В ходе совета было решено, что личным уделом наследника Нобунаги, малолетнего князя Самбоси, станет часть провинции Оми, соответствующая тремстам тысячам коку риса. Опекунами малолетнего князя назначили Хасэгаву Тамбу и Маэду Гэни, но оба они стали отныне подотчетны Хидэёси. Поскольку Адзути лежала в руинах, до ее восстановления местопребыванием Самбоси решено было избрать крепость Гифу.
Дядьям малолетнего Самбоси, Нобуо и Нобутаке, поручили печься о его жизни и здоровье. Наряду с этим были на совете решены и военно-политические вопросы. Кацуиэ, Хидэёси, Ниве и Сёню было предложено учредить представительство клана Ода в Киото.
После решения двух труднейших вопросов дела на совете пошли быстрее. В заключение военачальники торжественно присягнули малолетнему князю перед алтарем Нобунаги.
Был третий день седьмого месяца. Накануне объявили о ежегодных поминовениях усопшего князя, приуроченных ко дню его гибели. Первую годовщину решили отметить немедленно, и обряд мог бы состояться второго числа, на второй день совета, если бы не медлительность, с которой в ходе совета сдавал свои позиции Сибата Кацуиэ. Поэтому обряд решили перенести на третье число.
Совершив омовение и переодевшись в траурные наряды, военачальники собрались в крепостном храме и стали дожидаться начала церемонии.
Вовсю жужжали москиты; в небе сиял молодой месяц. Присутствующие один за другим перешли из внешней цитадели во внутреннюю. Алыми и белыми лотосами были расписаны ширмы в крепостном храме. Войдя, люди опускались наземь.
Только Хидэёси не было видно. Люди в недоумении переглядывались. Но, поглядев в сторону, где возвышался алтарь, среди разных предметов – поминальных табличек, золотых ширм, жертвенных цветов и курильниц – военачальники увидели Хидэёси: он сидел перед алтарем, усадив на колени малолетнего Самбоси.
|
|
Каждый поневоле задавался вопросом, что Хидэёси там делает. Поразмыслив, вспоминали, что решением большинства на недавнем совете Хидэёси был назначен наставником князя и призван надзирать за его опекунами. Так что в его теперешнем поведении не было ничего вызывающего.
Поскольку и в этом отношении Хидэёси оставался неуязвим, Кацуиэ гневался еще сильнее.
– Пожалуйста, проследуйте к алтарю в надлежащем порядке, – сухо и с неудовольствием обратился он к Нобуо и Нобутаке.
Голос его был тих, однако возмущения не скрывал.
– Прости, пожалуйста, – сказал Нобуо Нобутаке, первым поднявшись с места.
Теперь настал черед гневаться Нобутаке. Он считал, что, если окажется за спиной у Нобуо, это обречет его впредь на подчиненное положение.
Нобуо посмотрел на поминальную табличку покойного отца, закрыл глаза и, сложив руки, принялся молиться. Потом он воскурил благовония, прочитал еще одну молитву перед алтарем и отошел.
Увидев, что Нобуо собирается возвратиться на свое место среди других, Хидэёси кашлянул, как бы для того, чтобы привлечь к себе внимание малыша. Однако на самом деле он молча давал понять Нобуо: «Твой новый князь – здесь!»
Жест Хидэёси ошеломил Нобуо. Стоя на коленях, он повернулся в ту сторону, где, держа малыша на руках, сидел Хидэёси. По натуре Нобуо был трусоват, а сейчас так перепугался, что его стало жаль.
Глядя снизу вверх на Самбоси, Нобуо верноподданно поклонился ему. Он был излишне почтителен.
|
|
Отпустил его одобрительным кивком вовсе не малолетний князь, а сам Хидэёси. Самбоси был избалованным и резвым мальчиком, но на коленях у Хидэёси почему-то сидел тихо, как мышь.
Пришел черед Нобутаке помолиться наедине с душою собственного отца. Но будучи свидетелем того, как обошелся с Нобуо Хидэёси, и не желая в свою очередь становиться посмешищем, он сразу же почтительно поклонился Самбоси. А затем вернулся на свое место.
Следующим к алтарю подошел Сибата Кацуиэ. Когда его крупная фигура опустилась на колени, почти полностью скрыв алтарь из виду, алые и белые лотосы, которыми были расписаны ширмы, и мерцающие лампы осенили его багровым ореолом, похожим на пламя гнева. Возможно молясь, он поведал Нобунаге о том, как прошел совет, и попросил у него заступничества – и перед малолетним князем, и за него. Воскурив благовония, Кацуиэ провел в молитве долгое время. Торжественно сложив руки на груди, он молился молча. Затем, отойдя от алтаря на семь шагов, поднялся во весь рост и повернулся к Самбоси.
