– Что это вы тут возитесь?
Воин, судя по всему, военачальник невысокого ранга, ворвался в кухню, выхватил из огня пылающую головню и стал тыкать ею в лицо троим приверженцам Оды. Еще одну головню он швырнул в ларь с припасами, а третьей запустил в потолок.
– Внутрь!
– Он должен быть здесь!
Они искали Нобунагу, но, не найдя его, ворвались в кухню и стали ногами в соломенных сандалиях расшвыривать горячие поленья по полу. Огонь мгновенно охватил ширмы, пополз вверх по деревянным опорам, подобно красному плюшу. Когда пламя достигло тела мастера чайной церемонии и мальчика, оба они были уже бездыханны.
Нечто невероятное творилось на конюшне. Там находилось около десятка лошадей: они дико ржали и били копытами в стенки стойла. Две из них в конце концов сорвались с привязи и вырвались наружу. Они на полном скаку мчались прямо на воинов Акэти, а лошади, остававшиеся в конюшне, чувствуя, как к ним подбирается пламя, ржали все громче и громче. Самураи, приставленные к конюшне, забыв о лошадях, поспешили на помощь Нобунаге. Именно здесь решили они принять последний бой и пали один за другим.
Даже конюхи, которым ничто не мешало устраниться от боя, разделили участь с самураями и тоже погибли. Всю жизнь довольствуясь нищенским пайком, эти люди с готовностью приняли смерть, доказав тем самым, что ничем не уступают высокородным господам.
Один из воинов Акэти, размахивая копьем с окровавленным наконечником, носился из комнаты в комнату, пока в дыму не отыскал своего боевого товарища.
– Это ты, Миноура?
– Я!
– Ты уже кого-нибудь уложил?
– Нет еще!
Каждый из них, как и все прочие воины Акэти, были движимы мечтой, что именно ему посчастливится первым добраться до Нобунаги. Вскоре они расстались, затерявшись в густом дыму.
Сейчас пламя, казалось, достигало уже крыши, и во внутренних приделах стояли грохот и треск. Кожаные и металлические части доспехов раскалились так, что к ним нельзя было прикоснуться. Мгновенно помещение покинули все, кроме воинов Акэти, но и те, спасаясь от огня, спешили поскорее вырваться наружу.
Из тех, кто по-прежнему оставался в здании и еще был жив, одни задыхались в дыму, другие были усыпаны пеплом. Двери и раздвижные стенки уже были вышиблены, горели золотая парча и дерево драгоценных пород; с трудом разгоревшись, они теперь ярко пылали. Но внутри маленьких боковых помещений было темно, хоть глаз коли. Даже проходы, ведущие в коридор, нельзя было различить в сплошном дыму.
Ранмару устало прислонился к двери из кедрового дерева, ведущей в комнату, которую он охранял, и осмотрелся по сторонам. Сжимая в руке копье с окровавленным наконечником, он ждал врага. Услышав шаги по коридору, вскинул копье на изготовку.
Сейчас он весь обратился в слух. Но прислушивался он не только к поступи приближающегося врага. Ему хотелось услышать что-нибудь из комнаты, которую он охранял. Человек в белом, только что проскользнувший туда, был Воплощение Справедливости, князь Ода Нобунага. Он сражался до последнего, сражался до тех пор, пока пламя не охватило храм, а все его соратники не были перебиты один за другим. Он сражался плечом к плечу с рядовыми пешими воинами, словно сам был одним из них. И все же он решил покончить жизнь самоубийством не только потому, что дорожил славой и не хотел, чтобы его голова стала добычей какого-нибудь ничтожества. Его гибель была так или иначе предрешена, и поэтому ему не было жаль расставаться с жизнью. Единственное, о чем он сожалел, было дело всей его жизни, отныне оставшееся незавершенным.
Храм Мёкаку находился совсем рядом. Да и дворец наместника – тоже. И оставались еще самураи, остановившиеся на постой в жилых кварталах столицы. И если бы удалось найти хоть какую-нибудь лазейку, ведущую к ним, побег мог бы оказаться возможным, подумал Нобунага. С другой стороны, дьявольский план, которым наверняка руководствовался в своих действиях Мицухидэ, не мог не предусмотреть все до мелочей и уж, конечно, не мог оставить врагу хоть малейшую лазейку для спасения. Что ж, все сходилось к одному: чему быть, того не миновать.
