы!
Так Хидэёси удалось превратить тревожные и скорбные новости в повод для всеобщего воодушевления.
– Победа будет за нами! – провозгласил он.
Затем, не теряя ни мгновения, Хидэёси принялся раздавать распоряжения. Каждый из военачальников, получив приказ, сразу выходил из шатра и немедленно отправлялся в расположение своих полков.
Эти люди, только что ощутившие на лице дыхание смертельной опасности, сейчас томились от нетерпения, ожидая, когда Хидэёси назовет их имена и даст им ясную боевую задачу.
Почти все предводители отрядов разошлись по своим частям. С Хидэёси оставались только помощники и оруженосцы. Но Хидэёси еще не дал приказа ни двум уроженцам здешних мест – Удзииэ Хироюки и Инабе Иттэцу, – ни Хорио Москэ, который подчинялся непосредственно ему.
Охваченный нетерпением, Удзииэ выступил вперед и сам заговорил с Хидэёси:
– Мой господин, соблаговолите ответить: не следует ли мне готовить войско к выступлению совместно с вашим?
– Нет. Я хочу, чтобы вы остались в Огаки. Надо не спускать глаз с Гифу. Это я поручаю вам. – Затем, обернувшись к Москэ, он добавил: – Тебя я тоже попрошу остаться.
Отдав последние распоряжения, Хидэёси вышел из шатра, окликнул оруженосца и спросил:
– Где гонцы, которым я велел быть наготове? Они здесь?
– Да, мой господин! Они ждут вашего приказа.
Оруженосец убежал и сразу вернулся, за ним появились пятьдесят гонцов.
Хидэёси обратился к ним:
– Настал день, равного которому не было и не будет. Великая удача для вас в том, что сегодняшнее задание будет поручено именно вам.
В продолжение речи он принялся раздавать приказы каждому из явившихся.
– Двадцать из вас отправятся на дорогу между Таруи и Нагахамой и велят жителям тамошних деревень с наступлением тьмы зажечь факелы вдоль всей дороги. Необходимо также проследить, чтобы на дорогах не было ничего, препятствующего продвижению, – тележек, бревен и прочего хлама. Мосты надо проверить и укрепить. Детей не выпускать из дому.
Двадцать гонцов, стоявшие по правую руку, одновременно кивнули. Оставшимся тридцати Хидэёси отдал следующее распоряжение:
– А вы все как можно быстрее спешите в Нагахаму. Передайте воинам крепости, что необходима полная боевая готовность. Объявите старейшинам городков и деревень, чтобы они приготовили продовольствие и сложили его вдоль дорог, по которым мы пойдем.
Пятьдесят гонцов умчались прочь.
Хидэёси дал дополнительные указания толпившимся возле него людям, а затем взгромоздился на своего черного коня.
Как раз в это мгновение к нему подбежал Удзииэ:
– Мой господин! Погодите!
Припав к луке седла Хидэёси, самурай беззвучно заплакал.
Если бы Хидэёси оставил Удзииэ одного здесь, в Гифу, то не исключалось, что он сговорится с Нобутакой и поднимет восстание вместе с ним, – такая возможность тревожила Хидэёси. Во избежание помыслов об измене он приказал Хорио Москэ остаться и надзирать за Удзииэ.
Удзииэ был раздавлен двумя обстоятельствами: тем, что ему открыто не доверяли, и тем, что из-за него Хорио Москэ не мог принять участия в главной битве, которая суждена была выпасть этому отважному воину.
Охваченный подобными чувствами, Удзииэ припал к седлу, в котором восседал Хидэёси.
– Если мне нельзя отправиться в поход вместе с вами, я прошу вас позволить Москэ принять участие в этом походе. Для того чтобы доказать, как это для меня важно, я готов совершить сэппуку прямо сейчас, у вас на глазах! – И он взялся за рукоять малого меча.
– Не вешайте голову, Удзииэ! – воскликнул Хидэёси, прикасаясь плетью к его руке, сжимающей малый меч. – Если Москэ так хочется отправиться вместе со мною, пусть едет. Но только после того, как выступит основное войско. И не следует оставлять вас здесь одного. Вы тоже поедете с нами.
Обезумев от радости, Удзииэ бросился в сторону ставки, крича на бегу:
– Москэ! Москэ! Нам разрешено выступить вместе со всеми! Благодарите князя Хидэёси!
Москэ и Удзииэ простерлись ниц, но перед ними уже никого не было. Издали слышался свист плети, которой Хидэёси нахлестывал своего коня.
Хидэёси тронулся с места так внезапно, что оруженосцам пришлось попотеть, чтобы нагнать его.
Пешие воины и те, кто наспех взобрался на коней, устремились вслед за своим предводителем, не соблюдая порядка и строя.