Поскольку Нобуо с Нобутакой уже выразили свою верность малолетнему князю, Кацуиэ не мог уклониться от соответствующего жеста. Поняв, что это неизбежно, Кацуиэ смирил гордыню и поклонился Самбоси.
Хидэёси сидел с таким видом, словно подбадривал Кацуиэ. Кацуиэ дернул головой, сидящей на короткой толстой шее, и поспешил вернуться на место. Чувствовалось, что он с трудом удерживается, чтобы презрительно не сплюнуть наземь.
Нива, Такигава, Сёню, Хатия, Хосокава, Гамо, Цуцуи и другие отдали последний долг усопшему князю. Затем перешли в пиршественный зал, особо предназначенный для подобных случаев, и по приглашению вдовы Нобутады приступили к трапезе. Стол был накрыт на сорок с лишним гостей. По кругу передавали чаши, лампы мигали на прохладном ночном ветру. Поскольку минута отдохновения выдалась впервые после двух тревожных и напряженных дней, все собравшиеся сразу захмелели.
|
|
Подобные пиры, приуроченные к заупокойной службе, случались нечасто, и люди на них старались не слишком-то напиваться. Тем не менее сакэ сегодня ударило в голову многим; военачальники, беседуя друг с другом, переходили с места на место, смех и оживленные разговоры слышались отовсюду.
Особо много народу толпилось возле того места, где восседал Хидэёси, да и пили здесь больше, чем вокруг. Там-то внезапно и появился еще один самурай.
– Как насчет чашечки сакэ? – С таким вопросом обратился к Хидэёси Сакума Гэмба.
О беспримерном мужестве Гэмбы, проявленном в ходе северной войны, слагали легенды. О Гэмбе ходила молва, будто ни одному противнику не удалось встретиться с ним на поле боя дважды. Кацуиэ ценил и по-человечески горячо любил отважного воина. Он с умилением называл его «своим» Гэмбой или же «дорогим племянником» и рассказывал всем о подвигах Гэмбы.
У Кацуиэ было множество племянников, но когда он произносил слово «племянник», становилось ясно, что речь идет только о Гэмбе.
Будучи двадцати восьми лет от роду, Гэмба успел стать одним из вождей клана Сибата, комендантом крепости Ояма, получил в личный удел целую провинцию и мало чем уступал выдающимся военачальникам, собравшимся за одним столом.
– Хидэёси, – сказал Кацуиэ, – угостите и моего племянника.
Хидэёси поднял взгляд и сделал вид, будто он только что заметил прибытие Гэмбы.
– Племянника? – Хидэёси пристально посмотрел на молодого воина. – Ах, вот вы о ком!
Племянник имел вид самый угрожающий, и низкорослый хрупкий Хидэёси внешне терялся в присутствии этого легендарного героя.
У Кацуиэ все лицо было изъедено оспой, племянника она пощадила. Светлокожий, но крепкий, он обладал взглядом тигра и гибкой статью барса.
Хидэёси передал ему чашечку сакэ со словами:
– Князю Кацуиэ нравится держать таких достойных молодых людей у себя на службе.
Но Гэмба покачал головой:
– Если пить, так из той, большой.
Он указал на большую чашу, в которой оставалось немного сакэ.
Хидэёси тут же осушил ее и распорядился:
– Эй, кто-нибудь! Налейте молодому самураю.
Горлышко позолоченного графинчика коснулось ободка чаши. Емкость опустела раньше, чем чаша наполнилась до краев. Принесли еще один графинчик – только тогда чашку удалось наполнить доверху.
Молодой красавец сузил глаза, поднес чашу ко рту и осушил единым духом.
– Вот так! Попробуйте вы.
– У меня нет таких способностей, – хотел отшутиться Хидэёси.
Гэмбу его ответ не удовлетворил:
– Почему вы не хотите пить?
– Я мало пью.
– Да ведь это сущая малость!
– Я пью, но не столько сразу.
Гэмба оглушительно расхохотался. Затем сказал – так громко, что его слышали все пирующие:
– Выходит, все, что нам рассказывали – сущая правда. Князь Хидэёси скромен и умеет оправдываться. Когда-то давным-давно, больше двадцати лет назад, он подметал скотный двор и носил за князем Нобунагой сандалии. Хорошо, что он навсегда сохранил память о тех днях. – И Гэмба рассмеялся собственной дерзости.
Все присутствующие в зале онемели от ужаса. Болтовня смолкла, все принялись посматривать то на Хидэёси, по-прежнему восседающего за столом напротив Гэмбы, то на Кацуиэ.