Две эти противоположные мысли владели сейчас умом князя Оды.
Глядя на тела своих павших в бою соратников, он осознавал, что и для него самого настал последний час. Покинув поле брани, он уединился в этой комнате, с Ранмару на страже у дверей, и сказал своему любимцу:
– Когда услышишь мой крик, знай, что я совершил сэппуку. Тогда спрячь мое тело за ширму и подожги ее. А до той поры не подпускай ко мне врага.
Отдавая этот приказ, Нобунага глядел Ранмару в глаза.
Тяжелая деревянная дверь была надежной защитой. На мгновение взор Нобунаги задержался на пока еще не тронутых огнем картинах, висевших на стене. Откуда-то уже начал просачиваться дым, но в распоряжении Нобунаги еще было некоторое время.
«Я прощаюсь с жизнью. И спешить мне некуда», – мысленно сказал он себе.
Ему казалось, будто кто-то с ним разговаривает. Едва войдя в эту комнату, Нобунага ощутил жгучую жажду – еще более нестерпимую, чем подступающий со всех сторон горячий воздух. Он едва не потерял сознание, тяжело опустившись на пол посередине комнаты, но тут же взял себя в руки и перебрался в нишу. В конце концов, пространство перед ним изначально предназначалось для его приверженцев. Он представил себе, как, зачерпнув пригоршню холодной воды, делает живительный глоток, и у него перехватило дыхание. Он сосредоточился и мысленно переместил душу в пространство ниже пупка. Затем сел, подобрав под себя ноги, принял подобающую осанку, расправил одежду и постарался представить себе, будто он сидит в окружении приверженцев, как это обычно бывало.
И тут Нобунага почувствовал, как прерывистое дыхание становится спокойным и ровным.
Так что же, значит, умирают вот так?
Он был невероятно, неправдоподобно спокоен. Ему впору было смеяться.
«Выходит, я тоже сплоховал».
Даже мысленно представив лысую голову Мицухидэ, он не смог вызвать в себе злобы. В конце концов, Мицухидэ тоже человек и поступил он так, как подсказало ему сердце, подумал Нобунага. Конечно, роковой ошибкой было его собственное отношение к Мицухидэ, и все же ему стало жаль, что справедливый, по сути, гнев приверженца принял такую безобразную и зловещую форму. «Да ведь и тебе, Мицухидэ, жить, скорей всего, осталось уже недолго», – подумал он.
Левой рукой он стиснул рукоять меча, правой провел по лезвию.
Торопиться ему было некуда.
«Некуда», – мысленно сказал себе Нобунага. Меж тем пламя уже начало пробиваться в комнату. Нобунага закрыл глаза. И тут же на него нахлынули воспоминания. Со скоростью бешено мчащейся лошади перед его мысленным взором пронеслась вся его жизнь – от ранних юношеских лет до сегодняшнего дня. Когда он открыл глаза, золото на картинах приняло алый оттенок. А расписанный пионами потолок уже пожирало пламя. На совершение сэппуку потребовалось всего лишь мгновение. И в последний миг показалось ему, будто нечто величественное, присущее его духу, навсегда простилось с презренной земной оболочкой.
– Ни о чем не жалею! – воскликнул Нобунага.
Услышав его голос, Ранмару ворвался в комнату. Его господин, облаченный в белое шелковое кимоно, уже лежал ничком на полу, зажимая руками рану на животе. Ранмару выломал дверцы находившегося в комнате шкафа и накрыл ими тело Нобунаги, соорудив некое подобие гроба. Притворив за собой дверь, он встал у ниши, где покоилось тело Нобунаги. Малый меч он держал наготове, чтобы в свою очередь совершить сэппуку, но торопиться ему пока было некуда, и он не сводил с Нобунаги глаз, пока всю комнату не объяло пламя.