Гостям стало не до застольных бесед и не до выпивки, все сразу протрезвели. Хидэёси, усмехаясь, смотрел на Гэмбу. Взглядом сорокапятилетнего мужчины он пристально всматривался в двадцативосьмилетнего молодого человека, хотя различие между ними состояло не только в возрасте. Путь, пройденный Хидэёси за первые двадцать восемь лет жизни, разительно отличался от того, который прошел к тому же возрасту Гэмба. Отличался испытаниями, выпавшими на долю старшего, и извлеченной из них мудростью. На его взгляд, Гэмба был даже не молодым человеком, а маленьким мальчиком, которому не довелось еще узнать истинных превратностей судьбы. Поэтому, только поэтому он и вел себя так вызывающе и безрассудно – и на пиру, и на поле брани. И поэтому, должно быть, он пренебрегал очевидной опасностью не только в бою, но и оказавшись в куда более зловещем положении – среди самых выдающихся и могущественных людей страны.
– Послушай, Хидэёси! Есть еще кое-что, от чего меня воротит. Да послушай! Ты что, оглох?
Гэмба орал на Хидэёси, утратив малейшие понятия о приличии. Было заметно, что дело не только в том, что Гэмба опьянел, – в душе у него застряла какая-то заноза. Хидэёси решил дать ему возможность объяснить непростительную выходку опьянением и посмотрел на молодого человека с сочувствием.
– Однако, вы нетрезвы, – сказал он.
– Что? – Гэмба отчаянно затряс головой и встал, расправив плечи. – Дело не в том, что я пьян! Послушай, Хидэёси! Разве пару часов назад, в храме, когда князь Нобуо, и князь Нобутака, и другие высокородные господа пришли отдать последний долг душе его светлости князя Нобунаги, разве ты тогда не уселся на почетное место, взяв на колени князя Самбоси? Разве ты не заставил их, одного за другим, тебе поклониться?
– Ну-ну, – рассмеявшись, ответил Хидэёси.
– Над чем ты смеешься? Что смешного я сказал? А, Хидэёси? У меня нет сомнений, что ты, со своим изощренным умом, нарочно взял малолетнего князя себе на колени, чтобы заставить князей, воинов и всю правящую верхушку клана Ода кланяться такой незначительной особе, как ты. Да, именно так оно и было! И если бы я там тоже очутился, я бы с великим наслаждением отрубил твою жалкую голову прямо в алтаре. Князь Кацуиэ и другие высокородные господа, сидящие здесь, чересчур великодушны, но сам я не таков, и поэтому…
Кацуиэ, сидевший неподалеку от Хидэёси, осушил свою чашу и взволнованно огляделся по сторонам.
– Гэмба, с какой стати ты позволяешь себе разговаривать в таком тоне? Послушайте, князь Хидэёси, мой племянник не имеет в виду ничего дурного. Не обращайте на него внимания.
Произнеся это, Кацуиэ деланно рассмеялся.
Хидэёси, однако же, не мог ни дать волю гневу, ни позволить себе посмеяться над происшедшим. В таком положении ему только и оставалось выдавить некое подобие улыбки. Правда, его внешность, сама по себе забавная, не раз выручала его в подобных передрягах.
– Князь Кацуиэ, не извольте волноваться. Все в порядке, в полном порядке.
Хидэёси произнес это несколько запинаясь. Он явно хотел сойти за пьяного.
– Не притворяйся, Обезьяна! Слышишь меня, Обезьяна? – Нынче ночью Гэмба вел себя еще более дерзко, чем всегда. – Слышишь меня, Обезьяна? – повторил он еще раз.
Все давно вышло за рамки приличий, однако не так-то просто избавиться от презрительного прозвища, которое носишь свыше двадцати лет. Стоило посмотреть на Хидэёси, и слово «обезьяна» само просилось на язык. Давным-давно он был деревенским неслухом и недотепой, над которым смеялись в крепости Киёсу, переводя его с одной низкой должности на другую. И Гэмба говорил как раз об этом.
– Тогда, двадцать лет назад, мой дядя нес однажды ночную стражу. Заскучав, он кликнул Обезьяну и угостил сакэ, потом устал и прилег. И велел Обезьяне растереть себе бедра. Что же вы думаете? Обезьяна с великой охотой выполнил просьбу.
Присутствующие в зале давным-давно протрезвели. Лица у всех побелели как мел, во рту пересохло. Происходящее мало напоминало обычное застольное бесчинство. Многие невольно подумали, что, должно быть, неподалеку от зала, в котором они пируют, в тени деревьев и во мраке подземелий воины клана Сибата уже стоят наготове, вооружась мечами, копьями и луками. Что другое мог бы означать беспримерный вызов, брошенный в лицо Хидэёси? Тревога и волнение охватили гостей. Казалось, ночной ветер налился запахом смерти, даже фонарики в пиршественном зале замигали, как в час заупокойной службы. Стоял разгар лета, однако по спине у только что беззаботно пировавших людей пробежал холодок.
Хидэёси дождался мгновения, когда Гэмба закончит свой издевательский рассказ, а затем оглушительно расхохотался:
– Интересно, господин племянник, откуда вы об этом узнали? Во всяком случае, вы напомнили мне кое о чем приятном. Тогда, двадцать лет назад, старую обезьяну считали умельцем растирания и расслабления тела, и весь клан Ода упрашивал меня оказать подобную услугу. Так что вовсе не одного только князя Кацуиэ мне довелось ублажать. Меня в благодарность угощали сластями – и какие это были сласти! Незабываемый вкус! Я с тех пор ничего такого не отведывал! – И Хидэёси опять рассмеялся.
– Ты слышал, дядюшка? – Гэмба широко развел руками. – Угости же Хидэёси чем-нибудь вкусным. И если ты попросишь его растереть тебе бедра, он с удовольствием исполнит просьбу.
– Не забывайся, племянник. Послушайте, князь Хидэёси, с его стороны это всего лишь шутка.
– Пустяки. Кстати говоря, я до сих пор при случае могу помочь растиранием. Во всяком случае, уж одного человека я и в самом деле так излечиваю.
– Кого же? Кто этот счастливчик? – с кривой усмешкой осведомился Гэмба.
– Моя матушка. В нынешнем году ей исполнилось семьдесят, помогать ей доставляет мне величайшее удовольствие. Но поскольку я много времени провожу в походах, удовольствие это выпадает на мою долю, к сожалению, нечасто. А я, пожалуй, позволю себе удалиться, но это не означает, что вам надо последовать моему примеру. Пируйте сколько душе угодно.
Хидэёси первым покинул пиршественный зал. Пока он шел по коридору, никто не попытался остановить его. Напротив, другие нашли его решение оставить пир мудрым и были счастливы избавиться от ощущения смертельной опасности, которое только что испытали.
Из бокового помещения вышли двое молодых оруженосцев Хидэёси и последовали за своим господином. Даже находясь постоянно у себя в комнате, они не могли не заметить, какое напряжение царило в крепости в последние два дня. Но Хидэёси прибыл на совет без свиты, поэтому, когда двое оруженосцев поняли, что господину больше ничто не грозит, они испытали облегчение. Затем вышли во двор и велели слугам подать лошадей, когда кто-то окликнул их господина.
– Князь Хидэёси! Князь Хидэёси!
Невидимый человек искал его, дожидаясь во тьме у дороги. Лунный серп висел в ночном небе.
– Я здесь.
Хидэёси уже сидел верхом. Услышав в темноте скрип седла, Такигава Кадзумасу подбежал вплотную.
– В чем дело?
Вид у Хидэёси был сейчас неожиданно высокомерным, словно князь разговаривал с подданным.
Такигава сказал:
– Вас сегодня вечером тяжело оскорбили. Все дело в количестве выпитого сакэ. Племянник князя Кацуиэ еще так молод. Надеюсь, вы сумеете простить его. – Помолчав, он добавил: – Я хочу напомнить кое о чем, что, возможно, вы ненароком запамятовали. Четвертого числа – то есть завтра – должна состояться церемония провозглашения князя Самбоси главой клана, и вам надлежит в ней участвовать. После вашего внезапного ухода князь Кацуиэ очень обеспокоился тем, что вы могли упустить это из виду.
– Вот как? Что ж…
– Пожалуйста, приезжайте непременно.
– Я понял.
– И еще раз относительно происшедшего на пиру. Прошу вас, забудьте обо всем. Я объяснил князю Кацуиэ, что вы предельно великодушны и наверняка не станете мстить молодому человеку за безрассудную пьяную выходку.
Хидэёси тронул коня.
– Поехали! – крикнул он оруженосцам и рванул с места так, что едва не сшиб Такигаву с ног.
Хидэёси остановился в западной части крепостного города. Своим временным пристанищем он избрал маленький буддийский храм и примыкающий к нему дом, который принадлежал зажиточному семейству. Спутники Хидэёси разместились в помещениях храма, а он снял для себя целый этаж.
Хозяева дома с удовольствием приняли бы и спутников Хидэёси, но его свита насчитывала семьсот или восемьсот человек, что само по себе было немного, так как клан Сибата разместил в Киёсу, по слухам, около десяти тысяч своих воинов.
Едва вернувшись к себе, Хидэёси пожаловался, что в комнатах дымно. Распорядившись открыть все окна, он отшвырнул роскошный церемониальный наряд, разделся и потребовал приготовить фуро.
Понимая, что господин в дурном расположении духа, усталые оруженосцы принялись осторожно лить горячую воду ему на плечи. Хидэёси, погрузившись в фуро, сперва зевнул, а затем, широко раскинув руки и ноги, с удовлетворением хмыкнул.
– Похоже, я ослаб и размяк, – заметил он, а затем позволил себе пожаловаться на усталость, возникшую после двух напряженных дней. – Москитную сетку поставили?
– Да, господин, – ответили оруженосцы, подавая Хидэёси ночное кимоно.
– Отлично, отлично. Вам тоже следует нынче лечь пораньше. И стражникам передайте то же самое.
Хидэёси задернул сетку.