В первые три дня шестого месяца небо над Киото оставалось чистым и нещадно палило солнце. В гористых западных провинциях погода, однако же, была переменчива: то дождь, то сухо. А до самого конца пятого месяца непрерывно лили дожди. И вот, в первые два-три дня шестого месяца сильные юго-западные ветры развеяли тучи, потом принялись гонять их по кругу с юга на север, и погода соответственно менялась по нескольку раз на дню.
Большинство людей, которым надоела непогода, надеялись, что сезон дождей в нынешнем году завершится рано, но воины Хидэёси, увязшие в долгой осаде крепости Такамацу, молили Восьмерых Драконов наслать как можно больше дождя, потому что именно дождь представлял собой их главное оружие в ходе осады. Крепость теперь окончательно превратилась в одинокий островок посредине заболоченного озера. То здесь, то там над водой выступали верхушки деревьев (леса и рощи были затоплены водой), напоминая клочки волос на лысой голове у человека.
В крепостном городе над водой остались только крыши домов. Дома сельских жителей, расположенные в низинной части, ушли целиком под воду, а на поверхности этого рукотворного озера плавали самые разные деревянные предметы, по-видимому, обломки мебели и деревянная утварь.
Рябь на поверхности желтой от грязи воды исчезла, а это означало прекращение дождя, но воинам на берегу было ясно, что вода все прибывает и прибывает.
– Глядите-ка на этих бездельников! Неужели нечем заняться? Экие, право, счастливчики!
Хидэёси, сидя верхом, переговаривался с оруженосцами.
– О чем это вы, ваша светлость?
Оруженосцы с любопытством посмотрели туда, куда указывал Хидэёси. И в самом деле, на деревянном плоту в виде дверцы шкафа, плавающем на поверхности озера, гордо восседали белые цапли. Оруженосцы, большинство из которых были еще юнцами или даже подростками, принялись пересмеиваться. Хидэёси хлестнул коня и поехал в лагерь.
Это было вечером третьего дня шестого месяца. Хидэёси все еще ничего не знал о случившемся в Киото. Со свитой от пятидесяти до ста человек Хидэёси чуть ли не каждый день объезжал расположение войск. Порой он брал с собой и мальчиков. Они носили большой зонт с длинной ручкой, который устанавливался по прибытии в тот или иной полк рядом с полковым знаменем для защиты их господина от дождя или от палящего солнца. «Это наш главнокомандующий», – с гордостью думали воины. В дни, когда Хидэёси не объезжал войска, им как будто чего-то недоставало.
Объезжая боевые порядки, Хидэёси любовался своими воинами, пропотевшими и пропыленными насквозь, находящими высшее удовольствие в едва съедобной пище, никогда не лезущими в карман за словом и вряд ли догадывающимися о том, что такое скука.
Хидэёси с тоской вспоминал о днях, когда и сам был столь же жизнерадостным и бесхитростным юнцом. Главнокомандующим он был назначен пять лет назад. Кровавые сражения и затяжные осады крепостей Кодзуки, Мики и многих других оказались на редкость жестокими. Но еще более жестоким было душевное смятение, которое он, военачальник и главнокомандующий, испытал уже не один раз.
Нобунага был крайне требовательным властителем, и, служа ему, да еще на таком удалении от дворца, было не так-то просто не навлечь на себя его гнев. К тому же военачальники из ближайшего окружения Нобунаги втайне ненавидели Хидэёси в связи с его столь быстрым возвышением. Но, невзирая ни на что, Хидэёси был благодарен своему властелину, и, вознося по утрам молитву в честь богини солнца Аматэрасу, он благодарил ее за благосклонность к его судьбе.
Никому не придет в голову добровольно искать подобные испытания. Независимо от того, что именно желал или не желал сам Хидэёси, Небо без конца насылало на него невзгоды. Бывали дни, когда он благодарил судьбу за посланные ему в юности испытания, потому что они помогли ему одолевать трудности, возникавшие в дальнейшей жизни. Они научили его преодолевать собственную слабость, а ведь он никогда не отличался чрезмерно крепким здоровьем.