Дверь заперли, окна, однако же, оставили распахнутыми, чтобы наслаждаться ночным ветерком. В окно лился лунный свет. Хидэёси почувствовал, что его одолевает дремота.
– Мой господин! – окликнули его снаружи.
– Это ты, Москэ?
– Да, мой господин. Прибыл настоятель Арима. Он говорит, что ему хотелось бы побеседовать с вами наедине.
– Арима? А в чем дело?
– Я сказал ему, что вы легли, однако он настаивает.
Какое-то время из-под москитной сетки не доносилось ни звука. Наконец Хидэёси принял решение:
– Впусти его. Но попроси прощения за то, что я приму его не поднимаясь с постели. Объясни ему, что в крепости я себя неважно почувствовал и уже принял лекарство.
Москэ спустился на первый этаж. Послышались шаги на лестнице, и вот на деревянном полу перед нишей, где лежал Хидэёси, опустился на колени гость.
– Ваши слуги объяснили, что вы уже спите, однако я решился…
– Что случилось, святой отец?
– У меня для вас важное и срочное известие, поэтому я позволил себе прийти сюда глубокой ночью.
– За два дня только что закончившегося совета я так устал телесно и духовно, что поторопился лечь. Но в чем дело? Почему такая важность и срочность?
Настоятель начал издалека:
– Вы намереваетесь принять участие в завтрашней церемонии в честь князя Самбоси, не правда ли?
– Да. Если принятое снадобье мне поможет. Возможно, это все от жары и духоты. А если я там не появлюсь, это многих обидит.
– Я думаю, ваш внезапный недуг – доброе предзнаменование.
– Что вы этим хотите сказать?
– Два часа назад вы ушли с поминального пира, не дождавшись завершения. Прошло некоторое время – и на пиру остались только приверженцы клана Сибата и их союзники. Они там что-то втайне обсудили. Сперва я не понимал, что происходит, но Маэда Гэни тоже был очень встревожен, и мы с ним тайком подслушали, о чем они толкуют.
Внезапно замолчав, настоятель поднес лицо к самой москитной сетке, словно затем, чтобы убедиться, что Хидэёси его слышит.
Бледно-голубой жук полз по краю сетки. Хидэёси лежал на спине, уставившись в потолок.
– Я слушаю.
– В точности установить, что они затевают, нам не удалось. Но ясно одно: они намерены лишить вас жизни. Назавтра, когда вы прибудете в крепость, они собираются завести вас в боковое помещение, зачитать список ваших злодеяний и заставить вас совершить сэппуку. Если вы откажетесь лишить себя жизни, они хладнокровно убьют вас. Более того, они намерены расставить своих воинов по всей крепости и даже взять под наблюдение город.
– Огорчительные вести…
– Собственно говоря, Гэни рвался сюда сам, чтобы лично сообщить вам об этом, но мы сочли, что его исчезновение из крепости может насторожить заговорщиков, поэтому вместо него прибыл я. Если вы сейчас и впрямь чувствуете себя больным, это, возможно, истинный дар Небес. Подумайте, не стоит ли вам под таким предлогом уклониться от участия в завтрашней церемонии.
– Непременно подумаю.
– Надеюсь, вы найдете способ уклониться от участия. Во что бы то ни стало!
– Церемония посвящена возведению малолетнего князя в сан главы клана, и всеобщее присутствие обязательно. Благодарю вас, святой отец, за проявленную доброту. Благодарю от всей души.
Монах удалился. Прислушиваясь к звуку его шагов, Хидэёси стиснул руки. Он молился.
Хидэёси была не знакома бессонница. Казалось бы, способность мгновенно, в первую подходящую минуту, погрузиться в глубокий сон не представляет собой ничего особенного, однако на деле развить ее в себе крайне трудно.
Хидэёси это удалось – он освоил таинственное, почти мистическое искусство в такой степени, что руководствовался им как серьезнейшим жизненным правилом всегда и повсюду – как для того, чтобы сбросить напряжение изнурительных походов, так и в целях сохранения здоровья.
Отрешиться от всего. Для Хидэёси это простое правило стало важнейшим.
Умение отрешиться от всего может на первый взгляд показаться не слишком важным, но именно оно лежало в основе умения князя мгновенно погружаться в глубокий сон. Нетерпение, разочарование, озабоченность, сомнения, нерешительность – узы этих чувств он умел вмиг разрывать, смежив веки. Когда он спал, его отдыхающее сознание оставалось чистым, как нетронутый лист бумаги. Вдобавок ему было присуще умение просыпаться столь же стремительно и, едва проснувшись, быть собранным и зорким.
Отрешение помогало не только отдохнуть от удачных битв и успешных свершений. За долгие годы он наделал великое множество ошибок. Но Хидэёси никогда не сокрушался о поражениях и проигранных войнах. В такие времена он вспоминал слово: отрешение.
Серьезность и основательность в подходе к любому вопросу, о которой как о важной добродетели толкуют люди, сочетание целеустремленности и предусмотрительности или просто одержимость поставленной целью, которые также были ему присущи, не казались Хидэёси особыми достоинствами или требующими упражнения и развития навыками – они представляли собой неотъемлемую часть его души. Отрешенность и связанный с нею глубокий сон давали ему возможность, пусть и ненадолго, сбросить ежедневное бремя и тем позволить душе вздохнуть. Сталкиваясь лицом к лицу с вопросами жизни и смерти, он вспоминал неизменное: отрешиться от всего.
Вот и сейчас он позволил себе забыться совсем ненадолго. Проспал ли он хоть бы один час?
Хидэёси встал с ложа и спустился по лестнице в отхожее место. Стражник, опустившись на колени на дощатом полу веранды, посветил ему бумажным фонариком. Когда Хидэёси вышел оттуда, другой стражник поспешил к нему с кувшином воды и полил господину на руки.
Вытерев руки, Хидэёси поглядел в небо, определил по положению луны, который час, и, обратившись к обоим оруженосцам, задал вопрос:
– Гомбэй здесь?
Когда тот появился, Хидэёси направился наверх, знаком приказав Гомбэю следовать за собой.
– Ступай в храм и объяви людям, что мы уезжаем. Путь по улицам и построение в дороге содержатся в предписании, выданном нынче ночью после возвращения из крепости Асано Яхэю, так что дальнейшие распоряжения ты получишь от него.
– Да, мой господин.
– Погоди. Я кое о чем забыл. Прикажи Кумохати подняться ко мне.
Удаляющиеся в сторону храма шаги Гомбэя слышались под деревьями в саду. После его ухода Хидэёси быстро облачился в боевые доспехи и вышел во двор.
Временное пристанище Хидэёси находилось на перекрестке дорог Исэ и Мино. На этот перекресток, обогнув сараи, он сейчас и отправился.
В это мгновение его догнал Кумохати, только что узнавший, что его вызвал князь.
– Я здесь, мой господин!
Кумохати опустился перед Хидэёси на колени.
Кумохати был испытанным воином. В свои семьдесят пять лет он ничем не уступал тем, кто годился ему в сыновья и внуки. Вот и сейчас Хидэёси бросилось в глаза, что Кумохати прибыл к нему в полном боевом облачении.
– Ты несколько поторопился. Нынешний случай не требует доспехов. Я хочу попросить тебя кое о чем. Тебе предстоит заняться этим с утра, а для этого ты останешься в городе.
– С утра? Вы хотите сказать, в крепости?
– Верно. Ты меня понял правильно. Что ж, ничего удивительного. После стольких лет беспорочной службы… Я хочу, чтобы ты доставил в крепость сообщение, что ночью я внезапно заболел и был вынужден незамедлительно вернуться в Нагахаму. Скажи также, что я испытываю глубочайшее сожаление и разочарование из-за того, что не смогу принять участия в завтрашней церемонии, но искренне надеюсь, что и без меня все пройдет хорошо. Как мне кажется, Кацуиэ и Такигава не сразу смирятся с таким сообщением, поэтому я прошу тебя побыть там некоторое время, прикинувшись тугоухим и непонятливым. Что бы ты там ни услышал, не вздумай откликаться на это. Выслушав все, что нужно, удались с таким видом, как будто ничего не произошло.
– Я понял, мой господин.
Старый самурай, сжимая в руке копье, согнулся пополам в глубоком поклоне. Затем, словно внезапно обессилев под ношей чересчур тяжких для дряхлого старца доспехов, поклонился еще раз и заковылял прочь.
Едва ли не все воины Хидэёси, стоявшие на постое в храме, уже выстроились у ворот вдоль дороги. Каждый отряд со своим знаменем был разбит на группы. Командиры, держа под уздцы лошадей, стояли во главе своих групп. Огниво и трут вспыхивали то здесь, то там, но факелы не зажигали.
Тусклый полумесяц висел в небе. Стоя в глубокой тени деревьев, семьсот воинов переминались с ноги на ногу, и эти звуки были похожи на шум слабого прибоя.
– Эй! Яхэй! – окликнул Хидэёси, проходя вдоль строя.
В тени деревьев ему было непросто узнать своих воинов. Да и им могло показаться, будто коротышка, постукивающий бамбуковым посохом по земле, проходя вдоль строя во главе шести или семи человек, является десятником из обоза или кем-то вроде того. Но когда они поняли, что это сам Хидэёси, то спешно отступили на шаг и отвели лошадей, чтобы нечаянно не помешать ему.
– Мой господин, я здесь!
Асано Яхэй стоял на нижней ступени храма, раздавая распоряжения командирам. Услышав, что его позвал Хидэёси, он быстро закончил и побежал навстречу своему господину.