На этот раз он успешно решил задачу водяной атаки на крепость Такамацу и сейчас ждал только прибытия самого Нобунаги. На горе Хидзаси стояло тридцатитысячное войско Мори под командованием Киккавы и Кобаякавы, готовое прийти на помощь защитникам крепости-острова в центре рукотворного озера. В ясные дни врагу были отчетливо видны и зонт над головой у Хидэёси, и полковой штандарт.
Как только Хидэёси вернулся к себе в ставку, по дороге Окаяма примчался гонец. Стража немедленно окружила его. По одной и той же дороге можно было попасть и в лагерь Хидэёси на горе Исии, и, приехав через Хабату, в лагерь Кобаякавы Такакагэ на горе Хидзаси. Естественно, эту дорогу самым тщательным образом охраняли.
Гонец мчался сюда целый день без отдыха и сна. К тому времени, как стража решила наконец отвести его в лагерь, он лишился чувств.
Шел час Свиньи. Хидэёси все еще не ложился. Дождавшись возвращения Хикоэмона, Хидэёси вместе с ним и с Хори Кютаро удалился в шатер главнокомандующего для тайного совещания.
По этому случаю все прочие лица, включая мальчиков, были отосланы из шатра. Присутствовать было позволено только стихотворцу по имени Юко, который в соседней комнате, отделенной бумажной перегородкой, готовил зеленый чай.
Внезапно послышались приближающиеся к шатру шаги. Охране было дано строжайшее предписание не пропускать никого, поэтому вновь прибывшему пришлось вступить в перебранку со стоящими у входа в шатер стражниками.
Гость оказался настойчив и горяч, но стражники не уступали ему в горячности.
– Юко, что там происходит? – осведомился Хидэёси.
– Не знаю. Стражники о чем-нибудь заспорили.
– Поди-ка посмотри.
– Хорошо.
Выйдя из шатра, Юко, к собственному изумлению, обнаружил, что человеком, которого не пропускали стражники, оказался Асано Нагамаса.
Стражники, однако же, действовали в точном соответствии с приказом: велено никого не пускать, они и не пускали. Асано или не Асано – это их совершенно не интересовало. Асано же объяснял им, что, если его не пропустят, он прорвется силой, чтобы передать депешу, которую он доставил. Оруженосцы отвечали, мол, попытка – не пытка. Пусть они молоды, но им доверили серьезное дело, и они докажут, что не зря.
Юко поспешил утихомирить юных упрямцев, а затем спросил:
– Господин Асано, что случилось?
Асано показал ему запечатанное письмо и сообщил, что в лагерь только что прибыл гонец из Киото. Ему известно, что нынешний совет носит тайный характер, однако и сообщение, судя по всему, не совсем обычное, поэтому он желает вручить его незамедлительно.
– Подождите, пожалуйста.
Юко поспешил в шатер и сразу же вернулся, чтобы проводить Асано к Хидэёси.
Проходя мимо стражников, Асано смерил их высокомерным взглядом. Тем пришлось смущенно потупиться и сделать вид, будто они вообще не замечают его присутствия.
Отодвинув чуть в сторону невысокую напольную лампу, Хидэёси посмотрел на вошедшего Асано.
– Извините, что вынужден вам помешать. Мне сказали, мой господин, что это письмо от Хасэгавы Содзина.
Асано протянул ему красную лакированную коробку с посланием.
– Послание от Содзина?
Хидэёси в недоумении взял свиток.
Хасэгава Содзин был личным мастером чайной церемонии при Нобунаге. Хидэёси никогда не водили с ним приятельских отношений, поэтому письмо от мастера чайной церемонии, в срочном порядке отправленное на театр боевых действий, выглядело странно. Более того, согласно сообщению Нагамасы, гонец покинул Киото накануне в полдень и прибыл в лагерь только что, в час Свиньи.
А это означало, что за тридцать шесть часов он проделал путь в семьдесят ри. Даже для гонца это было уж слишком быстро. И означало, что он не ел и не пил по дороге и скакал без отдыха всю ночь.
– Хикоэмон, придвинь-ка сюда лампу.
Хидэёси, нагнувшись, распечатал письмо. Оно было кратким и, судя по всему, написано в спешке. Но при одном взгляде на него волосы у Хидэёси встали дыбом.