– Ты готов? – В голосе Хидэёси сквозило нетерпение. Он даже не дал вассалу возможности опуститься на колени. – Если все готово, то выступаем.
– Да, мой господин, все готово.
Отсалютовав знамени главнокомандующего, установленному у ворот, Яхэй поспешил в строй, сел на коня и отдал приказ к выступлению.
Хидэёси выехал в сопровождении оруженосцев и еще примерно тридцати всадников. В такой час подобало бы протрубить в раковину, но обстоятельства не позволяли сделать это, равно как и зажечь факелы. Хидэёси вручил Яхэю золотой командирский веер, а тот махнул им – один раз, второй, третий. Это был сигнал к выступлению насчитывающего всего семьсот человек войска.
Войско проследовало мимо Хидэёси, развернулось и двинулось по дороге. Во главе отрядов шли самые испытанные приверженцы Хидэёси. То, что во всем войске их сейчас оказалось совсем немного, объяснялось просто: большинство из тех, кто уже много лет шел вместе с Хидэёси по дороге войны и жизни, находились сейчас в крепостях Нагахама и Химэдзи и на других важных позициях.
В полночь войско Хидэёси покинуло Киёсу и, выйдя на дорогу Мино, отправилось в Нагахаму. Со стороны казалось, что это – свита, сопровождающая князя.
Сам Хидэёси в сопровождении всего тридцати или сорока всадников выехал в другом направлении, сознательно избрав такой путь, на котором он никому не попадется на глаза. Так, окольной дорогой, вернулся он в Нагахаму на следующий день к рассвету.
– Рыбка сорвалась с крючка, Гэмба, – вздохнул Кацуиэ.
– Нет. Наш замысел безупречен, и сорваться ничего не должно.
– Бывают ли, Гэмба, безупречные замыслы? Что-то мы наверняка упустили из виду, иначе ему не удалось бы ускользнуть с такой легкостью.
– Я не готов воспринимать это именно так. На мой взгляд, если собираешься ударить, то бей не раздумывая! Если бы мы напали на дом, где остановился этот ублюдок, мы бы сейчас любовались его отрубленной головой. Но ты, дядюшка, только о том и думал, как бы сохранить все это в тайне. Ты не послушался меня – и все усилия пошли прахом.
– Ты еще так непозволительно молод! В плане, предложенном тобой, имелись изъяны, я предложил план более совершенный. Наилучшим способом решить дело было бы дождаться часа, когда Хидэёси прибудет в крепость, а уж здесь вынудить его совершить сэппуку. Ничего лучшего мы не сумели бы придумать. Но согласно донесениям, поступившим нынешней ночью, Хидэёси внезапно снялся с места. Услышав об этом, я поначалу расстроился, но потом призадумался хорошенько – и возликовал. То, что этот мерзавец удрал из Киёсу сегодня ночью, для нас воистину дар Небес. Раз он уехал, не соизволив никого известить об этом, я получил возможность объявить о его злодеяниях. И далее я приказал тебе устроить засаду и уничтожить его, чтобы он наконец получил по заслугам.
– Все это, дядюшка, было ошибкой с твоей стороны. Твой расчет оказался ошибочным с самого начала.
– Ошибочным? Почему же?
– Твоей первой ошибкой была надежда на то, что Обезьяна сам явится на сегодняшнюю церемонию и без борьбы отдастся нам в руки. Хотя ты отдал мне правильный приказ устроить засаду, твоей второй ошибкой было то, что ты не позаботился перекрыть окольные дороги.
– Глупец! Я предоставил тебе всю полноту власти и подчинил остальных только потому, что был твердо уверен: ты ни за что не сделаешь непростительной промашки. После этого ты имеешь наглость утверждать, будто отсутствие засады на окольных путях и нечаянное спасение Хидэёси – это, видите ли, моя ошибка! А может быть, прямое следствие твоей неопытности?
– Согласен, дядюшка, на этот раз виноват действительно я, но что касается дальнейших действий, изволь отказаться от чрезмерно запутанных построений. Тот, кто строит слишком сложные планы, рано или поздно поскользнется на ровном месте.
– О чем ты говоришь? Ты обвиняешь меня в излишней предусмотрительности?
– Это, дядюшка, твоя извечная ошибка.
– Глупец! Несносный глупец!
– Это не я один говорю, все толкуют. «Люди не могут доверять князю Кацуиэ, потому что никто никогда не знает, что именно он на самом деле замыслил». Вот как о тебе говорят!
Кацуиэ обиженно замолчал, сдвинув густые черные брови.
На протяжении многих лет взаимоотношения дяди и племянника выходили далеко за рамки привычной связи господина и приверженца. Но чрезмерно теплые чувства, которые они друг к другу питали, не могли с годами не привести к нежелательным последствиям: в словах и поступках Гэмбы больше не чувствовалось подобающего уважения и почтительности. Вот и сегодня Кацуиэ испытывал по этой причине горькую обиду.
Вообще ему было не по себе. Кацуиэ не спал всю ночь. Отдав Гэмбе приказ уничтожить обратившегося в бегство Хидэёси, он тщетно прождал желанной вести, которая могла бы в одно мгновение развеять снедающую его тоску.
Гэмба по возвращении не смог ничем обрадовать своего высокого покровителя.
– Мимо нас проследовали только приверженцы Хидэёси. Его самого среди них не было. Мне показалось, что напасть на них будет неумно, поэтому я решил вернуться, ничего не предприняв.
Это донесение вместе с ощущением усталости после бессонной ночи повергло Кацуиэ едва ли не в отчаяние.
Когда Гэмба позволил себе обрушиться на него с упреками, он вовсе перестал что бы то ни было понимать.
От такого настроения следовало избавиться. Сегодня предстояла церемония провозглашения малолетнего Самбоси главой клана. После завтрака Кацуиэ ненадолго прилег, потом ополоснулся в фуро и вновь облачился в тяжелые и роскошные церемониальные одежды.
Кацуиэ был не из тех, кто, придя в отчаяние, позволяет догадываться об этом посторонним. Небо с утра заволокли тяжелые тучи, духота стояла даже большая, чем вчера, но вид Кацуиэ, отправляющегося в крепость на церемонию, был куда торжественней, чем у других; капли пота у него на лице сверкали, как драгоценные камни.
Воины, прошлой ночью прятавшиеся в траве и в кустах, облачившись в боевые доспехи и шлемы, чтобы напасть на Хидэёси на дороге и лишить его жизни, щеголяли сейчас в церемониальных кимоно и в головных уборах придворного образца. Луки были зачехлены, мечи и секиры спрятаны в ножны. Воинственные самураи клана Сибата выглядели мирно и празднично.
В крепость один за другим потянулись не только приверженцы клана Сибата. Здесь были и Нива, и Такигава, и остальные. Из числа собравшихся в крепости накануне отсутствовали только приверженцы Хидэёси.
Такигава Кадзумасу поведал Кацуиэ, что в крепости его с самого утра дожидается Кумохати, в качестве посланца от Хидэёси.
– Он говорит, что Хидэёси не сможет присутствовать на сегодняшней церемонии ввиду нездоровья и передает свои извинения князю Самбоси. Он упомянул также, что надеется получить прием у вас. Пожалуй, он ждет слишком долго.
Кацуиэ мрачно кивнул. Хотя его сердило то, что Хидэёси делает вид, будто ни о каких злоумышлениях против себя и не догадывался, ему самому надлежало изображать, что ничего не произошло, а это означало необходимость повидаться с Кумохати. Встретившись с престарелым воином, Кацуиэ обрушил на него целый град вопросов. Что за недуг нежданно-негаданно свалил Хидэёси? Если он решил так внезапно вернуться домой нынешней ночью, то почему заранее не оповестил об этом Кацуиэ? Ведь если бы он, Кацуиэ, был извещен об отъезде, то сам прибыл бы на место и проследил, чтобы все прошло как следует. Но Кумохати, судя по всему, оказался глух, как тетерев, и не понимал и половины из того, о чем расспрашивал Кацуиэ.
Сколько бы вопросов ни задавал Кацуиэ, старик ничего не понимал и твердил все время одно и то же. Поняв, что попусту теряет время, Кацуиэ не мог скрыть возмущения тем, что Хидэёси по какой-то одному ему известной причине прислал в качестве гонца выжившего из ума старика. Однако сколько бы он ни попрекал эту старую развалину, Кумохати все было как с гуся вода. Утратив самообладание, Кацуиэ решил добиться ответа хотя бы на один-единственный вопрос.
– Старик, сколько тебе лет?
– Да, конечно… В общем, верно.
– Я спрашиваю, сколько тебе лет. В каком ты возрасте?
– В точности так, как вы сказали.
– Что?
Кацуиэ показалось, будто над ним издеваются. Раскрасневшись от гнева, он притиснул губы вплотную к старческому уху и заорал таким голосом, что чуть не полопались зеркала:
– Сколько тебе лет?
В ответ Кумохати важно кивнул и объявил с поразительным спокойствием:
– А, вот оно что. Вы спрашиваете, сколько мне лет. Мне стыдно признаться, что, дожив до преклонного возраста, я не сумел совершить ничего выдающегося, но в этом году мне исполнилось семьдесят пять.
Кацуиэ остолбенел.
«Каким глупцом надо быть, чтобы гневаться на такого старика, да еще в день, когда предстоит принять столько ответственных решений и, возможно, так и не удастся отдохнуть», – с горечью подумал он. Наряду со вспышкой презрения к самому себе Кацуиэ испытал и ярость по отношению к Хидэёси и мысленно поклялся себе: недолго им остается жить под одним небом.
– Ступай восвояси. С меня достаточно.