Люди, сидевшие за спиной у Хидэёси, не могли, разумеется, заглянуть ему через плечо. Но, увидев, как его затылок побагровел, Кютаро, Асано и Хикоэмон невольно подались вперед.
– Мой господин, что произошло? – спросил Асано.
Этот вопрос вернул Хидэёси к действительности. И, словно усомнившись в том, что правильно понял смысл письма, он перечел его еще раз. И вот на письмо, относительно содержания которого уже не оставалось никаких сомнений, полились слезы.
– Мой господин, что это значит? – спросил Хикоэмон.
– Это так не похоже на вас, мой господин!
– Неужели такие дурные новости?
Все трое решили, что дурная весть касается матери Хидэёси, по-прежнему остававшейся в Нагахаме.
В ходе затяжных военных кампаний люди редко говорят о своих домашних, но если такое случалось, то Хидэёси неизменно заводил речь о матери, поэтому и сейчас его приверженцы решили, что она или серьезно заболели, или умерла.
Наконец Хидэёси отер слезы и выпрямился. Вид у него был мрачный и лицо выражало неподдельное горе и гнев. Такая реакция не бывает при известии о смерти родителей.
– Нет сил пересказывать вам содержание письма. Прочтите сами.
Хидэёси протянул им письмо, а сам отвернулся, вытирая рукавом слезы.
Письмо подействовало на всех, как удар молнии. Нобунага и Нобутада мертвы. Может ли это быть правдой? Неужели мир настолько загадочен? Кютаро, в частности, виделся с Нобунагой непосредственно перед своим прибытием на гору Исии. Кютаро прибыл сюда по личному приказу Нобунаги, и сейчас он вновь и вновь перечитывал письмо, не в силах уяснить его смысл. И Кютаро, и Хикоэмон тоже пролили слезы – их было бы достаточно, чтобы погасить лампу, мерцавшую в полумраке. Хидэёси сидел с безучастным видом, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Он овладел собой, его губы были сейчас плотно сжаты.
– Эй! Кто-нибудь! – крикнул он стражникам.
Его громогласный крик сотряс шатер, и Асано с Хикоэмоном, люди большого мужества, чуть не подпрыгнули на месте от испуга. Ведь только что Хидэёси был настолько поглощен своим горем, что, казалось, не мог произнести ни слова.
– Да, мой господин! – сказал вошедший в шатер стражник.
Вслед за тем послышались торопливые шаги. Услышав эти шаги и, главное, бодрый голос Хидэёси, Кютаро и Хикоэмон внезапно почувствовали, что горе уходит.
– Да, мой господин!
– Как тебя зовут?
– Исида Сакити, мой господин.
Низкорослый Сакити выскользнул из-за ширмы, отделяющей соседнюю комнату. Выйдя на середину татами, он опустился на колени, прижав ладони к полу.
– Сакити, отправляйся, да поживее, в лагерь к Камбэю. Скажи ему, чтобы он немедленно прибыл сюда. И сам потарапливайся!
Если бы положение позволяло, Хидэёси, конечно, зарыдал бы в голос. С семнадцати лет он служил Нобунаге. Тот то гладил его по головке, то бил, а обязанностью Хидэёси было носить следом за господином его соломенные сандалии. Теперь господина не было в живых. Отношения между Хидэёси и Нобунагой никак нельзя было назвать обыденными. Их сроднила кровь, жизнь и смерть. И вот, совершенно внезапно, господин ушел первым, а Хидэёси пришлось осознать, что отныне он сам является господином своей судьбы.
«Никто не знал меня так, как он, – думал Хидэёси. – В свои последние мгновения, погибая в пламени на развалинах храма Хонно, он, должно быть, мысленно призывал меня и передавал в мои руки дело всей своей жизни. Я не имею права предать дело моего господина, не имею права обмануть доверие, которым он меня облек». И эти его слова не были тщетной жалобой. Он и впрямь верил в то, что Нобунага, умирая, завещал ему завершить начатое им великое дело.
Хидэёси был в состоянии понять, какое великое разочарование испытал, должно быть, его господин. Слишком хорошо знал он своего князя, чтобы не осознавать, как горестно было тому покидать этот мир, не исполнив и половины своего предназначения. И, задумавшись над тем, что отныне должно стать уже его предназначением, Хидэёси понял, что не имеет права отчаиваться, время не ждет, надо действовать. Сейчас все его мысли были сосредоточены на одном и касались они заклятого врага по имени Акэти Мицухидэ.
Но оставался еще вопрос и о том, что предпринять по отношению к нынешнему противнику – вопрос о крепости Такамацу. И вопрос о тридцатитысячном войске Мори – что надлежало делать с ним? Как ему, увязшему в западных провинциях, быстро и решительно восстановить должное положение в Киото? Как сокрушить Мицухидэ? Один вопрос громоздился на другой, все вместе они были подобны непроходимой горной гряде.
И вот он, кажется, принял решение. Пусть шансы на успех составляли всего один на тысячу – судя по его непреклонному виду, он твердо решил поставить на карту все, уповая на эту одну-единственную возможность.
– Где сейчас гонец? – спросил Хидэёси у Асано, едва оруженосец умчался выполнять его поручение.
– Я приказал ему ждать у главного храма и оставил при нем самурая, – ответил Асано.
– Отведи его на кухню и прикажи накормить. Но держи его взаперти и не позволяй ни с кем разговаривать.
Когда Хикоэмон, кивнув, поднялся с места, Асано также попросил разрешения удалиться.
– Нет, – сказал Хидэёси, – у меня для тебя есть другое дело, так что изволь подождать. Асано, мне хочется, чтобы ты собрал самураев, легких на подъем и чутких на ухо, взял их под свое начало и расставил по дороге, ведущей из Киото в провинции, находящиеся под властью Мори. Я хочу, чтобы по этой дороге и капля воды не просочилась. Бери под арест каждого, кто покажется тебе подозрительным, и даже с виду не подозрительных. Допрашивай и проверяй, тот ли он, за кого себя выдает, да что у него имеется при себе. Все это крайне важно. Так что, пожалуйста, поторапливайся и держи ухо востро.
Асано сразу же отправился исполнять поручение. С Хидэёси остались только Кютаро и Юко.
– Который час, Юко?
– Вторая половина часа Свиньи.
– Сегодня ведь третье число, верно?
– Совершенно верно.
– А завтра четвертое, – пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь, Хидэёси. – А послезавтра пятое.
Он произносил это, полузакрыв глаза и барабаня пальцами по колену, как будто что-то подсчитывал.
– Мне тоже не сидится на месте. Не соблаговолите ли вы дать какое-нибудь поручение и мне? – взмолился Кютаро.
– Нет, мне хочется, чтобы ты побыл тут еще немного, – ответил Хидэёси, сдерживая нетерпение приверженца. – Скоро прибудет Камбэй. Я уверен, что Хикоэмон сумеет позаботиться о гонце, но раз уж у нас есть свободное время, то почему бы не подстраховаться?
Кютаро немедленно встал, вышел из шатра и отправился на кухню. Гонец сидел в клетушке за кухней, с жадностью поглощая все, что ему подавали. Он ничего не ел и не пил уже тридцать шесть часов, и, когда он в конце концов отвалился от стола, живот у него заметно вздулся.
Видя, что гонец насытился, Хикоэмон проводил его в каморку у алтаря, где хранились священные сутры, пожелал ему спокойной ночи и вышел, заперев дверь снаружи. Как раз в это мгновение к Хикоэмону подошел Кютаро и шепнул ему на ухо:
– Его светлость беспокоятся, как бы новости о событиях в Киото не дошли до воинов.
В глазах у Кютаро можно было прочесть желание немедленно убить гонца, но Хикоэмон покачал головой. А когда они отошли на несколько шагов, пояснил:
– Он с голоду так наелся, что наверняка умрет сегодня ночью. Зачем же лишать его жизни.
И, покосившись в сторону комнаты, где остался гонец, Хикоэмон принялся шептать молитву.
Книга восьмая.
Десятый год Тэнсё.
Лето